Текст книги "Римская сага. Возвращение в Рим"

Глава 40

В Сенате он поймал себя на мысли, что не испытывает прежнего чувства восторга и душевного подъёма и даже новая тога из белоснежной ткани казалась почему-то в этот день неудобной и колючей. Все те же лица смотрели на него так же спокойно, как и раньше. Как ни странно, на них не было заметно ни любопытства, ни интереса, ни радости.

– Лаций Корнелий, Сенат и народ Рима ждут твоего выступления! – объявил консул. – Здесь было немало великих людей. Но ещё никто из них не был так далеко, как ты. И мы должны знать, что ждать оттуда. Нам не нужен второй Ганнибал, поэтому мы внимательно выслушаем все твои предложения.

– Ты прав, – покачал головой Лаций, невольно вспомнив всех, кто шёл на этом пути рядом с ним. – Я воин, и меня интересовало оружие. Почти всегда. Войны варваров примитивны, и они всегда стараются победить врага силой или неожиданностью. Парфяне сильны в своих горах и пустынях, потому что они знают колодцы и у них хорошие лошади. Но даже в Азии они не могут сражаться с нашими легионами. Хунну сильны только в степи и только на конях. Они с рождения не слазят с них и победить их на лошадях невозможно. Но на земле один легионер стоит десяти хунну. Эти варвары очень злые и вспыльчивые. Они рождаются для войны и живут войной. Поэтому однажды они могут появиться в Азии, и к их приходу надо готовиться. Дальше всех находится Синарум. И эти люди сильно отличаются от всех. Они даже отгородились от хунну длинной стеной в тысячи миль, – по залу пронёсся лёгкий шум. Сенаторы были удивлены. Раньше он об этом не говорил. – Их страна состоит из нескольких провинций. И каждая провинция может собрать армию в сто тысяч человек. И таких провинций не меньше десяти… Я думаю, что даже сейчас Рим не сможет собрать столько людей, если придётся воевать с их армией. Но это вряд ли произойдёт. Эта страна так далеко не воюет. Она защищает себя и у них даже нет рабов-варваров…

– Лаций Корнелий, – прервал его один старый сенатор, – ты всё это уже рассказывал нам в прошлый раз. Пусть и не так подробно, но всё же… Но ведь ты не это хотел изложить в своей речи, которую готовил несколько месяцев в том году, не правда ли?

– Я хотел рассказать о царях и императорах. После возвращения мне показалось, что это тоже может быть полезно Сенату и народу Рима…

– Ну, так расскажи, что такого мы не знаем об этих продажных царьках, которые воруют друг у друга жён и детей, а потом просят помощи у Рима? – с усмешкой спросил старый сенатор.

– Они все одинаковые. И это важно. Нынешний сатрап Парфии правит один. Он убил сорок своих братьев и их детей, чтобы остаться на троне. Хунну тоже имеют своего царя. Его зовут шаньюй. Его выбирают главы родов, но потом он тоже начинает убивать тех, кто ему помогал, чтобы править самому. В Синаруме людей очень много. Они все низкие и узкоглазые, не такие, как мы. Но их во много раз больше. Власть там принадлежит одному императору. Он – сын неба и может лишить жизни любого человека, хотя… эти люди бывают умнее его. В Индии тоже правят раджи и махараджи. И все должны им подчиняться. Я заметил, что только Римская Республика отличается от них всех. Сила Рима в том, что здесь правят народ и Сенат. Один человек не может стать царём или императором. Если он становится, как Сулла или Тарквиний Гордый, римляне страдают и тогда погибают те, кто невиновен. Рим становится слабым, – Лаций обвёл взглядом шестьсот человек, и все, как один, молча смотрели на него. – Сначала я думал, что всех варваров можно победить при помощи оружия. Но потом я узнал, как Гай Юлий Цезарь победил племена испанцев. Он забрал в Рим детей всех вождей и их помощников. Вернувшись в Испанию взрослыми, они не захотели жить по-старому и сами изменили свои племена. Они стали римлянами по духу. И они тоже стали выбирать своих трибунов и цензоров в своих городах. Тогда я понял, что сила Рима в том, что у него нет царя, который может ошибаться. И если однажды он появится, все остальные провинции и варвары увидят это и тоже станут такими.

– Это народ Рима усвоил очень хорошо. Ещё со времён царей. Что ты предлагаешь сделать, чтобы помочь Риму? – уточнил ведущий заседание консул.

– Я считаю, что Риму не надо самому воевать и держать большие легионы в провинциях. Рано или поздно их становится так много, что они приходят сюда и требуют денег, власти и развлечений. А вот если дать всем провинциям римские права… – он замялся, подбирая слова, но потом решил говорить прямо, – я считаю, что их местным вождям, купцам и тем, у кого есть власть, надо предоставить римское гражданство. Пусть они заплатят за него! Тем ценнее оно будет для них. Тогда они получат такие преимущества, которые не захотят терять и будут сами защищать свои земли. А Риму не надо будет тратить на это такие силы… – он ещё долго рассказывал, как надо предоставлять гражданство и право на гражданство тем, кто хочет его получить, кто должен за этим следить, и сколько это должно стоить. Но когда он сказал, что местные чиновники в провинции должны получить право набирать свои легионы, на скамьях поднялся такой шум, что ему пришлось замолчать. Со скамей доносились отдельные выкрики, и он слышал имена братьев Гракхов. Лаций хотел объяснить свои слова, но ему не дали.

– Сенат благодарит тебя за твою речь! – громко произнёс консул, стараясь перекричать сенаторов. – У нас нет времени для обсуждения, но если ты будешь нужен Сенату, тебя вызовут, – прокричал он ему почти в самое ухо и проводил до выхода. Оказавшись на ярком солнце, Лаций прищурился. Приятное тепло коснулось лица и медленно стало согревать тело. Он и не заметил, что в храме было прохладно. Пальцы на руках и ногах остыли. Непонятное поведение консула и сенаторов удивило его, но в глубине души он был готов к тому, что его предложения отвергнут и не станут даже обсуждать. Поэтому теперь, когда так и вышло, Лаций не чувствовал разочарования и решил больше не поддаваться на уговоры Варрона и Поллиона в библиотеке. Он решил вернуться домой и заняться приятными заботами обустройства портиков, бассейна и внутренних комнат. До выплаты долга за дом оставалось две недели, и за это время ему надо было успеть посетить кредиторов, чтобы собрать деньги и составить договоры.

Проведя остаток дня с Фаридом на пристани, вечером он устроился поудобней на старом матрасе, мельком вспомнив, как ужасно было спать в Парфии, когда их постоянно кусали вши и какие-то другие мелкие мошки. Сон уже почти полностью охватил его, когда в коридоре послышались осторожные шаги и у входа раздался тихий голос Фарида:

– Лаций, ты спишь?

– Что случилось? Ты почему в темноте?

– Светильник внизу оставил. Пойдём! Там к тебе пришёл человек. Один, без слуг.

– Да что случилось? Ты можешь сказать? – чувствуя, что начинает нервничать, спросил Лаций. – Кто там? Ты спросил?

– Это судья. Его зовут Павел Отел, – услышав эти слова, Лаций на мгновение замер, но затем быстро пришёл в себя и больше не задавал никаких вопросов. К тому моменту, когда он оказался в триклинии, в его голове успели промелькнуть тысячи самых плохих предположений, и он старался успокоить волнение, которое вызвала у него эта новость.

– Приветствую тебя, – громким шёпотом сказал он, опускаясь на тонкий матрас рядом с небольшим масляным светильником. Напротив сидел Павел Отел, и половина его лица была скрыта в тени, а на второй дрожали блеклые отблески слабого огня. – Сегодня был трудный день. Мне казалось, что всё уже закончилось.

– Не надо так громко, – без приветствия попросил его тот, прикладывая руку к груди. По тону было ясно, что он не хочет, чтобы их слышали посторонние.

– Что случилось? – тихо спросил Лаций и придвинулся поближе, чтобы видеть и слышать его как можно лучше.

– Пока ничего не случилось. Но завтра случится, – спокойно ответил Павел. – У тебя есть день или два. Завтра в магистратуру поступит иск. Ты должен будешь выплатить весь долг за дом на неделю раньше, а если не сделаешь этого, то потеряешь его.

– Что? – вырвалось у него. – Но у меня же есть договор. Там написано…

– Подожди, – перебил его Павел Отел. – В законе двенадцати таблиц есть один момент… – он быстро объяснил ему, в чём заключалась проблема именно его договора с молодым повесой Публием Клавдием. Лаций задумался.

– Я ничего не понимаю, – он потёл лоб и шрам на лице. – Откуда ты это знаешь? Зачем ты вообще мне помогаешь? Тебе же угрожает ссылка за это… ты сам знаешь это.

– Ты прав, – согласился Павел и рассказал, что днём к нему пришёл Публий Клавдий и попросил ответить на несколько вопросов. Он хотел обсудить договор продажи дома. Молодого щёголя интересовало, как можно изменить условия отсрочки платежа. Он заметно нервничал, постоянно задавал вопросы, которые выдавали его волнение, и в конце концов стало ясно, что ему надо обойти закон и нарушить договор. Разочарованный таким поворотом дела, Павел откровенно спросил, что ему надо, но ответа не получил. Чуть позже, когда Публий ушёл, Павлу без труда удалось узнать, какой договор его интересовал – договор с Лацием. Всё сразу стало ясно.

– И что теперь? Мне надо будет найти десять миллионов сестерциев? – спросил Лаций, хотя ответ уже был известен.

– Боюсь, что да. Самое опасное – это срок оплаты. Судья может назначить тебе неделю. И тогда всё, ты ничего не успеешь найти, – сказал Павел Отел. – Так что, поторопись. Пока об этом не узнали все плебеи в Суббуре, собери деньги и отдай их этому пройдохе.

– Да, выхода нет. Придётся поторопиться, – задумчиво пробормотал Лаций, уже думая о том, кто мог бы дать взаймы оставшуюся часть суммы, если вдруг кого-то из кредиторов не окажется в Риме. Его деятельный ум был настроен на решение проблемы, и он собирался приступить к поиску денег уже на рассвете следующего дня.

– Я понимаю тебя, – сочувствующим тоном добавил Павел Отел. – За Публием стоят слишком серьёзные люди. Раз он решился на такое, значит, уверен в своей защите и победе. Боюсь, что тебе придётся искать эти деньги не в Риме. Здесь слухи быстро расходятся. Лучше сразу поехать в другие города, где есть какие-нибудь знакомые.

– Какие знакомые? Ты шутишь? У меня никого не осталось. Даже сестра исчезла куда-то, продав виллу. Говорят, она в Египте. Да и на дорогу я потрачу очень много времени. Да, Фурии постарались испортить мне жизнь! Искать надо будет только здесь!

– Не спеши только метаться между патрициями, – посоветовал судья. – Выбери несколько человек и обойди их. Всех тревожить не надо. Я был сегодня в доме у бывшей весталки Лицинии. Там долгое время жила Валерия и её дочь, если ты помнишь, мой отец рассказывал тебе о ней. Я любил её. Весталка дала ей приют. Но сейчас там живёт один либертус Табер.

– О, благодарю тебя! – искренне поблагодарил его Лаций. – Скажи, твой отец нашёл её? Он говорил мне на корабле, что мечтает найти её. Похоже, он любил эту греческую рабыню. А что произошло с её дочерью? Они выжили? Ты нашёл её?

– Нет… я не хочу об этом вспоминать. Отец испортил мне всю жизнь. Жестоко. Он наказал Валерию и её дочь, но легче мне от этого не стало. Не хочу вспоминать прошлое, – Павел встал и попросил дать ему рабов, чтобы проводить до дома. Лаций позвал Фарида, и тот разбудил двух человек. Все ушли, и в доме снова воцарилась тишина. Но заснуть он так и не смог. Фортуна не давала ему покоя и заставляла в родном городе волноваться больше, чем в плену у варваров. Он вспоминал прошлое, потом мысленно перескакивал на настоящее, снова и снова повторяя имена тех, кто мог бы дать ему денег, и так постепенно наступило утро.

Он как бы невзначай навестил двух состоятельных патрициев и вынужден был соблюдать все рамки приличия, долго слушая их бесконечно скучные истории, чтобы потом задать всего лишь один вопрос, на который оба ответили одинаково:

– Ах, дорогой Лаций, я был бы рад тебе помочь, но… сейчас это сделать трудно. Лето, торговли нет, все берегут запасы и деньги. Неизвестно, какой будет урожай… Ближе к осени, может быть? Только не сейчас. Кстати, ты придёшь к нам на праздник Юпитера? Женщины хотят послушать твои рассказы об ужасных варварах…

Во второй половине дня он смог добраться до дома купца, который точно обещал дать ему деньги, но управляющий принёс извинения, сказав, что господин уехал на неделю в Капую. Когда Лаций услышал эти слова, у него впервые закралось смутное подозрение. А когда и второй землевладелец оказался в отъезде в Брундизии, он стал мрачнее тучи и поспешил к третьему торговцу мрамором, стараясь идти как можно быстрее, чтобы успеть до вечера. Но и этого «уважаемого всеми человека» тоже не было дома. Он неожиданно был вынужден отъехать по делам на виноградники. Тогда Лаций поспешил к другим, менее надёжным кредиторам. Их тоже не удалось застать дома. Когда не осталось никого, он взял у Фарида глиняную табличку и прочитал семь имён.

– Но ведь они же все реальные люди. Они есть! И дома у них есть, и слуги! Что случилось? – скривившись от раздражения и отчаяния, воскликнул он.

– Кажется, они все уехали, – тихим голосом ответил Фарид.

На следующее утро ничего не изменилось: никто из этих людей так и не вернулся. Их слуги были предельно вежливы, но дело это не меняло. Лаций вернулся домой и прямо в тоге сел на мокрый бордюр фонтана. Отчаяние сменилось безразличием. Он понимал, что его обманули. Причём очень ловко. За оставшиеся три дня найти такую сумму денег было невозможно, но откуда они все так быстро узнали о желании Публия потребовать с него деньги на неделю раньше? Хотя, какое это уже имело значение? В голове крутился неприятный вопрос: «Неужели всё?» Просидев на портике до заката, Лаций хотел уже пойти спать, но к нему нежданно нагрянул гость. Причём такой, которого он не ожидал.

Глава 41

– Нет, нет, никого не будет волновать твой договор с беспутным Публием, – небрежно развалившись на новом матрасе, махнул рукой Квинт Ората. – Люди испугались не этого. Это такие мелочи… Ты не торговец и не монетарий, тебе этого не понять. Если у тебя есть должность, неважно, какие у тебя долги или неприятности, ты всё равно сможешь выкрутиться и откупиться. Но у тебя нет должности. И не будет. Ты сам себе всё испортил. Не надо был умничать в Сенате. Кто тебя просил выступать с такими мыслями по поводу провинций?

– Варрон и Полиан, – спокойно ответил Лаций. Он уже понял, что муж Эмилии приехал ночью не просто так, и внимательно слушал его.

– Ну, так вот, пусть и дадут десять миллионов за дом, раз такие умные! После твоего выступления никто тебя в магистраты даже близко не подпустит! Это же всё равно, что второго Друза или братьев Гракхов допустить к власти. Нет, такого не будет. От тебя избавятся, отправят куда-нибудь подальше служить на благо народа и Сената Рима. Так что, будь готов. Но тут есть одна проблема. Если ты не заплатишь за дом, то вообще не будешь никому нужен, и о тебе забудут даже твои слуги.

– Я это понимаю, – осторожно ответил Лаций, чувствуя, что сейчас Квинт должен перейти к самому главному – цели своего визита.

– Но я могу тебе помочь… – выжидающе посмотрев на него и не дождавшись ответа, тот продолжил: – Я мог бы выплатить твой долг, если бы ты согласился на одно условие.

– Какое? – не сдержался Лаций. Ората хмыкнул и внимательно посмотрел на него.

– Ты уедешь отсюда в любой город, какой захочешь, – наконец сказал он.

– Это из-за Эмилии? – догадался Лаций.

– И из-за неё тоже. Ты доставляешь мне слишком много сложностей. Я не могу сказать, неприятностей… Но сложности есть. Я решил съездить в Грецию. И впервые со мной поедут жена и сын. У тебя ещё есть три дня на раздумье. Кстати, через три дня как раз будет суд. Сегодня Публий подал своё заявление против тебя. Так что, смотри, как всё совпадает.

– Но я могу ещё подумать хотя бы два дня? – осторожно спросил Лаций, чувствуя, что его припёрли к стенке, и ему всё равно придётся согласиться с этим предложением. Если он откажется, то, в лучшем случае, будет жить под мостом в конце Суббура. В худшем – его продадут в рабство за невыплату пяти миллионов Марку Мессале. Однако он хотел подумать хотя бы день. Вдруг боги пошлют ему нежданное наследство или что-нибудь ещё?

Эта мысль вызвала у него на лице слабую улыбку, и Квинт, расценив её как согласие, предложил:

– Если ты сейчас, в общем, не против… и понимаешь меня, то давай скрепим нашу договорённость чашей хорошего вина. Надеюсь, у тебя есть белое?

– Да, кажется, Фарид запасся несколько дней назад. Сейчас прикажу принести, – Лаций позвал управляющего и приказал принести еду и вино с водой. Когда слуги подали им чаши, он заметил: – Ты помогаешь мне уже в который раз. И я понимаю твои волнения. Моё возвращение для тебя как кость в горле. Особенно, наверное, после суда с Клавдием Пизонисом…

– Да, – коротко подтвердил Квинт Ората.

– С другой стороны этот проклятый Публий Янус не оставил мне никакого выхода и загнал в ловушку со своим договором на дом.

– Да, – снова кивнул головой Квинт и сделал большой глоток.

– Я вынужден признаться, что у меня нет выхода… Однако ты, как опытный человек, должен понять меня. Я прошу дать мне два дня до твоего отъезда. Хорошо? – Лаций с трудом произнёс эту просьбу и поднял взгляд на собеседника. Муж Эмилии радостно допил вино и протянул чашу слуге, сделав знак, чтобы тот налил снова.

– Да! – в очередной раз подтвердил он и сказал: – Ты знаешь, тут столько всего произошло за эти годы. Я думаю, тебе будет трудно жить в другом месте. Но если ты узнаешь о своих близких и друзьях, может тебе будет немного легче. Хочешь, я расскажу тебе о них?

– Даже не знаю, как тебя благодарить, – хрипло ответил Лаций. – Это не будет стоить мне ещё одного миллиона в качестве процентов? – попытался пошутить он и сделал правильно. Квинт Ората, как настоящий торговец, оценил шутку и расхохотался.

– Нет, не волнуйся. Всё включено в счёт твоего дома. Вернее, в счёт твоего отъезда, – посмеиваясь, заключил он. – Итак… даже не знаю с чего начать… Ну, давай, вот с этого. Вилла Корнелии, твоей сестры. Хм-м… тут не так всё просто. После того, как её муж потерял товар и не смог вернуть долг, Клод Пульхерий купил этот дом за бесценок. Ты удивишься, но деньги тогда дал ему Марк Красс.

– Да, я знаю… – Лаций опустил голову.

– Кстати, в твоём доме, как я вижу, порядок, но это всё заслуга денег старого монетария Публия Клодия Туррина. Он так любил этого юного нарцисса Публия Клавдия, что привёл здесь всё в первоначальный порядок. Короче, дальше… Итак, когда люди Клода Пульхера избили мужа твоей сестры, она переехала на виллу. Но и там им не везло. Несколько неурожайных годов заставили их продать имение и уехать в Азию. Я слышал, что они уехали в какой-то полис возле Коммагены или где-то рядом. А потом – в Египет. Кто-то помог ей. Это точно. Но я так и не узнал, кто. А вот купил её имение второй сын Красса, Марк Лициний Красс Лив, который не участвовал в походе против Парфии. И, насколько я знаю, перерыл там всю землю и даже полдома. Как будто что-то искал. Я объясню потом, почему так думаю. Однако сын Красса тоже владел имением недолго. Похоже, обыскав его, он потерял к этой земле всякий интерес. Многое мог бы рассказать либертус весталки Лицинии. Она недавно умерла, а он никого к себе не пускает. Но у неё в доме хранились многие письма Красса и других важных граждан Рима. Так вот, от неё я слышал, что твои приёмные родители, похоже, тоже умерли не своей смертью. Их отравили. Так как в доме в это время никого не было, то никто не знал, как точно всё произошло. Их просто нашли мёртвыми и решили, что они умерли от болезни.

– Да, так нам сказали наши приёмные родители… – Лаций, не отрываясь, смотрел на Квинта, продолжая держать в руках полную чашу с вином. Но пить не хотелось. Он слушал.

– Весталка Лициния говорила, что незадолго перед смертью к ней часто наведывалась мать Клода Пульхера. Метелла Балеарика была уже старой. Она возненавидела семью Крассов и не раз говорила весталке, почему. Она считала, что её сына Клода убил Марк Красс.

– Нет, я слышал, что это был Тит Анний Мелон, – поправил его Лаций.

– Э-э, не-ет! Тит Анний убил его мечом. А, вот, кто дал денег – этого ты не знаешь. Деньги дал всё тот же Марк Красс. Как раз накануне своего похода в Азию. Мать Клода Пульхера говорила, что, якобы, её сын узнал какую-то тайну про несметные богатства этрусков. Ты, наверное, знаешь эту легенду про золото их жрецов.

– Да, слышал столько раз, но всё это чушь…

– Возможно. Но я узнал, что Красс несколько раз предлагал твоим родителям продать дом, причём за невероятные деньги. И всегда получал отказ. Как, впрочем, и от Марка Сцеволы, отца весталки Лицинии. Ты не знал, что твой отец и Марк Сцевола служили вместе?

– Нет. Но какое это имеет отношение ко мне и к дому? – попытался сообразить Лаций.

– Не поверишь, но имеет! – приободрился Квинт. – Отец Лицинии приобрёл свой родовой дом после возвращения из столицы Этрурии. А был он там вместе с твоим настоящим отцом Публием Корнелием. Ты, получается, тоже должен был быть Корнелием или Публием, но они зачем-то изменили твоё имя. Похоже, чего-то очень сильно боялись, – он посмотрел на Лация. Тот молчал. – Отец весталки Лицинии и твой отец были в Этрурии вместе, после чего вернулись, купили каждый себе по дому и погибли. Причём отец Лицинии был убит по доносу клиента Марка Красса, а твой отравлен… тоже, похоже, не без его участия.

– Что же ему было надо от меня? – тихо пробормотал Лаций. Квинт не услышал его и взял из рук раба очередную чашу с разбавленным вином.

– Не знаю. Он сам был хорошим оратором и в молодости не раз выступал вместе с Цицероном в судах.

– Да, я смотрю в Риме в каждой семье есть по оратору и адвокату. Очень прибыльная работа, наверное, – покачал головой Лаций.

– Ну, это, как посмотреть, – уклончиво ответил Квинт. – Но благодаря адвокатам я пять лет назад первым узнал, что Сенат приказал доставить из храма Юпитера завещание Марка Антония. Представляешь, он завещал треть римских земель сыну Клеопатры. После этого Сенат принял решение отправить Октавиана против него и Клеопатры в Египет. Я успел тогда многое сделать… Так вот, несколько лет назад, после смерти весталки Лицинии в храм Юпитера снова приходили какие-то люди. Они пересмотрели все завещания, и мои адвокаты сначала думали, что их снова интересуют завещания старых консулов. Но те случайно упомянули имя Сципионов. Вот я и подумал, может, там хранится завещание твоего отца или отчима? Думаю, тебе надо сходить туда. Вдруг это золото этрусков действительно существует! – с сарказмом произнёс он.

– Конечно! – сразу же согласился Лаций, не заметив насмешки. – Слушай, ты столько всего мне рассказал! Но что-то всё равно не даёт мне покоя. Зачем всё это было вокруг дома и виллы? Что они искали?

– Ты шутишь? – с недоверием в голосе спросил Аронт. – Неужели непонятно? Они же все считали, что твой отец спрятал в доме золото этрусков!

– Да ну! Серьёзно? Зачем его было прятать? Он же мог его сразу вложить в торговлю или отдать на хранение жрецам…

– Может быть, его было слишком много? – снова ехидно усмехнулся Квинт Ората.

– Нет, этого не может быть. Если бы золото было, я бы точно о нём знал. Поверь мне, – Лаций был настолько уверен в том, что говорил, что Орате ничего не оставалось, как согласиться. Было уже глубоко за полночь, и он, ещё раз напомнив о своём предложении, покинул дом. Казалось, неудачи кончились и теперь впереди забрезжила надежда. Но это только казалось.