Текст книги "Психодрама. Теория и практика. Классическая психодрама Я. Л. Морено"

Как только протагонист в фазе разогрева выбрал из круга участников группы партнера, детально описал и оборудовал имеющимися реквизитами пространство, в котором разыгрывается подлежащая исполнению сцена, начинается фаза игры. То, что до сих пор рассказывалось словами, теперь «превращается в образ». Прошлое, мечты и будущее переносятся в настоящее.

ПРИМЕР: Представим себе, что после очередного психодраматического занятия или спонтанно протагонисту смутно припоминается сцена из его детства. В фазе разогрева ему вспомнилось прежде всего то ощущение позора, которое вызвало у него тогда поведение соперничающего с ним младшего брата. Он сообщает, что отчетливо помнит лишь исполненный доверия взгляд матери, обращенный на его младшего брата, тогда как сам он, испытывая разочарование, обиду и ревность, в сердцах убегает прочь. Он выбирает двух членов группы в качестве исполнителей ролей его матери и младшего брата. Затем оборудует на сцене кухню. Игра начинается.

Мать стоит за столом и месит тесто; протагонист в роли шестилетнего мальчика врывается на кухню, охваченный желанием чего-нибудь перекусить. Петер радостно рассказывает, как он проголодался во время игры. По мере того как взрослый протагонист, исполняя свою роль в психодраме, переносится в детство, можно пронаблюдать за двумя характерными для психодрамы феноменами. Партнерша вскоре теряет для протагониста свою собственную реальность и становится просто носительницей образа его матери. За несколько минут возникает самый настоящий перенос. Параллельно ему в ходе игры происходит видимая невооруженным глазом возрастная регрессия протагониста, выражающаяся в его жестах и речи. Он начинает говорить и вести себя как ребенок.

Вот уже Петер украдкой лакомится пирогом, который как раз приготовила мать. Затем, поменявшись ролями, протагонист играет мать и демонстрирует, как она из-за этого злится. В роли матери он говорит: «Сначала ты почти ничего не ешь за завтраком, затем все утро носишься в саду, а теперь являешься и хватаешь лучший кусок! Скажи, а ты прополол сорняки, как я тебе велела?» Партнерша, находящаяся в роли Петера, не может знать реального положения вещей. Поэтому происходит очередной обмен ролями. В роли матери она повторяет: «Скажи, а ты прополол сорняки, как я тебе велела?» Смутившись, но все же слегка бравируя, протагонист в роли маленького Петера отвечает: «Нет, мама, но я уже это делаю!» Как естественно возражает ему партнерша в роли матери: «Я слышу от тебя это уже неделю. Знаешь, Петер, постепенно я перестаю вообще надеяться на тебя». После этого замечания протагонист выходит из своей роли ребенка: «Да, именно так разговаривала со мною мать». Теперь он снова меняется ролями с партнершей и в роли матери подзывает младшего брата Клауса, стоявшего до сих пор на заднем плане в качестве статиста: «Ступай, Клаус, не сомневаюсь, что ты справишься с прополкой лучше, чем Петер. Иди в сад и вырви сорняки на клумбе с розами, как это мы делали недавно вдвоем. Ты же мой маленький помощник! А мама даст тебе дополнительную порцию пирога, только тебе!» По знаку ведущего психодрамы партнерша в роли матери повторяет весь разговор с Клаусом. Протагонист так же, как когда-то, должен стоять рядом и наблюдать всю сцену. Вдруг дрожащим голосом он кричит матери: «Ты меня не любишь только потому, что глупый Клаус все время вертится возле тебя. Поэтому я ухожу из дома. Я не хочу больше видеть ни тебя, ни Клауса!» Взрослый протагонист тут же начинает горько плакать и только на краю сцены обнаруживает, что не бежит с кухни матери, а находится в психодраматической группе. «Да, именно так и было, когда я впервые убежал из дома!» – комментирует он сцену.

Во второй части забытый протагонистом эпизод полностью переносится в настоящее. Здесь можно увидеть еще два типичных для психодрамотерапии признака: вследствие возрастной регрессии протагониста в фазе игры у него вновь появляются прежние чувства. Он переживает свою ревность к младшему брату и свою обиду настолько реально, что в процессе психодраматического действия достигает катарсиса тех чувств, которые до сих пор по непонятным причинам возникали в его жизни в аналогичных ситуациях. При воспроизведении детского переживания протагонист, несмотря на вновь овладевающее им в игре чувство ревности, знает, что теперь эти эмоции переживаются и соответствующим образом упорядочиваются им уже не как маленьким, испытавшим разочарование мальчиком, а как взрослым мужчиной. Это «озарение реальности» (35), наряду с расширением переживания при обмене ролями, благодаря которому протагонист вынужден переживать сцену также с позиции матери и маленького брата, позволяет протагонисту не только воспроизвести детское переживание и попутно испытать катарсис, но и обеспечивает полное эмоциональное понимание межчеловеческой ситуации, одностороннее восприятие которой с детства определяло его поведение и обусловливало то, что аналогичным образом он вел себя и в отношениях с шефом. Происшедшее в полном смысле слова стало для него познанным.

Фаза игры описанной психодрамы завершилась, поскольку травматическое детское переживание стало в игре столь актуальным, что в результате произошел настоящий катарсис накопившихся в бессознательном чувств. Протагонист и партнеры пробуждаются от нее словно от сна. С возвращением в группу оживленные игрой и не утихшие детские чувства протагониста, массированный прорыв которых он только что пережил как огромное облегчение, сталкиваются с растущим ощущением неловкости. Протагонисту, возможно, стыдно перед группой за взрыв своих детских эмоций. Он растерян и, быть может, предполагает, что в общем-то чужие ему члены группы будут втайне над ним насмехаться. Более того, он может даже опасаться, что из-за изображенных в сцене с шефом, типичных для него тенденций к бегству они могут презирать его и считать инфантильным. Психодрама, построенная на свободных ассоциациях протагониста, в конечном счете вскрыла корни его неадекватного поведения. Его собственное неприятное чувство говорит ему, кроме того, что и сейчас он часто ведет себя так, как убегающий от матери обиженный ребенок, который был изображен в психодраме. Если протагонист – человек очень стеснительный, его угнетает то, что он так долго находился в центре внимания. Само собой разумеется, закончить психодраматическое занятие на этом было бы врачебной ошибкой. Понимание протагонистом причин и следствий своего неадекватного порой поведения осталось бы оттесненным его сиюминутным смущением, облегчение после катарсиса было бы ослаблено чувством стыда по отношению к группе. Кроме того, он чувствовал бы себя весьма одиноким и был бы лишен важного опыта «Мы», который особенно дает третья фаза психодрамы. В тот самый момент, когда сразу после игры у протагониста, возможно, возникает сомнение, было ли оправданным проявленное им доверие к группе, начинается третья фаза психодрамы.

Фаза обсуждения состоит обычно из двух частей: ролевой обратной связи и идентификационной. Важнейшим общим результатом этой фазы психодраматического занятия является превращение эмоционально не связанных до этого членов группы в эмоционально-живое сообщество. Если до своей игры протагонист воспринимал, например, членов новой группы как безучастных посторонних людей или, быть может, только что вступив в давно уже существующую группу, воспринимает ее даже как внушающую угрозу группу заговорщиков, то эти же самые люди в проведенной lege artis4040
  «По закону искусства», по всем правилам искусства (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть] третьей фазе психодрамы неожиданно становятся эмоционально близкими. В то время как участники группы обогащают протагониста своей ролевой и идентификационной обратной связью, он узнает, сколь плодотворной была его игра для членов группы как индивидов и для возникновения подлинного эмоционально связанного сообщества. Там, где он думал, что нужно стыдиться, он чувствует себя понятым; там, где он полагал, что был по отношению к группе эгоистичным, он находит ее обогащенной своей игрой.

Ролевая обратная связь

В ролевой обратной связи партнеры по очереди описывают протагонисту чувства, которые появлялись у них при исполнении отведенных им ролей, а также при изображении протагониста при обмене ролями. Протагонист равным образом выражает свои собственные чувства, пережитые им в различных ролях.

Исполнительница роли матери маленького Петера говорит, например, что ей совсем не хотелось играть эту роль, лучше бы она сразу дала Петеру кусок пирога. Она говорит от себя, т. е. не из предписанной протагонистом роли. Затем, однако, Петер, стащив пирог, смотрел на нее столь вызывающе, что она, как его мать, – тут она говорит в роли матери – ощутила злость, которая стала еще больше, когда Петер сообщил ей о невыполненном поручении. В принципе, как мать, она не придала бы этому такого большого значения. Ей хотелось перепоручить задание младшему брату и устранить затруднение с Петером. Ей казалось, что своим решением она удовлетворит и Петера, и Клауса, и себя. Она боялась только реакции Петера, Клаус же казался ей менее сложным ребенком. Дав эту обратную связь из роли матери, она подчеркивает, что в роли Петера она и в самом деле испытывала ревность к младшему брату. Протагонист не без удивления подтверждает, что, изображая своих близких, испытывал аналогичные чувства. Затем и исполнитель роли младшего брата, говоря, как Клаус, дает протагонисту свою ролевую обратную связь: «При появлении Петера в кухне я почувствовал себя совершенно маленьким и незначительным. Но я был рад возможности поиграть вблизи матери. Когда мать поручила мне прополоть сорняки, я сразу показался себе важным и более близким матери, чем Петер».

Для психодраматического процесса познания и обучения является важным даже при ограниченности времени не откладывать обратную связь на потом, а присоединять ее непосредственно к фазе игры. В этот момент пережитые партнерами в процессе психодрамы в различных ролях чувства все еще находятся в настоящем. Кроме того, благодаря ролевой обратной связи мимолетные, так сказать, промелькнувшие в предсознании сцены с характерными для них эмоциональными констелляциями удерживаются в сознании. Только тогда протагонист становится способным на уровне сознания критически разобраться с соответствующей констелляцией проигранной ситуации. Благодаря вербальной фиксации чувств, пережитых им в различных ролях, протагонист видит себя и свое поведение в совершенно другом ракурсе, чем если бы он вспоминал и рассказывал о случившемся только со своей позиции. Он может также провести сравнение между актуальными событиями и прошлыми, между своими реальными партнерами, с которыми он связан теперь, и людьми, окружавшими его в детстве, которые своим обращением и поведением постоянно формировали паттерн его реакций. Благодаря ролевой обратной связи в третьей фазе психодрамы способность протагониста, не осознававшего до своей психодрамы глубинных взаимосвязей проблемы и конфликта, познать и понять их достигает очень высокой степени.

На чем основан этот особый эффект ролевой обратной связи? Примыкающая непосредственно к фазе игры, она блокирует стихийные, поспешные высказывания членов группы. Она не позволяет им ни давать добрые советы, ни интерпретировать и рационализировать сыгранные сцены, что, как показывает опыт, в противном случае воспринималось бы протагонистом как обсуждение или осуждение его поведения и нарушило бы его контакт с группой. Чреватой нередко последствиями эмоциональной пропасти между растерянным человеком и его советчиком, испытавшим потрясение протагонистом и зачастую слишком умными, указывающими «правильные» пути членами группы, между пациентом и терапевтом при ролевой обратной связи может и не возникнуть. Сопряженная с пережитыми в соответствующих ролях чувствами, вербальная обратная связь партнеров ограничивается изображенной в совместном действии сценой из жизни протагониста, т. е. тем, что было показано и совместно пережито в психодраме. Поэтому их критика не задевает протагониста. Напротив, в форме ролевой обратной связи он воспринимает ее как законную и, в отличие от добрых советов и интерпретаций, довольно часто лишь мобилизующих защитные механизмы, действительно принимает как конструктивную критику. Если бы, например, после «сцены с шефом» член группы сказал: «В этой сцене вы кажетесь мне человеком, сдерживающим агрессию. Вам все же не следовало уходить от шефа, не высказав свою точку зрения», а другой бы продолжил: «В будущем в аналогичных ситуациях вы должны попытаться проявить мужество, чтобы настоять на своем! Я понимаю, однако, что вы до сих пор не могли этого сделать, потому что являетесь жертвой практикуемого в нашем несовершенном обществе авторитарного воспитания», – то именно эти высказывания протагонист воспринял бы как высокомерные и авторитарные. По тому, как обратились бы к нему участники группы, было бы видно, что они находятся на разных с ним уровнях переживания. Хотя они и выразили бы свое отношение к существующей идеологии, однако дифференцированные ролевые чувства, которые вызвало в них психодраматическое действие, оказались бы подавленными. Между ними и протагонистом образовалась бы та пропасть, которую Людвиг Бинсвангер называл «раком психологии» (12). Не только терапевт, но и члены группы воспринимались бы протагонистом прежде всего как «психологи», но не как близкие люди. Многие из их высказываний могли бы его задеть и ожесточить и тем самым сделать воздействие психодрамы неблагоприятным.

В ролевой обратной связи следует отказаться от психологизаторства. И наоборот, наибольшее значение придается четкому формулированию практически одинаковых переживаний протагониста и партнеров в ролях людей, окружающих протагониста, и в его собственной роли. Оно создает подлинное взаимопонимание между протагонистом и партнерами, стремящимися объективно понять изображенную ситуацию. Пропасть между пациентом и терапевтом, а также между протагонистом и партнерами, как правило образующаяся при отсутствии после психодраматической игры ролевой обратной связи и вызывающая специфическое изменение групповой динамики, вносит диссонанс в совместное бытие людей в данной ситуации. За ролевой обратной связью в качестве второй части фазы обсуждения следует теперь идентификационная обратная связь.

Идентификационная обратная связь

В идентификационной обратной связи участвуют зрители и ведущий психодрамы, поскольку во время игры они идентифицировались с протагонистом или с одним из изображенных людей, имеющих к нему отношение. Например, обычно молчаливый участник группы просит слова и сообщает, сколь сильна была его идентификация с протагонистом в детской сцене. В его детстве случилось нечто подобное, только он ревновал не к своему младшему брату, а к старшей сестре, которую выделял среди них отец. Однажды он не смог больше смотреть, как ее балуют, и тоже убежал из дома. После того как этот участник группы закончил описание своей идентификации с протагонистом, другая участница группы рассказывает о своем сильном сопереживании в детской сцене. В результате попеременной идентификации с матерью и с маленьким мальчиком она разволновалась. В своей жизни, будучи матерью, она ведет себя как мать Петера. Несмотря на это, она страдала, идентифицируясь с Петером, и даже от волнения начала покрываться испариной. Когда Петер убежал из дома, ее злость на мать и Клауса была прямо-таки неподдельной. Благодаря таким исходящим от переживания сообщениям протагонист чувствует себя по-настоящему понятым.

Идентификации также являются важной информацией об участниках группы, и после каждой игры ведущий психодрамы должен о них расспрашивать. Отчет об идентификационном переживании может облегчить зажатому человеку психодраматическую терапию его собственной проблематики. Кроме того, и психосоматические реакции, достаточно часто возникающие у зрителей в фазе игры вследствие идентификационных процессов, при идентификационной обратной связи быстро исчезают. В выраженных случаях затруднения симптомоносителей должны быть проработаны в психодраме. Как только собственная, зачастую давно минувшая идентификационно-специфическая конфликтная ситуация проигрывается и у протагониста происходит акциональный катарсис, психосоматические нарушения сменяются чувством освобождения и разрядки.

ПРИМЕР: На первом психодраматическом занятии учебной группы больничный врач в разных сценах изображает конфликты, которые в наше время часто возникают между пожилыми и молодыми сиделками, пациентами и врачами. Сначала он пытается найти решение посредством индивидуальных бесед с представителями различных групп. Затем на представительном совещании коллектива всеми участниками демонстрируется добрая воля, однако без готовности отдельных партий к возможным компромиссам.

В последней сцене внешне здоровая и крепкая зрительница среднего возраста покидает помещение. По завершении занятия она сообщает ведущему группы, что, когда она наблюдала за игрой, ей вдруг стало дурно. На вопрос, не сталкивалась ли она сама с аналогичной ситуацией на работе, участница группы с уверенностью отвечает, что нет. За время короткой беседы она снова приходит в норму, и ее без опасений отпускают домой.

На следующий день та же самая участница группы обращает на себя внимание своим плохо скрываемым напряжением. Она – человек сдержанный и тактично уходит от соответствующих вопросов. Тем не менее ведущему группы кажется, что он почувствовал у нее скрытое желание быть протагонистом. В течение дня оно становится еще более заметным во время упражнения с пустым стулом. Когда данная участница группы почти уже решилась на психодраму, ее сопротивление одерживает верх. При продолжении этого упражнения с группой происходит интенсивная психодрама с другим членом группы, поэтому втайне готовая быть протагонистом коллега к психодраматической работе в этот день уже не приступает. Неудивительно, что на следующее утро она занимает уже не свое привычное место, а садится рядом с руководителем группы. Однако ее вновь опережает другой участник группы со своим отчетливо выраженным желанием быть протагонистом. Она вынуждена потерпеть еще, но на вечернем занятии сразу же рассказывает группе свое сновидение, приснившееся ей прошлой ночью: во сне она сидела в едва-едва движущемся вагоне поезда. Вдруг откуда ни возьмись появилась группа людей и сдвинула вагон на соседние рельсы, где он остановился. Этот сон вкупе с обратившей на себя внимание сменой своего привычного места на утреннем занятии является последним явным указанием на ее по-прежнему еще не высказанное желание быть протагонистом. После того как ведущий психодрамы обратился к ней, она теперь без колебания включается в психодраму.

Она изображает, воспроизводя то, что явилось ее воображению на пустом стуле, как примерно лет двадцать назад представляет дома своего первого жениха. Мать, отец и братья совершенно по-разному относятся к ее другу. В разных сценах протагонистка разговаривает с ними по отдельности; под конец собирается весь семейный парламент. Всеми участниками демонстрируется добрая воля, однако без готовности каждого отдельного человека выступить против негативного решения матери. В конечном счете поведение семьи приводит к расторжению помолвки.

Уже во время игры некоторым участникам группы бросается в глаза сходство психологической атмосферы в этой сцене с изображенным в первый день собранием коллектива в больнице. Ролевая и идентификационная обратная связь подтверждает это впечатление самым энергичным образом. Психосоматическая реакция протагонистки на сцену в больнице становится понятной. Хотя та сцена, казалось бы, по своему содержанию не имеет никакого отношения к жизненному опыту задетой ею участницы группы, по психологической атмосфере, как показала следующая психодрама, она соответствует крайне болезненному событию из биографии протагонистки. После катартической игры симптомы напряжения исчезли.

Шеринг

Шеринг является важной частью или особо важной функцией заключительной фазы психодрамы. Само слово нельзя точно перевести с английского. Мы понимаем под ним непосредственное постпсиходраматическое сопереживание с протагонистом, которое, например, может выражаться через идентификации, возникшие у зрителя на основе соответствующих переживаний, имевших место в его собственной истории жизни. Как правило, в шеринге ими делятся спонтанно. Если до сих пор протагонист считал свое страдание чем-то уникальным, то благодаря шерингу оно приобретает для него общечеловеческие черты. Протагонист и зритель испытывают глубокое единение. Наряду с этим разделением жизненного опыта шеринг означает также сострадание с протагонистом в его бедах, несение вместе с ним его бремени, а также сопереживание испытываемой благодаря катарсису радости облегчения. «Один несет бремя другого», ставшее при обмене ролями в фазе игры пережитой действительностью, расширяется в шеринге до опыта «многие несут одно бремя». После чрезвычайно интенсивных психодрам группа может быть настолько взволнована, что первое время изъявляет свою близость с протагонистом просто теплым, сочувствующим молчанием. Иногда партнеры и зрители выражают протагонисту сочувствие его судьбе искренними, сердечными словами. После бурных психодрам в качестве особой формы шеринга приемлема короткая совместная прогулка.

При этом психодрама не обсуждается. Только по возвращении в комнату для занятий психодрамой протагонист и группа полемизируют о том, что произошло в психодраме.

В некоторых случаях имеет смысл ограничить третью фазу психодрамы шерингом. Благодаря этому ограничению тяжело страдающий пациент может почувствовать себя целиком принятым другими. В таком шеринге чувства симпатии, глубоко запрятанные в его душе, снова могут зашевелиться и найти живое участие у членов группы. Морено называет такой прорыв чувств взаимной симпатии катарсисом любви (93) и подчеркивает его особую важность в лечении психотических больных.

В целом третья фаза психодрамы благодаря высказываниям, исходящим от ролевого переживания относительно посторонних партнеров, способствует более интенсивному осознанию событий и констелляций, возведенных в игре из вытесненного в пережитое. Она углубляет знание о констелляционном гнете и порочном круге и позволяет закрепить понимание, обретенное в качестве опыта «Я» и опыта «Ты» при обмене ролями.

Для всей психодрамотерапии решающим является последействие психодраматического переживания. Оно проявляется тем отчетливее, чем сильнее вера терапевта в воздействие эмоционального опыта. Психотерапевты, над которыми довлеет вера в силу рассудка, рациональными толкованиями оценочного характера ставят этот эффект под угрозу. Этим они почти всегда выказывают недостаток собственного психодраматического опыта.

Processing, или процесс-анализ

После того как благодаря ролевой обратной связи удалось зафиксировать в сознании то, что было представлено протагонистом во время игры, а также его зачастую мимолетные эмоциональные переживания в различных ролях (равно как и переживания партнеров), после того как идентификационная обратная связь позволила выявить отклик, который психодраматическая игра нашла у членов группы, и после того как в шеринге были задействованы экзистенциальные возможности психодраматического и постпсиходраматического сопереживания и совместного бытия, заключительная фаза психодрамы находит свое завершение в Processing, или в процесс-анализе. Процесс-анализ лучше всего проводить после достаточно длительной паузы, а при необходимости – только на следующем групповом занятии. События прошедшей психодрамы исследуются теперь с позиции теории ролей и социометрии, а также рассматриваются в их внутренней взаимосвязи и в их взаимосвязи с миром. К примеру, тот факт, что протагонист в одних ролях мог быть очень спонтанным, а в других, напротив, казался скованным, анализируется с точки зрения его обусловленности социометрическими констелляциями nunc et olim (теперь и/или когда-то). Те в свою очередь рассматриваются в рамках взаимосвязей с обществом. И наоборот, социометрические констелляции, общественные и внешние (космические) связи с миром освещаются в их зависимости от пассивности и активности индивида. Групповой процесс психодраматической группы исследуется также и с этих позиций. Во многих случаях из процесс-анализа вытекают показания к дальнейшему изучению настоящих или прошлых ситуаций в последующих драмах, равно как и к психодраматическому исследованию разнообразных возможностей изменения.