Текст книги "Римская сага. Возвращение в Рим"

Глава 36

Лаций давно не видел на Форуме столько народа. Всё свободное пространство вокруг было забито людьми: базилики, арки, портики, ступени храмов и даже под Рострами стояли зрители, не желавшие пропустить такое интересное событие. Высокие колонны храма Юпитера выглядели в этот день угрожающе угрюмыми, а серые тучи на небе только усиливали это впечатление. В душе он же давно признался себе, что все эти годы ждал именно этого дня. Прошло почти двадцать пять лет, и он не раз представлял, как и что будет говорить. Однако теперь весь пыл и эмоции остыли, и тяжесть обвинения казалась ему сильнее, чем возможность оправдаться. Некогда горячее желание добиться справедливости билось, как птица в клетке, в замкнутом круге судебной логики. Всё происходило как будто не с ним, и Лацию в который раз казалось, что он наблюдает за собой со стороны. Вот его грязная, мятая тога проходит мимо толпы зрителей, затем это пятно поднимается вверх, к столу судьи, где с одной стороны стоят обвинители, а с другой – его сын Корнелий. Отсюда сверху хорошо видна большая часть Форума и статуи великих граждан Рима, которые приносили ему громкие победы и славу. Многие из них, как и он сейчас, не раз попадали в немилость и были осуждены. Справедливо и не справедливо. Сколько их погибло здесь – братья Гракхи, Цицерон, Катон… Все, как и он, мечтали о величии Рима, и ради него отдавали свои жизни. Внезапно впереди возникло чьё-то лицо.

– Ты не мог бы быстрей!.. – послышался недовольный голос судебного исполнителя. Лаций оторвался от своих размышлений и посмотрел на магистрата.

– Я слышал, что теперь суды проводят в храмах или закрытых помещениях, – пробормотал он вместо ответа и подошёл к Корнелию. – Ну что, пора открывать показательный суд? – криво усмехнувшись, спросил он.

– Приказ понтифика! Народ Рима должен быть уверен в справедливости власти. Ты забыл, что ты из рода Сципионов? Ты – патриций. В толпе все только и говорят, что ты избежишь наказания из-за своего положения.

– Понятно… – одними губами прошептал Лаций. – Патриций без состояния и имения. Но я не вижу лиц простолюдинов. Здесь все в дорогих тогах.

– Прекрати! Это сейчас неважно. Ну, что, ты подумал? Ты согласен признаться? Будем просить о выкупе? – Корнелий сильно волновался, но старался не показывать это.

– Не знаю… Выхода нет. Пожалуй, да… – тихо согласился Лаций, опустив голову на грудь.

– Только не спеши, когда будешь говорить! Тебе придётся сделать это самому. В конце, после процедурной части.

Толпа тихо гудела, но он не обращал на это внимания, стараясь сосредоточиться на том, как противостоять стороне обвинения. Однако, чем больше он думал об этом, тем больше и больше погружался в отчаяние. Ему надо было найти хотя бы одну зацепку, один камень, на котором он мог бы выстоять под натиском суровых обвинений, но его не было. И в этой ситуации оставалось полагаться только на судьбу. С противоположной стороны стоял старый, лысеющий адвокат, а за его спиной – молодой Клавдий Пизонис. Он резко выделялся среди остальных своей тёмной, бронзовой кожей, и со стороны казалось, что этот человек случайно надел чужую тогу. Присмотревшись, Лаций заметил за его спиной ещё двух человек. И один из них был ему хорошо знаком. Это был Публий Клавдий, сын давно погибшего Клода Пульхера, у которого он собирался выкупить дом. Второй человек был значительно старше, но он разговаривал с Публием так снисходительно и по-отечески мягко, что Лаций сразу догадался, что это был его «старший покровитель», богатый и влиятельный монетарий Публий.

– Двуликие Публии Янусы… – пренебрежительно пробормотал он, глядя на них исподлобья.

– Да, пришли оба в качестве свидетелей со стороны Пизонисов, – недовольно произнёс Корнелий. – Похоже, они действительно хотят лишить тебя дома, а деньги поделить. Они помогли Клавдию нанять самого дорогого адвоката в Риме!

– Выродки Фурий! – больше Лацию ничего не дали сказать, так как суровый судья объявил начало заседания.

Вступительная часть была довольно скучной и простой. Она была обязательной, и все это знали. Тёмное лицо Клавдия Пизониса было обращено к судье. Он поддакивал и отвечал на вопросы своего адвоката, когда тот обращался к нему. Лаций поймал себя на мысли, что сравнивает его с отцом, Клодом Пульхером. Что-то неуловимо похожее было в их облике… Может, глаза? Он уже не слушал, что говорит представитель стороны обвинения, вспоминая, что было двадцать с лишним лет назад.

Когда адвокат Клавдия Пизониса зачитывал требования истца к ответчику, то не забыл упомянуть о справедливости законов Рима и мудрости суда. Судья хмуро выслушал его до конца и повернулся к сыну Лация. Тот довольно уверенно стал излагать позицию защиты и сослался на то, что его отец принадлежит к высшему сословию, в связи с чем он просит перенести суд в помещение для более беспристрастного рассмотрения. Толпа сразу загудела так, что у всех заложило уши, но человек за столом поднял руку и, как ни странно, волнение быстро стихло. Как будто все эти люди подчинялись ему, или… им сказали подчиняться.

– Зачем же внутрь? Разве там будет легче зачитывать обвинение? – усмехнулся судебный претор, и в его усмешке Лаций почувствовал дыхание смерти. Но страха не было, только глубокая досада на то, что всё должно закончиться так глупо и нелепо. – Я назначен верховной коллегией судьёй, и у нас нет необходимости рассматривать это дело в особом порядке. Не будем затягивать. Приступайте к общему обвинению! – кивнул он адвокату обвинения. Тот подошёл к темнокожему Клавдию и перекинулся с ним несколькими фразами. После этого вся толпа выслушала ужаснейшую историю возможных близких отношений Лация Корнелия и Клавдии Пизонис, которые закончились вероятной беременностью Клавдии. Девушка, возможно, родила ребёнка без согласия Лация, чем вызвала гнев последнего. Поэтому обвиняемый в день родов ворвался к ней в комнату и, скорей всего, убил её своим ножом. Здесь уже слово «возможно» не употреблялось. Аргументы о том, что от двух белокожих римлян не может родиться темнокожий ребёнок, были парированы весьма кратким и «убедительным» ответом, что на всё воля богов.

К столу подошёл молодой Корнелий и стал красочно рассказывать историю жизни своего отца и его заслуги перед Римом. Лаций сам удивлялся, откуда тот столько знает и как красиво излагает историю его жизни. Толпа, замерев, слушала, пока Корнелий не сообщил, что Лаций Сципион готов признаться в убийстве и просит суд в качестве наказания рассмотреть возможность выплаты денежного возмещения пострадавшей стороне. Его слова о прощении потонули в возгласах всеобщего возмущения. Собравшиеся жаждали крови, и Лаций видел, что именно ради этого они сюда и пришли. Все были в тогах… Значит, это были граждане Рима, не плебс с окраин, и их больше волновало зрелище, чем справедливость. Он это понимал и не хотел с этим мириться. Почему они все так хотели его смерти? Ведь он вернулся, чтобы помочь им всем своим опытом…

– Теперь твоя очередь… – еле слышно произнёс Корнелий, подходя к Лацию. Щёки у него горели ярким румянцем, как будто он натёр их льдом, как делали молодые щёголи в Риме во времена юности Лация. Он усмехнулся. – Не забудь о прощении и раскаянии. Скажи, что от выкупа будет больше пользы, чем от твоей смерти. И ещё, веди себя не так… уверенно! Опусти взгляд, не смотри в глаза! – он отошёл в сторону, пропуская его на своё место. Лаций сделал несколько шагов вперёд и остановился. Тяжёлый, внимательный взгляд судьи не сулил ничего хорошего. Этот незнакомый человек вряд ли мог испытывать к нему какую-то симпатию или сочувствие. Чёрные прямые волосы делали выражение его лица ещё более зловещим, и, отведя взгляд в сторону, Лаций повернулся к толпе. Все ждали от него признания. А потом, как он прекрасно знал, можно было и не дождаться приговора. Иногда возбуждённая толпа приводила его в исполнение, не дожидаясь решения судьи. Все эти граждане в тогах тоже были на это способны. «Неужели всё было зря?» – промелькнула в голове отчаянная мысль, и перед глазами всплыли весёлые лица Варгонта и Атиллы, Лукро и Саэт. Они почему-то улыбались и что-то радостно говорили ему. «Может, это знак богов?» – подумал он и вздохнул. Перед ним стояло не меньше сотни людей, замерших в томительном ожидании, и все они олицетворяли то, чем он гордился и к чему стремился столько лет. Закону надо было подчиниться, и Лаций это понимал. Но он не хотел подчиняться несправедливости.

– Граждане Рима! – раздался над Форумом его громкий голос. По толпе пронёсся гул удивления. Никто не ожидал, что обречённый на смерть человек будет говорить так уверенно. – Вы все ждёте, что я расскажу вам, как умерла Клавдия Пизонис в тот ужасный день, когда я видел её в последний раз. И я расскажу вам, как это было. Только правду, а не то, что говорили сейчас эти люди! – он показал на Клавдия Пизониса и его адвоката. Первый нахмурился, а второй радостно улыбнулся, понимая, что Лаций совершает глупость. – Суд очень сложное дело, и все ждут от него справедливости. Но когда обвиняют в убийстве, очень трудно не поддаться желанию соврать. Человек всегда хочет избежать наказания или сделать его меньше, – продолжил он. Толпа одобрительно загудела. – Мне было бы легко сказать, что это я убил несчастную девушку, а потом попросить судью наказать меня большим денежным штрафом. И вы все это знаете. Но это уловка! – почти выкрикнул он, и граждане в первых рядах отшатнулись в страхе – настолько яростным было выражение его лица. – Я не буду лгать! Я расскажу вам правду. В тот вечер, перед тем, как увидеть Клавдию, я тайно пробрался в свой собственный дом. Его на деньги Марка Красса купил красавчик Клод Пульхер, отец Публия Клавдия, которого вы можете видеть сейчас за спиной моего обвинителя. За несколько дней до этого его жена, Фульвия Бамбула, родила ему сына. Но Клод Пульхер хотел убить её вместе с ребёнком, потому что ребёнок был не его. Она родила его от раба-египтянина! – по рядам слушателей прокатилась волна удивления. – При этом все знали, что Клод Пульхер тайно встречался с многими женщинами Рима. Среди них была даже жена Гая Юлия Цезаря, с которой тот вынужден был из-за этого развестись. Под его чары попала и Клавдия Пизонис. Так вот, в тот вечер, когда я увидел Клавдию, она родила ребёнка от Клода Пульхера! И у него была белая кожа, а не такая, как у Клавдия Пизониса, которого вы сейчас перед собой видите! Более того, это была девочка! – после этих слов сотни голосов ахнули, а те, кто находился сзади, стали переспрашивать у передних, что он сказал. – Смотрите, Фульвия Бамбула рожает тёмнокожего мальчика, а Клавдия Пизонис рожает белокожую девочку. Куда же они делись? Однако у любвеобильного Клода Пульхерия была мудрая мать. Она вывела его из комнаты и убедила, что убивать жену, которая владеет огромным состоянием, нельзя. Это я слышал своими ушами, стоя за колонной напротив этой комнаты. Вы все знаете, что Фульвия Бамбула была единственной наследницей огромного состояния Гракхов. Мать Клода Пульхера предложила ему поменять детей, так как его жена была в послеродовой горячке и ещё не видела своего темнокожего ребёнка, рождённого от раба-египтянина.

– Я протестую! – наконец, пришёл в себя адвокат Клавдия Пизониса и выкинул вперёд руку, надеясь на помощь судьи.

– Ну, почему же? – с любопытством сказал тот. – У нас есть время. Пусть говорит.

– Благодарю тебя, – кивнул Лаций и продолжил. – Услышав эти слова, я бросился к дому Пизонисов, чтобы предупредить их, но у меня не было лошади. Когда я добежал, ребёнка уже подменили. Клавдия кричала. Очень громко кричала! Я, как сейчас, помню этот пронзительный голос… Но она кричала не от боли, а от того, что увидела в корзине повитухи. Это был темнокожий ребёнок. Чужой! Но она ведь была в сознании и видела, кого родила. Она знала, что такого не может быть, ведь отцом был Клод Пульхер. И она просила вернуть ей своего ребёнка! Когда я ворвался в комнату, там была только повитуха и, кажется, две служанки. Клавдия схватила меня за грудь и закричала, что это не её мальчик. Я хотел её успокоить, но она выдернула у меня нож и воткнула себе в живот. В этот момент в комнату вбежали её родные и слуги. Они увидели всё это и сразу же обвинили меня. Что я мог сделать? Я убежал через окно. Повитуха исчезла, и через несколько дней её мёртвое тело нашли в Тибре. После этого рождённая Клавдией девочка выросла под именем Клодии Пульхры и стала женой Луция Ливенея Регула. Сейчас они живут в доме Цицерона. А семья Пизонисов стала воспитывать чужого темнокожего ребёнка – сына Клода Пульхерия. Вот он, перед вами, обвиняет сейчас меня в смерти своей матери, которая совсем не была ею!

– Я… я… протестую… – прохрипел Клавдий Пизонис, но его никто не слушал. Все ждали продолжения.

– Говори! – коротко кивнул Лацию судья.

– Жена Клода Пульхера, известная всем вам Фульвия Бамбула, пришла в себя на следующий день и поверила, что родила девочку. Раба-египтянина вывезли на виллу и обезглавили. Белокожая подменённая дочь Фульвии и Клода выросла, была замужем за Октавианом, который вернул её матери девственницей, – все знали эту историю, и в толпе сразу раздались смешки. – Так вот, у меня возникает подозрение, пусть даже бездоказательное, но всё же оно есть – не связывает ли всех этих людей помимо столь ужасного прошлого и кровных уз что-то ещё? Да, судья может заявить, что всё это только мои слова, что у меня нет свидетелей, которые, естественно, умерли за эти двадцать лет, прошедшие с того ужасного дня, но ведь можно спросить ещё отца несчастной Клавдии Пизонис, не так ли? Вы должны знать, что старый патриций Антоний Пизонис всё ещё жив, и, мне кажется, было бы справедливо выслушать его здесь тоже. Ведь внук может привести сюда своего деда, который живёт в его доме, не так ли? – Лаций закончил речь и повернулся к судье. Тот смотрел на него с нескрываемым удивлением.

– Не вижу ничего против того, чтобы пригласить Антония Пизониса сюда завтра, – неожиданно произнёс он, и у всех четырёх человек из защиты Клавдия Пизониса на лице отразилось искреннее разочарование.

– Это сделает формулу суда сложнее, – попытался обратиться адвокат к судье, но тот был непреклонен.

– Сложнее, но разве сложность может стоять на пути справедливости? – с иронией в голосе спросил он. – Я тоже склоняюсь к мысли, что уважаемый Антоний Пизонис подтвердит ваши слова, но суд на то и есть суд, чтобы выслушивать обе стороны и всех свидетелей.

– Да, ты прав, судья. Однако Антоний Пизонис уехал в Грецию несколько месяцев назад, – осторожно вставил адвокат, пока темнокожий Клавдий стоял с остекленевшим взглядом, не в силах прийти в себя после того, что только что услышал от Лация. Было видно, что в его семейном кругу эти события не обсуждались, поэтому он ничего не знал. Для него это было ужасным ударом, который трудно было пережить, и, увидев его взгляд, Лаций почувствовал, что приобрел в лице Клавдия смертного врага.

– Тогда суд не сможет выслушать его слова, – с сожалением добавил судья. – Нам необходимо выслушать свидетелей, которые готовы подтвердить истинность слов обвинителя и его заявление, что Антоний Пизонис уехал в Грецию. Позовите их сюда!

Перед столом судьи вышли два Публия Януса – молодой и пожилой. Когда юный Публий, сын Клода Пульхера, сбивчиво заканчивал свою клятву, Корнелий неожиданно поднял руку и попросил слова.

– Могу ли я задать один вопрос стороне обвинения? – обратился он к судье. Тот кивнул, явно устав от долгих скучных процедур. – Скажите, может ли целое быть правильным, если его часть неправильная?

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился адвокат обвинения. Остальные пожали плечами и переглянулись. Судья зевнул, но ещё терпел.

– Если в кувшин с маслом добавить чашку яблочного уксуса, будет ли это масло?

– Нет.

– А если опрокинуть на белую тогу чернила? Будет ли она всё ещё чистой?

– Я не понимаю вопроса, – искренне возмутился адвокат. – Ты затягиваешь время.

– Говори яснее! – нетерпеливо потребовал судья. Корнелий подошёл к Публию Клавдию и спросил:

– Может ли человек, который врёт в малом, быть честным во всём? Ведь перед законом все равны, и любой гражданин Рима должен отвечать здесь честно, – он стоял и смотрел в глаза испуганному тщедушному Публию, который пока не понимал, что всё это значит. Но Корнелий точно рассчитал удар. – Скажи, Публий Клавдий, сын Клода Пульхера, ты можешь подтвердить, что ответишь на мой вопрос честно? – громко спросил он.

– Да… – стараясь звучать уверенно, ответил тот.

– Скажи, откуда в твоём доме появился стол Цицерона? – в полной тишине задал вопрос Корнелий. Несколько мгновений над Форумом висела полная тишина, потому что никто не мог понять нить его рассуждений. Однако сам Публий уже воспрянул духом, потому что этот вопрос оказался проще, чем он ожидал. Он боялся вопросов о своих долгах, о растратах, о любовных историях с мальчиками и отношениях с покровителем-монетарием, но не такого смешного вопроса.

– Этот стол достался мне от отца, Клода Пульхера! – нагло улыбаясь, ответил он. – Кому, как не тебе, знать, что после его смерти твой отец купил этот дом, и вы жили там до тех пор, пока его не выкупила моя сестра.

– Да, твоя сестра выкупила этот ценный для её мужа дом за его же деньги. Тут я спорить не буду, – с издёвкой произнёс Корнелий, и вся площадь расхохоталась, так как все прекрасно знали, что у Клавдии Пульхры не было столько денег, чтобы купить дом Цицерона. – Однако я хочу оспорить твои слова, что стол этот достался тебе от отца, ибо считаю, что твои слова – ложь! – Корнелий замолчал, а Публий растерянно обернулся, как бы ища помощи у своего старшего покровителя. Однако того нигде не было видно. – Если ты лжесвидетельствуешь в малом, то как ты можешь быть честным свидетелем в большом? – закончил он и повернулся к судье.

– Я готов доказать это прямо сейчас! – сорвался на визг Публий и тоже повернулся к столу. – Я сейчас прикажу принести его, и докажу, что это стол мой! – кричал он.

– Хм-м… Действие ненужное, но лжесвидетельство – вещь преступная. Поэтому я объявляю перерыв до того, как здесь появится этот стол, – недовольно произнёс судья и встал. Все зрители разошлись по Форуму в поисках тени, и на какое-то время над площадью повисла раскалённая тишина.

– Зачем ты это затеял? – шёпотом спросил Лаций.

– Подожди, – вытирая пот, так же тихо ответил Корнелий. – Нужно выбить у них почву из-под ног. Если они врут, люди будут на твоей стороне. И судье будет тяжелей тебя обвинить.

– Но что ты хочешь?

– Вспомни! Ты же сам говорил, что положил туда для матери подарок! – он расплылся в довольной улыбке и потянулся за водой. Лаций удивлённо покачал головой и был вынужден признать, что забыл об этом. Теперь оставалось только ждать, пока рыбка сама приплывёт в сеть, и он, отвалившись спиной на плиты, закрыл глаза.

Глава 37

Сидя в тени, Лаций пил воду и наблюдал за толпящимися в другом конце людьми в тогах, которые негромко обсуждали это заседание. Как же они все были привязаны к этим небольшим событиям в городской жизни! Римлянам нравилось первыми всё узнавать и следующим утром с важным видом знатоков рассказывать другим, менее удачливым, что они видели и слышали, как будто они сами были непосредственными участниками таких судебных заседаний. И ведь их действительно интересовало всё: кто как жил, чем владел, с кем был знаком, кого и зачем обманул…

Наконец, по ступеням базилики, пыхтя от напряжения, поднялись четыре человека. Они поставили перед судьёй круглый стол, и помощник сообщил о продолжении заседания. Когда обе стороны подошли к судье, тот, зевнув, спросил:

– Итак, Публий, сын Клода Пульхера, ты утверждаешь, что этот стол принадлежал твоей семье и достался тебе в наследство от отца?

– Да, – коротко, но уже не так решительно ответил тот. Было видно, что его адвокат нервничает, говоря ему что-то на ухо, но Публий упрямо качал головой и не соглашался с его словами. Старому юристу не зря платили деньги, и он чувствовал, что упорство сына Лация имело под собой какое-то основание. Судья тем временем устало продолжал:

– Корнелий Сергий Ората, ты утверждаешь, что твой подзащитный отправил этот стол из Антиохии в Рим на корабле с купцом… э-э… неважно, с кем… и этот стол раньше предназначался Цицерону?

– Да, – тоже коротко ответил тот.

– Можешь ли ты это доказать? – претор откинулся на спинку кресла и с интересом посмотрел на него.

– Конечно! – с улыбкой ответил Корнелий, с радостью заметив, как лицо его оппонента стало темнее тучи. Один юный повеса Публий ничего не понимал, напряжённо глядя на стол. Всё понял его адвокат, который сделал шаг назад и стал что-то шептать на ухо темнокожему Клавдию. Теперь от слов Публия зависело всё дело обвинения, с которым тот выступал. Сын Лация тем временем продолжил: – Однако меня могут обвинить в нечестности, подмене, обмане, хитрости или ловкости рук. Поэтому могу ли я попросить тебя, Павел Отел, как самого честного и беспристрастного судью в Риме и как человека, которому доверяют не только истцы и ответчики, но и все присутствующие здесь граждане, подойти и помочь мне доказать это? Это исключительно в целях правосудия и справедливости! – после таких слов судья не мог отказать ему, хотя по его лицу было видно, что он очень не хотел вставать со своего места.

– Что ты хочешь от меня? – недовольно буркнул он и нахмурился, положив руку на круглую крышку. Приятная отполированная поверхность приятно ласкала ладонь, но ему было жарко и далеко не так весело, как Корнелию.

– Возьми, пожалуйста, крышку двумя руками и поверни в мою сторону, – попросил сын Лация и дальше стал подробно объяснять, что надо делать, пока в ножке стола не показалось небольшое отверстие. – Достань оттуда доказательство, – торжественно и радостно заключил он. – Это пряжка, и она должна быть завёрнута в кусок кожи, – все зрители, как по команде, подались вперёд и затихли. Публий Клавдий закусил губу, а Корнелий улыбнулся Лацию и снова обратился к судье, который уже встал, что-то держа в руках. – Прошу тебя, прочитай, что написано на коже, – приложив руку к груди, попросил он. Тот, всё ещё хмурясь, развернул кожу и увидел перед глазами золотую пряжку легата.

– О-о-о! – донеслось многоголосое восхищение замерших зрителей. Такого они не видели уже давно.

– Это пряжка легата, – медленно произнёс судья. – А тут написано, – он растянул кожу и поднёс к глазам, – что… эта пряжка принадлежит мне, Лацию Корнелию Сципиону Фиделию, легату пятого легиона Марка Лициния Красса. Он оставил её здесь в память о том человеке, который хранил её вместе со столом все эти двадцать лет. Написано в год правления проконсула Марка Мессалы Корвина в провинции Сирия, – судья поднял глаза и посмотрел на побледневшего Публия уже совсем другим взглядом. – Это пряжка легата и стол принадлежал Лацию Корнелию Сципиону! – громко провозгласил он, подняв над головой кусок кожи и пряжку. Вернувшись на своё место, Павел Отел положил их перед собой и повернул голову к несчастному Публию. – Итак… в связи с тем, что ответчик смог доказать неправомочность заявления истца в частном случае со столом, суд может сделать вывод, что данный гражданин не может выступать в качестве свидетеля Клавдия Пизониса по его обвинению Лация Корнелия в убийстве Клавдии Пизонис, – услышав эти слова, Лаций усмехнулся, но сдержался. Было видно, что судья не хочет прямо называть молодого Публия Клавдия лжецом. – В связи с этим, я выношу решение об изъятии этого стола, пряжки и куска кожи в качестве временного доказательства частного несоответствия сказанного и действительного, и… – он замялся, забыв, что должен ещё принять решение по основному делу.

– Отдай пряжку Лацию! – крикнул кто-то громко в задних рядах. – Она от его пояса! – Лаций присмотрелся, но не смог рассмотреть кричавшего, хотя готов был поклясться, что уже где-то слышал этот голос. Он так был похож на голос одного человека… Но его отвлёк шум других голосов.

– Да, да! – послышалось со всех сторон. – Пряжка и ремень – это самое главное для легионера! – внизу кричали всё громче, и, поддавшись общему инстинкту, люди стали требовать то, о чём даже и не думали всего несколько мгновений назад.

Судья поморщился и, видимо, взвесив в уме ценность пряжки и стола, решил, что в этом нет ничего предосудительного.

– Думаю, для подтверждения слов Лация Корнелия Сципиона будет достаточно и куска кожи с надписью, – снисходительно и, как бы оправдываясь, добавил он и под радостный гул толпы приказал одному из приставов вернуть её владельцу. Так старая добрая вещь снова оказалась в руках Лация. – Но суд должен принять решение по основному иску, – нахмурившись, громко добавил судья и быстро окинул взглядом Лация и темнокожего Клавдия, который на какое-то время оказался не у дел. – В силу вышеуказанных обстоятельств, я принимаю решение о переносе принятия решения на завтра! – заключил он, чем вызвал недоумение не только у толпы зрителей, но и у обеих сторон. Никто не понимал, почему он не захотел вынести приговор сегодня, но продолжение судебного представления было лучше, чем его окончание, поэтому люди не выражали недовольство.

– Подожди, Корнелий! – вдруг послышался голос судьи. – У меня есть вопрос к твоему клиенту.

– Да, конечно, – обескуражено пролепетал молодой человек и посмотрел на отца. Лаций только пожал плечами.

– Скажи, Лаций Корнелий, перед тем, как приехать в Рим за год до консульства Марка Красса, где ты был?

– Я был на Сицилии. Там мы собирали ветеранов и тех, кто готов был служить в новых легионах Красса, – спокойно ответил Лаций.

– Знал ли ты наместника Фабия Кантона Сикстилия? – последовал следующий вопрос.

– Э-э… Да, мы встречались с ним. Конечно, знал. Он давал разрешение на сбор новобранцев и снаряжение кораблей для их отправки в Рим.

– Знал ли ты некоего Оги Торчая, который в это же время был на Сицилии?

– Да, знал, – не успев сообразить, ответил Лаций. – Это был брат Сцинны Торчая, помощника Марка Красса.

– Знал ли ты, что Оги Торчай украл у наместника Фабия Кантона его законную жену Виргинию Метеллу?

– Э-э… – Лаций чувствовал, что препираться было бесполезно, и этот странный черноволосый претор что-то знал о его прошлом. – Да, я слышал об этом. Но после возвращения в Рим я его больше не видел. Говорили, что он уехал в другой город.

– Его казнили в Мамеретинской тюрьме вместе с изменницей Виргинией Метеллой. Так что, возмездие их настигло. Но ты плыл с ними на одном корабле, не так ли?

– Кажется, нет. Точно нет. Виргинии там не было, – с облегчением сказал Лаций.

– Но ты знал, что они совершили тяжкое преступление?

– Мне трудно это вспомнить. Это было более двадцати лет назад, – хмуро ответил он. Вся площадь перед Рострами в это время стояла, затаив дыхание, и слушала их диалог.

– Тебе трудно вспомнить долгое путешествие, однако ты хорошо помнишь, что делал в день убийства, – многозначительно заметил претор. – Капитан корабля по имени Агриппа засвидетельствовал на суде, что ты знал об их бегстве и помог им скрыться от наместника, – он замолчал, но Лаций ничего не мог ответить, лихорадочно соображая, зачем тот задаёт все эти вопросы и чем ему это грозит. – Кстати, ты также был близким другом ужаснейшего разбойника Корхеоса, который убил много людей на Сицилии. Ты встречался с ним там?

– Да, встречался. Но он хотел убить меня, – совсем растерялся Лаций, не зная, что говорить. Стоявший рядом Корнелий только моргал глазами, переводя взгляд с судьи на отца и обратно. Для него эти вопросы вообще были за гранью понимания. Ведь эту часть жизни Лация он вообще не знал.

– Ладно, на сегодня заседание закончено. Жаль, что нельзя привезти из Греции старого Антония Пизониса. В Риме сын всегда должен доверять отцу, – неожиданно закончил судебный претор и встал. Все были свободны. Лация отвели обратно в тюрьму, а Корнелий поспешил узнать, что всё это могло значить у других адвокатов и судей, которых на Форуме было предостаточно. Однако они тоже терялись в догадках, так как на обычное заседание суда это совсем не было похоже. Все соглашались, что суд должен был показать строгость закона и, вроде бы, судья ничего не нарушил, но всё это было странно…

Вскоре граждане позабыли эти слова судьи и стали расходиться, обсуждая, как ловко Клод Пульхер с матерью провели семью Пизонисов и ещё добрую часть Рима, утаив от всех такую интересную подробность подмены детей. К удивлению Лация, его сын так и не пришёл к нему в тюрьму, чтобы обсудить, что делать на следующий день. Он не знал, что когда Корнелий собирался последовать за стражниками, к нему подошёл раб и передал восковую табличку. Дождавшись, когда молодой человек всё прочитал, он взял её и затёр воск пальцем. Затем поблагодарил его и незаметно растворился в толпе. Почесав затылок, сын Лация направился в другую сторону, решив не навещать отца вечером.