Текст книги "Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут"

27
Тоска

Счастье – новая розовая ленточка

Вскоре после визита монаха Лидия отвезла меня в клинику, где мне должны были сделать новый сосок. Грег заверил, что это будет простая «косметическая» операция на сорок пять минут – ничего общего с тем, что он проделал семь месяцев назад. Он сказал, что с новым соском я смогу носить тонкие летние майки. Да, мы с ним действительно жили на разных планетах…

Я могу понять, почему некоторые женщины после реконструкции груди не хотят идти на еще одну операцию. Меня миниатюрная вертолетная площадка на месте соска заставила задуматься лишь два раза: когда посторонняя женщина случайно зашла ко мне в кабинку для переодевания и когда я выходила из душа и Филипп отвел глаза.

Но раз уж я озаботилась новой грудью, почему бы не довести дело до конца? Да и Грегу не терпелось добавить «вишенку» на пирожное, которое он создал своими руками.

Хотите, чтобы разговор сошел на нет, – упомяните, что собираетесь делать новый сосок! Если бы вам нужна была новая мочка или палец на ноге, собеседник, скорее всего, проявил бы вежливый интерес. Но произнесите слово на букву «с» – и он уже не знает, что сказать. Потому что соски – это сексуально.

Тем, кто мог побороть смущение, я рассказывала, что Грег срежет пару сантиметров с левой ареолы и пересадит их на правую грудь, при этом создавая узелок из кожи в центре будущего соска, чтобы тот обрел нужную форму. Одновременно с этим он займется небольшой кожной складкой, напоминающей собачье ухо, которая образовалась в месте шрама у меня на животе.

То обычное для Грега рабочее утро я воспринимала совсем иначе, поскольку мы находились на разных концах скальпеля. Сведущие люди говорят, что «маленьких операций» не бывает. Дрогнет инструмент, трубка войдет не в то место, и…

Я прошла через уже знакомые процедуры – оставила в специальном шкафчике одежду и драгоценности, а также свое достоинство и все, что связывало меня с внешним миром. Да, в больницах дело обстоит именно так. Ты подчиняешься. Если напоминать себе о том, что хирурги и медсестры получили специальное образование, становится чуть легче. Они знают, что твоя жизнь подобна испуганному воробышку у них в руках.

Если бы хирургическая бригада была рок-группой, хирург стал бы ведущим гитаристом, а медсестры взяли бы на себя бэк-вокал. Парень с тележкой сел бы за ударные. Анестезиолог? Ему подошла бы бас-гитара. Как и большинство бас-гитаристов, они отличаются скромным эго – по сравнению с хирургами, во всяком случае. Анестезиолог понимает, что его работа важна, но чувствует себя недооцененным. Пока вы еще в сознании, имеет смысл наладить с ним отношения, ведь у него больше всего возможностей незаметно вас прикончить.

Лежа на спине в голубой шапочке для душа, я пыталась включить обаяние, но анестезиолог никак не реагировал на мои потуги.

– Быстро вы! – заметила я, когда он, задав всего три вопроса, кивнул медсестрам, чтобы меня везли в операционную.

– В прошлый раз вы пролежали семь часов под наркозом, – довольно холодно ответил он. – Сорок минут для вас не проблема.

Укол иглы. Холодная жидкость проникает в вену. Спокойной ночи.

Пробуждение было постепенным. Болит живот. И голова. Тошнит. В горле пересохло. Но хуже всего – табличка на двери со словами «Ренгеновские снимки оставляйте здесь». Медсестра спросила, хорошо ли я себя чувствую. Как я могу себя хорошо чувствовать, если тут ошибка в слове «рентген»? Я бы никогда не доверила им свою жизнь, если бы знала, что у них так плохо с орфографией.

Дома я, гримасничая от боли, меняла пропитанные кровью повязки. Пытаясь вернуть себе облик «нормальной» женщины, я опять нашла проблемы на свою голову.

Иногда я задумывалась, а как бы поступила мама в подобной ситуации. Для женщины своего поколения она придавала внешности огромное значение. Врожденное чувство стиля помогало ей кружить мужчинам головы даже в семьдесят лет. Она искренне пыталась передать его и мне. Когда мы покупали мой первый лифчик, я удивилась тому, как новый предмет одежды врезается в тело. Вскоре после этого я стала обладательницей пояса с подвязками и чулок, гигиенического пояса с огромными безопасными булавками, запаса прокладок размером с доску для сёрфинга – и корсета. (Он совсем легкий, дорогая!) Для того чтобы быть «настоящей» женщиной, требовалось слишком много усилий…

Так что, окажись мама на моем месте, она бы не задумываясь легла под нож, чтобы восстановить грудь и сосок. К тому же следовало не забывать о Филиппе. И моем собственном, пусть и довольно умеренном, тщеславии.

Восстановительный период отнял больше времени и сил, чем предполагала «рутинная операция». Лидия вернулась к обязанностям сиделки, заступила на дежурство по кухне и исправно снабжала меня кофе из «Spoonful». Джона тоже сразу понял, что с хозяйкой не все в порядке, и устроился рядом на кровати, словно говоря: «А теперь мы с тобой хорошенько отдохнем, правильно?» Я утешала себя мыслью, что, когда через пару месяцев все заживет, останется только подобрать правильный оттенок соска – и сделать татуаж.

Когда в дверях комнаты появился Филипп с букетом цветов, нашего кота словно молнией ударило. Глаза резко увеличились, уши встали торчком, а усы превратились в провода под напряжением. Яростно мяукая, он соскочил с кровати, подбежал к Филиппу и принялся настойчиво похлопывать его по бедру передними лапами. Цветы, бумага, обертка – нет, это Джону не интересовало. Ему нужна была ленточка!

В своей одержимости ленточками Джона отличался крайней избирательностью. Ему нравились только правильные ленточки от правильного флориста, то есть из магазина «Скажи это на языке цветов», расположенного рядом с нашим старым домом. Если кто-нибудь приходил с другим букетом, Джона всеми силами демонстрировал свое пренебрежение. Нет, сначала он, конечно, тщательно осматривал цветы, но, выяснив, что они перевязаны хрустящей ленточкой или шелковым поясом, терял к ним всякий интерес – презрительно щурил глаза, опускал хвост и уходил.

Но когда приносили правильный букет, радости Джоны не было предела. Как только цветы клали на стол, он тут же набрасывался на них и пытался отгрызть ленточку. Обычно люди пытались его отогнать, а потом, к великому удовольствию кота, разворачивали букет. Как только ленточка оказывалась отдельно от цветов, Джона хватал ее и уносил с видом игрока, только что сорвавшего джекпот.

Светясь от гордости и энтузиазма, он целый день таскал ленточку по дому и всех просил с ним поиграть. Вариантов игры было множество. Можно было водить ленточку по ковру, делая вид, что это змея, или подбрасывать в воздух, чтобы она взлетала, как птица, или прятать ее в подушках, словно мышку. Если никто не хотел с ним играть, Джона обращался за помощью к креслу и бродил у него между ножек до тех пор, пока они не оказывались прочно опутанными ленточкой.

Эта пара становилась неразлучной на неделю – пока объект кошачьей страсти окончательно не утрачивал товарный вид. Но даже тогда Джона отказывался расставаться с потрепанной игрушкой.

Понимая, что он может проглотить пластиковые полоски и заработать серьезные проблемы с пищеварением, я отвлекала его другой игрушкой или тенью на кухонном полу, а сама тайком выбрасывала ленту в мусорное ведро.

Когда Джона принимался искать «утерянную любовь», у меня сердце разрывалось на части. Однажды я не выдержала, пошла к флористу и попросила моток ленточек. Цветов не надо, спасибо. Женщина за прилавком подумала, что у меня остались лишние розы от букета. Когда я рассказала ей про увлечение нашего кота, она искренне заинтересовалась.

– А какой у него любимый цвет? – спросила она, кивая на ряды ленточек, соблазнительно мерцающих на полке.

Если бы Джона оказался здесь, он испытал бы религиозный экстаз.

– Розовый, – ответила я. – Хотя он мальчик. И сиамец – если это хоть как-то объясняет пристрастие к розовому. Но кое-кто говорит, что он тонкинец…

Женщина выглядела озадаченной. Наверное, я вывалила на нее слишком много информации. Тем не менее она любезно согласилась регулярно обеспечивать нас розовыми ленточками. Я старалась контролировать нездоровую страсть Джоны и выдавала ему новую игрушку только после того, как выбрасывала старую.

Правда, хватило меня ненадолго. Вскоре ленточки на разных стадиях жизненного пути валялись по всему дому, но особенно много в нашей комнате. Я находила их под кроватью, под тумбочками и даже под шкафом. Интересно, что об этом думала женщина, убиравшаяся в нашем доме? Наверное, считала, что мы с Филиппом практикуем какой-то извращенный секс с ленточками.

Несмотря на то что Джона по-прежнему активно выражал свою любовь к нам и обожал по утрам играть с удочкой, в целом при взгляде на кота создавалось впечатление, что его мир далеко не совершенен. Даже эксклюзивный вольер с башнями и кошачьей травой больше не радовал Джону. Подремав полчаса в гамаке под издевательское курлыканье голубей на заборе, он бежал к нам, чтобы его погладили и приласкали.

Если Джона получал недостаточно внимания от своих подчиненных, он начинал метаться по дому, как голодная акула, отрезая все пути к отступлению. Мне было не очень приятно осознавать, что кот по-прежнему хочет удрать. Когда это ему удавалось, нам опять приходилось бегать по соседям и обыскивать их сады, что довольно унизительно.

Однажды вечером, когда Джона просочился в приоткрытую дверь, мы с девочками в который раз бросились в погоню и увидели, что кот беспечно бежит по улице навстречу большой черной собаке, которая гуляла с хозяином. Преисполненный уверенности в том, что уложит этого пса одной левой, Джона ускорил шаг. Мы с девочками закричали, но столкновение было неизбежно. Наш кот вот-вот должен был стать собачьей едой.

Я все время поражаюсь, как природа могла обделить такого умного кота здравым смыслом. Неужели Джона правда думал, что победит собаку, которая крупнее его в семнадцать раз? Понимая, что сейчас случится нечто ужасное, я закрыла глаза.

По улице прокатился мягкий «гав» – радостный звук, который собаки издают, когда загоняют лису в угол.

Внезапно я почувствовала между лодыжек порыв ветра. Открыв глаза, я заметила размытую фигуру кофейно-кремового цвета, которая спряталась под машиной. Вскоре к нам подбежал и стокилограммовый пес, волочивший на поводке смущенного хозяина – последнего погоня явно воодушевляла меньше, чем собаку. Попытавшись, подобно своей жертве, проскочить у меня между ног (но, слава богу, оставив эту затею, иначе валяться бы мне на тротуаре в весьма нелепой позе), пес сделал несколько кругов возле машины.

– Это ваш кот? – спросил хозяин собаки, слегка отдышавшись после забега. – Спайк просто хочет подружиться. Видите? Он виляет хвостом.

Собака заливисто лаяла, пытаясь вытащить Джону из укрытия, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Но кот не поддавался. Напротив, он издал в ответ грозный рык. Пес отскочил, явно озадаченный такой реакцией.

– Никогда не слышал, чтобы кот мычал, как корова! – прокомментировал его хозяин.

Никто не понимал тоскующего по свободе Джону так, как Лидия. После приезда монаха она потеряла покой. А я внутренне содрогалась, стоило ей завести разговор о возвращении на Шри-Ланку. Когда Лидия звонила в монастырь, я держала ухо востро. Но чаще всего слышала лишь фразы на певучем наречии, которое она использовала для своих молитв.

У Лидии никогда не было проблем с языками, но то, как быстро она освоила сингальский, меня изумляло. Она говорила на нем совершенно свободно, и собеседники без труда ее понимали. Чем настойчивее я старалась проникнуть в тайную жизнь дочери, тем загадочнее она становилась.

Если Лидия занялась изучением языка, у нее серьезные планы на будущее в этой стране. Я продолжала следить за новостями. Хотя на Шри-Ланке по-прежнему было, мягко говоря, неспокойно, двадцатипятилетняя война приближалась к кровавому завершению. 16 мая 2009 года президент объявил об окончательной победе над «Тамильскими тиграми». Это было больше похоже на молчаливое принятие неизбежного, чем на мирный договор, но я надеялась, что теперь на Шри-Ланке уже не так опасно.

А потом зазвонил телефон. В неурочное время, ближе к полуночи. Я нервно схватила трубку. После того что случилось с Сэмом, я с большой настороженностью относилась к неожиданным звонкам. Один такой перевернул мою жизнь. И теперь, если кто-то спрашивал, что бы я хотела на день рождения, я отвечала, что буду рада чему угодно, кроме сюрпризов.

Звонила Луиза, мой издатель из Сиднея. Голос у нее был напряженный. Я вздохнула и приготовилась к плохим новостям.

Луиза сказала, что ее коллеги отвезли «Клео» на Лондонскую книжную ярмарку – и там она стала хитом. На данный момент уже пять британских издательств боролись за права на книгу, и еще десять иностранных выказали интерес к покупке прав на перевод.

В свое время я научилась справляться с плохими новостями: нужно отступить, замедлить мыслительные процессы и помолчать какое-то время, чтобы не ляпнуть лишнего. Но что делать с хорошими новостями? Точнее, с потрясающими? Невозможно поверить в то, что обычная история об утрате, любви и маленькой черной кошке начала завоевывать мир.

Теперь я окончательно проснулась и смогла выдавить из себя целых два слова, которые повторяла снова и снова: «вау» и «спасибо».

– Ты написала международный бестселлер, – сказала Луиза. – Это изменит твою жизнь.

Когда я положила трубку, в темной спальне ясно ощущалось присутствие тех, кого я хотела почтить своей книгой. Сэм и мама – и, конечно, Клео – окутали меня теплом и любовью. Наконец-то я нашла способ выразить признательность всем, кто помог нам справиться с потерей, и даже тому человеку, который был рядом с моим мальчиком в его последние минуты на обочине. А еще эта книга позволила мне донести до водителя машины, сбившей нашего сына, мысль, что я его прощаю. Искренне и всем сердцем.

28
Звездная пыль

Кошка шествует по миру

«Клео» мягко вышла на сцену в мельбурнском книжном магазине. На презентацию пришли человек пятьдесят, и я была невероятно рада видеть среди них наших друзей; они улыбались и просили меня подписать экземпляр. Джули, моя преподавательница по йоге, Дэйв, дизайнер интерьеров, учитель музыки Катарины…

Даже просто знакомые, те, кто помог мне справиться с раком груди, оторвались от вечерних новостей и пришли порадоваться за меня. Я заметила среди присутствующих Роберта, разработавшего мой веб-сайт. Он тоже пришел, хотя до этого мы никогда не встречались лично.

Профессор Дейдра Коулман – замечательная женщина, с которой я подружилась через школу

Лидии, – произнесла очень добрую и прочувствованную речь. Я чуть не расплакалась.

Но важнее всего было то, что разделить успех «Клео» пришла моя недавно увеличившаяся семья. Роба и Шантель окружало особенное «новобрачное» сияние. Лидия и Катарина, пригласившие друзей, тоже замечательно выглядели в тот вечер.

Люди иногда спрашивают, как моя семья относится к тому, что становится главной темой моего творчества. В ответ я могу сказать лишь, что они проявляют удивительное великодушие и терпение. Роб, Лидия и Катарина выросли с мамой-писательницей. С момента рождения все их взлеты и падения тщательно фиксировались на бумаге. Правда, большую часть жизни они были искренне убеждены, что никто не захочет читать мамину писанину…

Для Филиппа все оказалось несколько сложнее. Ему потребовалось время, чтобы смириться с ролью «авторского материала», хотя он и понимал, что может прочитать все, что я о нем написала, до того, как это попадет в печать.

Через неделю после презентации в Мельбурне я полетела в Новую Зеландию, чтобы присутствовать на открытии продаж в Веллингтоне, который сыграл в моей книге не последнюю роль. Я была искренне благодарна Луизе, приехавшей из Сиднея, чтобы быть рядом. Они с Родериком Дином, который несколько лет назад подтолкнул меня к написанию книги, произнесли замечательную речь. А за ней последовало трогательное воссоединение со старыми друзьями и соседями.

Получая приглашения выступить на телевидении и радио по всей Австралии и Новой Зеландии, я начала понимать, что «невидимая» жизнь женщины среднего возраста подошла к концу. Возможно, теперь мне не придется решать кроссворды и смотреть «Слабое звено» до тех пор, пока санитары не вынесут меня из дома прямо в кресле-качалке.

Я побаивалась, что семья будет не слишком довольна столь сильным интересом к нашей истории, но родные буквально светились от радости, когда получали хорошие новости о книге. А таких было немало.

Каждое утро я спешила к компьютеру и благодаря многочисленным письмам на иностранном языке отслеживала, в какой стране вышла «Клео». Сначала Россия и Тайвань, потом Италия… Я и не думала, что компьютерный переводчик может стать таким подспорьем! Успех «Клео» убедил меня в том, что люди во всем мире очень похожи. Мы любим своих питомцев – и готовы отдать жизнь за детей. Получается, что наши сердца трогают одни и те же вещи, но мы предпочитаем сосредотачиваться на том, что нас разделяет. Это очень грустно.

Засучив рукава, Лидия отважно набрасывалась на скопившуюся в раковине грязную посуду и готовила ужин, о котором я – совершенно ненамеренно! – забывала. Вдохновившись примером сестры, Катарина тоже помогала по дому. Мне больше не приходилось просить девочек, чтобы они накрыли на стол или прибрались. Все делалось само собой.

Моя болезнь научила моих дочерей делить ответственность. В некотором смысле благодаря этому они стали цветущими молодыми женщинами. Наблюдая за тем, как они смеются и болтают, я чувствовала, что меня переполняет благодарность. Если бы я тогда не поспешила с маммограммой, то сейчас была бы лишь воспоминанием.

На экране компьютера открывались бесчисленные письма. Многие из них были невероятно трогательными: люди отдавали дань уважения кошкам, сыгравшим огромную роль в их жизни. Одна женщина, чей муж решил покончить с собой, написала, что кот, обычно не выносивший незнакомцев, ни на шаг не отходил от хозяина, пока врачи «Скорой помощи» боролись за его жизнь. Другая рассказала, что после выкидыша страдала от тяжелейшей депрессии и только кошка (тоже по имени Клео) помогла ей прийти в себя. Был еще Уилсон – кот, почти круглые сутки сидевший возле четырехлетнего мальчика, который умирал от лейкемии. Когда маленький хозяин навсегда закрыл глаза, Уилсон выбежал на дорогу, где его сбила машина. Ветеринар сразу понял, что этот кот значит для семьи, и сделал все от него зависящее, чтобы спасти Уилсона. Тот выжил – и помог родным мальчика справиться с горем.

Читая эти и другие истории, я нередко заливалась слезами. Я старалась ответить на каждое письмо, но часто у меня не хватало слов. Тогда я звала на помощь Лидию и Катарину. Старшая дочь оказывалась особенно полезной, когда речь шла о несколько необычных людях. Именно Лидия предположила, что женщине, державшей дома больше семидесяти кошек, осла, сову и трех павлинов, требуется профессиональная помощь. Я начала понимать, что благодаря времени, проведенному в монастыре на Шри-Ланке, и учебе на факультете психологии, моя дочь видела и замечала больше, чем ее сверстницы.

«Клео» открывала для меня мир. Вскоре после выхода книги был подписан контракт на экранизацию, и я поехала в мировой тур в поддержку книги. Учитывая, что до этого я два года просидела дома, сражаясь с болезнью и рукописью, я боялась, что предстану перед публикой не в самом лучшем виде. Спортивные костюмы вместе с вещами «ракового периода» отправились в мусорное ведро.

Перспектива общаться с иностранными журналистами повергала меня в замешательство. Хотя я почти тридцать лет проработала в СМИ и прекрасно знала, как подать себя репортерам, я понимала, что мой австралийский стиль может им не понравиться. Признаюсь, я думала о том, чтобы вести себя более утонченно, но в конце концов решила, что лучше быть искренней. Если в реальной жизни автор «Клео» – само разочарование, то пусть так и будет.

В отличие от предыдущих поездок в аэропорт, когда мы провожали Лидию, теперь все в машине были преисполнены энтузиазма. Обещая писать, посылать открытки и все время быть на связи с Филиппом и обеими дочерьми, я вдруг поняла, что мое путешествие в неизвестность – своего рода повторение того, что недавно сделала Лидия.

Пока я прощалась с Катариной и мужем, старшая дочь стояла в стороне. На секунду я испугалась, что она меня вообще не поцелует. Но когда я уже собиралась в зал отлета, Лидия подошла.

– Я так тобой горжусь, – сказала она, тепло меня обнимая.

Вспомнив, как я вела себя перед ее отлетом на Шри-Ланку, я ощутила укол совести. Лидия была куда более великодушной и понимающей.

У меня в голове играл вальс Штрауса, когда самолет снижался над австрийской столицей – там я должна была выступить перед немецкоязычными читателями. Я чуть не свернула шею, любуясь лесами. Колючие и холодные в своем октябрьском наряде, они, казалось, простирались до самых заснеженных гор.

Мартина, мой австрийский издатель, обеспечила меня предельно ясными инструкциями относительно того, как найти такси в венском аэропорту. После таможни повернуть направо и идти к автоматическим дверям. Затем найти небольшую красную кабинку. Человек в кабинке вызовет такси.

Все случилось именно так, как она написала. Правда, быстрее и проще. В венском аэропорту я впервые остро пожалела, что не говорю на немецком. Было не слишком прилично – и даже грубо! – с моей стороны целиком полагаться на знаменитые лингвистические способности жителей Австрии и Германии. В такси мы с водителем молча слушали очередной хит Леди Гаги. Когда я спросила, что он о ней думает, таксист выдал академический анализ творчества этой певицы, подчеркнув то, что ей прекрасно удается сочетать собственные художественные устремления с требованиями массовой публики. И все это – на безупречном английском!

Что касается номера в гостинице, то даже Джули Эндрюс[24]24
  Британская актриса, певица и писательница.


[Закрыть] не нашла бы, к чему можно придраться. Белоснежный, как эдельвейс, и хрустящий, как свежая выпечка, – таким было мое первое впечатление. Потом я вытряхнула на пол содержимое чемодана – и почувствовала себя почти как дома.

Чтобы отойти от смены часовых поясов, я направилась в музей Моцарта неподалеку от отеля. Расположенный в единственном сохранившемся в австрийской столице здании, где действительно жил знаменитый композитор, он приятно удивлял посетителей. Бродя по залитым светом комнатам, я почти видела, как юный гений в одном из своих вышитых камзолов распахивает двери.

Бронзовая посмертная маска меня заворожила. Моцарт оказался на редкость привлекательным; откинутыми назад волосами он напомнил мне Элвиса Пресли.

В Вене я пожалела, что упомянула в «Клео» о шампанском. Все заграничные издатели решили, что я пью только шампанское, и ничего больше.

Мне наливали и в одиннадцать утра, и в три пополудни, а я уже и не спорила.

Мартина оказалась родственной душой. Она рассказала о двух своих кошках, а еще призналась, что смотрела спутниковые снимки Веллингтона, чтобы сравнить с описаниями в моей книге. За ужином она объяснила, что в Австрии и Германии писатели и художники пользуются огромным уважением.

– Как игроки в регби? – уточнила я.

Мартина меня явно не поняла. Нет, надо учить немецкий. Или вообще переезжать в Вену.

Как-то вечером, стуча каблуками по мостовой (я направлялась на очередное чтение), я вдруг заметила, что меня преследуют несколько человек. Когда я ускоряла шаг, они тоже шли быстрее. Когда замедляла, приостанавливались и они. В конце концов я не выдержала и развернулась, приготовившись встретить грабителей (или кого похуже!) лицом к лицу.

– Миссис Браун? – вежливо спросил один из них. – Мне очень понравилась ваша книга. Можно ваш автограф?

Читать «Клео» в великолепно отделанном зале, где когда-то играл Моцарт, – об этом я и мечтать не могла. Я не знала, как аудитория воспримет нового для себя австралийского автора. Но когда все разошлись, Мартина сказала, что кто-то из гостей сравнил меня с королевой. Я решила, что это из-за залитой лаком прически, которую я сделала днем в одном из венских салонов.

Оставляя Филиппа с Лидией и Катариной, я знала, что он в надежных руках. Но это не мешало мне при каждом удобном случае отправлять текстовые сообщения и фотографии. Лидия обычно отвечала быстрее всех. «Супер!» – писала она или отчитывалась о последних успехах в университете. Я же постепенно начинала понимать, что всю боль, которую причинила мне дочь, я вернула ей сторицей. И глубоко раскаивалась в этом.

Приехав в Лондон, где «Клео» в первую же неделю продаж попала в список бестселлеров «Sunday Times», я обнаружила, что в моем гостиничном номере и шагу нельзя ступить из-за цветов. Сперва я подумала, что служба доставки что-то перепутала, но Лиза, чудесный, щедрый издатель из Великобритании, заверила меня, что это не так. На Би-би-си меня отвели в студию и вручили наушники – мне предстояло принять участие в многочисленных интервью. Я без труда определяла, кто из ведущих читал «Клео», а кто просто пытался заполнить эфирное время. В тот же день Лиза пригласила меня на чай в офис издательства «Hodder amp; Stoughton» в Юстоне, чтобы я могла познакомиться с командой из тридцати человек, трудившихся над английским изданием. Как минимум трое из них оказались уроженцами Новой Зеландии. И конечно, не обошлось без шампанского!

Я думала, что в Лиссабоне будет не так беспокойно, как в Лондоне. Португальский издатель «Клео» был невероятно обходительным. Он встретил меня в аэропорту и лично отвез в старомодный отель в стиле 60-х. Меня сразу впечатлила столица Португалии, которая любовалась своим отражением в море, построенная на белоснежной гальке.

«Тебе бы здесь понравилось, – написала я Лидии. – Люди очень простые и дружелюбные. Это как Австралия с историей». Потом подумала и решила не добавлять, что морепродукты тут бесподобные – вдруг это оскорбит ее вегетарианские чувства?

Вечером – в Австралии как раз рассвело – я разговаривала с Филиппом по телефону. Он доложил, что с ним, девочками и Джоной все в порядке. Я с опаской спросила, не было ли больше разговоров о Шри-Ланке, и облегченно вздохнула, когда он заверил меня в обратном, хотя и добавил, что Лидия по-прежнему много медитирует и стала секретарем университетского общества буддистов. О монахе тоже ничего не было слышно. Мы надеялись, что учеба на факультете психологии задержит дочь в Мельбурне еще хотя бы на год.

* * *

Книгу охотно раскупали португальские подростки, поэтому меня попросили выступить перед учениками старшей школы. Когда я поняла, что передо мной такие же ребята, как Катарина и ее друзья, мы отлично поладили. Убедившись, что меня саму с трудом можно назвать взрослым человеком, они превратились в отличных слушателей. После выступления они ходили за мной толпой, и каждый хотел поделиться своей историей – или болью. У меня же начинало саднить в горле. Кажется, я переоценила силы, отправившись во всемирный книжный тур.

Португальский издатель организовал для меня интервью в национальной газете и журнале. Я замечательно провела время в Португалии, но отдыхом это нельзя было назвать даже с натяжкой. Одни интервью проходили легко, с другими возникали трудности. Журналистка из Лиссабона приятно удивила меня интеллектуальной глубиной вопросов, а вот когда на Венской книжной ярмарке кому-то пришло в голову разобрать мои отношения с матерью с точки зрения учения доктора Фрейда, я почувствовала себя не в своей тарелке.

Когда я достигла бетонных башен Нью-Йорка, горло уже не просто саднило – оно горело огнем! Я старалась скрыть свое состояние от переполненных энтузиазмом нью-йоркских издателей. Они повели меня обедать в один из лучших ресторанов в городе, где объявили, что поставят на обложку «Клео» фразу «Международный бестселлер № 1». Любуясь стильными нарядами моих собеседников, я думала, что рак груди и тяжелая операция остались далеко в прошлом. Меньше чем за два года моя жизнь совершила неожиданно крутой поворот.

Несмотря на замечательный прием в США, я мучилась постоянным кашлем, меня колотил озноб, и я мечтала поскорее оказаться дома, в своей кровати. Доктор, которого вызвали прямо в отель, сказал, что мое состояние вполне объяснимо. Мало того что тур в поддержку книги – занятие на редкость изматывающее, так еще и рак имеет обыкновение подрывать иммунитет больного.

Заинтересовавшись моей книгой, доктор признал важную роль домашних питомцев в современном мире. У него были пациенты, страдавшие тяжелой депрессией после смерти кошек. Выписав рецепт на антибиотики, доктор вручил мне ингалятор для самолета. А я подписала ему экземпляр «Клео» и пожалела, что не могу упаковать этого замечательного человека в чемодан и взять с собой.

* * *

Когда я вернулась в Австралию, Джона сразу дал понять, что быть котом знаменитости ему очень и очень нравится. Каждое утро он как ни в чем не бывало входил в мой кабинет. Хотя я по-прежнему побаивалась оставлять его там одного, я не имела ничего против того, чтобы он сидел у меня на коленях и помогал просматривать пришедшие за ночь письма. А потом к нам приехала французская съемочная группа…

Мы с Джоной должны были стать героями документальной передачи о животных. Предполагалось, что она войдет в горячо любимый во Франции цикл «30 миллионов друзей». Можно подумать, что снимать кота, живущего в доме, проще простого, но Джона не собирался облегчать операторам задачу. С самого утра он был на взводе. Сначала я должна была гладить сидящего у меня на коленях Джону – задумывалось, что эта сцена станет идеальной иллюстрацией отношений «кот и его человек». Но наш питомец прижимал уши к голове и при первой же возможности выскальзывал из рук, словно тыквенное семечко.

Оператора это не смутило. Он решил заснять, как я выхожу из дома с котом на руках, а потом захожу обратно. Мне эта идея не показалась удачной. Джона по-прежнему расценивал каждый выход за порог как возможность сбежать и отомстить черным бандитам, оскорбившим его достоинство.

Тем не менее я не стала делиться своими опасениями со съемочной группой. Оператор расположился перед верандой. Я взяла кота. Стоило мне прикоснуться к дверной ручке, как Джона напрягся. Я пыталась выглядеть расслабленной. Пока все шло хорошо. Мы воплощали просто идеальную связь между видами…

А потом дверь за нами захлопнулись, и Джона посчитал это выстрелом стартового пистолета. Кот взвился почти на метр в воздух, я закричала и попыталась его удержать. К счастью, гравитация притянула Джону назад, и я вцепилась в кота изо всех сил.