Текст книги "Сыны Света: Воспоминания о старцах Афона"

(из письма)

Возлюбленное чадо Пресвятой Богородицы, радуйся о Господе! Монашеская жизнь на одно только направлена – научить монаха распознавать, в каком состоянии сейчас его душа. Когда монах распознает свое состояние, тогда и постигает высоты монашеского жительства.

Помню, как нам растолковывали, почему человек гневается или печалится, если его оскорбляют:

– Конечно, мы принимаем вас в монастыре с любовью, думая о спасении вашей души. Мы хотим, чтобы вы освободились от душевных страстей. Эгоизм, надменность и превозношение – три великана, умерщвляющие душу. Когда вы освободитесь от них, тогда поймете, как мы вас любим. Вы нас будете благодарить, как мы благодарим тех, кто даровал нам свободу тем же самым способом. Когда мы вас обзываем ленивыми или дрянными, не огорчайтесь. Ведь вы не должны быть таковыми. Сперва вам будет тяжело, а после привыкнете, смиритесь, а иначе сами потом пожалеете, что вас вовремя не одернули.

Вот такие прекрасные поучения мы слышали от наших отцов.

Когда миряне приходят погостить в наш монастырь, мы иногда хотим показаться перед ними благочестивыми, хотя на самом деле неотесанные и невежественные. Вот отцы говорят, что мы «двуногие скоты, за которых никто и гривенника не даст, эгоисты, человекоугодники, блудники, сумасброды, отребье общества. Мы вас тут только из милости приняли и кормим, потому что там в миру вы ни на что не годны».

Затем нас спрашивали, согласны ли мы с этими словами, и по ответу распознавали наше внутреннее состояние. Многие наши сверстники из монашествующих, поняв, что сносить обиды – самое удобное из средств, ведущих ко спасению, достигли великой меры. Некоторые так и не выучились грамоте, но зато смогли толковать сложнейшие эпические стихи Григория Богослова. А ученые, закончив работу, сразу же спешили в келью, чтобы упражняться в молитве и чтении. Они проникли в такие глубины смиренномудрия, что даже не думали о себе как о людях, считая подстилку на что-то годной, а себя – не годными ни на что.

Братия удивлялась, как это, благодаря притворным обличениям, монахи быстро достигли такой глубины смиренномудрия, которая вознесла их к небесному созерцанию, преисполненному божественной любви. Сердце смиренных братьев было столь уязвлено страстью божественной любви, что они надевали башмаки на босу ногу и не снимали вне кельи, чтобы никто об этом не знал, кроме только игумена, благословившего так ходить. А некоторые отцы сподобились отпустить бороду до земли, как святой Онуфрий, но прятали ее под рясой, как прятали и все свое внутреннее делание, – и только когда они умерли, их труды стали известны другим братьям.

Другие из братий, зная, какая польза бывает им от окриков старших, сами начинали порицать себя и тем быстрее обретали смирение. Ведь они понимали, что окрики нужны для очищения внутренностей сосуда их души. Они достигли таких высот подвига, что сами били себя по лицу, мысленно приговаривая:

– Неудержимо стремимся к Тебе, Небесный Женише души. Жжет нас любовь: на Тебя взираем – но никогда не насытится взгляд полнотою Твоей любви. Ты Царь и Творец всего сущего, и все сущее не может вместить Тебя. Как же пресыщусь Тобой, Разумеющий все в мире? Ради меня Ты все сотворил, и самое прекрасное – предал Себя на вольную смерть от преизбытка любви, которую Ты питаешь ко мне.

Пишу тебе все это, чтобы ты понимал, что, где в монастыре настоятели кричат на молодых, там монахи и достигают добродетельной высоты. Один преподобный сказал: «Если хочешь стать монахом, готовься к скорбям. Оливки мы собираем, трудимся, но, если не поместить их под пресс, масла мы не получим. Если при этом обрабатывать паром, то масло получается чистейшим, не горьким, и все его ценят. Так и монах, если его не сокрушат в монастыре, как в маслодавильне, скорбями, обличениями, поношениями, искушениями, то он не даст обильных плодов добродетели. А если будет терпеть мужественно и смиренномудро горячий пар притеснений и скорбей, то поднимется к высотам нетварной божественной любви.

Химики, выплавляющие золото из руды, внимательно следят за обжигом и плавлением, чтобы никакая часть руды не вывалилась из печи.

Умственное золото – это Христос. Монах любит Христа, и Христос являет к нему Свою любовь. Химик – ум каждого монаха, который должен следить, чтобы не пропал даже самый малый помысл, помещенный в огонь испытаний. Истинный монах обрел величайшую драгоценность – Христа. Поэтому он может достичь, благодаря смиренномудрию, высот добродетели. Эти добродетели производят новые, и о приумножении добродетелей даже ангельский язык не может поведать: настолько эта тема высока. К небесам приникают те, кто желают соединиться с Владыкой Христом, умным золотом Небесного Царствия.

Сегодня не найдешь людей со столь возвышенным созерцанием, потому что их побеждают материальные пристрастия. Все, о чем пишу, я видел у нас в монастыре, когда был еще совсем молодым и меня учил смирению в скиту мой духовный наставник и старец. К несчастью, современный человек не хочет освободиться от самого себя: от эгоизма, превозношения и гордыни. Поэтому мы все и лишились небесных даров.

(из письма)

Как полезно взирать на жизнь всех вас! Вспоминаю, каким я был, когда жил в монастыре! О, если бы я не слушался тех пришлых подвижников, которые говорили мне, что лучше жить в пустыне, потому что там нет ссор и смут, а только безмолвие и его духовные плоды!

Я, как неудачливый сын своего времени, послушался чужих уговоров. Стал думать, что их слова от Бога и потому я должен их послушать.

Я решил бежать из монастыря. Все у меня было готово к бегству. Но, по Промыслу

Божию, ко мне зашел брат Герасим, наместник игумена. Игумен, вечная ему память, благословил его навещать меня в скорби, приносить мне угощение. Герасим часто мне говорил, что умру я все равно в монашеской общине.

В тот день, когда я собирался бежать, мы долго разговаривали. Но слишком сильна была надо мной власть чужого убеждения. Я очень сочувственно, со слезами на глазах, слушал доводы отца Герасима, но надменность – эта мать непослушания – заставила меня уйти из монастыря.

Я отправился в пустыню, чая духовной радости. Но все вышло наоборот. В пустыне я обнаружил в себе ревность и все, что ее сопровождает. Я отправился к духовному наставнику, отцу Игнатию.

Сначала он вовсе не хотел со мной разговаривать, но после, чтобы не оставлять меня беспомощным в тяжелой скорби, он мне ответил:

– Монашеская жизнь – любомудрие превыше всякого любомудрия и обучение всякой добродетели. Найди брата из нашего круга и поведай ему свою печаль.

Послушавшись совета, я вскоре познакомился с блаженным старцем Онуфрием. Он мне объяснил, откуда произошла моя скорбь:

– С того дня, как я пришел к блаженной памяти отцу Мине, я никогда не ощущал скорби, но помышлял о том, что Пресвятая Богородица забрала меня из мира и привела на эти скалы. Я всегда взирал на эти пути, по которым прежде ходили богоносные отцы, прежде всего – блаженной памяти старец Онуфрий Кипрский, сподобившийся стяжать послушание и отсечь свою волю и помышление. Поэтому я никогда не огорчался. Видишь, я говорю заикаясь. Я страдал от туберкулеза, так что не мог даже пищу глотать. Но святая Анна чудесным образом направила ко мне соотечественника. Он привез с собой сверток сливочного масла, старец Мина выдал мне немного – и я выздоровел.

Итак, слышали, братья? Вы слишком закрылись в себе. Это все из-за того, что вы друг другу завидуете. Вы мните, что это – духовная ревность, вы еще считаете, что подвиг одних превосходит подвиг других. Ваш подвиг свят, но нет в вас божественного смирения, потому что вы не избавились от эгоизма. Вы помрачены эгоизмом и в таком состоянии думаете, что смиренномудры. А вы должны скрывать свою добродетель. Трудясь ради добродетели, – все время впадаете в зависть, ибо нет в вас совершенной любви Христовой. Вы должны поскорее освободить свое сердце от тайных страстей, которые готовы уже возвести в ранг добродетелей.

Возьмите почитайте жития преподобных, отличившихся на Святом Афоне еще в бытность послушниками. А также все жития Афонских подвижников, начиная со святого Григория Синаита. Вы узнаете о преподобном Марке послушнике, который удостоился увидеть всех праведников Святой Горы вплоть до наших дней.

Вы узнаете, что претерпел святой Николай Афинский, какие ему пришлось пережить оскорбления и жестокость. Вы узнаете, каким образом отверзлось сердце святого Максима Кавсокаливита и он узрел вселившегося в него Триединого Бога. Вы научитесь любви, которую имели между собой наши отцы. Эта любовь продолжается доселе, только ее проявление было затемнено григорианским календарем.

Вы узнаете, что монахи, которые закрылись в себе, умирали долго и мучительно, несколько месяцев, без всякой поддержки извне. И мощи их не благоухают, а издают такое зловоние, что все проходящие чуть не падают в обморок.

Пишу это в упрек себе. А вы должны открыть ваше сердце для духовных бесед, и эти беседы возведут вас к истинной любви к Богу, которая есть полнота Евангелия Христова.

Меньший из всех, прошу ваших молитв.

Отцы Каливы Честнаго Предтечи скита Святой Анны

В каливе Честнаго Предтечи Свято-Анненского скита на Афоне жил отец Григорий. Он никогда не оставлял послушание. Его старец, чтобы дать ему достичь совершенного бесстрастия, обличал его в открытую и отталкивал от себя во время воскресной службы со словами: «Пошел прочь». А он, переполняясь радостью, падал на землю на глазах у всех – простых мирян и отцов – и лобызал ноги старца со словами: «О стопы, за которыми я последую по дороге в рай».

Когда старец переселился из этого суетного мира в вечную обитель, отец Григорий, безудержно стремившийся к безмолвию, отправился на подвиг в каливу Успения Малого скита Праведной Анны.

Калива Честнаго Предтечи

Отец Григорий сподобился созерцания истины событий, и на глазах у него всегда выступали слезы радости и ликования. Однажды за два часа до захода солнца один юноша, шедший с великим рвением на молитву, увидел, как отец Григорий гладит кота, – и не просто треплет его за шерстку, а ласкает ладонью. Юноша был введен в соблазн и мысленно осудил старца.

Юноша вернулся в Константинополь и стал искать работу, достойную его хорошего образования, но свободных мест ни в одном учреждении не было. Наконец, отчаявшись найти хорошую работу, он отправился в английское посольство и сказал, что ему нужна работа. Посол ответил: «У меня нет работы, разве что выгуливать и кормить мою собаку. Если будут оставаться излишки еды, сможешь и сам поесть». Так юноша, у которого не было средств даже купить хлеба, устроился на работу к послу – кормить собаку.

Однажды юноша, исследуя свою совесть, вспомнил, как он осудил отца Григория за то, что тот ласково гладил кота. Именно за это, понял он, Бог назначил ему наказание и довел до столь жалкого положения. Он сразу же бросил работу, отправился на пристань и сел на русский корабль, который каждую неделю ходил на Афон.

Сойдя с корабля, юноша незамедлительно отправился в Малый скит Святой Анны, где разыскал отца Григория и исповедовался ему, что осудил его. Отец Григорий ответил: «Я сразу понял, чадо, что ты осудил меня и что враг наших душ за тобой гонится, поэтому я умолил святую Анну привести тебя назад, и так и стало. Поэтому будь бдителен, не осуждай монахов, потому что они скрывают свою добродетель и часто юродствуют, чтобы их не восхваляли».

Все это мне рассказал мой духовный наставник – старец Онуфрий. Он уже собирался уходить, но я его удержал: «Смилуйся, старец, посиди еще немного. Я расскажу тебе, что мне поведал отец Паисий, ученик старца Кирилла. Однажды он отправился в монастырь Затворников (Клистон) и там встретил монаха по имени Климент. Тот ему рассказал о таком чудесном событии. Однажды, после елеосвящения на службе Великого Четверга, в притворе собора несколько монахов завели беседу. Они говорили, что теперь на Афоне уже нет «нагих» монахов. Когда отец Григорий, святой и кроткий человек, услышал этот разговор, то подошел к инокам и сказал им кротко: «Незачем препираться, братья. И в наши дни нагие монахи совершают свой святой подвиг». Те просто закричали от удивления: «Если есть такие, покажи их нам». Отец

Григорий ответил: «Послушайте, честные отцы. Я, меньший из монахов, хожу к ним каждый Великий Четверг и причащаю. Их пятеро, и они уже ждут меня, чтобы я пришел их причастить». С этими словами он собрался и пошел по дороге в пустынную область, в которой никто, кроме него, не бывал, и стал искать этих монахов, но, к несчастью, никого не нашел. Он вернулся в скит и каждый день плакал, тяжко переживая то, что не удостоился их причастить.

В следующий Великий Четверг отец Григорий снова взял Святые Дары и отправился их причащать. К своей великой радости он нашел их, но они со слезами сказали ему: «Разве мы тебя не предупреждали, чтобы ты никому о нас не говорил? Ты разгласил то, что разглашать было не велено, и за это лишил нас Пречистых Таин, которые целый год укрепляют и ободряют нас в брани против невидимых врагов, теснящих и угнетающих нас. Но мы не перестали быть причастны Божеству, и мы знаем, что Пресвятая Владычица Богородица не переставала защищать нас и помогать нам в духовной брани, как Она и обетовала, что будет Утешительницей и Питательницей всех, на Святой Горе подвизающихся».

А после они причастились Святых Таин. Отец Григорий с радостью попросил их благословения, ибо они в последние времена явились подражателями и преемниками преподобных Онуфрия и Петра, и они попрощались».

Когда старец Онуфрий выслушал это, то сказал мне: «Мы обо всем этом знали, но нам было заповедано молчать».

В своем стремлении к безмолвию отец Григорий отправился в Малый скит Святой Анны, оставив в каливе Честнаго Предтечи своего послушника, отца Аверкия, который, хотя происходил из Болгарии, но, как жаждущий олень, прибег к эллинскому духу и говорил по-гречески без ошибок.

Когда отец Григорий уходил, отец Аверкий рыдал и бил себя в грудь со словами: «Старец мой и наставник, не оставляй меня одного». Он проводил его до самого скита. У входа в скит отец Григорий смог утешить своего ученика, сказав ему: «Не печалься, чадо, мы не расстаемся, все равно на праздниках будем видеться в соборе и я смогу тебе дать любой совет». И старец убедил ученика вернуться в каливу.

А теперь я расскажу вам немного об отце духовном наставнике и старце моего старца Азария. Он меня постриг в великую схиму в каливе Святой Троицы, когда на всей Святой Горе знали о моем уходе из каливы Честнаго Предтечи. Тогда я был в полном отчаянии, но святая Анна протянула мне несокрушимую трость – старца Онуфрия, послушника блаженной памяти отца Мины Черногорца.

Однажды мы присели отдохнуть, и мой старец, отец Азария, начал рассказывать:

– Ты должен знать, что наш старец, отец Аверкий, родом из Анхиала, и родной язык у него болгарский. Но и по-гречески он не делает ошибок. Он – племянник митрополита Смирнского Василия. Митрополит Василий такое дерзновение имел пред Всеблагим Богом, что даже турки, когда тяжело болели, шли к митрополиту, дяде нашего старца, и исцелялись.

Старцы каливы Честнаго Предтечи (стоят слева направо: отцы Нектарий, Аверкий и Иоанн)

Особенно благоговейно относился к митрополиту Василию турецкий наместник в Смирне, которого называли гяур Смирны. Он так полюбил христиан, что почти всеми мастерскими в Смирне владели тогда ромеи.

Последователи Лютера и Кальвина, которых в простом народе называют «евангелистами», стали собираться в одном доме на молитвенные собрания, чтобы тайно проповедовать свои ереси. Наконец, они набрались смелости и написали над входом в этот дом «Греческая Евангельская Церковь».

Когда Василий Смирнский увидел эту надпись, то однажды, воскресным днем, он пришел на их собрание и стал объяснять истину Православия и обличать заблуждения Лютера и Кальвина. Но они его не послушались, и через несколько дней митрополит вернулся с лестницей, замазал надпись «Греческая Евангельская Церковь» и написал «Лютеро-кальвинская церковь, а вернее, лжецерковь диавола, а не Христа». Митрополит Василий был столь ревностен в защите православной веры, что многократно ему угрожало мученичество, как прежде, когда много раз страдали мученики за Христа.

Дядя и племянник поддерживали общение и после ухода племянника на Афон. Когда митрополит Василий узнал, что в каливе Честнаго Предтечи стоят деревянные желоба, он закупил жестяные трубы и отправил их для водоснабжения каливы, а также прислал и паникадило, которое и сейчас висит там в церкви[28]28
  Сейчас это паникадило можно увидеть в каливе Святой Троицы, где и жил старец Хрисанф.


[Закрыть].

– Мы, – продолжил старец Азария, – нестяжатели. Мы продаем лимоны и апельсины, собранные в каливе, и на все деньги закупаем зерно на год. В Карею мы ходим редко, как нам говорил блаженной памяти старец Аверкий:

– Монах из Святой Анны не должен выходить за скитскую ограду, чтобы не утратить хода деятельной добродетели: ведь только так монах может взойти к высотам внутреннего делания.

К нему приходило множество людей на исповедь. Многие стали к нему ходить после кончины блаженной памяти отца Саввы из каливы Воскресения Малой Святой Анны, потому что он был послушен во всем, даже на лице выражая готовность сразу откликаться на любую просьбу. Все отцы знали, что его послушание безупречно и что в нем совершенно не осталось собственной воли. По древнему порядку Святой Горы Афон, они ходили к нему, советовались и освобождались от лукавых помыслов, которые внушали им бесы: уклониться от послушания и бесчинствовать хотя бы в душе.

Один из этих учеников, отец Кесарий из храма Рождества Богородицы, и еще некоторые, не помню их имена, всякий раз служили литургию босиком, было ли то летом или зимой. Они подражали первоначальни-ку своего подвижнического предания, отцу Илариону Иверу, который совершал подвиг безмолвия над монастырем Дионисиат, в месте Птохопродром. А после, приняв на себя подвиг отшельничества, он отправился к каливе Воскресения, где скончался его послушник отец Савва Духовник.

Отец Аверкий во всем подражал своему старцу, отцу Григорию, и отцу Мине Черногорскому. Из его уст не исходило ни одного невоздержного слова. Он продавал лимоны и апельсины, чтобы закупить зерно.

Отец Аверкий выходил навстречу любому прохожему и звал его принять угощение. Когда странник стучался в дверь, отец Аверкий открывал и выносил ему деревянный поднос, на котором лежали пять-шесть смокв, а также деревянная чашка с водой, а потом, поклонившись, убегал, чтобы не вступить в разговор и не утратить единения с Богом.

Когда в скиту был всеобщий труд («панкиния»), первым брался за любую работу отец Аверкий. У него всегда был при себе трос, и он не оставлял послушания любви. Отцы говорили ему: «Духовный наш отец, ты уже стар. Служишь литургию каждый день, живешь на хлебе и воде каждый день, что с тобой станет? Пожалей хотя бы свою плоть, чтобы она тебе послужила до гроба». Но он со слезами на глазах строго отвечал: «Отцы мои, пусть я уже стар, но должно блюсти послушание, чтобы не показать себя бесчинником, когда душа будет уходить из тела. Ведь иначе меня предадут на мучения».

Отец Аверкий многих учил и спасал. Среди этого множества верных был и юноша из Смирны. Он узнал о добродетели старца от его дяди, соревнователя в добродетели, владыки Василия Смирнского.

Этот юноша был очень слаб здоровьем. Когда отец Аверкий его увидел, то сказал: «Добрый друг, у тебя так мало сил, тебе не выдержать жизни в скиту». Но юноша ответил: «Я исполняю послушание перед владыкой Василием, хотя у меня и плохо с легкими».

Через несколько лет оказалось, что юноша из Смирны болен туберкулезом. Отец Аверкий не мог распорядиться об особом для него режиме: это было бы нарушением скитского устава. Поэтому юноша попросил благословения на уход в мир. Отец Аверкий сказал: «Никак не могу на это благословить». Юноша спросил: «Мне уже нужно думать о душе?» – «Да, уже пора».

Настал час разлучения души с телом. Всеблагой Бог, ради научения живущих отцов и их преемников, попустил, чтобы душа проходила мытарства суда еще будучи в теле. Душа, отвечая на вопросы незримых истязателей, всегда говорила «нет». Только единожды лицо юноши перекосилось и он сказал «да».

Как только отец Аверкий услышал это, он спросил своего умирающего послушника: «Что это с тобой, чадо мое?» – «Послушай, старче мой. Я был помощником казначея церкви Святой Фотинии в Смирне и однажды, когда мне не хватало на жизнь, присвоил три гроша с дискоса. Поэтому теперь не может моя душа выйти из тела». Тогда старец молвил: «А если я верну эти три гроша, твоя душа освободится?» – «Да», – с уверенностью ответил юноша.

Когда скитские отцы об этом узнали, то внесли деньги, на которые покупали себе еду, потому что у юноши не осталось ни гроша. Отец Аверкий отнес деньги в кружку монастырского собора и только вернулся в каливу, как юноша, завидев его, закричал с сильной радостью и ликованием: «Благодарю тебя, мой старец, благодарю тебя, святой из Смирны, за то, что я послушался тебя и пришел в это святое место, в котором освятилось столько мужей! Вот, они ждут, чтобы сопроводить мою душу». И с этими словами он предал душу Богу. Лицо его стало белым как снег, и все бывшие там отцы нарекли его блаженным.

Через несколько лет отец Аверкий тоже занемог. О его последнем часе рассказал мне отец Константин, когда мы однажды беседовали о монашеском правиле.

«Будь очень внимателен, – говорил он мне, – никогда не опускай правила. Твой духовник, отец Аверкий, умирал. Мы все, священники, пришли и велели ему причаститься. Он нам сказал: «Как мне можно причащаться, отцы, я не читал молитв уже неделю». И он не причастился, чтобы не нарушить устава».

Отец Аверкий так боялся Бога, что, когда служил литургию, не смотрел по сторонам, но только перед собой.