Текст книги "Психодрама. Теория и практика. Классическая психодрама Я. Л. Морено"

Значение типов межчеловеческих отношений для социального агрегата

Силы притяжения и отталкивания ответственны за возникновение глубинных эмоциональных структур социального агрегата точно так же, как ответственны за эрозию горных пород вода и ветер. Для конфигурации эрозии решающее значение имеют направление ветра и течения воды, для специфической конфигурации глубинных социоэмоциональных структур и их прочности – типы отношений, благодаря которым задействуются силы притяжения и отталкивания. Структуры взаимного выбора и их сцепление между собой являются важными каналами неформальной информации и коммуникации внутри группы или общества. Если в этих структурах речь идет о телеотношениях, то они представляют собой прочный остов социального агрегата. Они являются центром социокреативной и глобально-креативной кооперации и ответственны за внутреннюю сплоченность группы.

Если же взаимные структуры в социограмме возникли вследствие переноса, то они, как правило, недолговечны. Вначале они тоже служат коммуникации, но очень скоро она блокируется из-за взаимного эмоционального ущемления партнеров по отношению. Эмоциональная установка партнеров подменяется чрезмерными и неисполнимыми притязаниями, вызванными переносом. Структуры, возникшие в результате взаимных, обусловленных переносом выборов, превращаются в структуры одно– или двустороннего отвержения или распадаются вовсе. Социометрические и психодраматические исследования позволяют говорить о переносе как о причине снижения социальной сплоченности. Морено формулирует значение здорового модуса телеотношений следующим образом:

Я определяю теле как объективный социальный процесс с двумя ответвлениями: патологическим – переносом и психологическим – вчувствованием. Вчувствование хотя и позитивно, однако по своему значению не выражает двусторонностъ процесса, Перенос является негативным, и он ответственен за расторжение и распад социальных отношений. И наоборот, теле ответственно за усиление интеракций между членами группы и более частую, превышающую вероятность, взаимность выборов (91).

V. Преобразование с помощью социометрии и психодрамы существующего сообщества в терапевтическое

Групповая психотерапия – это метод, предохраняющий и стимулирующий механизмы саморегуляции естественной группы за счет использования одного человека в качестве терапевтического агента для другого (85).

Я.Л. Морено

Подлинный смысл социометрии и психодрамы состоит в использовании их как единого метода групповой психотерапии. Нарушения социоэмоциональной организации группы, а также психического самочувствия и поведения отдельных членов группы трактуются с точки зрения их взаимной обусловленности (взаимозависимости). Примером этой комбинированной формы социотерапии и психотерапии служит классический эксперимент по преобразованию существующего сообщества в терапевтическое, проведенный Морено в начале 30-х годов в государственной учебно-воспитательной колонии для девочек города Хадсона, штат Нью-Йорк, и описанный в его труде «Who Shall Survive?»

В учебно-воспитательной колонии города Хадсона находилось около пятисот девушек с делинквентным поведением из неблагополучных семей. В колонии им должны были быть созданы условия для приобретения навыков социального поведения, для получения школьного образования, а также предпосылки для самостоятельной профессиональной деятельности. Для достижения этой цели администрация использовала всевозможные средства. Девушки были размещены в шестнадцати небольших благоустроенных домах, за порядком в которых следили психологически обученные экономки. В колонии имелись школа, мастерские, были созданы благоприятные возможности для занятий спортом и развлечений. И тем не менее отношения в колонии и результаты пребывания девушек там оставляли желать лучшего.

Проблемы заключались в напряженных отношениях между девушками и руководством школы, групповой вражде между домами и внутри них, низком уровне успеваемости и в постоянных попытках сбежать из исправительного дома.

Для изучения и устранения причин этих затруднений в качестве врача-консультанта в Хадсон был приглашен Морено. Там он провел со своей командой первый грандиозный по замыслу эксперимент по преобразованию существующего сообщества в терапевтическое. Исходной посылкой проекта была гипотеза, что исходящие извне мероприятия не смогут оказать действенной помощи нарушенной группе в целом, равно как и отдельным ее членам до тех пор, пока не будут высвобождены целительные силы, потенциально имеющиеся в любой группировке людей. Это означало, что находящиеся под напряжением, или инкогерентные, группы было необходимо целенаправленно трансформировать в сообщества, которые благодаря здоровым эмоциональным связям, взаимному признанию и общим задачам их членов могли бы достичь внутренней сплоченности. Исходя из этого, у всех девушек, относящихся к группам из одного дома, нужно было вначале создать мотивацию и пробудить желание своими силами изменить неудовлетворительное положение вещей. После того как обитательницы отдельных домов обсудили в групповых беседах с представителями команды Морено неурядицы в Хадсоне и проявили интерес к попытке их устранения, можно было приступать к социотерапевтическим мероприятиям.

В качестве первого удачного эксперимента подобного рода хадсонский проект должен был в дальнейшем послужить прототипом для создания других терапевтических сообществ с помощью социометрии и психодрамы. Этим экспериментом Морено первым осуществил на практике концепцию подобного терапевтического сообщества и стал пионером направления, оказавшего решающее влияние на современную социальную психиатрию.

Социометрическое и психодраматическое образование терапевтического сообщества имеет диагностический и терапевтический разделы.

Диагностическая часть состоит в собирании данных с помощью многочисленных социометрических мероприятий, среди которых обязательны следующие:

1) социометрический тест,

2) социограмма,

3) социометрическое интервью,

4) психодраматический диагноз.

Терапевтическая часть включает в себя:

1) психодраму и ролевую игру,

2) повторение социометрического теста, социограммы и интервью,

3) преобразование существующего сообщества по социометрическим показаниям.

В хадсонском проекте в процессе социометрического тестирования каждая девушка имела возможность выбрать или отвергнуть до пяти других девушек. В интересах самих испытуемых стимулировались спонтанные выборы. Тестовые карточки собирались, и после этого чертилась социограмма каждой группы. Отдельные социограммы оценивались в первую очередь с точки зрения групповой терапии.

Определялась степень сплоченности каждой из групп обитательниц одного дома, т. е. выяснялось, на кого приходилось большинство выборов в соответствующей группе – на своих соседей по дому или на девушек из других домов, другими словами, являлась ли группа интро– или экстравертированной. Важным было также исследование того, сколь велика была угроза разрыва интровертированных групп из-за высокой внутренней агрессии. Признаком этого обычно является большое число отвержений внутри группы. Мы не имеем возможности вдаваться здесь в детали тщательно проведенных социометрических анализов, но все же заметим, что досконально исследовалась также и социометрическая позиция каждого отдельного члена группы, которая учитывалась с точки зрения ее значения и для индивида, и для группы в целом. Особое внимание было уделено часто выбиравшимся фигурам лидеров, так называемым «звездам притяжения», а также часто отвергавшимся индивидам, или так называемым «звездам отталкивания», и обособленным членам группы. К двум этим последним типам относятся в целом болезненные, нередко даже психически нездоровые люди, которые нуждаются в особом обращении. Социометрические лидеры, напротив, оказывают большое влияние на тех, кто их выбирает. В Хадсоне, например, негативная установка воспитанниц к целям исправительной колонии задавалась «позитивными звездами». Социограмма наглядно отражает такие болевые точки и очаги болезни в социоэмоциональной структуре, но она не способна дать информацию об их причинах. Поэтому за анализом социограммы следует социометрическое интервью, которое социотерапевт проводит с глазу на глаз с каждым членом группы. В этом интервью девушки из Хадсона объясняли причины своих социометрических выборов и отвержений. Так, в случае одного полностью отвергнутого члена группы его неблагоприятная социометрическая позиция оказалась последствием стычки, которая при поступлении этой девушки в колонию произошла у нее с задающей тон звездой группы. Сложившееся о ней мнение социометрического лидера группы было затем без раздумий перенято другими обитательницами дома. И они уже не позволили робкому новичку проявить себя в лучшем виде. В следующей группе интервью выявило иные причины резкого отвержения одного из ее членов. Девушка была настолько больна, что воспринималась группой как обуза. Третья девушка была отвергнута потому, что относилась к иной социальной группе, чем ее соседи по дому, и казалась им смешной из-за строгого соблюдения религиозных правил. Если среди отвергнутых членов группы речь шла о застенчивых, с латентными психотическими расстройствами людях, то из-за полного их отвержения нечего было и рассчитывать на их интеграцию в группу; скорее наоборот, нужно было быть готовым к их попыткам побега или к психотическим шубам. Приведенные примеры свидетельствуют, что социометрический статус человека следует понимать не как суждение о его ценности, но, пожалуй, как важную информацию о значении его социометрической позиции в группе и о значении группы для его социометрической позиции.

После того как Морено исследовал социометрическую структуру каждой группы и выявил особо опасных и подвергающихся опасности ее членов, как нечетко обоснованные в интервью, так и кажущиеся вескими для окончательного диагноза констелляции были исследованы еще и в психодраме. Психодраматическое выяснение имеет не только диагностическое значение, оно уже содержит и терапевтические элементы. Так, например, разыгрывание сцены стычки между вновь поступившей девушкой и звездой группы впервые указало присутствовавшему терапевту и членам группы путь к пониманию того, что происходит в данной группе. Благодаря же психодраматическому обмену ролями между звездой и новенькой отвергнутой девушкой – в роли звезды – оно дало представление о беззлобных самодержавных замашках той, а звезде – в роли робкого новичка – чувство забитости этой. Проведенные в диагностических целях психодрамы содержат также и элементы терапии, благодаря которым, как правило, быстро разъясняются давние недоразумения и спонтанно изменяется структура группы. Они могут также стать отправной точкой для последующей психодраматической терапии в рамках существующей группы и без того уже обремененного проблемами и/ или фрустрированного ее члена. В случае с девушкой, воспринимавшейся в группе как обуза, терапевт перед собравшейся группой спросил ее, не бывало ли с нею и раньше так, чтобы она чувствовала себя такой же отверженной и несчастной, как в Хадсоне. Последовал ответ: «Собственно говоря, так было всегда!» Тогда он попросил девушку припомнить какое-нибудь событие, когда ощущение отверженности было особенно сильным. Та в ответ рассказала – сначала словами, а затем и проиграв это в психодраме, – как несколько лет назад у себя дома в наказание за какую-то незначительную провинность ей не позволили на Рождество участвовать в праздничном ужине, а вслед за этим исключили за некрасивую внешность из игры с сестрами и их подругами. При обмене ролями разочарование, гнев, стыд и растерянность отвергнутого ребенка переживались членами группы почти так же интенсивно, как и отвергнутой девушкой при разыгрывании той ситуации. Остальные соседи по дому смотрели на нее с подлинным участием. Благодаря этому сопереживанию после психодрамы впервые наблюдалась определенная солидарность между членами группы и отвергавшейся ими до игры, находящейся в опасном психическом состоянии девушкой, что позволило ей остаться в данной группе.

Если бы, наоборот, члены группы еще больше утвердились в своей позиции отвержения, то для социотерапевта это было бы решающим показанием для того, чтобы переселить отверженного члена группы в другой дом. Возможно, он ввел бы девушку в другие группы посредством целенаправленной ролевой игры, в которой дал бы ей сыграть поднимающие настроение или иные позитивные роли. Наконец, можно было бы распорядиться о перемещении девушки, ранее имевшей только опыт отвержения, в те группы, социометрическая организация которых казалась наиболее перспективной для отверженного, уже давно страдающего от негативного социодинамического эффекта подростка.

В процессе психодраматической диагностики собственно диагностическая часть социотерапевтического метода Морено плавно переходит в его терапевтическую часть, цель которой состоит в том, чтобы задействовать терапевтические механизмы саморегуляции естественных группировок и как можно меньше заниматься терапией группы и ее индивидов снаружи. Терапевтическая часть включает в себя психодраматическую терапию и перегруппировку на основании социометрических и психодраматических показаний – т. е. в соответствии с тенденциями группирования – определенных индивидов в группы или группы в целом. Если, например, в Хадсоне проблема затрагивала целиком всю группу или ее основной конфликт заключался в напряженных отношениях между девушками из конкретного дома и экономкой, приставленной к ним администрацией колонии без социометрических показаний, то психодрама проводилась вначале в форме, центрированной на группе в целом. (Эта форма психодрамы еще будет обсуждаться нами в дальнейшем.) Кроме того, во всех группах хадсонского коллектива Морено и его сотрудники работали уже описанным способом с использованием центрированной на индивиде (на протагонисте) психодрамы. Эффект от психодраматической работы оценивался по прошествии нескольких недель путем повторного социометрического исследования. Если социометрические позиции индивидов, которым грозила опасность, улучшались, а организация глубинных структур групп становилась гармоничной, то необходимости в дальнейших социометрических мероприятиях уже больше не было. Более здоровый социоэмоциональный климат в группе обычно способствовал и улучшению самочувствия. Даже программа школьного обучения в такой группе уже не была обречена на провал.

Если же оказывалось, что даже после длительной психодраматической терапии социометрическая позиция той или иной девушки оставалась неблагоприятной или групповая структура – по-прежнему инкогерентной и экстравертированной, то производились перегруппировки в соответствии с социометрическими показаниями. Например, девушка, неизменно отвергавшаяся в одной группе, переводилась в другую, где хотя бы раз она была выбрана по критерию совместной жизни, а в психодраме обнаруживалось, что этот выбор имеет шансы быть постоянным. Подобные перемещения основывались на предположении, что постоянное обращение девушек группы к до сих пор отвергавшейся, но теперь выбранной ими девушке имеет терапевтическое значение. Сложнее была перегруппировка разрозненных по своей глубинной структуре экстравертированных групп, в которых, несмотря на все прежние меры, так и не удалось достичь внутренней сплоченности. Вначале оценивались – как с точки зрения групповой динамики, так и в психодинамическом отношении – социометрические поперечные связи членов этих разрозненных групп с членами других групп. Затем для формирования новых групп привлекались другие группы, также с низкой сплоченностью и связями. Окончательной перегруппировке предшествовали психодраматические игры, которые проводились совместно с членами двух или трех предназначенных для преобразования групп.

Если подобные перегруппировки осуществляются на основании четких социометрических и психодраматических показаний, то они способствуют высвобождению имманентно присущих группе благотворных и целительных сил, без которых процесс социального обучения людей попросту невозможен. Возникшее подобным образом сообщество оказывается терапевтическим сообществом в самом глубоком смысле этого слова, а содействующая ему групповая психотерапия Морено – «методом, предохраняющим и стимулирующим механизмы саморегуляции естественной группы за счет использования одного человека в качестве терапевтического агента для другого» (85).

Мы привели и прокомментировали пример использования психодрамы, иллюстрирующий социометрическую основу психодрамы и возможности социотерапевтической диагностики, а также ее теоретико-антропологические и практические аспекты.

VI. Развитие ролевой игры, театра импровизации и психодрамы из игры

Когда Гераклит наблюдал за игрой шумливого ребенка, то, наверное, он думал при этом о том, о чем человек никогда не думал: это игра великого жизнелюба Зевса. То, что он созерцал, учение о законе в становлении и игре в неизбежности, должно отныне созерцаться вечно: он открыл перед этим величайшим зрелищем занавес (100).

Ф. Ницше

Ролевая игра, театр импровизации и психодрама – это игра. Этот факт самым кардинальным образом отличает их от всех остальных методов терапии взрослых. В психодраме клиенты, словно дети, вовлекаются в игру. Если мы хотим получить представление о глубинном воздействии психодрамотерапии, то следует иметь в виду, что игра – это нечто большее, чем просто способ человеческого поведения. Мы говорим об игре света и красок, об игре мышц рук и ног, слов и даже об «игре мира», подразумевая под этим способ существования (119). Введение игры в психотерапию означает, что наши терапевтические усилия направлены не только на сведенные воедино в конкретном «случае» патологические симптомы, они обращены не только к интеллекту пациента или исходят не только из предположения о наличии у него такового. Введение игры означает, что мы можем принять пациента таким, каков он есть, что мы относимся к нему, его состояниям и жизненным обстоятельствам с легкостью и в то же время серьезно и увлеченно, как делаем это в игре.

Благодаря особому бытию игры устраняются сопротивления терапии, откровенности, учебе, работе или отдыху, которые часто можно наблюдать во всех тех случаях человеческого поведения, когда игра отсутствует. Как правило, сопротивление создается одной из сторон личности. Игра же, наоборот, захватывает всего человека, причем настолько, что, по словам Шиллера, «он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет» (115), «Игра – это деятельность ради действия, имеющая смысл, но не имеющая цели» (112). Это не исключает того, что психодраматическая игра все-таки преследует терапевтическую цель. Стыковку между бесцельностью и целенаправленностью психодрамы, как мы еще увидим, осуществляет ведущий психодрамы. Он привносит цели терапии в игру и сводит игру участников психодрамы к терапевтическим целям.

Участники психодрамы вращаются в той сфере, которая в философии и в мифологии всех культур всегда характеризовалась как исконно творческая, как божественно-свободная или как истинно человеческая. Гераклит пишет: «Эон – дитя играющее, кости бросающее, то выигрывающее, то проигрывающее. Царская власть ребенка» (46). В это сравнение Гераклит облачает свое проникновение в суть непрерывного становления и исчезновения в космосе, который «словно кикеон (болтанка) расслаивается, если его постоянно не взбалтывать» (47) Соответственно Эон, играющее бытие, – как бы царь и дитя одновременно. Его труд, как указывает Гуго Ранер, является осмысленным (поэтому царским), но не обязательным (поэтому детским) (112).

То, что психодрама возникла на почве трех личных соприкосновений Морено с игрой – детской (96), детско-царской (82) и божественной (79), игрой бытия с самим собой, – имеет важное культурно-философское значение.

Морено любит рассказывать88
  Употребление настоящего времени объясняется тем, что книга впервые была издана в 1974 году, еще при жизни Я.Л. Морено. – Прим. ред.


[Закрыть] о том влиянии, которое оказала на весь его труд как поэта, терапевта и социолога детская игра. Незабываемым событием стала для него игра в «Бога и ангелов», в которую решили поиграть пятилетний Якоб Морено Леви и соседские дети. С увлечением в подвале дома, в котором он жил со своими родителями в Вене, дети сооружали небеса. Они все больше входили во вкус игры, приволокли ящики и стулья, взгромоздили их чуть ли не до потолка на огромный дубовый стол, в самом верху соорудили «резиденцию Бога». Вскоре там воссел на троне маленький Морено, «величавый и всемогущий», тогда как остальные дети кружились возле него в роли ангелов. Вдруг один из детей воскликнул: «Почему Ты не летаешь с нами, Ты ж наш любимый Бог!» Сказано – сделано! Морено раскинул руки и через несколько секунд со сломанным запястьем лежал на полу. Эта первая «психодрама» Морено глубоко запечатлелась в его памяти. Морено и сегодня, исходя из этого опыта, по-прежнему считает, что внутренняя готовность к исполнению ролей нуждается в особом процессе разогрева, что все актеры, даже «высшие существа», зависят друг от друга и что иллюзорные идентификации устраняются быстрее всего и с наиболее стойким эффектом через испытание реальностью. Кроме того, он полагает, что его схема вертикальной ступенчатой сцены также восходит к этой детской игре (96).

Вторым значительным импульсом для Морено – тогда еще юного медика – послужили его наблюдения за детской игрой. В тот период (непосредственно перед первой мировой войной) его любимым времяпрепровождением были прогулки по паркам Вены. Особое же удовольствие ему доставляло рассказывать играющим в парке детям придуманные экспромтом истории. Тогдашнее свое настроение Морено выразил в следующих строках:

 
Я слышу ваши голоса, трубящие не умолкая,
На всех базарах торг идет о звездах.
О, время – деньги, – пускаете вы слюни,
Но я без сожаленья растрачиваю время
С детьми, с невинным диким зверем.
Ведь мое время – сила,
Ведь мое время – счастье,
Ведь мое время – любовь (79).
 

С течением времени оказалось, что к сказочному дубу, куда приходил Морено, в привычные часы, стекалось все больше и больше детворы, которая окружала Морено и зачарованно внимала его рассказам. Иной раз к ним присоединялись также матери, воспитательницы и парковые смотрители. Любящие поиграть и побуждаемые Морено дети вскоре стали изображать в игре рассказанные им истории, дополняя и изменяя их. Морено наблюдал и играл вместе с ними. Все были в действии, Детскими и царскими были эти игры, неисчерпаемой – фантазия детей. Они совершали открытия, брали в плен, выбирали, отдавали приказания, подчинялись, бунтовали. Разыгрывались всевозможные превращения человека в животное, черта в ангела, бедного в богатого, ребенка в царя. В играх детей Морено ощутил радость и свободу, подобие которых он ищет в мире взрослых. Он хотел, чтобы эта радость выпала и на долю взрослых людей, поэтому написал «Царский роман», прославляющий в экспрессионистской манере «царство детей» (82). В этом романе и в поэтическом сборнике «Завещание отца», который еще не раз будет упомянут в дальнейшем, просматривается созвучная с Гераклитом диалектика сотворения и игры мира, царя и ребенка, та же самая диалектика, которая, как отмечает Гуго Ранер, лежит в основе мифов о Боге-ребенке (53). Дионис, Гермес, Аполлон – это прежде всего сотворяющие мир дети. Здесь, по мнению К. Кереньи, речь идет не о биографических мифах, а о мифологическом отображении божественного бытия, вечного и действенного даже в ребенке существования, могущественного и созидательного, по-детски всесильного и всезнающего – равного Богу, который «играючи» сотворяет мир (56).

Морено, однако, не только поэт и философ, в то время он уже был врачом. И от его опытного взгляда не могло ускользнуть необычное поведение некоторых детей, равно как и собственное изменение в процессе игры, инициатором которой он являлся. Паясничающие озорники приучались в игре ориентироваться на тему, роли и своих товарищей, робкие дети непринужденно играли, посторонние дети включались в игру детской группы, поначалу исполняя роли, которые поручал им Морено. Дети с удовольствием вживались в свои роли и обучались таким образом новым способам поведения. Роли стали отдушиной для их агрессии. Ролевые игры позволили, однако, выявить и другой эффект. Если ребенок боялся в игре авторитетной фигуры, то, поменявшись ролями с вызвавшим страх партнером, он мог достичь эмоциональной разрядки. Поведение детей и их реакции в игре тогда еще не рассматривались в связи с феноменом переноса внушавшего страх имаго, т. е. значимого для душевного переживания ребенка образа родителей, и не объяснялись учением Павлова об условных рефлексах или понятием разрядки через идентификацию с агрессором. Не мог тогда Морено сформулировать и первую свою научную гипотезу о закономерности, определяющей возрастную специфику детских группировок. Однако эти наблюдения уже не могли оставить его равнодушным. С течением времени они должны были привести к изложенным в этой книге результатам в области социологии и психотерапии.

В Вене наряду с медициной Морено проявлял интерес к философии, политике, психологии, литературе и сценическому искусству. Его первые собственные стихотворения появились в 1914 году под названием «Приглашение к встрече» (78). В этих произведениях Морено выводит религиозный экзистенциализм за пределы саморефлексии, в которой завяз оказавший на него огромное влияние Кьеркегор, и подводит его к встрече с «Ты». Будучи ответственным редактором экспрессионистских ежегодников «Совесть» (1918) и «Новая совесть» (1919), а также «Спутники» (1920), он опубликовал наряду с собственными произведениями работы Эрнста Блоха, Макса Брода, Мартина Бубера, Поля Клоделя, Георга Кайзера, Фридриха Шнакка, Франсиса Джеммса, Якоба Вассерманна, Франца Верфеля и многих других. Литературные произведения самого Морено были анонимно опубликованы Густавом Кипенхойером в издательстве Анценгрубера. Этой анонимностью Морено пользовался по аналогии с анонимностью игры детей и Божьего творения. В своем стремлении сделать доступным «царство детей» и для взрослых, Морено со своими друзьями-актерами организовывал всякого рода ролевые и импровизационные игры. При этом, бывало, исполнители обращались к фельетонам или к сообщениям из газет, которые они изображали без предварительного обсуждения или репетиции. Каждый мог по своему желанию исполнять самые разные роли или уделять особое внимание форме сообщения. В результате появилась так называемая «Живая газета». Разыгрывались также импровизационные сценки без предварительных исходных данных. В конечном счете эти мероприятия стали проводиться регулярно.

Морено снял квартиру на последнем этаже дома № 2 по Майседергассе и 1 апреля 1922 года основал там свой театр импровизации. В нем сотрудничали такие ставшие затем знаменитыми актеры, как Элизабет Бергнер, Петер Лорре и Ганс Роденберг. Но и от публики тоже требовалось спонтанно вмешиваться в происходящее:

Зрителей больше нет. Подальше от глаз зевак и ушей подслушивающих. Все вы мои комедианты. Сцена и там, где вы, и там, где я… Наш театр – это единство реального и иллюзорного (82).

После публикации Институтом театральных наук при Венском университете небольшого сообщения Вероники Бурхарт (18) в Вене пошли толки, что мореновский театр импровизации встал на новый путь развития театрального творчества. Постановки собирали немало зрителей. Интерес к ним был связан с художественными устремлениями начала 20-х годов, привнесших в театр революционные идеи.

Экспериментальный характер этих новых путей развития театра Морено отобразил в своем анонимном произведении «Театр импровизации» (59). Оно в поэтической форме выражает мореновское понимание театра импровизации – théâtre immédiat – как театра воздействия спонтанной игры. В рождественском (мистериальном) театре – непосредственном предшественнике психодрамы – не преследуют цель косвенного разрешения конфликта через его показ, подобно тому как это делается в théatre critic традиционной сцены, а стремятся, выйдя за пределы théatre critic и théâtre immédiat, к целительному, шутливому действию in situ, на месте конфликта, и hic et nunc, в данный момент, с вовлеченными в него людьми. Морено пишет:

Мистериальная сцена – частный дом. Здесь-то и возникает самый настоящий театр – именно здесь чаще всего прячут в самом укромном месте от чужих глаз свое богатство. Он абсолютно личный. Самый первый дом, дом, где рождаются и умирают, дом родных и близких, становится подмостками и кулисами, рампой – широкие ворота, оконный карниз и балкон, зрительным залом – сад и улица перед ним. В традиционном театре не свободны ни момент, ни место. В театре импровизации момент – текущий, место – производное от него. В мистериалъной игре и момент, и место оригинальны, истинное время и истинное место совпадают.

Актеры мистериальной сцены – жители частного дома. Путешествие потока чувств, ощущений и мыслей по личному миру может быть упоительным и не встретить сопротивления. Но если двое, в беде или в радости, наталкиваются на взаимное сопротивление, эта ситуация есть конфликт. Он образует из обособленных обитателей частного дома общество.

С момента конфликта, связанные пространством и временем, они все больше и больше увязают друг в друге. Страх в доме может быть столь велик, что двоим или многим не помогает ни молчание, потому что они уже молчат, ни беседа, потому что недуг уже не в душе, а в теле, ни изменение, ни – самое очевидное – смерть. Это состояние двух существ, которые, несмотря на полную ясность, друг друга не понимают. Это состояние двух душ, которым изменение духа, души, тела помочь не может, только любовь. Все, что бы ни делалось, – впустую. Они живут в бесконечном возвращении и углублении того же самого зла, и даже саморазрушение было бы здесь уничтожением сознания, но не конфликта, узел был бы разрублен, но не развязан. Дом, в котором они живут, укрывает от чужих взглядов, тело, которое их окружает, оберегает от столкновений, конфликт служит внутренним предлогом, чтобы еще глубже затаиться в себе. Но из этого запутанного лабиринта проблем с матерью и отцом, женой и детьми, друзьями и врагами дома, проистекая из недоразумений или, наоборот, благодаря разумению, сам собой возникает вопрос:

Как же избавиться от лжи, скорби, болтовни, боли, глупости, безумия, правды, знания, понимания, отгороженности, счастья, ненависти, страха, ужаса, бесчисленных смешений этих состояний друг с другом?

С помощью того же театра.

Так же, как когда-то, сознательно и вынужденно обманывая самих себя, люди разыгрывают перед собою ту же самую жизнь. Место конфликта и его театра совпадает. Реальное и иллюзорное тождественно и синхронно. Они не хотят больше бороться с реальным, они его порождают. Они его повторяют. Они суверенны: не только как сотворяющие иллюзию, но и по отношению к собственному бытию. Как иначе они могли бы родиться заново? Ведь они столько делают. Развертывается вся жизнь, ее взаимные переплетения, во временной взаимосвязи, ни один миг не угас, вся прежняя скука, каждый вопрос, все приступы страха и озноба появляются снова. Это не только разговоры, которые они еще раз проигрывают, тела их тоже помолодели, помолодели их нервы, сердечные фибры, они играют самих себя с самого начала, словно по памяти, счастье двойника; все их силы, дела и мысли появляются в первоначальном составе, точное выражение стадий, которые они однажды прошли. Все прошлое в один миг оказывается на поверхности. Не для того, чтобы породить самого себя, любовь к собственным демонам освобождает театр. Чтобы выгнать их из их укрытий, бередят они свои душевные раны и истекают кровью вовне (83).

«Выгнать собственных демонов из их укрытий» стало смыслом психодрамы как психотерапевтического метода. Мореновские работы венского периода уже в какой-то мере являлись поэтическим отображением его первого театрально-терапевтического опыта. Так, на примере импровизационной игры одной юной актрисы ему довелось убедиться в целительном воздействии, которое такая игра оказала на ее неблагополучный брак. Освободившись от традиционной для себя роли героини и привычного благонравного поведения, она в импровизационной игре в роли гулящей женщины совершенно случайно довела себя до состояния катарсиса своей подавленной агрессии, направленной против мужа. После этого взрыва на сцене ее брак перестал быть для нее столь мучительным, как прежде.