Текст книги "Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского"

VIII
Цари и лжецари

1

К концу декабря 2007 года жизнь Эдуарда успела продлиться семь десятилетий. В это трудно поверить, когда смотришь на него и слушаешь, но поверить приходится. Эдику было два года, когда его отчизна начала свою первую настоящую наступательную войну, атаковав Финляндию; ведь Гитлер и Сталин договорились о сферах влияния в Европе, о разделе слабых стран. Вам Польша, нам Финляндия.

Военный поход в Финляндию послужил для Сталина ощутимой наукой: поскольку офицерский корпус по большей части был расстрелян при чистках или сгинул в тюрьмах, а политруки не умели руководить многочисленной, но плохо вооруженной армией, войска Советского Союза несли непостижимо тяжелые потери. Однако из жалких действий в Зимнюю войну все-таки извлекли урок: еще остававшиеся в живых офицеры были откомандированы из тюрем обратно в строй, им вернули отобранные звания и знаки различия. Таким образом, Советский Союз оказался хоть немного более подготовленным, когда Германия напала на ничего не подозревающего союзника.

Советский Союз спасли величие страны – в смысле ее величины, огромной площади, и зимы, их тогдашняя суровость. А также действительное желание людей оказать сопротивление агрессору. Потери были огромными, и если какую-то страну и нужно особо благодарить за низвержение фашизма, то Советский Союз. Первым сигналом перелома явилась битва за Сталинград. Немцы напали на город в июле 1942 г., и борьба завершилась в конце концов окружением немецких войск и капитуляцией генерала Паулюса в январе 1943 г. Следующим этапом стала Курская дуга; там атака немцев также обернулась поражением; советские войска вынудили окруженные части противника капитулировать в конце июля 1943 года, незадолго до моего рождения. Каждую из этих двух битв можно считать поворотным пунктом Второй мировой войны, потому что с этого, собственно, начался слом германской военной мощи и отступление армии.

Я хорошо помню это еще и потому, что мне довелось в 1981 году в Армении слушать бесконечные беседы на эту тему между Алпо Руутом и полковником, участвовавшим в Курской битве, – свекром вышедшей замуж за армянина петрозаводской финки Светланы Хагерт. В качестве переводчика, к счастью, выступала Света. На столе был выбор деликатесных консервов из погреба собственного дома в Ереване, лаваш и самогонка, сваренная из ягод растущего во дворе тутового дерева. Самогонку варила сама бабушка – маленькая, сгорбленная, но с живыми глазами старушка. Пробу с этой замечательной самогонки всегда первыми снимали милиционеры: когда ее нелегально гнали, запах сигнализировал, и они тут же прибывали на место. Алпо изучал историю Второй мировой войны и никогда не переставал ею увлекаться. Покатились танки, и фашистов разбили. И все тут. Это был решающий поворот. Начало победы! И Алпо стучал кулаком по столу в ритме своей речи.

Да и с Эдуардом разговор между ними всегда сворачивал на эти битвы – как в Москве, так и в Финляндии. Эдуард слушал и смотрел на Алпо большими глазами и мог только поддакивать и подтверждать: «Да, да, точно». Алпо говорил, а руки резали воздух, и массивное тело дышало силой. Тоже крепкий мужик, хоть и коренной хельсинкец. Тем не менее, в этот мир Алпо словно бы ворвался прямо из какого-то ненаписанного рассказа Шукшина.

Кто был хуже: Сталин или Гитлер? Об этом мы тоже говорили с Эдуардом. Можно ли вообще сравнивать извергов между собой? Сталин убивал людей как хотел и гнал их в свой архипелаг ГУЛАГ, а количество умерших превышало усилия Гитлера многократно, когда депортировались целые нации и приводилась в исполнение насильственная коллективизация. Гитлер позавидовал бы эффективности Сталина, если бы знал реальное количество жертв. Оно исчисляется десятками миллионов.

А Эдуард, который жил уже в сталинское время и много о нем читал, по-прежнему думает так: «Гитлер построил фашизм, Сталин диктатуру. В Германии соблюдались законы, хотя они и были бесчеловечными. А у Сталина были красивые слова о справедливости и равенстве, но в стране господствовало полное беззаконие. Любого могли забрать ночью, днем расстрелять, а потом признать виновным на заседании тройки.

Маршал Жуков, бывало, часто говорил об отступающих офицерах: «Расстрелять и оформить». То есть задним числом написать бумаги, узаконивающие свершившееся.

Расстреливать нужно было сразу, чтобы остальные боялись. Только затем собиралась тройка и выносила приговор, а дату заседания изменяла на более раннюю.

Так поступали и более хилые кагэбэшники».

Фашистское мышление по-прежнему тошнотворно. С такой методично осуществлявшейся идеологией истребления человеческих групп и рас человечество, пожалуй, все-таки еще не сталкивалось. Да и использование закона в достижении идеологических целей я воспринимаю как клиническую жесткость совершения убийств. Но многие, жившие под удушающим гнетом коммунизма народы (эстонцы, и чехи, и поляки, и венгры, например, – помимо самих русских), могут на основании своего опыта сказать, что восточный фашизм значил для них совершенно то же, что и западный. И даже хуже. Эдуард успел увидеть войну, но особенно послевоенное сталинское время. Отец Народов («Отец Солнечный») умер 5 марта 1953 года.

Последовали хрущевские времена, мимолетная оттепель, а затем неудача этого сумасбродного кукурузовода и любителя постучать ботинком по трибуне – неудача с ее экологическими катастрофами. И эти катастрофы были не единственными. Легче разрушать, чем строить, понижать, чем поднимать, деградировать, чем продвигаться вперед. Особенно в том, что касается природы и причиняемого ей ущерба. И что касается самого человека.

Первые годы юности и писательской карьеры Эдуарда пришлись уже на застойное правление третьего лжецаря – Брежнева. Настоящих царей после Екатерины Великой, Петра Великого и, возможно, еще Александра II найти было трудно. Одним из хороших правителей раннего времени был, однако, тоже «лжегосударь» – Лжедмитрий, которого в Советском Союзе не любили и жизнью которого Эдуард – в том числе и поэтому – интересовался.

Эдуард не скрывал своих политических чувств, когда мы беседовали с глазу на глаз. Но в ноябре 1982 года Эдуард писал мне как ни в чем не бывало: «К нам тут пришла большая печаль – умер Брежнев. Сегодня объявили. Никто не знает, что будет».

В смерти Брежнева, разумеется, не было ничего печального. Все знали его умственнное состояние. Эдуард сам незадолго до того рассказывал мне анекдот о том, как Брежнев открывал московскую Олимпиаду в 1980 году. Ему нужно было прочитать речь, которая была написана для него крупными буквами. И Брежнев поднял взгляд и начал медленно читать по складам увиденное:

– O – O – O, – сделал паузу и добавил: – O – O.

Брежнев читал олимпийские кольца.

В сущности, чудо, что Эдуард смог прорваться сквозь такую затхлую атмосферу; это чудо я старался понять, осветить и объяснить. Одного таланта недостаточно для объяснения, нужно упорство и неколебимая вера в свои способности. Неунывающий характер. Возможно, и чуть-чуть безумства. Вообще-то эти качества ничего не гарантируют, но иногда людям может и повезти.

Зато не было чудом то, что на его пути образовала пробку группа бюрократов, которые сами пописывали и любили собственную бездарность больше одаренности других. В каждой стране в каком-то масштабе так бывает. Но лишь тоталитарное государство способно при желании полностью изолировать и даже уничтожить талант. Эдуард спасся, хотя и не мог публиковать свои книги долгое, долгое время. Собственное «я» или душу он даже в самые трудные моменты не терял.

Единственная заслуга Горбачева, пожалуй, в том, что когда он пришел к власти и начал в 1987 году свою политику гласности и перестройки, он ослабил империю так, что она уже не оправилась. Это было в тот год, когда я уже оставил поденную работу и перешел в вольные писатели. Поэтому я помню вот что: человек постигает историю недавнего прошлого чаще всего через самого себя, когда есть опорная точка, есть с чем сравнивать. Я помню, как однажды опять приехал к Эдуарду и как вместо обмена новостями меня усадили перед телевизором, где выступал Горбачев. Речи длились часами, и тем не менее, за ними следили, их слушали и обсуждали. «Жутко интересно», – только и сказал Эдуард и смотрел, и смотрел. Мне надоело, и я сказал, что этот человек говорит, как сибирский наивный учитель деревенской школы. Он проповедует и уверяет, но не обладает уверенностью, не говоря уже о реальном видении, взгляде на вещи. Ничего особенного из этого не получится, сказал я. Эдуард поддакивал и продолжал смотреть; он следил за речью, как за захватывающей пьесой. Только теперь я понимаю, что значило для Эдуарда и всего клана горбачевское «новое мышление»: первое дуновение ветра свободы, которым я и сам недавно начал наслаждаться. Что самое удивительное: Горбачев выступал чаще всего свободно, без бумажки!

Прошло всего полгода, и окраинные государства Советского Союза, в том числе Эстония, стали независимыми. Это произошло, как ни странно, мирным путем. Советский Союз, тем не менее, в каком-то смысле еще существовал, и в 1990 году Горбачев был избран его президентом. Годом позднее консервативное крыло захотело положить конец распаду государства и во главе с Янаевым захватило власть. А случилось это в день моего рождения 18 августа. Жалкая попытка, к счастью, закончилась быстро.

В первое время Эдуард поддерживал Ельцина многочисленными телеграммами, а когда Ельцина начали гнать из коммунистической партии, он даже написал ему подбадривающее письмо, о котором Ельцин упоминал в своих мемуарах: его поддерживала интеллигенция, в частности писатель Успенский… Уже такое, для Эдуарда совершенно исключительное, встревание в политику показывает, насколько важной он воспринимал новую ситуацию.

Политика значила для Эдуарда нечто очевидно личное, поскольку он оказался одним из многих под игом коммунизма, в числе считавшихся неугодными. С другой стороны, он постоянно противился властям предержащим.

Писатель Успенский поднаторел в написании писем высшему руководству, столько раз он уже направлял свои обращения в различные инстанции, в Союз писателей и в КГБ, – ведь эти права предоставлялись гражданину конституцией. Зато ответы он получал лишь иногда, хотя в конституции говорилось, что ответ должен даваться каждому в течение двух недель.

Вспоминая об этом, я расспрашиваю Эдуарда. Он по-прежнему очень хорошо помнит конституцию СССР – и пишет мне в конце сентября 2007 г.: «Обычно на письмо полагалось ответить в двухнедельный срок. Бывали исключения, если вопрос требовал больших дополнительных разъяснений.

Осуществление этих статей закона на практике, вообще говоря, не соблюдалось. Но существовала такая организация, как Народный контроль. Она не была под партийным надзором. И в ее задачу входило смотреть, чтобы конституция соблюдалась. И если партийный босс не отвечал мне в положенный срок, я писал в Народный контроль: «Вышло так и так, я написал в горком товарищу Будко и спросил о причине, почему мне запрещают выезд за границу. Прошло три недели, а он все еще молчит. Напомните ему, что хотя он большой начальник, у него тоже есть обязанность соблюдать советские законы».

Народный контроль действительно связался с Будко, и тот в конце концов что-то ответил».

Букву закона таким образом соблюли, но делам Эдуарда это, разумеется, не способствовало. Письма он тем не менее пиcал, он верил в силу слова.

Стремлениям Эдуарда посодействовал Горбачев, хотя и непреднамеренно и того не желая. Он пытался еще некоторое время удерживать Советский Союз, оставаясь его президентом, но тщетно. Россия не слушалась, под руководством Ельцина одно министерство СССР за другим становились министерствами Российской Федерации. Сумбурный период длился недолго, пока в декабре 1991 г. Советский Союз официально не прекратил свое существование. А Горбачев превратился в простого гражданина среди других подобных.

Кажется, что Советский Союз распался и в результате вот этих двух битв за власть.

Народ России наконец обрел свободу, а с ней и право выезжать за границу. Но едва оправившись от коммунизма, народ получил на свою голову вульгарный капитализм и, в придачу к нему, взрывообразную инфляцию. Народ страдал опять, российский народ всегда страдал от действий своих руководителей. Как страдает до сих пор. Ельцин начал первую чеченскую войну; а эту вторую даже Путин своими силовыми приказами не смог довести до конца. Ельцинские проблемы с пьянством и его безалаберность становились все более очевидными; «сарафанное радио» было в курсе всего. В конечном счете, Ельцин был всего лишь марионеткой, руками и ногами которого шевелили другие, дергая за ниточки – тонкие и казавшиеся им самим незаметными.

В 1993 году началась приватизация собственности, и она тоже замечательно удалась с точки зрения партийной верхушки: выданные народу ваучеры в итоге оказались в руках у спекулянтов (зачастую именно бывших коммунистических боссов). Они быстро стали непостижимо богатыми и сильными мира сего – олигархами; особенно те, кто захватил контроль над природными ресурсами, прежде всего газом и нефтью. Народ получал за проданные им ваучеры бутылку-другую водки, выпивал ее, и сразу же следовало похмелье. От него до сих пор еще не оправились.

2

Моя переписка с Эдуардом в 1990-е гг. все время была оживленной. Переворот советского мира, его распад и исчезновение его осколков словно без следа дало частным людям простор для передвижения и свободу, о которой можно было только мечтать. Для Эдуарда, упорного предпринимателя до сих пор, эти общественные перемены означали возможность опять публиковать книги. Он вдруг оказался в ситуации, в которой самые причудливые издательства (новые появлялись как грибы после дождя) обращались к нему, желая получить от него права на публикацию текстов. Пиши для нас, пиши что угодно и о чем угодно и получишь пачку денег! А когда Эдуард колебался, цена тут же повышалась: нет, мы дадим две пачки, и сразу, да еще и чистым налом!

Вначале это, должно быть, казалось сказкой, которую даже он сам никогда всерьез не стал бы писать.

Все и на самом деле обстояло иначе. В своем забавном и при этом немного грустном (Эдуард верен себе) письме в начале января 1996 года он рассказывает о новом этапе в своей жизни. Он начинает со своих приключений в Санкт-Петербурге, со встречи с Мартти. А затем описывает концерт, в котором выступал перед полным залом (зал вмещал две с половиной тысячи человек).

Эдуард вел радиопередачу под названием «В нашу гавань заходили корабли»; к тому моменту она делалась уже года три. Название было строчкой из песни, которую пели в пионерских лагерях и студенческих отрядах в юности Эдуарда. Когда мы имели в виду эту передачу, то говорили просто «Гавань».

«Гавань» процветала. Она получала от слушателей все новые, унаследованные от царского времени и забытые, то есть запрещенные коммунистической властью как слишком буржуазные песни, прежде любимые народом. Опять выкапывались откуда-то ноты, их изучали и песни исполнялись. Вскоре на передачу стали приходить разные знаменитости, которые интерпретировали любимые мелодии в своем стиле. Народу передача понравилась так, что ее перенесли на телевидение, где под свет софитов приходил петь даже Горбачев. Так эти двое познакомились.

Когда осенью 2007 года об Эдуарде делали программу к 70-летию для телевидения, интервьюировали и Горбачева. Тот сказал, что завидует Эдуарду, который как писатель мог говорить свободно, самовыражаться честно, а он как политик этого делать не мог.

Меня тоже просили исполнить в «Гавани» «Уральскую рябину» по-русски, мой единственный коронный номер, но я был еще в своем уме и отказался. В конце концов, передача стала такой популярной даже по официальному рейтингу, что в путинское время ей пришлось сначала искать все более никудышные (свободные) телеканалы, а затем уже не приходилось искать и их. Свободные каналы как-то просто исчезли. Это потому, что в промежутках между песнями исполнители говорили и об обществе, и иногда высказывались от всего сердца.

Последовало молчание… И передаче пришлось опять вернуться к началу, на радио. Но впереди ждет новое, вновь такое блестящее будущее: «Гавань» получила новый плацдарм на телевидении. Возможно, в следующий раз туда придет спеть сам Путин или новый президент страны. Только так, наверное, можно будет напророчить передаче более долгий век.

Все мировые СМИ сольются наконец и станут производить и подобный развлекательный контент. Они превратятся в место торговли, созданное для политиков и других заинтересованных (суперсостоятельных) людей: в рынок сплошной ахинеи, как эксплуатирующей публичную известность, так и способствующей ей.

Идея передачи Эдуарда все-таки изначально была совсем другой, и как минимум искренней. Народ мог петь опять те песни, которые ему в свое время запретили. Передача имела бо2льшее значение, чем это казалось вначале. Прошлое и истина не могут искажаться до бесконечности, хотя историю можно извращать посредством распоряжений как угодно, но лишь до тех пор, пока отдающие распоряжения тираны находятся у власти. Истина существует всегда, она сохраняется в глубинной памяти нации, как мамонт в вечной мерзлоте.

Передача значила для Эдуарда и работу, и радость от работы. Ибо труд без радости – это лишь каторжное мучение. Теперь, с новым временем, можно было получать от труда удовольствие совсем иным образом, чем прежде.

О своей литературной карьере и ее новых этапах Эдуард писал на протяжении всех 1990-х гг. действительно с энтузиазмом, и я понимаю этот энтузиазм. Двери были наконец-то открыты, правильнее сказать, они были распахнуты настежь, и все произведения Эдуарда печатались. Старых книг хватало, но издатели просили еще охотнее новое, как издателям всегда свойственно. Самое неудобное было то, что Эдуард со всей силой даже не приступал к созданию детских книг. Вместо этого он хотел разгадать загадку Лжедмитрия; он исследовал один из самых больших мифов российской истории, подобно сотням других, и писал об этом документальный роман. Вопрос звучал так: был ли стремившийся в цари, сначала проигравший эту свою битву, а затем все-таки на два года (1605–1606) попавший в цари и убитый Лжедмитрий ставленником поляков и поддерживаемым ими изменником, или же по своему происхождению все-таки подлинным и настоящим князем?

Эдуард всегда интересовался историей, что подтверждает его библиотека, но для взрослых он до этого писать не думал.

О Лжедмитрии спорят столетиями – и ни к какому единодушному решению, похоже, не придут. Книга Эдуарда называлась «Лжедмитрий Второй, настоящий». Их было, согласно интерпретации Успенского, целых три, из которых только средний – настоящий. Новым было количество Дмитриев, по мнению Эдуарда, только третьего Дмитрия, или еще одного к прежней парочке, не хватало, чтобы объяснить непоследовательность и нелогичность рассказов.

Эдуард интересовался Лжедмитрием еще в школе. Его удивляло, что в учебниках его всегда ругали, особенно за то, что он привел в страну поляков. А церковь упрекала его за то, что Дмитрий в качестве царя сделал себя святым, хотя был всего лишь обычным юношей. Даже Романовы его не любили, поскольку считали, что их лишили тогда престола.

Эдуард констатирует: «Все упреки были безосновательны. Но когда начал искать факты, выяснилось, что речь шла о необычайно образованном человеке. Он любил драгоценности и изысканные вина, но в то же время мог не стесняясь спать на земле, подложив под голову седло. Он хотел сделать всю Россию университетом. Он реформировал армию. Он хотел пойти войной на крымских татар. Он разрешил русским купцам ездить за границу, до него это было запрещено. Кажется, что он хотел и смягчить крепостное право. После смерти владельца крестьяне получали бы вольную.

Он начал, по сути, делать то же, что затем совершил Петр Великий двести лет спустя. Конечно, такого человека нужно было убрать с дороги. В России это закон. То же сделали, в известном смысле, и со Столбуном, поскольку он на полвека опередил свое время.

Я собирал материал для книги много-много лет. Потому что меня возмущало это несправедливое отношение к нему.

Один издатель услышал о моих намерениях, дал мне аванс 4 000 долларов и сказал: пиши. Я думал закончить книгу за несколько месяцев. А писал ее четыре года в той Рузской подводной лодке, которую вы с Антти видели».

Под подводной лодкой Эдуард подразумевает рабочий кабинет, находившийся в темном подвальном этаже дома в Ново-Волково.

Уже сама тема книги была и остается интересной, не в последнюю очередь с позиций понимания современной политики. В России всегда плели интриги, способствовали ходу дел, модифицируя и инсценируя фасады событий, искали виновных, распространяли ложь, а честность людей ставили под вопрос с помощью намеков. Лжецари оттесняют настоящих; у добра нет шансов. Поэтому во имя собственной выгоды совершали поступки, которые фантастичнее самой фантазии: неудобные люди пропадали, и за убийствами стоял тайный заговор, следы которого вели, в конечном счете, слишком высоко, чтобы их можно было хорошенько исследовать.

Пожалуй, все кажется знакомым.

Сравнение с нынешним временем могло бы быть просто данью моде, но обычай прошлого решать проблемы всерьез коснулся и Эдуардa, и Толи. Их хороший друг, журналист «Новой газеты» и депутат Думы Юрий Щекочихин осмелился раскопать связи чеченской войны, Кремля и КГБ, то есть нынешней тайной полиции, ФСБ. В частности, экономические операции КГБ, которыми управляли через компанию «Три кита». В результате Щекочихин неожиданно умер в июне 2003 г. Очевидно, что его хладнокровно убили. Эдуард пишет (20.09.2007): «Его отравили чем-то вроде полония. Но правительство до сих пор еще не дало разрешения взять у трупа образцы тканей и выяснить причину смерти.

Щекочихин говорил мне незадолго до смерти, что занимающий видное положение в Российской Федерации Бирюков – первый заместитель Генерального прокурора – получил взятку в два миллиона долларов, чтобы не раскапывал экономический клубок «Трех китов». Я написал об этом в книге, которая была опубликована после смерти Юрия в «Новой газете» еще существующими друзьями. Бирюков просто не появился.

«Три кита» были тесно связаны с КГБ (ФСБ). В деле был замешан и сын министра ФСБ Патрушева. Все. Э.У.»

Даже если расследование когда-нибудь и начнут, виновного или виновных едва ли установят.

Лжедмитрии есть в каждой стране и каждом государстве, но особенно много их было в России: и настоящих, которые были убиты как неудобные, и выдающих себя за таковых, которые сомнительными средствами стремились во власть, а часто и попадали в нее. Произведение Успенского наконец было готово. Издателем выступил «Росмэн», год издания 1990, тираж 30 000. Тираж этот был по сравнению с прежними временами ничтожным, но на тот момент все-таки приличным. Ожидания от продажи у издателя, таким образом, были.

Книга получилась, однако, не совсем такой, какую ожидали от Эдуарда, новый детский роман юмориста получил бы у читателей более восторженный и денежный прием. Писатель – он еще и заложник своего жанра и своей роли, если преуспел в какой-нибудь особой области. А так книгу обошли вниманием и сочли пустой, ведь она была написана не историком; только историк со специальным образованием может быть исследователем. Введение третьего Дмитрия в качестве ключа к разгадке не понравилось. По своему жанру книга также не подпадала ни под один из известных, это был не роман, не научное исследование.

Я же считал и продолжаю считать эту книгу, тем не менее, важной; важным считаю и то, что Эдуард наконец завершил свой самый продолжительный, самый неудобный и, возможно, самый интересный труд. Может статься, я был единственным увлеченным читателем книги. Но я прочел в ней новое время, которое отражалось в зеркале времен минувших.

Tyä tekijäänsä neuvoo – «Работа сама поможет тому, кто ее делает», гласит финская пословица. Эдуарду тоже довелось это испытать. О своих чувствах в ходе «раскопок» он исповедовался и в письме (7.1.1997):

«Мое положение здесь теперь действительно хорошее. Каждую строчку, которую я пишу, прямо вырывают из рук и хорошо за нее платят. А я, как дурак, продолжаю работать над «Лже-дмитрием». Прочитываю пять книг и пишу пять предложений. Точно так же, как делал ты с «Мастером» (Mestari (1995) – роман об Эйно Лейно). И все время боюсь, что пишу анахронизмы. Что тогда пили, что ели, какую одежду в то время носили? Были тогда уже клопы? Да. А тараканы? Нет. Стреляли уже из мушкетов? Да. Отказались ли от употребления лука в качестве еды? Нет. И т. д.

Я так устал от работы и дел в Москве, что опять начал баловаться крепкими напитками. Все больше и больше.

С Толей мы решили, что будем делать, как ты, не будем пить много лет. Прошло шесть дней.

Дети то болеют, то здоровы.

Вокруг зима. Снег выпадает килограммами.

Приезжай. Привет Антти. Если увидишь Мартти Ларву, передавай и ему огромный привет. Он очень веселый. [Приписка шариковой ручкой: ] Поклон Эрно!!!!!!!!!!!!

Толя сейчас здесь у меня и тоже пишет тебе что-то.

Твой Э. Успенский».

Таким Эдуард был и таким остается. Даже теплые чувства могли изливаться, хотя и сдержанно, словно завуалированно; восклицательные знаки, добавленные после «Эрно», выражают чувства яснее сотни красивых фраз. «Ах, этот такой мудрый дядя Эрношка! Приятно было бы опять с ним встретиться. Скучаю!»

Я тоже.