Текст книги "Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут"

Мне было слегка неловко за поведение нашего питомца, но оператор оставался невозмутимым. Он много лет работал с дикими животными – полезный опыт, если учесть, с кем он столкнулся на сей раз, – поэтому пожал плечами и отправился снимать интервью с Робом, который на час отпросился с работы.

Не зная, чем себя занять, я накрыла стол для съемочной группы. Мне казалось, что на сегодня их работа закончена, но оператор в который раз поразил меня своей неутомимостью. После полудня он ползал по дому за Джоной и старательно фиксировал на камеру все его гримасы и ужимки, то, как кот скакал по коридору, подобно кенгуру, или со скоростью света носился по лестнице.

Когда Джона вымотался и без сил повалился на диван, оператор продолжил снимать; время от времени кот открывал один глаз, чтобы проверить, не перестал ли он быть центром всеобщего внимания.

Признаю, применить к Джоне тот же подход, что и к диким животным, было отличной идеей; впрочем, у меня все-таки оставались сомнения касательно результата. Но я зря волновалась. Передача вышла замечательная! Эпизод с захлопнувшейся дверью тактично вырезали, и в результате Джона предстал перед зрителями тем же удивительным существом, каким был в жизни. Хотя мой школьный французский и не позволил разобрать все, что они про него говорили.

29
Новая жизнь

Мало какие радости могут сравниться с появлением нового поколения

Наша жизнь сильно изменилась после выхода «Клео». Причем во всех отношениях. На одном из воскресных семейных обедов я заметила, что Шантель не прикасается к вину. Конечно, она могла быть на диете, хотя никакой необходимости в подобных ухищрениях я не видела. О другой причине я думать не хотела – слишком уж волнующей была эта мысль.

Когда Лидия с Катариной начали убирать тарелки со стола, Шантель все-таки поделилась с нами радостным известием. Ребенок должен родиться в июне. Мы с Филиппом и девочками кинулись к ней с объятиями и поцелуями, а довольный Роб наблюдал за нами, стараясь не слишком светиться от гордости.

Раскрасневшаяся Шантель призналась, что они не планировали это так скоро. Она ходила к экстрасенсу, который сказал, что следующие три года детей у них не будет, и они расслабились. Что ж, новости, несомненно, замечательные. Хотя, признаюсь, у меня в голове не укладывалось, что мой мальчик Роб станет отцом, Лидия и Катарина – тетями, Филипп, мой молодой муж, – дедушкой… А я, получается, бабушкой?!

Внезапно я поняла, почему мама с таким раздражением относилась к «титулам», из которых приходится выбирать гордым обладательницам внуков. Нана (похоже на овечку), Бабушка (привет Красной Шапочке), Бабуля (вы серьезно?). Друг-маори сказал, что свою бабушку он называл Куйя. На бумаге выглядит ничего, но австралийский акцент превращает это в нечто вроде «Куи-ир». Отчаявшись найти безобидное и не слишком конкретное прозвище, я обратилась за помощью к Телепузикам. А что, Ляля – очень даже неплохо!

Следующие месяцы Джона проявлял активный интерес к меняющемуся телу Шантель. Каждое воскресенье он снисходил до того, чтобы устроиться на будущей маме и прижать голову к ее животу. Создавалось впечатление, что кот прислушивается к биению маленького сердца.

Время пролетело незаметно, и не успели мы оглянуться, как до рождения ребенка осталась всего неделя. Мы пережили несколько ложных тревог, которые окончились ничем. Шантель выглядела вымотанной, Роб весь изнервничался, а у меня кончилась пряжа для вязания.

В среду вечером, через пять дней после того, как малыш Браун должен был появиться на свет, мы начали делать ставки. Будучи оптимистом, я поставила на пятницу. Лидия с Катариной выбрали субботу. Когда Филипп высказался в пользу воскресенья, я заметила, что несчастные родители до конца недели не доживут.

В пятницу утром Шантель написала, что у нее регулярные схватки и скоро они едут в больницу. Через несколько часов тишины я послала ей дежурное сообщение «?» и получила привычное «0. Схватки прекратились». В субботу было не лучше.

В ночь на воскресенье я вылезла из кровати, чтобы совершить традиционный поход в туалет. Часы на тумбочке показывали 3:15. Залезая под одеяло, я краем глаза заметила оживший телефон. Дрожащими пальцами я открыла сообщение от Роба. Малышка Энни только что появилась на свет. Мать и дочь (и отец!) в порядке. Палата А24.

Включив свет, я начала будить Филиппа. Как он может спать, если стал дедушкой?! Я сразу спросила, как он хочет, чтобы его называли. Не Поп и не Дедуля, верно? «Может, Тата? – предложила я, целуя его в колючую щеку. – Тата и Ляля неплохо смотрятся вместе». Филипп сонно улыбнулся и согласился.

Понимая, что уснуть вряд ли получится, я пошла на кухню и поставила чайник. Сотканный из звездной пыли ребенок только что прибыл на планету Земля. Не мы стали родителями малышки Энни, но если повезет, наши жизни окажутся тесно связанными. Нас минуют бессонные ночи и беседы с учителями, зато мы сможем ходить с ней в зоопарк, смотреть мультики и получим полное право вести себя, как дети.

Едва услышав о случившемся, Лидия и Катарина выскочили из кроватей и принялись спешно одеваться. Джону тоже разбудили. Он выглядел крайне недовольным, поскольку его согнали с любимой подушки (обычно он спал, свернувшись на руке младшей хозяйки). Заметив, что все семейство намеревается покинуть дом с утра пораньше, кот решил, что непременно будет нас сопровождать, и принялся караулить у входной двери, время от времени взволнованно мяукая. Подобно клоунам, отвлекающим быков во время корриды, мы по очереди занимались Джоной, пока остальные потихоньку проскальзывали на веранду.

Перед уходом я напомнила Джоне, что оставляю на него дом, и закрыла дверь. Пока машина выезжала на спящую улицу, я заметила в окне гостиной легкоузнаваемый силуэт: кот сидел, прижав нос к стеклу, и провожал нас обиженным взглядом.

Вскоре мы уже бежали с камерой в руках по серым больничным коридорам. Я ждала, что путь нам вот-вот преградит воинственно настроенная медсестра из тех, что раньше стояли на посту у палат для рожениц и выпроваживали посетителей, пришедших в неурочные часы. Но, судя по всему, старая гвардия канула в лету вместе с грозными клизмами.

Больница впала в предрассветную кому: не было слышно ни грохота каталок, ни звяканья подносов с завтраком…

Завернув за угол, мы увидели в коридоре пожилого индийца; на коленях у него устроился маленький мальчик. И хотя лицо старика осунулось от усталости, а глаза слезились от возраста, это не мешало ему радостно улыбаться. На вид мужчине было далеко за восемьдесят; зная, что скоро он покинет мир, старик, тем не менее, радовался, что в одной из палат его дочь (или внучка) производит на свет новую жизнь. Я вдруг осознала, какая спокойная атмосфера царит в родильном отделении – по сравнению с тревожной и напряженной обстановкой в остальных частях больницы.

Едва сдерживая радостное возбуждение, мы наконец добрались до палаты А24. Хотя Шантель и Роб выглядели невероятно усталыми, они с гордой улыбкой наблюдали за тем, как мы склонились над крохотной колыбелью. Малышка Энни сладко сопела под бело-розовым одеяльцем, из-под которого торчали покрытая темными завитками макушка и тоненькие пальчики.

Впервые ощутив в руках теплый вес внучки, я принялась изучать ее лицо; я думала о сотнях тысяч людей, ставших частью этого маленького человека. Некоторые черты Энни показались мне знакомыми: точно такие же миндалевидные глаза были у новорожденного Роба, а красивую форму губ она могла унаследовать от моей матери. В лице малышки проглядывала сила духа – дар многих поколений женщин, которые не боялись плыть против течения.

Зачарованная чертами малышки, я могла бы глядеть на нее часами. К сожалению, не я одна хотела подержать в руках новорожденную кроху. Я поцеловала внучку в лоб и аккуратно передала Лидии.

– Осторожнее, – напомнила я. – Не забывай придерживать…

– Я знаю, – ласково улыбнулась племяннице Лидия. – Головку.

Старшая дочь не уставала меня удивлять. Откуда она знала, как правильно держать детей? Может быть, этот полезный опыт Лидия приобрела, пока работала с инвалидами или в приюте на Шри-Ланке.

Глядя на дочь, нежно поглаживающую по голове племянницу, я вспомнила любимое полотно Леонардо да Винчи, написанное в начале XVI века (картина висит в Лондонской национальной галерее). В тот миг в родильной палате мы с Лидией выглядели точь-в-точь как Дева Мария и святая Анна, любующиеся младенцем Иисусом.

Хотя сюжет картины итальянского художника был взят из Библии, в качестве натурщиц он использовал обычных женщин. Мысль о том, что две красавицы пятьсот лет назад испытывали те же чувства, что и женщины в двадцать первом веке, согревала сердце. Что бы люди ни говорили, мы ничуть не изменились.

Раскрасневшись от счастья, Лидия ворковала над маленьким свертком. Наверное, именно чрезвычайно сильный материнский инстинкт заставлял ее заботиться о слабых и немощных и пытаться исцелить весь мир. Может быть, когда-нибудь моя дочь почувствует, что готова забыть о своих идеалах и связать жизнь с мужчиной, который ее понимает. И у меня появится еще одна внучка или внук…

Едва я погрузилась в мечты о будущем дочери вне монастыря, Лидия повернулась к усталым родителям новорожденной.

– Вы не против, если я спою для нее? – спросила она.

30
Благодарность

Не судите кошек и дочерей, если можно обойтись без этого

Пока Роб и Шантель привыкали к суровым реалиям жизни с новорожденным ребенком, к ночным бдениям и необходимости по едва заметным признакам догадываться о потребностях маленького человека, я в который раз поражалась тому, как появление сына или дочери меняет нашу жизнь. Тем, кто никогда «там не был», невозможно объяснить, что значит стать матерью и отцом. Пока Энни набирала вес и округлялась, ее родители превращались в серьезных взрослых людей, для которых нужды дочери всегда будут на первом месте.

Лидия перешла на второй курс факультета психологии, продолжая получать высшие баллы.

Перед нашим домом регулярно появлялся серый автобус – она также занималась сбором средств для университетского буддийского общества. Меня поражало ее чересчур серьезное отношение к жизни. Каждый день она тратила несколько часов на медитацию. Из-за этого мне иногда казалось, что мы живем в одном доме с духом, а не двадцатипятилетней девушкой. Беспокойство по поводу того, что она посвятит себя религии, меркло перед страхом, что моя дочь утратит личность. Мне казалось, что она вот-вот оторвется от земли и взмоет ввысь, как воздушный шарик, а нам останется лишь беспомощно наблюдать за тем, как она исчезает в небе. Я постоянно слышала, как она болтает по телефону на сингальском. Значит, связь с монастырем не была утрачена.

В то же время надвигался обязательный осмотр груди. Накануне я никак не могла уснуть. Трудно было поверить, что с момента операции – и появления Джоны в нашем доме – прошло уже два года. Беспокойный котенок вырос и уже без прежнего рвения играл с многочисленными удочками.

Что касается здоровья, то в последние два года я стала внимательнее относиться к жалобам своего тела. Меня волновали приступы боли и спазмы, которые раньше я с успехом игнорировала.

Периодически накатывающая страшная усталость стала привычной. Но, несмотря на все, я сумела написать книгу, причем в самый разгар борьбы с болезнью!

Осознание собственной смертности оказалось испытанием куда более серьезным, чем я думала. Хотя мысль о том, что моя жизнь может внезапно оборваться, была несравнима по боли с воспоминаниями о Сэме, я с удивлением обнаружила, что часть меня все-таки верила в бессмертие. Со временем эта вера стала пережитком юности и начала меня тяготить. Осознав быстротечность жизни, я почувствовала все ее богатство. Рак научил меня жить, как кошка: наслаждаясь каждой секундой.

Я испытала невероятный душевный подъем на свадьбе Роба, узнав, что «Клео» стала международным бестселлером, и в тот миг, когда впервые взяла на руки внучку. Мой стакан был не просто полон: жизнь лилась через край.

Уезжая в клинику, я заверила Лидию с Катариной, что все будет хорошо, хотя сама в это до конца не верила. Припарковавшись перед больницей и убедившись, что верный сборник кроссвордов лежит в сумочке, я вызвала лифт и нажала кнопку четвертого этажа. Согласно китайским суевериям, четыре – несчастливое число. А вот восемь, напротив, приносит удачу. Когда лифт понес меня вверх, я ощутила приступ дурноты – и сделала вид, что мне нужно на восьмой этаж.

В больничном холле ничего не изменилось. Как и два года назад, он радовал глаз стилем «Маракеш встречает Малибу». Одна из причин, по которой люди покупают шикарные дома и обставляют их со всей роскошью, – попытка убедить самих себя, что никакие беды их не коснутся.

Я уже поняла, что храбриться – это не мой стиль. Легко было быть смелой два года назад, когда я еще не знала, через что мне предстоит пройти. Теперь же я первым делом схватила бумажный стаканчик и налила из бойлера горячей воды, чтобы заварить мятного чая. После операции я стала чаще задумываться над тем, что ем и что пью.

Филипп ждал меня в онкологическом отделении. Я села рядом и стала беспокойно смотреть по сторонам, пытаясь отвлечься. Вот из лифта вышла рыжеволосая женщина в армейской форме. Старая гречанка с бордовыми ногами аккуратно опустилась в кресло рядом со мной. Неподалеку сидела рассерженная женщина, чьи крашеные волосы были подстрижены так коротко, что делали ее похожей на ежа. Молодая индианка прошла в раздевалку. Рак груди не отличается избирательностью. Я слышала, как индианка призналась медсестре, что с прошлого четверга постарела на несколько лет.

Не зная, что сидящие в холле женщины фактически смотрят в глаза смерти, молодой человек остановился рядом и принялся громко разговаривать по мобильному. «Что делаешь вечером?» – почти кричал он. Покраснев от злости, я изо всех сил сдерживалась, чтобы на нем не сорваться.

Высокая сутулая блондинка села рядом с женщиной со стрижкой. Подобно паре, прожившей не один год в браке, им не требовалось разговаривать или смотреть друг на друга, чтобы все вокруг поняли, что они вместе. Женщины молчали, и я подумала, что, наверное, они поссорились.

Сначала я решила, что на проверку пришла сердитая, но медсестра позвала блондинку. Когда та скрылась в конце коридора, вторая женщина несколько секунд неподвижно смотрела в пустоту, потом ее губы скривились, и она вытерла костяшками пальцев непрошеную слезу.

Чей-то муж сидел, погрузившись в спортивный раздел в газете. Филипп предложил принести мне еще мятного чая. Я согласилась. Мужчин в такие моменты лучше чем-нибудь занять.

Вскоре и за мной пришла медсестра. «Проходите, пожалуйста», – сказала она. Я заспешила за ней по коридору, радуясь, что с ожиданием покончено.

Теперь я знала, как подготовиться к осмотру. Нужно раздеться до пояса и надеть белую хламиду, которая превращает вас в пациента. «Господи, как я все это ненавижу…» – с тоской подумала я, снимая красную кофту и длинные серьги.

На какой-то миг я задумалась о побеге, но потом поняла, что от перемены времени и места ничего не изменится. Я прошла лишь часть пути, и врачи должны засвидетельствовать прогресс. Или его отсутствие. Грег предупреждал: только через пять лет можно будет с уверенностью сказать, что опасность миновала.

Дрожа, как собака на приеме у ветеринара, я предупредила китаянку, которая делала снимок, что правая грудь у меня теперь искусственная, так что стискивать в аппарате нужно только левую. Ауч!

Отправившись с результатами сканирования к рентгенологу, доктор пообещала, что вернется буквально через минуту. Но прошло пять, пятнадцать, двадцать минут, а ее все не было. Почему она так долго? По спине побежали холодные мурашки. Неужели они что-то нашли?

– Ой, вы еще здесь! – весело сказала китаянка, появляясь в дверях. – Мы заметили темную область в вашей грудной клетке, но ничего критичного не обнаружили.

Слава богу! Как журналист, я старалась избегать критики. И было огромным облегчением узнать, что никакой критик не поселился в моей груди. Я отправилась на УЗИ, потом оделась и присоединилась к Филиппу, который ждал меня у кабинета хирурга. Врач сказала, что ей нравится моя блузка, и сообщила, что на маммограмме все чисто.

Выбежав из клиники, я поцеловала Филиппа и отправила его обратно на работу. Над парком нависли облака, похожие на огромные куски зефира. Лоснящиеся от влаги, они напоминали тучи, под которыми я выросла: те, что начинали темнеть по краям, прежде чем обрушиться на молочные луга.

В носу зачесалось. Холодный ветер принес металлический привкус влаги. Наконец-то пошел дождь – не жалкое подобие, которым мы довольствовались несколько месяцев, а настоящий мощный ливень. Потоки дождя заливали улицы, пока не ожили канавы и водосточные желоба. Люди смеялись и поднимали лица к небу. Засуха отступила.

Стоило мне повернуть ключ зажигания, как в машине зазвучала песня «Joy to the World» группы «Three Dog Night». Я прибавила звук так, что ушам стало больно, и поехала домой, распевая «Иеремия был лягушкой-быком!». Дворники не справлялись с заливавшей лобовое стекло водой. По крыше молотили капли, в сумочке лежала выписка из больницы с подтверждением того, что я здорова, и я заново влюблялась в жизнь.

Такой день заслуживал того, чтобы отметить его шампанским. Но, вернувшись домой, я первым делом убралась в кухонных шкафах и подумала о том, чтобы разбить сад. Сад Благодарности.

С тех пор, как мы купили Ширли, двор перед домом был так щедро усыпан песком, что там можно было разводить верблюдов. Впрочем, сорняки чувствовали себя вполне комфортно, как и хищные плети морской травы, коварно пролезающие под забором.

Учитывая бедность почвы и суровый климат, я понимала, что мой сад никогда не будет поражать воображение гостей. Да и участок был не больше кошачьей корзинки. Но это не мешало использовать его для отдыха и созерцания. Лидия с энтузиазмом откликнулась на мою идею, особенно когда я сказала, что хочу сделать Сад Благодарности главным местом для медитации.

Мы просмотрели несколько книг по садовому дизайну, но не нашли ничего стоящего. В основном там предлагались участки для барбекю и бассейнов. Они должны были впечатлять, а не располагать к духовному единению.

Сперва я думала посадить в саду живую изгородь, которая будет завиваться спиралью, тем самым образовывая тропинку для медитации. Но для этого в саду было слишком мало места. Нам нужен был не такой сложный вариант – например, круг с грамотно подобранными растениями и правильно оформленным центром. Такая форма будет означать круг женщин. А еще нам нужна была вода – символ жизни, чистоты и прощения.

Мы с Лидией перетащили с заднего двора старую полукруглую скамейку и установили ее под яблоней. Отсюда открывался «замечательный» вид на линии электропередач и черепичные крыши. Предполагалось, что растения смягчат эффект.

– А теперь, – взволнованно сказала Лидия, – поехали за фонтаном!

Место, где продавались садовые статуи и прочие атрибуты, располагалось за городом, путь туда был неблизкий. Выбор нас не порадовал. Мы недовольно разглядывали слащавых херувимов, писающих в пруды. Лидия останавливалась перед Буддами и крылатыми азиатскими богинями, но я упорно тащила ее вперед.

Мы уже были готовы сдаться и вернуться домой ни с чем, когда наше внимание привлекла широкая чаша возле кассы. Хотя она и была сделана из цемента, вид у чаши был такой, будто ее выкопали прямо из земли. В центре стоял грубо обработанный каменный шар размером чуть больше футбольного. Вода с тихим журчанием вытекала через отверстие в шаре. Осмотрев чашу со всех сторон, мы решили, что она идеально нам подходит.

– Как думаешь, здесь хватит места для золотой рыбки? – спросила Лидия.

– Ты хочешь золотую рыбку?

– Для созерцания, – кивнула дочь.

Через два дня разобранный фонтан доставили к нашему крыльцу. Опасаясь, что мы возлагаем на сад слишком большие надежды, я все-таки пригласила Уоррена, талантливого ландшафтного дизайнера. Мускулистый и загорелый от работы на свежем воздухе, Уоррен был не самым разговорчивым парнем на свете. Он посмотрел на чашу и кивнул. Когда я описала свое ви дение сада, он окинул опытным взглядом бетонные плиты, которыми была вымощена дорожка к дому. По словам Уоррена, найти место для чаши – самое легкое из того, что нам предстояло сделать. Землю нужно будет выровнять, подпорную стенку перенести ближе к переднему забору. И еще сделать три дополнительные ступени и новую дорожку.

Почему простоты так сложно добиться?

Масштабность проекта росла вместе со средствами, которые нужно будет в него вложить, но я доверяла Уоррену. Впрочем, когда его подручные начали, подобно вомбатам, перерывать двор перед домом, у меня возникли сомнения в целесообразности этой затеи. Соседи с любопытством заглядывали к нам через забор. Один из них пожаловался, что из-за ночного дождя к нему на участок просочилась грязь из нашего сада. Уоррен, не сказав ни слова, пошел и разобрался с последствиями ливня.

Как и в случае с малярами, Джона буквально влюбился в рабочих, занимавшихся садом. Каждое утро он садился у окна и ждал Уоррена, а когда тот подходил к дому, кот мчался к двери, где принимался оглушительно мяукать, приветствуя нового друга. Когда дизайнер с рабочими пили утренний кофе на заднем дворе, Джона забирался в башню и наблюдал за ними, лежа в гамаке. Плюс ко всему, у нашего кота обнаружилась страсть к рабочим ботинкам. Он с наслаждением обвивался вокруг мускулистых ног дизайнера и его подручных и с азартом нападал на туго завязанные шнурки.

Признаюсь, я слегка запаниковала, когда увидела, какую яму Уоррен вырыл перед домом. Основательность подпорной стены тоже стала для меня неожиданностью. Простой Сад Благодарности на моих глазах превращался в нечто из журнала «Grand Designs». Не желая становиться назойливой клиенткой, но понимая, что избежать этого все равно не получится, я спросила Уоррена, точно ли он знает, что делает.

Посмотрев на меня из ямы, он вопросительно поднял бровь.

– Может, не стоило все так радикально менять? – жалобно поинтересовалась я.

Опираясь на лопату, Уоррен тяжело вздохнул и заверил меня, что все будет хорошо. Дуракам и детям не стоит наблюдать за процессом.

Когда в яму засыпали новую землю, сквозь хаос и беспорядок начали проглядывать черты нового сада. Уровни, над которыми Уоррену пришлось столько работать, вышли идеальными. Бесполезный склон перед яблоней превратился в уютную террасу, на которую так и просился газон. Уоррен также выложил новую дорожку переработанными кирпичами, а промежутки между ними просыпал мелкой речной галькой. В центре сада он сделал земляную площадку, на которой закрепил чашу. Я поняла, что зря в нем сомневалась.

К счастью, такое поведение для Уоррена, судя по всему, было не в новинку, поэтому он позвал меня с собой в садовый центр. Хотя засуха кончилась, я не хотела рисковать и боялась ошибиться в выборе растений. Наш сад должен уметь выживать без дождя и полива неделями, а то и месяцами. Стойкость была главным требованием. Приятный запах – на втором месте. И еще я хотела, чтобы растения что-то значили.

Я годами воспринимала оливковые деревья как нечто само собой разумеющееся. Я уважала их за умение противостоять капризам погоды и многовековые отношения с людьми. Но при этом относилась к ним как к обычным, ничем не примечательным растениям. А потом увидела картину Ван Гога, на которой он запечатлел оливы в виде мудрых серебряных созданий. Как и сам художник, они знали цену страданиям, но на том полотне деревья буквально мерцали от переполнявшей их жизненной силы. Посетив оливковую рощу у Сан-Реми-де-Прованс во Франции, которая стала прообразом для картины Ван Гога, я едва не разрыдалась. Передать другим свое ви дение мира – разве может гений преподнести нам более великий дар?

Ветви оливы символизируют мир. Люди тысячелетиями использовали в пищу ее плоды. Мир и пища – идеальное сочетание для Сада Благодарности. Уоррен заказал несколько крепких саженцев, чтобы посадить их вдоль забора и обеспечить нашей семье столь желанное уединение.

Розмарин сильно недооценивают. Это растение радует садоводов не только выносливостью, но и ароматом. Более того, его цветы привлекают пчел, а веточки служат отличной приправой к жареной ягнятине. А если верить Шекспиру, розмарин символизирует память. У мамы на столе всегда стояла ваза с побегами розмарина – в честь тех, кого она потеряла. Шли годы, все больше родных и близких отправлялись на тот свет, и вот уже букет перестал помещаться в старой вазе. В память о маме и других ангелах нашей семьи мы посадили розмарин вдоль новой тропинки.

Под окном гостиной, через которое Джона так любил обозревать свои владения, расположились розы насыщенного красного цвета. Долгими летними вечерами их чувственный аромат будет окутывать наш сад.

Катарина попросила привезти лаванду, которая поражала не только запахом, но и жизнестойкостью. Пчелы не могли дождаться, когда Уоррен закончит сажать большие душистые кусты перед розами.

В память о Новой Зеландии я купила несколько побегов новозеландского льна, который мы высадили вдоль бокового забора. К сожалению, он привык к влажному климату и не торопился разрастаться, в отличие от австралийских трав, которые мы посеяли в передней части сада. Он мерк даже по сравнению с гарденией, которую Уоррен посадил под полукруглой скамейкой. Когда мама умирала, я принесла ей гардению, и она буквально пила ее свежий аромат, словно в нем заключалась сама суть жизни.

Общее впечатление от сада усиливали горшки с суккулентами по обе стороны от веранды. Раскинувшись причудливыми фиолетовыми, зелеными и медными побегами, они выгодно контрастировали с красными кирпичами Ширли.

Оставался только один штрих – центральный элемент нового сада. Мы с Лидией через окно моего кабинета наблюдали за тем, как Уоррен наполняет чашу из шланга и подсоединяет насос. Мы затаили дыхание. Ничего не произошло. Уоррен невозмутимо направился к дому, чтобы поколдовать над электрическим щитком. Послышалось гудение, потом бульканье, и из каменного шара полилась вода.

После этого мы наконец отправились в зоомагазин за золотыми рыбками. Если кто-то будет вам говорить, что у них очень короткая память, не верьте! Каждое утро три оранжевые блестки замирали на одном и том же месте в ожидании кормежки. Рыбки росли, здоровели и учились прятаться от голубей, которые приноровились использовать наш фонтан в качестве купальни.

Итак, Сад Благодарности был завершен. Оторвавшись от экрана, я часто замечала на полукруглой скамейке Лидию. Иногда я присоединялась к ней, и мы оглядывали растения со сдержанной гордостью людей, разделивших акт творения.

А еще мы разговаривали. Из наших бесед ушло былое напряжение, но я по-прежнему чувствовала, что самые важные мысли дочь оставляет при себе…