Текст книги "666. Рождение зверя"

– А разве сейчас как-то по-другому? У нас ведь и так «два мира – два Шапиро».

– Сейчас они пересекаются с остальным населением и этим очень мешают ему жить.

Кирилл понимал, что Лебедин шутит, и решил поддержать эту игру:

– Интересный проект! Выделить опричнину. Так ведь они будут постоянно земских терроризировать, как при Иоанне Васильевиче.

– Не будут. Зачем? – совершенно серьезно парировал олигарх. – Земщина и так все отдаст, лишь бы ее в покое оставили. Зато с коррупцией будет четко и ясно. Они будут вполне легально получать свой откат с остальной экономики. Сейчас ведь вся беда оттого, что все перемешано. Возьмите какого-нибудь среднестатистического министра нашего правительства. Или бывшего мэра нашей столицы. Ведь когда он покупает себе поместье в Лондоне – это не его деньги, честно заработанные. Это то, что недополучил бюджет, или то, что украдено из бюджета. От них могла бы быть большая польза. Дороги строить, модернизацию проводить, ипотеку дотировать… Так спираль постепенно превращается в пружину. Если деньги – кровь экономики, то они – пиявки. Они насыщаются, обескровливая национальные организмы. И это не только в России, поверьте. Даже в самых что ни на есть цивилизованных странах Европы все равно дела обстоят таким же образом. Причем не только в государственном секторе. Вон у меня немцы с американцами полмиллиарда долларов украли – и ничего. Все молчат, как будто «так и було».

Кирилл вспомнил эту феерическую историю, когда менеджеры лебединской корпорации через люксембургские банки выпустили в трубу крупнейшую русскую инвестицию на Европейском континенте. Неожиданно олигарх размахнулся и треснул его по спине Гиббоном.

– Не понял… – Кирилл слегка обалдел от такого поворота беседы.

Лебедин продемонстрировал ему том, на обложке которого висел расплющенный паук.

– А! Спасибо, – расслабился Потемкин.

– Коррупция – это многоголовая гидра, – продолжил олигарх как ни в чем не бывало. – Есть обычная, бытовая. Например, гаишник, который стоит себе на обочине и стрижет бабло. Это, конечно, плохо. Но что может сделать гаишник с этими деньгами? Допустим, пойдет купит себе крутой джип, чтобы соседи умерли от зависти. Тем самым опять же простимулирует производителя, торговую фирму и автосервис. Гаишник не будет прятать эти деньги, он их употребит в меру своей убогой фантазии. Другое дело – международная коррупция. Грубо говоря, это когда размер наворованного превышает сто миллионов долларов. Такие суммы надо выводить по хитроумным схемам через офшорные юрисдикции, прятать их где-то на секретных счетах и отмывать понемножку. Яхты, виллы, лакшери – лишь малая часть, верхушка айсберга. Деятельность топменеджеров в крупных корпорациях и коррумпированных чиновников по всему миру окутана тайной, и это ведет к тому, что кризисы приобрели нециклический характер. Я очень хочу рассказать о моем открытии, за которое надеюсь получить когда-нибудь Нобелевскую премию. Мне кажется, что Маркс ошибался, когда говорил о цикличности капиталистической экономики. А что, если берни мэдоффов не один, а сотни? Если ворлдкомов и пармалатов не три, а триста? А вдруг все хедж-фонды – это пирамиды? Ребята с Уолл-стрит, которые манипулируют активами, и какой-нибудь африканский диктатор-людоед или наш московский Лужков – две стороны одной медали. Сотни миллиардов и триллионы выводятся из легального финансового оборота и оседают непонятно где, создают огромный дисбаланс, который никто не может не то что учесть – даже увидеть. Получается, что весь мир сидит на вулкане, который может в любой момент проснуться. Это опаснейшая ситуация.

– И вы верите, что с этим можно справиться?

– Знаете, Джон Нунан-младший – американский судья, автор большого исследования с говорящим названием «Взятки», – сказал четверть века назад: «Как рабство прежде было в порядке вещей, а теперь считается явлением отжившим и непостижимым, так уйдет в прошлое и практика мздоимства». В те времена в Южной Африке еще процветал апартеид. А теперь и это представляется отжившим и непостижимым. Поэтому я, вслед за Нунаном, осмелюсь на предсказание: мы с вами доживем до того дня, когда мир избавится от коррупции.

– Но это же не может случиться само по себе. Если с вопросом о том, кто виноват, мы вроде бы разобрались, то что вы ответите на другой извечный русский вопрос: что делать?

– Понятно, что делать. Расследования проводить. Вытряхивать грязное белье на весь мир. Для этого и нужны настоящие независимые СМИ. «Индепендент», «Новая газета», Интернет…

Потемкин расхохотался:

– Да вы что, с ума сошли? Какие СМИ? Какая «Новая газета»? Там везде жулики еще те сидят.

– В каком смысле? – удивился Лебедин.

– Да вы эту газету хоть раз откройте и попробуйте почитать. Одна заказуха и тройная бухгалтерия. Никакого отношения к борьбе с коррупцией эта шняга не имеет.

– Там честные журналисты, – возразил олигарх. – С ними можно не соглашаться, но они делают свою работу. И погибают за то, что пишут правду.

– Мне Фильштейн покойный третьего дня оригинальную версию насчет «Новой газеты» изложил.

– Вы поменьше пьяного Фильштейна слушайте, Кирилл… Он это… слегка того, – пробормотал Лебедин и вдруг заинтересовался: – А, кстати, почему «покойный»?

– Застрелился. Двумя выстрелами в голову.

– Вот мудак. Хотя, может, крышу снесло человеку. У меня в банке был такой случай.

– А вы что, не слышали об этом?

– Да я тут как бы вне информационного потока нахожусь. Здесь многие так. Вы же помните ту историю в нулевом году, когда Гусинского арестовали, а Путин не мог генеральному прокурору дозвониться. Так он и вправду не мог – прокурор в это время здесь отдыхал. – Лебедин окинул взглядом волшебный лес и произнес: – У меня нехорошие предчувствия какие-то. Вроде все спокойно, а внутри волнуюсь. Надеюсь, Ахура Мазда не даст случиться ничему плохому.

«Опять прикалывается», – решил Потемкин. По опыту общения с Лебединым он знал, что никогда нельзя понять, когда этот человек говорит серьезно, а когда гонит пургу.

– Вы что, почитаете учение Заратуштры? – спросил он на всякий случай.

– Все мы почитаем его, – невозмутимо ответил олигарх. – Просто называем по-разному.

– «Я превратил, о Заратуштра, место, не доставляющее благоденствия, в место, дающее покой», – вспомнил Потемкин и посмотрел на молчащий лес.

– «Ибо, если бы я, о Спитама-Заратуштра, не превратил место, не доставляющее благоденствия, в место, дающее покой, то весь вещественный мир наводнил бы Арианам-Вайджа», – подхватил Лебедин и тут же мягко перевел тему: – Я это к тому, что мне неплохо бы уже домой. Et fumus patriae est dulcis[89]89
  И дым отечества сладок (лат.).


[Закрыть].

– Salus patriae – suprema lex[90]90
  Благо отечества – высший закон (лат.).


[Закрыть]. Когда собираетесь?

– Завтра. А вы надолго?

– До воскресенья. Вот, сейчас пытаюсь дойти до северной окраины острова. Скажите, а эта дорожка далеко меня в лес заведет? Я хотел посмотреть на райские кущи.

– Эта? До развилки, потом налево. Если направо – выйдете на Елисейские поля. Но для путешествия в райские кущи нужен хороший проводник из халдеев. Одному вам туда ходить не советую. Дело такое…

– В каком смысле?

– А в таком, что потом некоторые здесь на третьем этаже оказываются. – Лебедин кивнул на «Феникс». – Причем в смирительных рубашках.

Потемкин внимательно посмотрел на олигарха. Лебедин отличался ироническим отношением к жизни, но в данном случае он явно не шутил. Кирилл на секунду задумался и сказал:

– Знаете, мы не часто видимся. Может, больше и не увидимся никогда. Поэтому хочу извиниться перед вами.

– За что? – удивился Лебедин.

– Кое-какие дела из темного прошлого.

– Какие дела? Не понимаю. Если вы про Сочи, то никакой вашей вины здесь нет. Это же очевидный форс-мажор. Да и вообще, вы же не по юридической части, кажется…

– Если честно, то это я вас тогда подставил, Александр Евгеньевич. – Кирилл чувствовал себя так, будто принял известный по шпионским боевикам «эликсир правды» и его потянуло на откровенность. – Да и та публикация, в «Московском корреспонденте», – тоже моих рук дело. Лужков вас заказал.

Лебедин от души рассмеялся:

– Ах, так вот кто засунул свой гриппозный нос в мою газету!

Кирилл не понял такой легковесной реакции и несколько растерялся.

– Я думал, у вас были проблемы из-за моих эротических фантазий…

– Глупости! Вы понятия не имеете, что такое проблемы.

– Как это?

– С тех пор как начал заниматься бизнесом, я каждое утро встаю с готовностью сегодня же сесть в тюрьму. У меня всегда наготове тормозок, смена белья, книжки…

– Шутите?

– Ничуть. В нашей стране с другим отношением к жизни бизнесом заниматься нельзя. Жан-Батист Сэй когда-то определил парадигму настоящего антрепренера: «Он перебрасывает экономические ресурсы из сферы малой продуктивности в сферу большой продуктивности и пожинает плоды». Проблема в том, что плоды могут быть как сладкими, так и весьма огорчительными. Каждый из нас должен быть готов к тому, чтобы из хозяина жизни превратиться в простого арестанта. Если, конечно, вовремя не выйти из игры. Вот вам, кстати, живая иллюстрация.

Капиталист-идеалист кивнул в сторону дорожки. Мимо них шли, разговаривая о чем-то, два джентльмена, одетые в нежно-оливковые клетчатые бриджи и белые майки. Это были весьма примечательные личности: самый эксцентричный миллиардер Соединенного Королевства, владелец группы компаний Virgin сэр Ричард Брэнсон и самый эпатажный представитель бизнес-элиты России, в прошлом тоже миллиардер, а ныне проживающий в Соединенном Королевстве гражданин РФ Евгений Чичваркин. У этих двоих одинаковой была не только одежда, но и путь к большим деньгам. А разница заключалась в масштабе личности: если Брэнсон являл собой мировой бренд, то Чичваркин, скорее, бренд локальный. Хотя следует отметить, что у Евгения, который был моложе своего британского сопровожатого почти на четверть века, имелась в этой связи внушительная фора.

Начав когда-то простым барыгой на вещевом рынке в Лужниках, Чич сумел с нуля построить крупнейшую в России ритейловую сеть по продаже мобильных телефонов и различных телекоммуникационных гаджетов. Завоевание рынка Чичваркин вел под лозунгом «Магазины “Евросеть” – цены просто охуеть!», где буквы «х», «у» и «т» были замазаны, а над ними написано как бы от руки «о», «ч», «н» и слово «выгодные». Этот неформальный подход вообще выделял Чича – так, в офисе «Евросети» у него не было отдельного кабинета, все топ-менеджеры компании сидели с ним в одной комнате. Да и гардероб Чичваркина сам по себе был предметом общественных дискуссий. Собственно, в этом он остался верен временам, когда сутки напролет проводил в лужниковских торговых рядах, разгуливая между ними в шлепанцах, хлопчатобумажных штанах с лампасами и майках самых невероятных расцветок.

Звезда Чича погасла стремительно. Секрет поразительной дешевизны мобильников в его сети был прост, как эротический сон прапорщика: они ввозились по серым схемам через дыры, обеспечиваемые таможенными и иными силовыми структурами, которые, разумеется, получали свою мзду. Однако как-то раз одна из «крыш» совсем обнаглела и просто конфисковала у Чичваркина партию телефонов под тем предлогом, что они якобы не отвечают санитарным нормам. Чич взбрыкнул и устроил грандиозный скандал, который стоил людям в погонах нескольких уголовных дел и несчетного числа седых волос. Оправившись, «крыша» отомстила своему бывшему подопечному. На верхушку «Евросети», в том числе на Чичваркина, было заведено уголовное дело за то, что они когда-то с помощью бейсбольной биты выколотили деньги из обворовавшего их компанию экспедитора. Сотрудники службы безопасности Чича оказались за решеткой, а сам он, продав за копейки многомиллиардный бизнес, обосновался в Лондоне. Потом, правда, присяжные заседатели оправдали «евросетчиков», сочтя, видимо, что принятые ими меры по защите корпоративных интересов соответствовали суровым реалиям российского недоразвитого капитализма. Однако их бывший босс на родину уже не вернулся, справедливо полагая, что в России у правоохранителей два жизненных кредо: «был бы человек, а статья найдется» и «то, что вы до сих пор на свободе, – не ваша заслуга, а наша недоработка».

Что интересно, дислексик Брэнсон, ворвавшийся в мир чистогана прямо со школьной скамьи, на заре своей предпринимательской деятельности также имел проблемы с правоохранительными органами, причем тоже по таможенной части и тоже из-за гаджетов. В 1971 году, когда Чичваркина на свете еще не было даже в проекте, Брэнсона арестовали по обвинению в продаже аудиозаписей, которые декларировались как экспортный товар. Мать юноши, чтобы расплатиться с акцизным управлением и вызволить сына, перезаложила свой дом. Это, конечно, потом окупилось сторицей, ибо Ричард поднялся, став основоположником особого стиля ведения бизнеса, который одни считали агрессивным и хамским, другие – экстравагантным, но смелым и заслуживающим уважения. Неслучайно в борьбе за небо с British Airways он начертал на борту авиалайнера своей компании Virgin Atlantic «Mine’s bigger than yours!»[91]91
  Мой больше, чем твой! (англ., намек на член.)


[Закрыть]. Многие бизнесмены ему подражали, но, как правило, безуспешно. Возможно, потому, что Брэнсон давно перестал быть просто антрепренером. Он пытался вставить свои пять копеек в решение глобальных проблем и вписать свое имя в пантеон героев, быть равным Икару, Амундсену и Гагарину Отсюда его трансконтинентальные плавания и полеты на воздушных шарах. Он лично открыл пассажирские перевозки на суборбитальном космическом корабле SpaceShipThree, преодолев расстояние от Британии до Новой Зеландии за два часа. Одновременно Ричард стремился сыграть роль модератора некоторых мировых общественных трендов. Он был одним из главных спонсоров борьбы против глобального потепления климата и общался с такими фигурами, как Эл Гор, Нельсон Мандела, Мухаммад Юнус, Тони Блэр и Кофи Аннан. В этом смысле его присутствие здесь было вполне органично.

Лебедин приветственно помахал им рукой, и парочка свернула к беседке. Кирилл обратил внимание, что Брэнсон полысел – видимо, сказывались рискованные эксперименты с радиоактивными материалами. Со своей топорщащейся рыжей бороденкой он теперь немного смахивал на битцевского привратника Ильича.

– Привет, Саш, – прохрипел Чичваркин. – Мы тут с Ричардом обсуждаем закон Парето. Я ему говорю, что у нас в России это не работает ни хуя. Хотя тяжело объяснять – четыре раза английский учил, но он ко мне так и не прилип чего-то.

– Парето? – удивился Потемкин.

– Yes, yes, Pareto![92]92
  Да, да, Парето! (англ.)


[Закрыть] – заикаясь, радостно подтвердил Брэнсон.

– Вы не знаете закон Парето? – снисходительно посмотрел на Кирилла Лебедин. – Вы же обязаны это знать. Хотя бы потому, что Вильфредо Парето – социолог.

– Ах, вы об этом, – вспомнил Потемкин. – Двадцать процентов усилий дают восемьдесят процентов результата, а остальные восемьдесят процентов усилий – лишь двадцать процентов результата.

– Таким образом, – продолжил олигарх, – в любом социуме пятая часть людей обладает четырьмя пятыми капитала, а остальные четыре пятых – всего лишь пятой частью богатства. Эту пропорцию можно распространять на все сферы производственной жизни.

– Только не нашей, Саня! – воскликнул Чичваркин. – Я и пытался сейчас Ричарду объяснить, что у нас два процента обладают девяносто восемью процентами капитала. И эти два процента – менты. Менты! У нас в стране полтора миллиона взрослых долбоебов служат в милиции…

– Полиции, – уточнил Лебедин.

– Да какая разница! Хоть херувимами их обзови, а менты они и есть менты. Хули они там все делают, а? А возьми еще армию, ФСБ, прокуратуру, службу по ветеринарному и фитосанитарному надзору, еще какую-нибудь хуйню… Да в России, блядь, если вычесть сирых и убогих, трудоспособного населения, не служащего родине, окажется миллионов пять, а то и меньше. Все, приехали!

Брэнсон слушал все это очень внимательно. Не понимая ни слова, он кивал в знак согласия.

– What is he talking about?[93]93
  О чем он говорит? (англ.)


[Закрыть] – неожиданно спросил Ричард у Лебедина с Потемкиным, не надеясь, видимо, на английский Чича.

Кирилл перевел ему мысль Чичваркина, как мог. Брэнсон рассмеялся:

– Все они одинаковы, эти блюстители закона. Надо просто быть выше всего этого. Летать на воздушном шаре, например. Вы не представляете себе, как это здорово! Вам даже во сне не приснилось бы то, что я видел.

Кирилл вспомнил свою мысль насчет полярников.

– На воздушном шаре? Мне кажется, ты владеешь авиакомпанией, Ричард. Разве это не цинично – загрязнять атмосферу и одновременно выступать в защиту окружающей среды, против глобального потепления?

Брэнсон легко парировал:

– Дружище, я мог бы запросто продать Virgin Atlantic, и эти самолеты продолжили бы себе спокойно отравлять планету. Предпочитаю иной вариант – использовать всю прибыль на разработку безвредного топлива.

– С таким же успехом какой-нибудь сутенер мог бы претендовать на моральную индульгенцию, делая отчисления в фонд, занимающийся разработкой вакцины от СПИДа, – отметил Потемкин. – Нельзя подменять причину следствием.

Брэнсон был оскорблен в лучших чувствах.

– Я – сутенер?!

– Ты не понял, Ричард, – примирительно сказал Кирилл. – Это просто аналогия. Тем более, что я не вижу в деятельности сутенеров ничего предосудительного.

Брэнсон, и прежде красный как рак, стал совсем пунцовым. Он вскочил и принял боевую стойку, явно нарываясь на драку.

– В жопу себе засунь свои анальные аналогии!

– Да ладно тебе, приятель, не обижайся, – попытался успокоить его Чич.

– Ну это ты сейчас зря сказал, недоумок! – встал со скамейки Кирилл. – Че, мне теперь с тобой драться, что ли? У нас в России стариков бить не принято.

– Я – старый?!

Дискуссия приняла предсказуемый оборот. Брэнсон окончательно завелся, Чичваркин его вяло тормозил, Лебедин смотрел на происходящее со всевозрастающим недоумением. Кирилл уже просчитывал траекторию апперкота, которым он сразит наповал этого распоясавшегося клоуна, как вдруг дверь «Феникса» раскрылась и оттуда выпорхнула голая Сара Пэйлин. Экс-мисс Аляска была явно в приподнятом настроении. Она с разбегу заскочила в запруду и начала плескаться в потоках водопада. Кирилл резко сел и попытался укрыться за спинами собеседников, но было поздно: Сара заметила его, и глаза ее блудливо зажглись – точь-в-точь как вчера на пляже. Стряхивая с себя воду, она подошла к компании.

– Kirill! I knew I’ll find you, hooligan![94]94
  Кирилл! Я знала, что найду тебя, дрянной мальчишка! (англ.)


[Закрыть]

– Ой! – смущенно пробормотал Кирилл, приподнимаясь. – Привет, дорогая.

Вид у него был потерянный. Лебедин, Брэнсон и Чичваркин смотрели на эту сцену иронически.

– Проводи-ка меня до отеля. – Сара сказала это ему властно, точно мальчику по вызову.

– Ну конечно…

Потемкин обреченно поплелся за ней. Внутри у него будто лопнул брэнсоновский воздушный шар.

– Я вижу, у вас большая культурная программа, – подмигнул Лебедин. – Прощайте, Кирилл.

– Никогда не говори «никогда», – извиняясь, пожал плечами Потемкин.

Пэйлин уверенно тащила свою добычу по дорожке через заросли. Никакого желания трахаться с ней у Кирилла не было. Более того, в данный момент он не стал бы этого делать ни за какие сокровища мира. Грубо говоря, у него на нее просто не встал бы. Натужно хихикая, они дошли до развилки и свернули к Елисейским полям. Впереди забрезжил просвет и показалась белая колоннада Мусейона. Перпендикулярно тропе шла более широкая дорога, и Потемкин услышал зажигательные мотивы турецкого поп-идола Таркана, смешанные с тихим дребезжанием, – наперерез им ехал клаб-кар, в котором сидел уже знакомый ему Орхан. Он проехал в нескольких метрах, помахав Кириллу рукой. Не раздумывая ни секунды, Потемкин прижал Сару к себе и впился в ее рот в долгом французском поцелуе. Потом он резко оттолкнул ее, догнал Орхана и запрыгнул на заднее сиденье. Сара стояла среди деревьев в полной растерянности – видимо, подобным образом с ней еще никто не обращался. Но Потемкину было наплевать на ее переживания.

– Вот тебе эскорт, сука! – крикнул он, подняв средний палец.

Perpetuum mobile[95]95
  Вечный двигатель (лат.).


[Закрыть]

Кирилл вошел в номер, скинул мокрую простыню и налил себе виски. Он понял, какая мысль с утра бродила в его душе, тлела в нем, не давая покоя. Это была свербящая тоска по Беатриче. Сейчас она выплеснулась наружу и стала особенно острой. Потемкин слегка заглушил ее стаканом крепкой жидкости и взял телефон.

– Добрый день! Будьте любезны, а с Беатриче как можно связаться?

Возникла, как обычно, заминка.

– Беатриче сегодня не работает, у нее выходной. Вам послать кого-то еще?

– Нет, извините.

Ничего неожиданного он не услышал – она его об этом предупреждала. Странным было то, что Беатриче до сих пор с ним не встретилась. «Она ведь обещала, она обещала! – Потемкин шагами мерял гостиную, наворачивая круги вокруг стола. – Она знает, где я нахожусь, должна знать». Его вдруг как ошпарило: «У нее, наверное, какой-то очень важный клиент… Нет, не клиент – любовник! И сейчас она с ним…» Сжигаемый охватившей его ревностью, он представил Беатриче в постели с мужчиной, причем не каким-то абстрактным, а с Лакшми Митталом. «Ну, конечно. Что я могу против Лакшми? – В его глазах стояла та отвратительная сцена на пляже. – Небось, смеются надо мной и пьют шампанское». Вытекающее из этого решение показалось ему абсолютно логичным: «Сейчас найду Миттала и убью его. А заодно всех индусов на этом гребаном острове. Они у меня попляшут танец Шивы!» Кирилл схватился за нож, которым он резал лаймы, и тут же обреченно присел – он вспомнил об убитой Вете. «Стоп! При чем тут Миттал? Может, нет никакого Миттала? Может, я зря на нее наговариваю?» – Он начал в мельчайших подробностях восстанавливать ночной разговор, и страшная догадка пронзила его: «С ней что-то случилось! Может, она залезла туда, куда не должна была залезать, или задавала слишком много вопросов тем, кто не любит, когда им задают вопросы…» Он вспомнил про пропавшего пуэрториканца. «А вдруг ее держат в заложниках? – Кирилл закусил сжатый кулак. – Вдруг ее убили?! Это я во всем виноват! Я втравил ее в свои дурацкие поиски истины. Агент Малдер, твою мать!» Потемкин пришел к выводу, что Беатриче надо срочно спасать, но не имел ни малейшего представления – каким образом. «Для начала надо одеться», – решил он.

Кирилл натянул кремовые брюки, рубашку с короткими рукавами, мокасины. Причесался, побрызгался одеколоном, положил в карман пачку папирос, зажигалку и чековую книжку. Выйдя в коридор, он первым делом ткнулся в номер 3-74, надеясь увидеть Анну. Потемкин несколько раз настойчиво постучал. Никто не открывал. Он предположил, что они с Люси дрыхнут, и начал колотить в дверь ногой. Эта сцена привлекла внимание весьма примечательной парочки, которая чинно шествовала по коридору в направлении ресторанного комплекса: бывший министр здравоохранения, посол России на Украине Михаил Зухрабов сопровождал превышающую его на голову преемницу Татьяну Гобликову. Они были одеты во все белое. Мадам министр не выглядела затравленной и замученной мымрой, какой ее обычно показывали на совещаниях у президента или заседаниях правительства. Рядом с ехидно улыбающимся послом гордо ступала эффектная загорелая дама в модельных очках с синими стеклами.

Если и было у «голубого воришки» Альхена воплощение в современной действительности, то это, несомненно, Зухрабов. Он выпорхнул из-под крыла Джермена Гвишиани, директора Всесоюзного научно-исследовательского института системных исследований. Скромный старший научный сотрудник оказался в пекле чернобыльской ядерной катастрофы, где приглянулся Евгению Адамову, будущему министру по атомной энергии. Ничего выдающегося Зухрабов не делал – просто хорошо исполнял то, что ему поручалось. В девяносто втором году он создал страховую компанию ЗАКС, которая крепко вцепилась в атомную отрасль. Со временем эта фирма превратилась в монстра страхового рынка. Во всяком случае, каждый депутат Госдумы обязан был застраховать свое драгоценное здоровье именно в ней. Из любимчиков Адамова Зухрабов дорос до любимчиков Ельцина, практически войдя в «ближний круг». Поэтому его назначение главой Пенсионного фонда – на самую важную после председателя Центрального банка внеправительственную должность – было вполне естественно. Впоследствии, уже при Путине, именно Зухрабов, назначенный министром труда и социального развития, стал тем терминатором, который провел монетизацию льгот. Пенсионеры и инвалиды повыпендривались, поперекрывали автомобильные трассы, а потом успокоились. Воплощением мирового зла был объявлен Зухрабов, который с тихой улыбкой удалился в Киев. К этому времени его личное состояние составило, по некоторым оценкам, несколько миллиардов долларов.

Гобликова шла к должности другой дорогой. По окончании Плешки эта бледная мышь просиживала свои юбки в качестве младшего научного сотрудника отдела зарплаты НИИ труда Госкомтруда СССР. Потом, благодаря хорошим внешним данным, перескочила в Минфин. Здесь Гобликова проявила свои незаурядные умственные способности, являя собой лучшего бухгалтера у быстро меняющихся министров финансов трещавшей по швам России. К началу нулевых она дослужилась до начальника департамента бюджетной политики. Начальник Минфина Кудрин сделал ее своей правой рукой, которой было доверено продавливать сверстанные на коленке бюджеты через парламент. Оппозиционные депутаты настолько млели от ее внешности, что все всегда проходило на редкость гладко. Наконец Путин нашел для нее более интересное амплуа, чем роль барби-герл в правительственной ложе зала заседаний Госдумы, – Татьяну поставили на место Зухрабова. Примерно год Гобликова осваивалась, а потом в ход пошли хорошо отработанные при ее предшественнике схемы. Два министра – бывший и нынешний – имели много общих интересов, поэтому их совместное времяпрепровождение отличалось вполне прозаической подоплекой. Хотя сейчас, притормозив около Потемкина, впечатление они производили слегка романтическое.

– Наверное, товарищ ключ потерял, – пошутил Зухрабов, кивнув в сторону Кирилла, безуспешно стучащегося в дверь Гетман.

Гобликова хихикнула.

– Да нет, Михаил Юрьевич, просто пытаюсь обокрасть приглянувшиеся апартаменты, – пояснил Потемкин.

– О-о-о! Соотечественник! – воскликнул посол.

– Да еще и с юмором, – добавила Гобликова. – Давайте познакомимся.

– А что, это такая редкость в здешних широтах? – поинтересовался Кирилл.

Гобликова поправила прическу.

– Что именно – юмор или соотечественник?

– Юмор.

– Да нет, не обижайтесь, – улыбнулась мадам. – У нас просто хорошее настроение. – Она протянула Кириллу анемичную ручку: – Татьяна.

– Рыцарь веселого образа Дон Кирилл де Ханович Потемкин Нетаврический. – Кирилл расшаркался и встал на колено, припав к ее пальцам. – Готов служить вашему высочеству.

Настроение у Гобликовой, похоже, улучшилось еще больше.

– В такой аристократической компании мне даже как-то неловко, – смущенно сказал Зухрабов.

– Бросьте, Михаэль, не кокетничайте, – приобняла его Татьяна и обратилась к Кириллу: – Ну если уж вы готовы мне служить, сопроводите к обеденному столу.

– С превеликой радостью. Куда изволите?

– В «Венеции» неплохо готовят.

– Где это?

– Так вы еще и новичок? То-то я вас не замечала… – В глазах Гобликовой блеснуло нечто хищное.

– Прибыл третьего дня. Нахожусь в полном вашем распоряжении.

– Это итальянская забегаловка этажом выше, – пояснил Зухрабов.

– Что ж, давайте посмотрим на местных гондольеро. – Кирилл пропустил пару вперед.

Достигнув атриума, все трое поднялись на четвертый этаж. «Venice» располагался рядом с лифтом, по левую сторону. Шутка Потемкина насчет гондольеро оказалась пророческой: столики в помещении ресторана стояли на островках, между которыми по каналам передвигались самые настоящие гондолы с официантами. В темной воде плавали огромные разноцветные рыбы, которым посетители скармливали объедки. Подсвеченные стены зала создавали иллюзию панорамы Венеции, открывая виды с площади Сан-Марко.

Гобликова с Зухрабовым ловко перескочили через несколько мостиков и заняли стол. Потемкин последовал их примеру. К ним тут же подчалила гондола с халдеем Vincitore. Чертами лица он удивительно напоминал Сильвио Берлускони – как будто заводной итальянский дуче помолодел на пятьдесят лет.

– Тэк-с, что тут у нас. – Посол задумчиво изучал меню. – Будьте любезны, голубчик, карпаччо из морского черта и филе тюрбо.

– Соус какой желаете?

– Бальзамический, на говяжьем бульоне. А на десерт, пожалуйста, тортино из горячего шоколада.

– А мне, – Гобликова даже не открыла меню, – салат с перепелками и утиную грудку в анчоусном соусе. А потом еще сорбет ананасовый принесите.

– Ну, раз пошла такая пьянка, – Кирилл пролистал кожаную книжечку, – то я отведаю плоти агнца. Так что мне седло ягненка на вертеле.

– Да, и насчет пьянки, – заметил Зухрабов. – Бутылку тосканского «Брунелло» девяносто седьмого года принесите, плиз.

Он вопросительно посмотрел на Гобликову. Та согласно кивнула. Кирилл подумал, что в сложившейся конфигурации собутыльников распивать вискарь было бы не совсем этично.

– Коньяк «Курвуазье экстра», – сказал он. – Сразу двести. И минеральной воды с газом, «Сан Пеллегрино», если можно.

– Брависсимо! – откланялся халдей.

Гобликова сняла очки и зевнула. Потемкин достал папиросы:

– Не возражаете?

Зухрабов и Гобликова были не теми людьми, которые вообще умеют возражать.

– Венецией тут, конечно, не пахнет, – сказал Кирилл, прикуривая.

– В каком смысле? – спросил Зухрабов.

– В смысле санитарии.

– А что здесь с санитарией? – удивилась Гобликова.

– Здесь ничего. А в настоящей Венеции ведь канализации как таковой нет. Есть так называемая венецианская канализация. Нечистоты сбрасываются прямо в каналы, а оттуда – в лагуну. Плывешь на гондоле, и вдруг раз – какашка.

– Надо же! – рассмеялась Гобликова. – Никогда не обращала внимания. Онищенко на них нет.

– Что-то разговор какой-то не застольный у нас, – поморщился посол.

– Да ладно, Миша! – Татьяна потрепала его пышную шевелюру. – Это моя епархия, мне интересно.

– Батурина с Ресиным как-то предлагали тамошним дожам запустить туда столичный стройкомплекс для капитальной реконструкции, – отшутился Зухрабов. – А они все жмутся, держатся за свои скорлупки.

– Ресину сейчас, наверное, больше думается о реконструкции «Матросской тишины», – заметил Потемкин.

Зухрабов оживился:

– Вы, Кирилл, вообще, чем занимаетесь?

Подплыла гондола, и Винчиторе начал выставлять заказанное на стол. Он налил вино на пробу в бокал Зухрабова. Посол понюхал и кивнул. Кирилл взял свой коньяк.

– Я, собственно, занимаюсь тем же, чем и вы, – выполняю некоторые деликатные поручения. – Потемкин ткнул пальцем в потолок, имитирующий вечернее венецианское небо. – Предлагаю выпить за знакомство.