Текст книги "Психодрама. Теория и практика. Классическая психодрама Я. Л. Морено"

Возникновение вселенной мыслимо лишь как проявление непостижимой спонтанности. Спонтанность выступает также в качестве решающего феномена во всех изменениях состояний человека и космоса. На человеческом уровне она имеет важное значение как для развития ребенка, так и для формирования индивидуальных условий жизни в дальнейшем или для изменения общественных отношений. Морено дает следующее определение: конструктивная «спонтанность – это адекватная реакция на новые условия или новая реакция на старые условия» (91). Однако сама по себе спонтанность еще не способствует творческому процессу. Без смысловых связей и связей с действительностью она нередко оказывает такое же деструктивное действие, что и спонтанный недифференцированный рост клеток раковой опухоли, который не подчиняется упорядочивающим принципам формирования организма. Соответственно столь же деструктивно спонтанность может отражаться на психическом, социальном и – о чем свидетельствуют экологические проблемы нашего времени – на экологическом уровне, если не учитываются ее последствия для других живых существ. Примером деструктивной спонтанности служат некоторые душевнобольные, зачастую располагающие высокой степенью спонтанности, но способные дать ей выход только в нерелевантных деструктивных вспышках агрессии или ином некреативном поведении. Также и детям ввиду отсутствия у них достаточных когнитивных способностей для установления значимых связей с действительностью, как правило, не удается креативно использовать свою высокую спонтанность.

Если человек подавляет свою спонтанность, на собственном опыте изведав ее деструктивный потенциал, то это будет грозить ему оскудением и застоем всей его жизни и личности. Следовательно, целью мореновской психотерапии не является ни простое высвобождение спонтанности, ни ее подавление. Ее цель скорее состоит в том, чтобы высвободить человеческую спонтанность и вместе с тем разумно интегрировать ее в целостную структуру жизнедеятельности человека. Блокированная спонтанность, как считает Морено, вызывает неврозы креативности, т. е. приводит к пассивности; такой человек, несмотря на высокий интеллект и особые способности, которыми он может обладать, не способен ни проявить, ни задействовать их. Высвобождение и одновременная интеграция спонтанности являются предпосылкой креативности. На человеческом уровне она выражается в творческой деятельности.

Действие является признаком всего живого, а также того, что называется материей. Во всем макро– и микрокосмосе бытие зиждется на действии, движении и деятельности. Действие, как космический феномен, тоже гораздо древнее человека. Если рассматривать его как способ человеческого поведения, оно древнее языка. Последний, несмотря на его огромное значение для умственного развития человека, является лишь логико-синтаксической формой объяснения, которая становится возможной только на более поздних стадиях детского развития. Доречевая жизнь ребенка отнюдь не выражается в ней удовлетворительным образом. Однако глубокие детские конфликты коренятся как раз в переживаниях первого периода жизни, в чувстве идентичности ребенка со своей первой психической вселенной, прежде всего с матерью как первым опытом межчеловеческих отношений. Этот самый ранний опыт находит свое неполное выражение лишь гораздо позже в языке матери. Посредством языка он передается только символически (96).

Поэтому уже в молодые годы Морено, проявив себя как самобытный психиатр, поставил перед собой задачу найти метод, связавший бы тотальный опыт доречевых стадий развития с речью, которая в них формируется, но появляется позже. Уже тогда ему было ясно, что этот метод должен быть акциональным методом (83). Он решил эту задачу, разработав психодраму.

Психодрама, однако, представляет собой par excellence1717
  Предпочтительно (фр.). – Прим. ред.


[Закрыть] психотерапевтический метод. Само это слово состоит из «психики» и «драмы» и означает, по сути, «действие психики». На таком действии зиждется вся наша жизнь. В процессе того, как клиент, побуждаемый Морено, воспроизводит на сцене, например, события из своей прошлой жизни, становится очевидным, каким образом его психика определяет его поступки, а они, со своей стороны, оказывают решающее влияние на его психику. С патологическим поведением поступают в психодраме совершенно аналогично. Ситуации, связанные с ним, проигрываются, изменяются и именно благодаря этому оказываются под контролем. Поскольку психодрамотерапия использует естественное поведение человека, Морено называет ее также «психодраматическим методом естественного излечения».

В своих рассуждениях о креативности Морено также обращается прежде всего к жизненным реалиям космоса (92). Креативность всегда отчетливо проявляется там, где спонтанность и действие базируются на уже имеющихся или вновь рождающихся принципах формирования. Важным примером является биологическое размножение. Спонтанно образовавшаяся комбинация генов в родительских половых клетках, слившихся при оплодотворении в одну клетку, становится главным формирующим принципом креативного – т. е. релевантного данной форме или информационной системе – развития нового живого существа.

Если Морено рассматривает спонтанность в качестве «архикатализатора» (91), то в креативности он видит «формирующую субстанцию» (91), а в креативном мировом процессе – причину и цель космического бытия. По мнению Морено, причина нашего духовного кризиса, возможно, состоит в том, что мы веками принимали в расчет Бога лишь после седьмого дня сотворения мира, так сказать, «Бога в его обустроенной форме», упустив из виду Создателя в его неисчерпаемой креативности. Об этом творческом статусе Бога Морено пишет:

Как бы парадоксально это ни звучало, но статус Бога гораздо более близок человечеству, подобно тому как мать ближе своему ребенку во время беременности, чем после отделения от него, потому что он не совершенное и недостижимое существо, которое мы себе представляли, а растущее, бродящее, активно формирующееся и, будучи несовершенным, стремящееся к совершенству и завершенности (89).

Это и есть творческий мировой процесс, в который все мы включены.

Какое же отношение, однако, имеет к креативности психодрама? Морено разрабатывал ее прежде всего в качестве терапевтического средства для излечения неврозов креативности, т. е. состояний, которые уже не позволяют человеку рационально-любовно и творчески относиться к окружающим его или имманентно присущим ему связям с бытием и вызывают у него стагнацию. Поэтому с самого начала лечения психодраматический метод направлен на повышение релевантной действительности активности пациента. Он нацелен на мобилизацию его спонтанности. Благодаря концентрированным интеракциям и обмену ролями он позволяет исполнителю роли постоянно расширять когнитивно-эмоциональное восприятие своих непосредственно важных жизненных связей. В результате появляются новые знания и представления, к которым впредь он может относиться творчески, сообразно со своим предыдущим развитием.

Было бы недостаточно рассуждать об эфемерном творческом процессе и не учитывать его результат – продукты, «законсервированные» в физических, биологических и прочих законах. Их тоже Морено рассматривал привычным для себя способом, sub specie universi1818
  С точки зрения вселенной (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть]:

В состоящей из одной только спонтанности и креативности вселенной Создатель так бы и остался навсегда только Создателем, не наполнив вселенную, как мы знаем, телами и существами. Если бы Бог – Создатель, Тао, Брахман, высшая ценность, как бы мы ни называли принцип первопричины, – решил не создавать «консервов», то универсальный процесс протекал бы иначе: как креативность без мира (92).

Однако мир существует, и даже человеческим творениям присуща определенная долговечность. Тому, что стихотворение или музыкальная композиция не исчезают раз и навсегда уже в момент своего возникновения, мы обязаны изобретению письменности и прочим «средствам консервации». «Законсервированные» продукты творческого акта характеризуют культуру и – что еще существеннее – стимулируют спонтанность новых и новых поколений. Морено подчеркивает важность креативного круговорота, своеобразного «рециклического» процесса, в котором задействован продукт человеческой креативности – «культурные консервы».

В качестве конечного продукта творческого процесса сами по себе они не содержат уже ни спонтанности, ни креативности. Оживленные новыми поколениями, они тем не менее способны всколыхнуть новых людей и побудить их к собственной творческой деятельности (92).

Пять исключительно креативных качеств человека с точки зрения психоаналитической теории нарциссизма Кохута и теории ролей Морено

Феномены исключительной человеческой креативности, например гениальности и мудрости, всегда являлись загадкой для психологов и психоаналитиков. Однако по-настоящему удовлетворительного объяснения развитию человека в высшую творческую личность не давалось. Один из наиболее интересных и несомненно вплотную приблизившихся к прояснению этого феномена подходов можно найти в работе Кохута «Формы и трансформации нарциссизма» (60).

Для лучшего понимания того, о чем будет говориться в дальнейшем, следует упомянуть, что психоаналитическое понятие «нарциссизм» проистекает из греческого мифа о юноше Нарциссе, который, увидев свое отражение в пруду, был настолько очарован им, что влюбился в самого себя. В психоанализе под этим термином понимается либидинозный катексис «Я», т. е. любовь к самому себе, и различаются следующие три формы нарциссизма.

Первичный нарциссизм, т. е. нарциссизм младенца с его физическим (соматическим) чувством блаженства и всемогущества; нарциссическое «Я», проявляющееся прежде всего в самолюбии ребенка, который в ответ на фрустрацию, например, тут же выдает психическую реакцию и испытывает при этом нарциссическую обиду; и, наконец, идеал «Я», который в качестве интроекта идеализированного образа родителей с его социальными нормами и ценностями становится – особенно у подростков – достойным любви и уважения представлением о самом себе, в большей степени переживаемым как цель. Кохут полагает, что нарциссическое распределение либидо не является ни болезненным, ни вредным, однако в нашей западной культуре оно имеет негативную оценку и противопоставляется любви к объекту, которая считается более ценной. Соответственно этому к целям психоаналитического лечения обычно относят превращение нарциссизма в любовь к объекту. Именно здесь, возможно, следует искать причину до сих пор присущего психоанализу недопонимания пяти исключительных человеческих способностей, или ориентаций. Кохут считает их трансформациями нарциссизма. Ими являются: 1) творческая одаренность и работа; 2) умение вчувствоваться; 3) способность сознавать ограниченность собственной жизни; 4) чувство юмора; 5) мудрость. Кохут усматривает в них превращение нарциссических констелляций, но не в любовь к объекту, а в «более дифференцированные достижения и установки личности». Такое расширение психоаналитической теории Кохутом было вынужденным, поскольку общепринятый в психоанализе образ человека, ограничивающийся тремя категориями – «Оно», «Я» и «Сверх-Я» – или, пользуясь терминологией теории ролей, соматическим, психическим и социальными уровнями, не способен исчерпывающе объяснить перечисленные способности. Они раскрываются в трансцендентном интегративном измерении, на собственно человеческом уровне. А поскольку именно они занимают в творчестве и космическом образе человека Морено центральное место, представляется вполне оправданным попытаться рассмотреть работу Кохута под углом зрения психодраматической теории ролей с ее пятью этапами ролевого развития (см. с. 93) и таким образом приблизиться к феномену креативности. Для этого мы попробуем соотнести пять исключительных свойств человека, рассматриваемых Кохутом, с пятью этапами ролевого развития, описанными Морено. При этом в определениях данных пяти этапов мы заменим слово «мать» на «мир» или «космос». Примечательно, что уже в дефиниции первого этапа ролевого развития Морено не просто говорит об отношении ребенка к матери, а заменяет понятие «мать» понятием «мир» («космос»).

1. В ходе обсуждения творческой одаренности и работы Кохут цитирует Ф. Гринейкр (41), которая, рассуждая о психологии творческого человека, говорит о его «отношениях любви со всем миром». Однако, в отличие от Гринейкр, Кохут понимает эти отношения любви творческого человека со всем миром не в значении любви к объекту, а в значении первичного нарциссического восприятия мира. Лучшей иллюстрацией точки зрения Кохута может служить стихотворение поэта Христиана Моргенштерна:

 
Моя любовь просторна, как душа моя,
Все вещи покоятся в ней.
Все они есть только я,
И нет ничего вне меня (77).
 

Разумеется, наиболее зрелые «установки и достижения» нельзя непосредственно связывать с первичным нарциссизмом как самой ранней стадией человеческого развития. Тем не менее уже из слов поэта и термина «матрица вселенской идентичности», как в теории ролей называется стадия развития, относящаяся к раннему детству, можно сделать вывод об их соответствии. Тем самым мы получаем возможность исследовать, определяет ли ранний детский интеракциональный модус творческие достижения взрослого или по крайней мере развивающегося человека, и если да, то в какой мере. Давайте вспомним определение первого этапа ролевого развития у Морено. Оно звучит следующим образом: «На стадии идентификации себя с миром (матрица вселенской идентичности) ребенок воспринимает другого человека (мать) как часть самого себя» (96); и если мы заменим слово «ребенок» на «человек», а «мать» на «космос», то становится очевидным, что между психодинамикой творческого человека в том виде, как ее описывает Кохут, и интеракциональным модусом ребенка на первом этапе ролевого развития и в самом деле имеется заметное сходство.

По-видимому, у взрослого человека истинно творческое событие на сознательном уровне и в интеракции с космосом во многом сходно с актом принятия пищи и умиротворения, первичным переживанием вселенской идентичности. Оно всегда, пожалуй, характеризуется преходящим переживанием того упоминаемого в психоаналитической литературе «океанического чувства», о котором Кохут почему-то начинает говорить только при обсуждении третьей способности. В психоанализе существует гипотеза, что океаническое чувство – это чувство целостности, испытываемое младенцем в практической и эмоциональной интеракции с матерью, и это то же самое чувство, которое захлестывает взрослого человека, давно уже не знающего подобной интеракции с матерью, но вступающего иногда в еще более интенсивную интеракцию с миром.

Свидетельством того, что эта аналогия была известна уже в древности, являются древнеегипетские изображения и скульптуры фараона, припавшего к вымени небесной коровы Хатор1919
  В древнеегипетской мифологии богиня любви и судьбы. – Прим. ред.


[Закрыть]. Здесь фараон приобщается к творческой субстанции и легитимируется в своей сопряженной с высочайшей ответственностью роли. Подобно тому как ребенок в интеракции с матерью получает необходимую для своего роста пищу, фараон, вступая в творческую интеракцию с космосом, получает знания, например о геометрии и тригонометрии звездного неба, на которых зиждется духовное развитие человечества.

Однажды вечером, за много лет до того, как я впервые стала размышлять об этой тематике, мне явился соответственный образ, выраженный в следующих словах:

 
Так дни мои пройдут,
Исчезнут вдалеке знакомые мне люди…
Но я останусь.
Останусь здесь,
с тобой,
о бытие,
с тобой одним,
вечным питьем и вечной жаждой.
 

2. Следующей способностью, которую рассматривает Кохут в связи с превращениями нарциссизма, является способность вчувствоваться, или эмпатия. Он определяет вчувствование как «ту модальность, благодаря которой мы познаем психические факты, имеющие отношение к другим людям, и которая позволяет нам представить себе, что они переживают, когда говорят о том, что они думают и чувствуют, хотя непосредственное наблюдение невозможно». Кохут отмечает, что «наше первое восприятие чувств, желаний и мыслей другого человека происходило в рамках нарциссической концепции мира и оно является изначальным достоянием человеческой души. Однако неэмпатические, отличные от “Я”, настроенные на объекты формы познания заслоняют эмпатическую модальность восприятия реальности и в значительной мере затрудняют свободное проявление ее функции». Согласно теории ролей, переход от эмпатического переживания к дискурсивному пониманию мира характеризуется сменой первой психической вселенной на вторую. Сохранившиеся после первой вселенной эмпатические формы наблюдения Кохут считает «вне сферы психологии архаичными, поскольку они ведут к ложному, дорациональному, анимистическому пониманию мира». Однако то, что это не всегда так, причем когда речь идет как раз о великих изобретателях и ученых, доказывают многочисленные свидетельства выдающихся исследователей. Леонардо да Винчи, универсальный гений которого с самого начала современной эпохи оказывает влияние на нашу культуру и технику, отмечает в своих записях эмпатический характер своего исследования природы, позволяющий постичь ему некоторые причины, лежащие в основе феноменов природы: «Ogni nostra cognizione principia da sentiment!»2020
  Всякое наше знание имеет свою причину в ощущении (итал.). – Прим. авт.


[Закрыть] (64).

О неэмпатических формах нашего познания Кохут пишет, что они «не настроены на переживания других людей и приводят, если их используют в психологической сфере, к механистическому, нежизненному пониманию психической реальности». Эмпатию, которая, как мы знаем, имеет огромное значение в психодраме, Кохут считает важной для психологии; он отмечает, что при «благоприятных обстоятельствах способность восприятия душевных проявлений материи, которая образуется в результате иррадиации всеобъемлющего нарциссического катексиса, могла бы стать исходным пунктом для ряда ступеней развития, в конечном счете ведущих к состоянию, в котором “Я” может выбирать между использованием эмпатических и неэмпатических возможностей в зависимости от реальных потребностей окружающего мира, который “Я” намерено наблюдать и понять. С подобным подходом мы повсеместно сталкиваемся при умелой оценке человека по первому впечатлению. В этих случаях эмпатическое целостное понимание, вероятно, опережает остальные способы оценивания».

Эмпатическую способность к восприятию душевных проявлений матери Морено также рассматривает в связи со способностью к вчувствованию взрослого человека, в частности при дублировании. Он описывает второй этап ролевого развития следующим образом: «Ребенок концентрирует свое внимание на этой особой, чужеродной для него части самого себя (на матери)» (96). Если снова перенести эти слова о ролевом развитии на отношения взрослого человека и его творческую интеракцию с космосом, заменив слово «мать» «космосом» или «природой», мы можем непосредственно воспользоваться цитатой Херцфельд, в которой описывается отношение неутомимого исследователя Леонардо да Винчи к природе: «Он постоянно ищет, чему поучиться у природы; он полностью отдает себя природе, как сын матери» (48).

Кохут считает свои рассуждения об эмпатии чересчур умозрительными. Он полагает, что для их верификации необходим, по всей видимости, психоаналитически ориентированный экспериментальный метод. В психодраме такой метод, теоретически обоснованный и пригодный для верификации человеческой способности к вчувствованию на практике, уже имеется. Особенно ценной в экспериментальном отношении является психодраматическая техника «дублирование». То, что Морено выводит эту технику в рамках своих представлений о психологии развития из второго этапа ролевого развития, полностью соответствует умозрительным рассуждениям Кохута.

3. Исключительную способность человека сознавать ограниченность собственной жизни Кохут считает признаком еще более высокой формы нарциссизма. Он имеет в виду тот взгляд на жизнь, который назывался римлянами sub specie aeternitätis2121
  С точки зрения вечности (лат.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Об этой позиции Кохут пишет: «Она не содержит ни оттенка страха, ни оттенка волнения. Скорее ощущается тотальное творческое превосходство, с которым человек судит и поучает с чистой совестью. Я не сомневаюсь, что люди, способные занять эту высшую позицию по отношению к жизни, поступают так в силу нового, расширенного, трансформированного нарциссизма. Это космический нарциссизм, трансцендирующий за границы индивида». Далее он продолжает: «Подобно тому как первичная эмпатия ребенка с матерью является предтечей способности к эмпатии взрослого человека, его первичная идентификация с матерью может рассматриваться как предтеча распространения “Я” в последующей его жизни, когда он принимает как должное конечность своего индивидуального существования. Первоначальная психическая вселенная, т. е. исходное восприятие матери, “припоминается” многими людьми в форме возникающих порою смутных отголосков, известных нам под названием “океаническое чувство”. Подобно океаническому чувству, смещение нарциссического катексиса – как только человек полностью убеждается в конечной смерти – от “Я” и приобщение к надындивидуальному, не имеющему времени существованию также следует считать завоеванием, предуготовленным первичной идентификацией ребенка с матерью. Однако в отличие от океанического чувства, переживаемого исключительно пассивно (и, как правило, мимолетного), настоящее смещение катексиса на космический нарциссизм является устойчивым, творческим результатом постоянной активности автономного “Я”, и лишь немногие люди способны его достичь». Связь способности сознавать ограниченность собственной жизни с океаническим чувством или с лежащим в его основе исходным переживанием идентичности с матерью в концепции Кохута выглядит несколько нелогичной. В собственных его рассуждениях океаническое чувство совершенно правомерно связывалось с переживанием ребенком своей идентичности с матерью. Оно представляет собой упоительное, пьянящее чувство, присущее любому творческому акту. Однако же постоянная невозмутимость, с которой человек, живущий sub specie aeternitвtis, осознает свой конец, соответствует скорее третьему этапу в ролевом развитии, который, правда, следует сразу же за переживанием ребенком идентичности с матерью. Морено описывает этот этап следующими словами: «В континууме его переживания эта другая, чужеродная часть его самого (мать) начинает занимать особое положение. Эта часть (мать) становится более интересной, чем все остальные части мира, включая самого ребенка, и, наконец, она воспринимается как самостоятельная (role-perception или role-recognition)» (96). Соответственно тому, что говорит Морено о третьем этапе ролевого развития, человеческое достижение, которое Кохут усматривает в жизни sub specie aeternitвtis, можно было бы охарактеризовать следующим образом: смерть как космический феномен начинает занимать в континууме человеческих переживаний особое место. Она становится более значимой, чем все остальные феномены мира, и воспринимается в своей неизбежности.

Благодаря этому третьему этапу в развитии посреди прежнего целостного переживания впервые – в полной его самостоятельности и неизменности – познается и признается равноценным реальный противоположный полюс. Это достижение соответствует не избытку вселенской идентичности, а серьезности конфронтации, исследованию и любовному принятию визави, в случае ребенка – принятию матери как очерченной персоны, в случае сознающего ограниченность жизни взрослого человека – воспринимаемому во всем его своеобразии осознанию смерти.

Оно находит свое выражение в стихотворении Морено «Моя смерть» из сборника «Завещание отца», которое в сокращенном виде звучит следующим образом:

 
О, это будет.
Мое завтра придет.
Ни одна птица не запоет.
Ни один ребенок не засмеется.
Кто-то приложит ухо к земле, послушает,
Встанет и скажет:
Да, он мертв.
О, это будет,
Мое завтра придет.
Окна в доме моем распахнуты будут настежь.
Жаворонки через них запорхнут в мою опочивальню,
Они найдут меня мертвым.
О, это будет.
Мое завтра придет.
Я буду мертвым спать в моей опочивальне.
Ветер овеет мои слепые глаза.
Затем все затихнет.
Ни одна птица не запоет.
Ни один ребенок не засмеется.
Все будет мертвым (79).
Прекрасна моя смерть.
Мертва моя смерть.
Ничего не воскресит моя смерть.
Что могло погубить его, отца?
Что могло бы вернуть его к жизни? (79).
 

4. Следующим исключительным качеством, которое мы должны рассмотреть, является юмор. Кохут полагает, что следующий этап на пути понимания бренности существования и чуть ли не религиозного торжества космического нарциссизма лежит через исследование этой, присущей лишь человеку способности, юмора. Он считает неслучайным, что Фрейд начинает свою статью о юморе (33) с шутки, в которой человек преодолевает страх перед неминуемой смертью и благодаря юмору поднимается на более высокий уровень. «Когда преступник, которого в понедельник ведут на виселицу, говорит: “Да… хорошо неделя начинается”, он развивает… юмор (и) юмористический процесс, очевидно, приносит ему некоторое удовлетворение». Фрейд констатирует далее, что «юмор несет в себе “нечто освобождающее”», а также нечто «грандиозное и возвышающее». Он – это «триумф нарциссизма» и «триумфально утвердившая себя неприкосновенность “Я”». Фрейд, однако, метапсихологически заявляет, что этот триумф нарциссизма «достигается благодаря тому, что персона юмориста снимает психический акцент со своего “Я” и перемещает его на “Сверх-Я”».

Насколько характерна для настоящего юмора приведенная шутка, настолько путаны некоторые связанные с нею фрейдовские замечания. Когда Фрейд полагает, что видит в этой форме юмора «триумфально утвердившую себя неприкосновенность “Я”», совершенно непонятно, каким образом обреченный на смерть человек сумел так сильно принизить в шутке значимость своего «Я», как утверждает сам Фрейд, говоря, «что персона юмориста снимает психический акцент со своего “Я”» и перемещает его на «Сверх-Я». Почему она была обязана переместить его именно на репрезентирующее совесть «Сверх-Я»? Будь это так, преступник, наверное, воспринял бы приговор как справедливый, но ни в коем случае над ним бы не посмеялся!

Юмор гораздо вернее объясняется исходя из четвертого этапа ролевого развития. Связанные с ним процессы Морено описывает следующими словами: «Ребенок не только воспринимает роль другого человека (матери), но и может теперь представлять себя в этой роли (role-taking) и играть ее (role-playing)» (96). Если, принимая во внимание соответствующую ступень развития взрослого человека, мы снова заменим «мать» на «космос», то для персоны приговоренного к смерти юмориста получится, что он снял психический акцент не только со своего «Я», но и с существования своей персоны во времени и, сообразно принятой на себя другой, не свойственной «Я» роли, переместил его на вечное существование внеличностных космических сил. Психический акцент лежит на надындивидуальном космическом бытии. Значимость «Я» уменьшается. Только с этой высоты можно увидеть комизм эфемерных событий, даже собственной экзекуции.

5. В заключение Кохут обсуждает феномен мудрости: «В восходящей линии информация – знание – мудрость первые две категории всегда можно определить исключительно в рамках процесса познания. Термин “информация” относится к накоплению отдельных данных о мире; знание – это уже ткань, сотканная из этих данных, которые удерживаются вместе благодаря матрице абстракций. Мудрость же выходит за рамки когнитивной сферы, хотя, естественно, она ее в себя и включает». Далее он продолжает: «Человек достигает мудрости благодаря своей способности возвыситься над своим нарциссизмом и признать границы своих психических, интеллектуальных и эмоциональных сил. Ее можно определить как амальгаму психической установки, связанной с отказом от нарциссических желаний, с более высокими процессами познания. …Суть этого великого завоевания – в значительном устранении нарциссических иллюзий… и в чувстве надындивидуального приобщения к миру».

Принимая во внимание философско-антропологическую основу психодрамы, уместно отметить здесь, что это чувство надындивидуального приобщения к миру нашло свое выражение в поэтическом сборнике Морено, вышедшем в 1922 году под названием «Завещание отца» (79), а в анонимности его публикации проявляется, кроме того, отсутствие нарциссических иллюзий. Поэтому мы хотим продолжить наше систематическое сравнение между пятью высшими человеческими завоеваниями, в которых Кохут усматривает превращения первичного нарциссизма, и пятью этапами развития согласно теории ролей Морено. Морено описывает пятый этап следующим образом: «Ребенок в игре входит в роль другого человека (матери) и впервые способен с позиции этой роли (матери), как бы глядя на себя со стороны, воспринимать себя извне. Происходит полная инверсия тождеств» (96). Если мы еще раз применительно к условиям развития взрослого человека заменим слово «мать» на «мир» в значении космоса, то это будет означать, что человек отныне способен относиться к самому себе в роли «матери», космической креативности, Творца.

Мореновские стихотворения в поэтическом сборнике «Завещание отца» возникли не только из чувства надындивидуального приобщения к миру, они порождены переживанием полного смещения психического акцента на надындивидуальный мир, «инверсией тождеств», «полной инверсией ролей» и поэтому, как уже отмечалось, появились не под его человеческим именем, а анонимно. В одном из стихотворений Бог, отец всего космоса, говорит:

 
Это Я
там и здесь.
Это ты:
я предо мною (79),
 

а в другом, активно вовлекая всех людей в процесс дальнейшего развития космоса, провозглашает:

 
Лишь ты один будешь святым,
Я, который всех породил,
Всеми должен быть создан (79).
 

Психический акцент лежит на надындивидуальном бытии. Но значимость «Я» не принижается, а целостно вовлекается в космическую интеракцию. После того как мы соотнесли психодраматическую теорию ролевого развития Морено с психоаналитическими рассуждениями Кохута о трансформациях нарциссизма в пять исключительных творческих способностей, превосходящих обычные способы поведения человека, и в ходе нашего систематического сравнения обоих методов обнаружили множество соответствий между ними, встает вопрос, насколько мы приблизились благодаря этому к всеобъемлющей антропологии, способной объяснить также и феномен творческого человека.

Основываясь на нашем сравнительном исследовании, мы можем констатировать следующее: во всех пяти исключительных способностях творческого человека можно обнаружить непосредственную интеракцию с надындивидуальным космическим бытием. Человек трансцендирует здесь через обычные данности психосоциального ролевого поведения.