Текст книги "Римская сага. Возвращение в Рим"

Глава 38

Утро следующего дня тоже не принесло ничего нового, и Лация привели на Форум одного. Он был немного удивлён тем, что Корнелий ещё не пришёл, но в Риме всякое могло случиться. Все участники процесса, кроме судьи, выглядели измученными и уставшими. Было видно, что они провели бессонную ночь и всё ещё не могли отойти от переживаний предыдущего дня. Сказать, кто из них страдал больше, было трудно. И если его обвинителя терзали душевные муки, то Лаций страдал совсем от другого. Ему не давало покоя поведение судьи в конце заседания. Он так и не смог понять, зачем тот спрашивал о его прошлом, поэтому чувствовал в этом угрозу. И только под утро до него вдруг дошло, что он даже не помнит его имя. Скорей всего, это был сын кого-нибудь из тех, кто был близок к Марку Крассу и знал всё, что происходило в Риме в то время. Но кто это был? Друг или враг? И что стояло за его вопросами? Поэтому, когда на Ростры, задыхаясь от быстрого шага, поднялся Корнелий, Лаций сразу спросил его об этом.

– Как зовут судью?

– Что? – вздрогнул от неожиданности тот. – Ах, судью! Это претор Павел Отел. Самый справедливый судья в Риме. Его даже трибуны боятся.

– Павел Отел, Павел Отел… – не слушая его, повторял Лаций, мучительно вспоминая, где мог слышать это имя. Но память предательски молчала. Тогда он закрыл глаза и заткнул пальцами уши, не обращая внимания на слова и жесты сына, который хотел сообщить ему что-то важное. Скоро надо было начинать формальную процедуру ответа на вопросы судьи, а Лаций вёл себя, как душевнобольной… В конце концов Корнелий отошёл к столу судьи, оставив его одного.

Лаций стоял, закрыв глаза, и ничего не смог вспомнить. Ничего. Это имя ничего для него не значило. Оно даже не вызывало никаких всплесков тепла или цвета, как учил его Павел Домициан. И это только усилило его подозрения в отношении судьи. Он всё больше склонялся к мысли, что те люди, которые помогли Клавдию Пизонису организовать этот суд, были в сговоре с судьёй и сообщили ему все подробности о его далёком прошлом. Другого объяснения у него не было. Но кто были эти недоброжелатели? Он терялся в догадках, возвращаясь в прошлое, и не слышал, как Корнелий начал своё выступление перед судьёй, с трудом скрывая в голосе рвущуюся наружу радость. И только когда он закончил, до Лация дошёл смысл последних слов его речи. Он посмотрел осмысленным взглядом на сына. Судья в этот момент повторил его слова, не оставив сомнений, что речь шла именно об этом человеке.

– Слава Фавонию, если он, конечно, помог добраться почтенному Антонию Пизонису из Греции на божественных парусах! Мы с радостью выслушаем его здесь, как и подобает беспристрастному суду! – заключил он под удивлённый гул толпы зрителей. Лаций увидел, как перекосилось от злости лицо Клавдия Пизониса, как нервно стал теребить свисающий с руки край тоги его адвокат, как испуганно зашептались молодой и старый Публии у них за спиной, и только судья и Корнелий улыбались, глядя на ступеньки, где вот-вот должен быть появиться новый участник процесса.

– Может быть, принимая во внимание возраст Антония Пизониса, суд не станет заслушивать его… – осторожно обратился к судье адвокат темнокожего Клавдия Пизониса.

– Суд должен выслушивать любого гражданина Рима. Ведь он сам изъявил желание прибыть сюда! – перебил его трибун.

– Да, сейчас он идёт, – сказал помощник судьи, вглядываясь в толпу. – В его возрасте трудно передвигаться быстрее. Ему помогают.

– Суд подождёт, – благосклонно ответил тот. В это время к ступеням приблизился дряхлый старик с седой бородой и в мятой тоге. Его поддерживали под руки двое слуг. Все с нетерпением ждали вопросов судьи и ответов старого главы семьи. Лаций заметил, что Антоний сильно сдал и был совсем не похож на того пышущего здоровьем крепкого сенатора, которым он его помнил. Белёсые, почти бесцветные глаза смотрели поверх голов окружавших его людей, и, казалось, что он не только не видит, но и не слышит, что происходит вокруг.

– Это он! Вон он, вот он! Антоний, Антоний…. – эхом пронеслось по Рострам. Все повернули головы в сторону лестницы.

– Судья, я прошу тебя об одолжении, – хриплым старческим голосом вдруг обратился Антоний Пизонис к претору. – Можно попросить этого человека приподнять край рукава, чтобы я мог увидеть его плечо? – это было сказано таким решительным тоном, как будто он не просил, а требовал.

– Э-э… – замялся судья, и было видно, что даже для него эта просьба оказалась неожиданной. – Наверное, да. Но ты должен объяснить свою странную просьбу, Антоний. Это может помочь делу?

Старик ничего не ответил, продолжая смотреть на Лация. Помощники судьи подошли к нему и приподняли рукав туники сначала на одной руке, а затем на другой. Увидев на правом плече три расплывшихся круга татуировки, старик одобрительно кивнул головой и повернулся к судье.

– Ты доволен, Антоний? – спросил судья.

– Да. Это Лаций Корнелий Сципион.

– Ты прав, – покачал головой Павел Отел. – Этого человека зовут Лаций Корнелий Сципион, и твой внук Клавдий Пизонис обвиняет его в убийстве своей матери и твоей дочери Клавдии Пизонис в год консульства Гнея Помпея и Марка Красса. Что ты можешь сказать нам по этому поводу? Ты подтверждаешь обвинение? – судья наклонился вперёд, опёршись руками на стол и как бы стараясь пристальнее рассмотреть выражение лица старого римлянина. Но тот, не отрываясь, смотрел на Лация и только его голова, в силу старости и слабости, слегка покачивалась из стороны в сторону, как лист на ветру. Прошло довольно много времени. Но все ждали, боясь нарушить молчание. – Антоний, ты можешь говорить? – осторожно спросил его судья, опасаясь, что старик мог забыть его вопрос.

– Могу, – вдруг довольно громко ответил тот. – И я скажу вот что. Пусть это будет неприятной правдой, но ложь не будет больше причинять вред моему дому. Мой внук не является ребёнком нашего рода по крови. Мы усыновили его. И я бы не стал этого говорить, если бы он не спрятал меня в подвал соседнего дома. Хвала богам, моя дочь Оливия спасла меня… вчера оттуда. Сердце подсказало ей, что я в беде, и она вернулась в Рим, чтобы помочь мне. Жаль, что женщинам нельзя являться в суд, иначе она могла бы рассказать гораздо больше, чем я! Я ни за что не продам свой дом и не оставлю его этому человеку! – Антоний показал дрожащей рукой на своего внука, темнокожего Клавдия. Тот о чём-то переговаривался с адвокатом и не смотрел на деда. – Он задолжал деньги вот тем двоим негодяям. Они говорят, что они его друзья, но теперь за долги требуют продать наш дом. Когда я отказался, он запер меня в подвале, чтобы я изменил завещание. И там я чуть не умер…

– Прости, что перебиваю тебя, – осторожно заметил судья, – это весьма прискорбно, но не мог бы ты рассказать о смерти своей старшей сестры Клавдии, которая, по словам Лация Корнелия, не является матерью твоего внука?

– Да, да, конечно! Этот незаконнорожденный ребёнок не является моим внуком. Это правда! Моя дочь Оливия рассказала мне после смерти Клавдии, что Лаций Корнелий её не убивал. Между ними ничего не было. Он должен был стать мужем моей второй дочери, Оливии, они познакомились на вилле Папирусов и приехали оттуда с намерением жениться через год или два. Лаций Корнелий жил в нашем доме. Мы с женой надеялись, что всё кончится их свадьбой. Но Клавдия… она ничего нам не говорила про свои отношения с Клодом Пульхером. Он её обманул и воспользовался… Бедная девочка забеременела и родила от него ребёнка. Это правда. У неё была дочь…

– Прости, но можешь ли ты что-то сказать об убийстве Клавдии? Кто же её тогда убил? Ведь рядом никого не было, кроме Лация Корнелия, – с уважением спросил судья.

– Она сама сделала это! – голос старика сорвался на нервный, тонкий крик, и Лаций почувствовал, что в этот момент тот снова переживает смерть дочери. – Сама! После того, как увидела подмену! Повитуха подменила её ребёнка на этого, – он снова ткнул в сторону темнокожего Клавдия и продолжил: – Потом повитуху нашли мёртвой… Наверное, через день или даже два. Мы узнали об этом и испугались. Мы не думали, что её могли убить. Однако позже так и оказалось – её убили люди Клода Пульхера. Мы боялись за свои жизни и жизнь Оливии. Она была нашей второй дочерью. Больше у нас не было детей…

– Но кто видел убийство Клавдии? – настойчиво перебил его судья, подталкивая в русло правильных ответов.

– Там в комнате были ещё две рабыни. Их никто поначалу не заметил. Наши рабыни. Они сидели в углу и молчали от страха. Мы с женой поговорили с ними, когда узнали о смерти повитухи. Они рассказали всё, как было. Сальвия Нума… Да, так её звали, точно! Она была колдуньей. Она тоже видела их и сказала, что наложит на них проклятье… если они откроют рот. Поэтому они долго молчали. А потом все узнали, что повитуху нашли в Тибре. Служанки испугались и рассказали всё. В тот день Лаций наклонился над кроватью, и Клавдия сама выхватила нож. У него. Они видели это. А он не убивал её! – старик стоял, высоко подняв голову, и по его щекам катились мелкие слёзы.

– Антоний Пизонис, ты понимаешь, что твои слова будут приняты как показания в защиту Лация Корнелия Сципиона? – переспросил судья, прищурившись и не отрывая взгляда от его лица.

– Да, понимаю. Он не виновен. Ему и так пришлось пострадать. Я не хочу умирать с камнем на сердце. Мне не нужна его смерть, – после этих слов Лаций посмотрел на полностью раздавленного Клавдия Пизониса и понял, что дело приняло совсем другой оборот. Радостный Корнелий сделал шаг к столу судьи, но тот поднял руку, показывая ему, чтобы он молчал.

– Скажи нам, Антоний, раз ты решил открыть правду сейчас, почему столько лет ты хранил её от граждан Рима и своих родных?

– Клавдию было не вернуть, – с горечью ответил старик. – Лация – тоже. Он исчез той же ночью. Если бы все узнали правду, то позор пал бы на всю нашу семью, и у Оливии не было бы хорошего мужа. Мой внук не смог бы стать хорошим сенатором, как я мечтал. И наше положение тогда стало бы ещё хуже. К тому же Клод Пульхер пользовался большим влиянием и мог натравить на нас своих гладиаторов. У него была своя банда. Поэтому мы решили молчать, чтобы спасти больше, чем потеряли бы в борьбе с семьёй Клода Пульхера. Его жена и мать были очень богатыми женщинами. Они были тогда очень сильны…

– Благодарю тебя, Антоний! Ты настоящий гражданин Рима, и все граждане могут гордиться тем, что ты живёшь среди нас. Ты не дал восторжествовать несправедливости, и я властью, данной мне народом и Сенатом Рима объявляю, что Лаций Корнелий Сципион невиновен в смерти Клавдии Пизонис и должен быть освобождён немедленно, чтобы продолжить свою жизнь на благо нашего города! – какое-то время над Форумом висела непонятная тишина, а потом зрители, осознав, что стали свидетелями события, о котором можно было теперь рассказывать до конца своей жизни, одобрительно загудели.

Лаций стоял, устало обводя ликующую толпу полным усталости взглядом. Ещё вчера эти люди готовы были разорвать его на части, а сегодня радовались, как будто были его адвокатами. Корнелий, улыбаясь и чуть не плача от счастья, теребил его за плечо и что-то говорил, говорил… Судья потребовал, чтобы стороны подошли к столу и сделали отметки в записях помощников. Корнелий склонился над свитком, а Лаций поднял глаза на Павла Отела. Нет, он явно никогда не помнил этого человека, хотя готов был поклясться всеми богами, что тот точно его знал. Как это могло быть? Когда Клавдий Пизонис и его адвокат отошли, судья повернулся к нему и негромко сказал:

– Кстати, Корхеос или Корх, как ты его называл, умер тоже здесь, в Риме. Перед смертью он просил передать тебе, что не хотел тогда причинить тебе вред на корабле. Ему надо было убить моего отца и меня. Я потом даже научился кидать нож, как он, – судья хмыкнул, криво усмехнувшись одним уголком рта, и ушёл, оставив Корнелия и Лация в замешательстве.

– Борхеос! Это ты, Борхеос?! – наконец вспомнил он, но того уже не было видно.

– Ты что? Ты знаешь его? – с недоумением спросил его сын.

– Эх, старик, как же так! – сокрушённо покачал головой Лаций и почувствовал, как к горлу подкатил комок. Теперь он понял, почему слова этого человека об отце и сыне показались ему вчера такими знакомыми. Потому что он сам сказал эти слова старому сицилийцу на корабле, а потом ещё на берегу, когда они прощались. – Да, давняя история. Потом расскажу, – пробормотал Лаций уже совсем без сил. – Давай где-нибудь посидим, я не чувствую ног и хочу пить. И эта грязная тога! Она так воняет… Надо попросить Фарида купить десятка два новых и менять их каждый день…

– Конечно, конечно, сейчас, – засуетился Корнелий, и к ним подбежали двое рабов, которые прятались от солнца за колоннами и ждали его знака. Они принесли воду и стояли рядом, пока Лаций отдыхал, тупо смотря перед собой вдаль, где в его воображении всплывали только волны, корабль и сухощавая фигура человека в чёрной одежде и с ножом в руке.

Глава 39

– Отец рассказывал, что раньше ликующие толпы несли победителей на руках до самого дома, – вздохнул Корнелий, вытирая губы краем тоги. – Сейчас времена меняются. Придётся идти самим.

– Пошли, пошли, – устало улыбаясь, подтолкнул его Лаций. – Даже не верится. Как будто всё это не со мной… Ты расскажи, как тебе удалось найти старика?

– Это было очень трудно. Но мне помогла сама Оливия. Ей нельзя было появляться здесь, и она прислала слугу с запиской. Я сразу же побежал к ней, в порт. Она остановилась там у одной из своих родственниц.

– А-а… Вот почему тебя не было вчера…

– Конечно! Но, согласись, лучше было найти Антония, чем просидеть ночь с тобой, – с иронией ответил Корнелий.

– Слава богам, да!

– Она не могла выступить против племянника, но её отец мог. Вот и всё. Дальше я поговорил с Антонием, и он сразу сказал, что пойдёт на суд. Ты не поверишь, подвал так повлиял на старика, что ему пришлось объяснять, что суды по ночам не проводятся. Да, Оливия даже плакала. Но, вот, видишь, всё разрешилось и я так счастлив! Ты не поверишь! Ведь это было моё первое дело!

– Ладно, не прыгай так от радости, – усмехнулся Лаций. – Принеси жертву богам в благодарность за всё. Но ты сам молодец! Как тебе пришло в голову вспомнить об этой пряжке в столе? Ведь я даже подумать не мог…

– О-о! Это действительно хорошо получилось. Но я не вспоминал. Так, озарение. Раз, как вспышка! Чувствую, врут эти Публии Янусы. Как всегда, врут. И тут, думаю, стол! Ведь он тебя ещё со столом обманул. Ну, а дальше уже всё само сложилось. Ложь есть ложь, и стол был лишь повод для доказательства.

– Я твой должник! Прости, сейчас нет денег заплатить тебе за услугу. Но даю слово, что как только расплачусь за дом, я не забуду об этом.

– Ты, что, серьёзно? – обиженно нахмурился Корнелий. – Не надо мне ничего. Мать будет рада. А для меня её похвала важнее всего. От неё доброго слова не добьёшься. Всё не так, да не этак. Всегда говорит, что я что-то недоделываю. А тут – целое дело выиграл! Похвалит точно.

– Квинту говорить будешь? – осторожно спросил Лаций.

– Конечно. Но осторожно. Он очень… как бы это сказать…

– Ревнует?

– Нет, не ревнует. Но постоянно смотрит так, как будто что-то хочет спросить и не спрашивает…

– Ревнует! – уже уверенно заключил Лаций. – Тогда говори только по сути и без эмоций. Он оценит. Он человек серьёзный и не любит лишних слов.

Они не спеша добрели до дома, где их с радостными криками встретили его немногочисленные обитатели. Здесь Лация ждала первая приятная новость: новый управляющий превратил дом в роскошный, ухоженный особняк с красивыми дорожками и новыми цветами, трещины и потёртости на стенах и ступенях исчезли, в бассейне была вода, внутри чувствовалось дыхание жизни и только отсутствие дорогих статуй, колонн и бюстов напоминало о том, что здесь пока жили без излишеств.

– Ты вернулся! Хвала Юпитеру! – Фарид чуть не бросился ему на шею и еле сдержался. – Боги услышали наши молитвы… Прости, прости, что я говорю! Хочется столько тебе рассказать! – слова сыпались из него без остановки, но Лаций молчал, радуясь какому-то новому чувству, которое появилось у него при виде обновлённого дома и наивному счастью, которое светилось в глазах его слуг. В душе было тепло и уютно, как будто он вернулся в детство. Чувствуя, что на глаза наворачиваются слёзы, он подумал, что действительно начинает стареть. Надо было срочно отвлечься. Фарид и несколько новых служанок провели их в лаватрину, но Лаций сказал, что будет мыться и не хочет ополаскивать ноги. Всем пришлось ждать.

– Я принёс дары Фемиде и Фортуне! По сестерцию. Весь день вчера и сегодня! В храме Юпитера жрец сказал, что ему видно ясное небо, – доверительно сообщил ему Фарид, пока Лаций вытирался и надевал новую тунику.

– Ты отнёс жрецам деньги?! Целых два сестерция?! Ты неисправим! – он от удивления даже перестал поправлять пояс, но потом улыбнулся и сказал: – Но мне приятно это слышать. Честно! Благодарю тебя! Ты думал обо мне… Это дорогого стоит. Точно, больше двух сестерциев! Так что не жалей. Но это отличная идея! Знаешь, когда я приду в себя, то обязательно пойду в храм. Буду помогать жрецам и авгурам перед ауспициями. Если каждый просящий приносит по два сестерция, то им точно нужен помощник, чтобы носить мешок с деньгами, – он хлопнул Фарида по плечу, и тот, наконец, вздохнул с облегчением, поняв, что его хозяин шутит.

– Лучше не гневить богов! Они помогли тебе. Поэтому не надо смеяться над жрецами. В следующий раз они тебе не помогут, – осторожно заметил он.

– Надеюсь, следующего раза не будет. Жить осталось недолго. Поэтому нарушать законы я не собираюсь! – уверенно ответил Лаций.

– Как это недолго?! Все слуги в доме хотят, чтобы у тебя были жена и дети. Много детей! – весело произнёс управляющий.

Выйдя из лаватрины, Лаций хотел уговорить Корнелия остаться и разделить с ним скромный обед, но тот так спешил обрадовать мать, что ему нечего было возразить. К тому же, они скоро должны были уехать в Грецию. Поэтому с завтрашнего дня ему надо было срочно приступать к другим обязанностям, в основном, составлять договора и встречаться с торговцами, собирать заказы и предоплату за товары, которые надо было привезти из Греции.

– Эх, торговля! Когда Квинт хочет уехать? – спросил Лаций.

– Через дней семь-десять, – ответил Корнелий уже у ворот.

– Можем не увидеться, – грустно заметил он. – Я хотел зайти, поблагодарить.

– Э-э… Хочешь, честно? – выражение лица у Корнелия стало напряжённым. Он не мог скрыть внутреннюю тревогу. – Лучше не надо. Поверь! Квинт поможет тебе в трудную минуту. Но лучше, если ты не будешь заходить к нам. Мать… тоже не хочет…

– Не хочет… – Лацию стало всё понятно, но он и не надеялся, что ему будут рады в доме, где каждый сравнивал себя с ним в прошлом и настоящем. – Иди! Если буду нужен, заходи! Здесь нет условностей. И не забудь, я отблагодарю тебя за помощь! – обрадованный Корнелий убежал, а Лаций даже не стал есть – сразу упал на толстый матрас и проспал до следующего утра.

С этого дня его стали узнавать на улицах даже простолюдины. Номенклаторы патрициев и сенаторов заранее шептали своим хозяевам его имя, и те, расплывшись в сладкой улыбке, первыми здоровались, заискивающе кивая головой и приглашая посетить свои дома. По приглашению владельца библиотеки Лацию пришлось снова заняться незаконченными описаниями дальних земель, варваров и их правителей.

– Тебе надо заняться государственным устройством, – закашлявшись от пыли, сказал библиотекарь Марк Теренций Варрон прямо с порога, даже не поприветствовав и не высказав своего мнения по поводу суда и такого долгого отсутствия. Он погладил дрожащей рукой свой подбородок и пожевал беззубым ртом, о чём-то раздумывая. – Ты столько повидал, ты можешь сравнить все недостатки варваров и Рима. Надо донести это до народа и Сената Рима, – наконец выдал он свой вердикт.

– Марк, это лучше сделать тебе, – нахмурившись, ответил Лаций. И хотя в душе он был польщён оценкой такого опытного человека, как Варрон, интуиция подсказывала, что это опасное занятие. – Ты всю жизнь писал выступления и книги. Тебя все знают, как философа и великого гражданина. А я – воин. Я умею только воевать и строить.

– Мне уже восемьдесят семь лет. И я должен закончить свой труд о возделывании полей и сельском хозяйстве. Ты же не будешь этим заниматься?

– Вряд ли…

– Вот видишь! А ещё споришь! Юноша… – с лёгкой сердитостью по-стариковски проворчал старый философ. Так что подумай об императорах. Это мой тебе совет. Сравни всех правителей. Думаю, здесь корень зла. Как в старые времена при Сулле и царях после Ромула и Рема, – Варрон скупо похлопал его по плечу и сразу потребовал «приложить все силы на благо Рима и его потомков», так как среди нынешних обитателей, судя по всему, было мало порядочных людей. Поллион не бубнил, как старый Варрон, а радовался его победе в суде, как будто это он сам выиграл это дело.

– Молодец! Слушай, Корнелию надо продолжать выступать в судах!

– Это от меня не зависит. Он зависит от Квинта Ораты.

– Да, знаю. Но губить такой талант нельзя, нельзя! Слушай, тебе надо продолжать работать. Обязательно! Поэтому… Вот… возьми пока пятьсот сестерциев. И помни, это не в долг. Это за твою работу в библиотеке! Тебе ещё за дом надо расплатиться. Так что бери, бери и не возражай! – от этих слов Лаций почувствовал прилив добрых чувств и растрогался, но решил промолчать, чтобы не выглядеть совсем как мальчишка.

– Благодарю тебя… – только и смог произнести он, однако Поллиону, который был старше его и тоже повидал на свете немало, этого было достаточно. Он проводил Лация до ступеней и попросил Варрона помочь ему с подготовкой предложений о провинциях.

– Ты забываешь, сколько мне лет, – недовольно пробурчал Варрон. – Мне надо закончить описание полей и посевов, а Лаций не маленький ребёнок. Он умеет думать своей головой… – но Поллион уже его не слушал.

Так пролетели ещё три недели, и ближе к концу нового месяца июля, все предложения по изменению отношений Рима и провинций были готовы. Оставалось только обсудить их с Агриппой или Октавианом, но тех не было в это время в Риме. Они должны были приехать как раз к его выступлению в Сенате, и Лаций был уверен, что больше ни с кем обсуждать эту тему не надо. Варрон сам помогал составлять текст, Поллион давно разделял такие же взгляды, так что настроение у него было хорошее до того самого дня, пока не наступило время произнести речь перед шестью сотнями законодателей Рима.