Текст книги "Римская сага. Далёкие степи хунну"

– Это же мёд! – радостно воскликнул он и засунул туда палец. Облизав его, он почувствовал знакомый сладкий вкус и расплылся в счастливой улыбке. Хунну, хотя и знали о существовании мёда, никогда не собирали его и не меняли у ханьцев или других племён.

– Фенгми? – спросил маленький Ма Ли, услышав, как Чоу перевела ему это слово. Было видно, что он не знал его, как, впрочем, и сам мёд, который дал ему попробовать Лаций.

– Да, это фенгми. Теперь надо подумать, как его хранить, – продолжал улыбаться он. – Эй, старик, они знают, как его хранить?

Старый хунну спросил пришедших из леса людей, и те ответили, что мёд можно хранить в чём угодно, лишь бы до него не добрались звери. Так к рыбе прибавились запасы мёда и некоторые лесные орехи, о которых вообще никто не знал, потому что кочевники их никогда не собирали. Всё это Лаций пытался разложить по разным складам и даже прибил к столбам большие доски, на которых найденным у реки камнем записывал количество запасов. Часто им в работе помогал своим пением Павел Домициан. Иногда к нему присоединялись дети, и он с радостью пел вместе с ними. Однажды Лаций увидел у него в руках комок красной глины, который певец с удовольствием мял между пальцами. Оказалось, что глину принесли дети по просьбе того самого старого ханьца, который строил мельницу. Павел как-то пожаловался ему, что у него слабеют руки, и мельник посоветовал мять пальцами глину. Но Лацию было важно другое. Он хотел при помощи неё сделать раствор для крепления камней, печей и многое другое. Приближалась осень, и он, помня печальный опыт прошлых деревянных терм, хотел теперь построить такие же, но поменьше и из камня. К тому же, чтобы там постоянно была вода. А для этого нужна была печь. Вскоре дети устали носить глину в руках и снова придумали себе развлечение. Они брали вёдра для воды и складывали глину в них. Потом сталкивали вёдра в реку и тащили их по воде, держа за верёвки. Так получалось намного быстрее.

От Чжи Чжи и его воинов не было никаких известий. Но все вели себя спокойно, зная, что всё хорошо. Плохие новости обычно разносились в степи быстрее ветра. Поэтому хунну возделывали землю, пасли скот, а ханьцы выращивали рис и запасали еду. Так постепенно наступила осень.

Глава 28

Вечернее солнце коснулось краем горизонта и, как желток, сжалось, готовясь разлиться огненным закатом по успокоившейся степи. Терпкие запахи постоянно цветущих трав доносились до становища, и их не могли перебить ни вонь скота, ни запах готовящейся пищи. Скоро должен был наступить праздник урожая, и Лаций хотел успеть подготовиться к нему, чтобы даже в таких условиях принести жертвы богам, бросить в воду колосья с зёрнами хлеба и провести гадания. Он сидел с Атиллой и Павлом на ступенях недостроенной бани и обсуждал, кто и что будет делать. На какое-то время яркая картина заката отвлекла их внимание, и все замолчали. Стало тихо, лишь из гэров в кочевье доносились еле слышные звуки. Край земли уже отрезал от солнца треть диска, когда Атилла вдруг привстал и посмотрел в сторону брода.

– Что там? – лениво спросил Лаций.

– Кажется, всадники… – пробормотал он. – Точно всадники. Но какие-то они странные. Не варвары. Порази меня Марс в глаза…

– Скажи ещё, что это Помпей с Цезарем за нами приехали, – попытался пошутить Лаций. Но Атилла не ответил. Он вытянулся и даже привстал на носочки, чтобы лучше видеть из-за камня, и на лице у него застыло напряжённое ожидание. Заметив это, Лаций тоже поднялся и посмотрел в ту сторону. Всадники уже были близко, и что-то в их длинноногих лошадях показалось ему до боли знакомым.

– Это… парфяне, – неожиданно произнёс он.

– Ты прав. Похоже, это кони из Мерва, – добавил Павел Домициан. – Слышишь, как копыта стучат?

– Вижу, вижу! – радостно воскликнул Атилла. – Вон Максим Прастина едет, а за ним сутулый Фолкус. Видишь? – он радостно замахал руками и побежал им навстречу.

– Подожди!.. – попытался остановить его Лаций, привыкший в последнее время осторожно относиться ко всем событиям в жизни. Но было уже поздно. Атиллу заметили, и вскоре он уже стоял в окружении старых друзей. Их было всего четверо, остальные были знатные парфяне. Лаций с Павлом Домицианом выбрались из-за камней и не спеша пошли вслед за ними, когда вереница из двух десятков лошадей и нескольких повозок уже проехала мимо.

Оказалось, что парфяне приехали к шаньюю Чжи Чжи с каким-то поручением от сатрапа Мурмилака. Суть сообщения римляне не знали. Все настолько были рады встрече, что до глубокой ночи просидели в самом большом доме, и даже Саэт по этому поводу согласилась зажечь в каменных плошках несколько светильников, которые сделал ей муж. Когда сыновья были ещё совсем маленькими, ей часто был нужен свет ночью, чтобы следить и убирать за ними, выносить из гэра, качать или просто обмывать в ведре, но ни в гэре Тай Сина, ни в новом доме светильников не было. К тому же Саэт так боялась огня, что даже сейчас, когда огонь был в печи, всё равно по нескольку раз в день проверяла, не выпала ли искра, не загорелась ли шкура, не начался ли пожар. Всё это началось после того, как несколько лет назад в кочевье сгорели сразу пять гэров вместе с женщинами и детьми. Мужчины в это время были далеко от дома – одни в походе с Чжи Чжи, другие пасли стада. Саэт тогда долго качала Зенона на руках, уйдя подальше от гэра, и поэтому первой заметила, что из-под входных войлочных накидок нескольких жилищ выходит дым. Сначала ей показалось, что это туман, но через какое-то время едкий запах не оставил никаких сомнений. Она кинулась назад и разбудила Атиллу. Но когда они с Лацием подбежали к гэрам, те прямо у них на глазах вспыхнули ярким пламенем. Позже Атилла говорил, что это Юпитер поразил их своими молниями, потому что не может гэр так быстро вспыхнуть, да ещё весь сразу. Никто так и не понял, почему женщины и дети остались внутри и не выбежали наружу. Ходили слухи, что их сначала убили, а потом подожгли гэры. Но что произошло на самом деле, никто так и не узнал. Именно поэтому Саэт с тех пор так панически боялась огня. Позже Атилла нашёл несколько плоских камней на реке и выдолбил в них углубления. Туда они наливали масло, которое удавалось выпросить у кормилицы Модэ Сина или у других прислужливых кутлугов, и клали кусочек верёвки, свитой из овечьей шерсти. Таких светильников Саэт почему-то не боялась. Но, переехав в свой гэр, а потом и в большой дом, всё равно старалась лишний раз их не зажигать. Но сейчас здесь было много людей, и Атилла её успокоил, что все будут следить за этими маленькими огоньками, чтобы те не упали и не подожгли пол. Если бы не промозглая погода и неприятная прохлада, которая опускалась по ночам на лагерь вместе с опускавшимся со стороны реки туманом, они с радостью развели бы костры на улице и посидели там.

Максим Прастина обнял Лация с таким жаром, что у того перехватило дыхание. В глазах у него блестели слёзы радости, и, поджав губы, он несколько раз покачал головой, глядя на своего бывшего легата.

– Лаций… ты…

– Я, я! Садись уже! Что ты совсем, как Атилла после свадьбы, всё вздыхаешь и вздыхаешь, – пытаясь скрыть за нахмуренными бровями растроганные чувства, произнёс Лаций. Атилла услышал его слова и тоже стал шутить. За ним зашумели все остальные, и вскоре дом наполнил гул голосов, в котором нельзя было разобрать, что говорят уже в двух шагах от тебя. Народу набилось столько, что нечем было дышать. Но люди не уходили, даже наоборот, приходили те, кто узнал о приезде друзей позже, и теперь они пытались узнать последние новости у тех, кто стоял у дверей.

В Мерве за это время почти ничего не изменилось. Мурмилак несколько раз уходил со своим войском в походы по приказу Орода и его сына Пакора. Лорнимэ родила сына, и город целый месяц праздновал это событие. В это время несколько римлян успели сбежать, но, похоже, никого это сильно не огорчило, потому что они могли погибнуть вместе с простыми людьми на улицах города. А тех умерло за время празднования не менее двухсот человек. Но это было обычным делом. Потом их всех нашли. От голода и холода никто из них не спасся. Дворец достроили, но только через два года, потому что война забрала много людей. Видимо, Мурмилаку было не до дворца. А сами римляне строили его очень медленно. О войне Максим рассказал немного. Он только слышал от заезжих купцов, которые в последние годы не очень спешили ездить в Мерв, что царевич Пакор с предателем Квинтом Лабиеном сумели захватить Сирию и Палестину, поэтому все купцы поспешили туда. Но через год Гай Кассий устроил засаду возле Антиохии и убил их. После этого Мурмилак вернулся в Мерв, и в Парфии стали происходить странные события, потому что в городе было неспокойно. Говорили, что Гай Кассий привлёк купцов низкими налогами, и те охотно торговали на его территории, покинув многие города Парфии. После разгрома Красса у него остался всего один легион, но Кассий быстро набрал ещё четыре и обучил их. Благодаря этому он отвоевал обратно Сирию и остальные земли Римской Республики. Но дальше Максим рассказал то, во что разум Лация отказывался верить. Он сказал, что Помпей и Цезарь поссорились, и Гай Кассий выступил на стороне Помпея. Помпея убили в Египте в спину на глазах жены его египетские союзники, и после этого Гай Кассий сдался Цезарю. Тот его простил и, как оказалось, зря. Гай Кассий за это устроил заговор против него вместе с любимчиком Цезаря Марком Юнием Брутом, с которым Лаций не раз встречался, поэтому представлял себе всё, что говорил Максим, в ярких красках и лицах. Брут и Кассий убили Юлия Цезаря в Риме. А этой весной, как говорили купцы, была большая битва в Азии, и они оба погибли то ли в Греции, то ли в Македонии. Лаций, не веря, переспрашивал Максима по несколько раз, закрывал глаза рукой, молчал, потом снова спрашивал, понимая, что за это время в Риме произошли невероятные события.

– Гай Кассий, как же так… – глядя рассеянным взглядом в темноту, шептал он, слушая эти подробности.

– Теперь понимаешь, почему эти варвары не берут пленных! – назидательно произнёс Максим. – Пленные всегда готовы ударить в спину. Как Гай Кассий. Цезарь всегда был слишком добрым к врагам.

– Да, помню, как в Галлии он продал тридцать тысяч женщин и двадцать тысяч мужчин, но не стал их убивать.

– Ты, наверное, забыл, что он продал их Марку Крассу. И не просто так. За хорошие деньги. Кстати, помнишь, что он с ними сделал перед тем, как продать?

– Помню, – кинул Лаций, чувствуя, что воспоминания снова нахлынули на него, и он как будто оказался в прошлом, когда рядом были Варгонт и Ларнита… Он окинул взглядом контуры лиц сидевших вокруг товарищей и увидел, что те тоже с любопытством смотрят на него. Видимо, многие из них не знали, что тогда произошло. – Тогда, – хриплым голосом произнёс он, – мы взяли в плен очень много варваров. Больше пятидесяти тысяч. Цезарь не хотел убивать их. Но они могли снова восстать и взяться за оружие. Поэтому он приказал отрубить им на руках большие пальцы. Всем мужчинам и мальчикам, – Лаций упёрся локтями в стол и поднял вверх руки. Развернув ладони, он загнул большие пальцы и показал, что получилось. – Мы сделали это, и варвары благодарили нас. Они остались в живых. Но уже никогда не смогли бы взять в руки меч или лук.

– Но зачем, скажи? – послышался голос вездесущего Лукро. – Так, без пальцев, ведь даже женщину за волосы не удержишь! И по нужде не сходишь, – добавил он под смех остальных римлян.

– Цезарь думал о защите Римской Республики! – возмутился Лаций. – Тогда его волновали не женщины… – добавил он, но Лукро перевёл всё в шутку, немало повеселив своих товарищей:

– Его интересовали больше мальчики. Это мы знаем. Любил Брута, а Брут ему за это нож под рёбра! Старик ждал от него другого удара и в другое место! – римляне громко смеялись, вспоминая старые рассказы о приключениях Цезаря с царём Вифинии Никомедом.

– Может, ты и прав, – грустно усмехнулся Лаций. – Но в Галлии его волновало оружие. Мечи, стрелы, копья, щиты. Если у тебя нет больших пальцев на руках, ты не сможешь держать их в руках. Лет пятнадцать-двадцать у этих племён не будет детей, способных держать оружие. Понимаешь? – спросил он Лукро, но обращался ко всем сидевшим вокруг. Римляне с уважением закивали головами, не желая обидеть Лация, но в глазах у них светился весёлый огонёк простонародного глумления, которое не знает границ уважения и почёта.

– Не тем мальчикам пальцы отрубил, – снова послышался голос Лукро. – Лучше бы Бруту всё отрубил. Тогда бы тот только рот открывал, чтобы его покормили! – снова под смех друзей добавил он.

– Ну, тяпку и лопату они всё-таки держать могли, поэтому он их Крассу и продал, – сказал Максим.

– Да, так и было… – подтвердил Лаций. Все замолчали, думая каждый о своём. – Слушай, сколько нам тогда было? Под Каррами… Крассу было за шестьдесят… Так, Павел?

– Марку Лицинию Крассу было шестьдесят два года, – торжественным голосом произнёс слепой певец, который отличался отменной памятью. Он выглядел так, как будто выступал перед Сенатом. – Его сыну, Публию, было двадцать девять лет, всем легатам меньше тридцати, квестору Гаю Кассию тридцать три, Гаю Октавию, как и тебе, двадцать пять… Вот только Атилле, не помню, сколько…

– Как и Гаю Кассию. Тридцать три. Мы в один год родились. Но потом нас по-разному кормили, – пробасил Кроний из-за спин друзей. Все снова рассмеялись.

– Да, ты тоже из плебейской семьи, только твой отец консулом не был. На виноградниках консулов не выбирают! – вставил своё слово какой-то шутник, а Атилла под смех товарищей погрозил ему кулаком.

– Столько времени прошло… Просто не верится…

– Лет четырнадцать… или даже пятнадцать, – сразу же ответил Павел Домициан.

– Но зачем приехали парфяне? – снова обратился к Максиму Лаций.

– Я слышал, что царь Ород стал старым и после смерти сына совсем не может управлять страной, – доверительно сообщил тот. – Похоже, что Мурмилак чего-то боится.

– Ну и что? Чего бояться Мурмилаку? Он же далеко от их столицы живёт.

– Говорят, что Ород боится Мурмилака и его воинов. У Мурмилака самые сильные воины. Они не пашут и не веселятся, когда нет войны. А остальные собираются только, когда воюют. У царя Орода есть сын Фраат. Говорят, тоже очень странный. Всех боится, ни с кем не встречается. Когда у Мурмилака родился сын, они не приехали на праздник. У сестры Мурмилака тоже сын родился, и они опять не приехали. Хотя все остальные царьки их местные были. Неуважение получается… Так вот, говорят, царь Ород не любит его, и Мурмилак боится, что его попытаются убить. Ну, этот молодой Фраат захочет убить.

– Правильно боится, – задумчиво произнёс Лаций, всё ещё размышляя о судьбах тех великих людей, с которыми был знаком. – А у Азаты тоже сын родился? – спросил он, когда до него дошёл смысл последних слов Максима.

– Да, у неё от Панджара родился сын. Наверное, они зачали его перед самой смертью. Сразу после возвращения из того странного города, помнишь? Павел Домициан ещё тогда такую песню сочинил, я даже сейчас кое-что помню. «Если б Лация не было рядом с царицей, Боги быстро б её превратили в траву…»

– Подожди… но они не могли родить ребёнка… – пробормотал задумчиво Лаций и посмотрел на Атиллу. Максим услышал эти слова и весело хмыкнул.

– Почему не могли? – спросил он. – У них это быстро. По несколько раз в день. Тем более, они же тогда несколько месяцев не виделись.

– Да, ты прав. Но ты помнишь, за что убили Икадиона? – спросил он.

– Конечно. За то, что он убил Панджара в конюшне.

– Это тебе кто сказал? – презрительно усмехнувшись, спросил из темноты Атилла.

– Ну, все говорят. Я сам не видел. Но, вот, сестра Мурмилака говорила, – неожиданно смутившись, пробормотал тот.

– О-о! Как ты близко стал к парфянским царям! – с насмешкой добавил Кроний. – Может, ты и с Азатой, того, а? Как Икадион?

– Что?! – воскликнул Максим и резко повернулся в ту сторону, откуда был слышен голос Атиллы. Лаций заметил, что он как-то неприятно скривился, но не придал этому значения. – Икадион?.. С Икадионом?.. Как это? Она, что, с Икадионом была?

– А как же! Как ты думаешь, за что его так? Она же сама ему кишки на голову намотала. Разве сестра царя со мной такое сделала бы? Нужен я ей! Подумай сам, зачем ей простой раб, а? Во-о-от! Видишь, задумался! Соблазнила она Икадиона, а он в неё по уши влюбился. Как мальчишка. И голову потерял. Много глупостей натворил, за что и поплатился. Ты, что, не знал, что он с ней тогда в конюшне был, а Панджар их поймал и хотел убить? – все от удивления загудели, потому что за все эти годы Лаций с Атиллой никому не рассказывали о том, что видели, и даже решили вообще больше никогда не вспоминать, но тут Кроний почему-то расчувствовался. Наверное, эмоции взяли верх и встреча с товарищами заставила забыть о разговоре с Лацием. Остальные римляне стали что-то кричать и спрашивать, но Лаций не дал ему продолжить.

– Ладно, хватит! Не будем тревожить память о нашем добром товарище. Он мне спас жизнь. И не предал… хотя мог… в Брундизии, – он смотрел невидящим взглядом перед собой и видел не взволнованное лицо Максима Прастины, а Икадиона, Оливию и Клавдию. Воспоминания снова нахлынули с такой силой, что он не сразу расслышал голос Атиллы:

– Слышь, Максим говорит, что Надир твой любимый умер. Ты слышишь?

– Что? Какой любимый! Я его ненавидел лютой ненавистью! – воскликнул Лаций, вспомнив старшего распорядителя. – Кстати, а его сестра не вернулась? – с надеждой в голосе спросил он.

– А у него была сестра? Я не помню даже. Я у него никогда не был. Это ты был. Хотя, жена Мурмилака, кажется, что-то говорила, – Максим нахмурился, и тени от бровей закрыли пол-лица. – Кажется, сестра Надира уехала в Харакс. Купцы оттуда приходили. Они её там видели. Говорят, сама караваны посылает в разные города. А Надир умер сразу после вашего ухода. Но его почему-то не сожгли, а отнесли за гору, на старое кладбище. Потом много всякого было. Когда родился сын, царица съездила в Александрию, там тоже что-то произошло. Слышал только, что дары больше в храм огня не возят.

– Лорнимэ ездила в Александрию? – удивился Лаций. Но после удивления в груди зашевелилось неприятное подозрение.

– Да, ездила. Много их было. Одной охраны пятьсот всадников. Я с ней не был. Я дворец строил.

– А что тебе с ней быть? – снова с насмешкой произнёс Атилла. – Ты же её в конюшне не сможешь ублажить, как Азату! – толпа любила его грубые шутки, поэтому все сразу начали подсмеиваться над парфянами и их волосатыми любвеобильными женщинами.

– Кстати, а ты ещё не нашёл себе жену? – попытался перевести разговор Лаций.

– Нет, пока нет. Так, есть одна, но… так… – замялся Максим.

– Вот, как и Лаций! У него одна ханьская рабыня и три ещё других варварки. Целый гарем под боком, а он нос воротит! – рассмеялся Кроний.

– Да замолчи ты! – прикрикнул на него Лаций.

– Твои оливки все срубили. Помнишь, сажал? Срубили, когда царица вернулась из Александрии. Как-то странно это всё. Наверное, что-то плохое ей жрецы там сказали. Вот тогда она и упомянула сестру Надира. Странный был человек. Очень странный. Ведь даже сестра родная бросила его! Но потом как-то затихло всё. Вот так и живём.

– Понятно, – кивнул головой Лаций. Они допоздна вспоминали старых друзей и уже под утро договорились, что проведут праздник урожая вместе.

Глава 29

Через несколько дней начался праздник в честь Конса4141
  Конс – бог уборки урожая (римск.).


[Закрыть] и богини Анноны4242
  Аннона – богиня, охранявшая урожай и годовой запас хлеба (римск.).


[Закрыть]. Всё это время Лаций был так потрясён услышанным, что мало обращал внимания на окружающих и на то, что происходило вокруг. Мысль, что в Риме теперь многое изменилось, пробудила в нём затаившуюся надежду на возвращение. Он всё время представлял себе, как вернётся и встретится с теми, кто его ещё помнил. И хотя убийство Клавдии Пизонис всё ещё было серьёзным препятствием на этом пути, Лаций надеялся, что, спустя столько времени и учитывая перемены, ему удастся доказать свою невиновность. В голове проносились картины объяснений и доказательств, оправданий и споров, и всё это подкреплялось внезапно проснувшейся надеждой.

Римляне праздновали все свои праздники отдельно. На этот раз они на третий день пошли на первую мельницу, чтобы посмотреть, как идут дела у старого ханьца и Чоу, которая теперь проводила там почти всё время. Стены и крыша уже были готовы, внутри работали несколько человек. Чоу сказала, что вечером в поселении ханьцев тоже будет небольшой праздник, и их пригласили прийти. Римляне обычно никогда не звали чужестранцев на свои торжества и сами не стремились присутствовать на обрядах чужих племён. Но на этот раз Лаций согласился. Когда он, Атилла, Максим и ещё несколько человек, выйдя с мельницы, стояли на узком мостике, солнце светило особенно ярко и, отражаясь в воде, иногда ослепляло их бликами. Лаций прикрыл глаза ладонью. Остальные тоже прикрыли глаза, и он заметил, что у Максима Прастины на пальцах много колец. Они сверкали в лучах солнца и ослепляли.

– Ты стал богатым человеком, – заметил Лаций, кивнув на камни.

– Нет, это просто подарки… Так, сам знаешь, – замялся Максим, растопырив пальцы и улыбаясь странной улыбкой, как будто чувствовал себя виноватым и в то же время приятно польщённым.

– Ладно, поехали! – крикнул Лаций, подходя к лошади. Чоу уже ушла в сторону ханьского поселения. Им оставалось последовать за ней. Только Атилла задержался и что-то обсуждал с Максимом на мостике. Тот смеялся над его шутками и что-то объяснял. Лаций махнул им рукой, и они помахали в ответ. – Мы к рисовым полям! – крикнул он ещё раз, и оба кивнули в ответ, подтверждая, что услышали его. Улыбка Максима показалась Лацию немного натянутой и обиженной, но он подумал, что это Атилла грубо пошутил в очередной раз, и сразу же забыл об этом. Ему ещё надо было объехать деревянные стоки на рисовых полях, а потом ехать к маленьким ханьцам на праздник.

В небольшом поселении узкоглазых крестьян было шумно и весело. Звучали тягучие песни, в котлах кипела вода, вкусно пахло травами, которые ханьцы всегда добавляли в еду, и повсюду сновали дети. Причём, среди них было немало хунну. Чоу играла возле маленького дома мельника с Марком и Зеноном. Они кидали камешки в ямку и радовались, когда кто-то попадал. Лаций привёз Павла Домициана, которого встретили криками и приветствиями. Когда слепой сполз с коня, его сразу же увели петь, и вскоре до Лация донёсся его сильный грудной голос. Ханьские крестьяне напоминали ему маленьких детей: они громко приветствовали друг друга, как будто давно не виделись, притворялись и дурачились, хлопая по плечам и спине, кидали на голову песок и отворачивались, бегали по кругу, изображая хромых и слепых, а женщины танцевали причудливые танцы, прикрывая лицо круглыми островерхими шапками из стеблей камыша. Голос Павла Домициана затих. Чоу сказала, что начинают раздавать рис из котлов и надо подойти. Они нашли слепого певца и сели рядом. Павел был необычайно доволен и даже пытался говорить с окружавшими его людьми на их языке.

– Зачем ты их по сто раз переспрашиваешь? – спросил Лаций.

– Так у них одно слово все по-разному произносят, – сразу же ответил тот. – То «шия», то «чжиа». Вот даже спасибо и то по-разному произносят – то «шиэ ши», то «сиэ си». А мельник вообще говорит «сиэ ши». Как тут не переспрашивать?

– У мельника просто зубов передних нет, вот и шипит неразборчиво, – объяснил Лаций, вгрызаясь в кусок жёсткого мяса. Он наколол его на свой старый чёрный нож и держал теперь с двух сторон руками. Однако у Павла Домициана не было ножа и он никак не мог взять свой кусок, потому что тот был ещё очень горячим. Бедняга перекладывал его с ладони в ладонь и, в конце концов, всё-таки положил на колени. Сквозь толстую ткань оно не обжигало кожу. Лаций заметил это и пожалел, что у него нет с собой второго ножа. Оглянувшись по сторонам, он заметил у костра поленья и ветки. Отломав ветку потоньше, он попробовал её на прочность и дал другу. Тот обрадовался, как ребёнок, и, наколов мясо, стал с удовольствием есть, обжигаясь и причмокивая.

– Откуда ты знаешь, как есть палочками? – неожиданно спросила его Чоу Ли. Она сидела чуть позади и с удивлением смотрела на Павла Домициана.

– Какими палочками? А-а, это… – не поняв сначала её вопрос, сказал Лаций. – Просто у него скоро украдут мясо, и останется тогда этот старый дурак без еды, – усмехнулся он.

– Не останусь! – с трудом произнёс Павел. – Меня здесь всегда накормят.

– Странно. Я думала, что ты знаешь.

– А что тут знать? – поинтересовался Лаций. – Взял, да наколол мясо на палку!

– Нет, я не об этом, – упрямо произнесла Чоу. – Еду берут палочками по-другому.

– Еду берут руками, и как можно быстрее, – отшутился Лаций. – Покажи, как можно есть палочками!

– Великий учёный Сыма Цянь писал, что отшельник Ю Е был очень голоден, когда варил мясо. Он долго не мог достать его из котла. Вода кипела и была горячая. Тогда Ю Е взял палку. Позже он стал всю еду накалывать на палку и так есть. Затем он решил придерживать мясо второй палкой, чтобы не обжигаться. Так было удобней кусать.

– Как ты странно говоришь, всё никак привыкнуть не могу. Как ребёнка учишь! «Великий учёный»… – проворчал Лаций. – Ну, а что тут такого? – хмыкнул он. – Нормально это. Если нет меча или ножа, и палка подойдёт.

– Да, но Ю Е потом научился держать две палочки одной рукой.

– Да ну! Две палки одной рукой? Хм-м… – зубы Лация впились в толстую жилу, и ему пришлось немного повозиться, чтобы перегрызть её. – Даже хунну так не едят. Ты же видела, рукой и зубами держат, а ножом прямо у носа – вжик! И готово! Как только себе нос или губы не отрезают, не понимаю! – он покачал головой.

– Это несложно. Но ты не дослушал. Сначала великий отшельник Ю Е держал палочки в двух руках. А когда он захотел попить воды, то ему пришлось взять их в одну руку, а чашку – в другую. Вот тогда ему и пришла в голову мысль есть двумя палочками в одной руке, чтобы не отпускать чашку.

– Сказки какие-то… А ты так умеешь? – Лацию стало интересно.

– Вот, смотри, – Чоу взяла две кривых ветки и зажала их между пальцами. Потом подняла кусок мяса и поднесла его ко рту. Но на этом чудеса не кончились. Она точно так же достала из небольшой чашки рис и отправила его себе в рот. Лаций перестал жевать и уставился на неё, не понимая, как она это делает.

– Что там? – настороженно спросил Павел Домициан, почувствовав рядом с собой напряжённую тишину.

– Она ест двумя ветками, – пробормотал Лаций.

– Кто?

– Чоу.

– Ну и что?

– Ты сам попробуй! Ах, да… Куда тебе! Ты же не видишь ничего. Сиди с одной палкой, ешь своё мясо! Слушай, – он повернулся к Чоу, – как ты это делаешь? Дай попробовать!

– На! – она с улыбкой протянула ему палочки, и тут Лаций понял, что это совсем не так просто, как кажется. Вокруг сразу собралось много зрителей. Они все одобрительно кивали головами и улыбались, повторяя своё излюбленное «хао»4343
  Хорошо (кит.)


[Закрыть], «тинг хао»4444
  Очень хорошо (кит.)


[Закрыть], но это только злило его, потому что палочки выскальзывали из рук и даже помощь Чоу ни к чему не приводила – пальцы скрючивались и не разгибались, а кисти ныли, как будто он полдня рубил мечом тренировочный столб. Наконец, Лаций выдохнул и раздражённо покачал головой.

– Глупость какая-то. Ничего не получается! А почему они все едят руками? – кивнул он в сторону веселившихся ханьцев. – Я никогда не видел, чтобы они ели палочками.

– Простые люди всегда едят руками. Воины и знатные люди едят ножами. Чиновникам помогают слуги. Они разрезают еду и подают на подносах. Потом её берут руками. Хотя дома иногда чиновники берут ножи, – она засмеялась. – Так легче. Но наш род идёт от великого отшельника Ю Е, и мы едим двумя палочками. Только мы!

– Ах, вот оно что! Так бы сразу и сказала! Это только в вашей семье так едят…

– Да. Больше никто в империи Хань не ест так, как мы. Мясо достают одной палкой, но не едят. В нашем роду считается, что две палочки удваивают силу рук. Это очень сложно, и тебе не понять. Числа имеют большую силу над людьми. Две палочки и десять пальцев делают тебя в двадцать раз сильнее.

– Как это? Что же, я могу камень в двадцать раз тяжелее поднять? – не понял Лаций.

– Нет, не камень. Ты становишься сильнее умом и душой. Но я же говорю, ты это не поймёшь. Для этого надо время. Мой отец говорил, что есть палочками легче, чем носить с собой тяжёлый кинжал. К тому же, кинжал постоянно воняет. А палочками легко есть даже рис. Я тебе покажу.

– Рис?..

– Да. Но ты не спеши. Начни с мяса. Сначала пробуй одной палочкой проткнуть его, а второй прижимай сбоку. Тогда не упадёт, – посоветовала девушка, погладив его по плечу. Лаций сделал так, как она сказала, и кусок мяса впервые оказался в воздухе. Он сам радостно заулыбался, не говоря уже о крестьянах, которые сразу подняли вокруг такой крик, как будто он в одиночку победил стотысячную армию.

– Кажется, у тебя получилось, – одобрительно произнёс Павел Домициан. – Слышишь, как кричат!

– Ну, да. Но только наполовину. Одной палкой проткнул, а другой прижал. Зачем всё это? – Лаций вытер нож и, к огромной радости детворы, показал им, как надо бросать его в бревно. Каждый раз, когда лезвие с глухим ударом вонзалось в дерево, они с визгом подбегали к нему и пытались вытащить. Затем подходил Лаций и с улыбкой делал это сам.

После еды ханьцы позвали всех слушать песни. Женщины танцевали, а мужчины пили горячий отвар горькой травы и рассказывали весёлые истории. Чоу переводила Лацию, хотя он поначалу и пытался сопротивляться, говоря, что всё понимает. Но, на самом деле, вообще ничего не понимал, потому что собравшиеся рассказывали старинные легенды и истории предков, употребляя совсем не те слова, которые он учил во время работы. В этот вечер ему больше всего запомнился рассказ мельника о двенадцати причинах, почему надо быть счастливым. Чоу помогала ему понять некоторые сложные фразы. В ответ, Павел Домициан рассказал ханьцам притчу о том, как царь спрашивал у крестьянина, что мягче всего на свете, что сильнее всего на свете, что дороже всего на свете и что слаще всего на свете. Он несколько раз обращался к Чоу, переспрашивая слова, но, в целом, его все понимали. Когда он с важностью изображал царя, ханьцы радостно показывали на него руками, а когда он с хитрой улыбкой отвечал на вопросы, притворяясь простым крестьянином, те одобрительно гудели и поддерживали его громкими криками. Лаций слышал подобные истории сотни раз, поэтому не прислушивался к рассказу слепого друга, пока тот не позвал его, обескуражено почёсывая лысеющую голову.

– Слушай, мне кажется, что я не могу рассказать им, как надо шёпотом молиться богам. Это история про жадного толстяка и…