Текст книги "Римская сага. Далёкие степи хунну"

Сам Чжи Чжи остался на стоянке, в хурээ. Он хотел побольше узнать у приехавших кочевников о своём брате Хуханье. То, что он услышал, неприятно удивило его и даже рассердило. Оказалось, что к нему ехал «простой» посол. Это был молодой сын какого-то губернатора. А у Хуханье в это время гостил сам брат императрицы, который привёз ему подарок от императора – пять самых красивых девушек империи Хань! Это был намёк на здоровое продолжение рода и единение с народом империи. Значит, брата-предателя ценили выше, чем его! Но когда Чжи Чжи об этом узнал, Тай Син со своими людьми был уже далеко. Поэтому вождь хунну решил дождаться их возвращения и уже на месте принять решение, как ответить ханьскому императору.

Шаньюй не знал, что брат императрицы, оказавшись в становище Хуханье у стен Великой Стены, столкнулся с непредвиденными трудностями. Он сразу заметил, что хунну здесь стало значительно больше, чем полагали во «внутреннем дворе» императора. Ему повсюду попадались дети и подростки – в гэрах, между ними, рядом со стадами, на лошадях и у реки. Их было очень много! Хунну становились опасны, потому что жили только за счёт помощи империи Хань и многие из князей и вождей стали роптать. Сначала с ним тайно договорился о встрече один вождь, потом – другой. И всех волновали одни и те же вопросы: отношение императора к Хуханье. Этот народ определённо не мог жить в мире и мечтал о войне и захватнических набегах. Но для того, чтобы разобраться с внутренними противоречиями в этом лагере хунну, брату императрицы надо было время. Поэтому он и отправил императору срочный доклад с просьбой выслать Чжи Чжи второго посла. Таким образом он решил важную государственную задачу и чудом избежал больших неприятностей, которые ему сулила встреча с шаньюем Чжи Чжи.

Глава 10

Лаций кутался в большую широкую накидку, которая постоянно сползала с него и не давала согреться. Каждый раз, когда приходилось заново оборачивать её вокруг плеч и затыкать под руки, он вынужден был поворачиваться к ветру спиной. Щёки горели от царапин и раздражения, но больше всего страдала бритая голова. Тёплая шапка оказалась маленькой и постоянно падала на землю, и по всему телу сразу же пробегали мурашки. В такие моменты казалось, что кожа на голове покрывается ледяной коркой, и он спешил побыстрее натянуть затвердевший кусок шкуры на затылок, чтобы не простудиться. У Павла Домициана, наоборот, шапка оказалась больше, чем голова, и он шёл, не поправляя её, как странное безголовое существо, держась за одну единственную повозку, в которой лежали вещи Тай Сина и войлок для его походного гэра.

К вечеру они остановились у небольшого холма, свернув с дороги немного в сторону. Рядом начинались заросли редкого кустарника и невысоких деревьев. Огонь хунну везли с собой в нескольких больших корзинах. За ним постоянно следили, чтобы он не потух. Поэтому костры развели сразу. Но больше римлянам ничем не помогли. Надеяться оставалось только на себя. Всё, что они взяли с собой, должно было помочь им пережить холодную ночь. Лаций несколько раз пытался прилечь поближе к огню, но не мог заснуть, потому что холод проникал под одежду и накидку со всех сторон. Хунну везли с собой скатанные войлочные подстилки, на которых ложились спать по пять-шесть человек. Но у римлян их не было. Лаций попытался принести несколько камней, но они были слишком маленькими и быстро остывали, когда он вынимал их из костра.

– Не могу больше сидеть. Совсем замёрзну, – стуча зубами, пожаловался ему Павел Домициан, когда он, отчаявшись согреться, решил присесть рядом.

– Давай попробуем по очереди спать у костра, – вздохнул Лаций. Он ещё раз с удивлением обвёл глазами остальных товарищей, которые спали сидя, прижавшись друг к другу спинами. Он усадил Павла на ветки сухого кустарника, а сам сел рядом. – Спи, я пока буду смотреть за огнём! – сказал он и обречённо вздохнул. Надо было попросить у Саэт или слуг что-нибудь потеплее, но он не успел. Теперь оставалось следить за тем, чтобы костёр не погас, пока будет спать Павел Домициан. Будить его он не собирался. Какая от слепого помощь? Лаций в душе наделся, что к утру ему тоже удастся немного поспать, и он действительно заснул перед рассветом, прислонившись спиной к спине Павла. Но сон был недолгим. Хунну проснулись и, быстро собрав гэр Тай Сина, продолжили движение на восток.

Когда они, наконец, встретили императорского посла, сопровождавших его всадников и несколько десятков хунну из других племён, голова у Лация была тяжёлой и тело еле слушалось, не желая двигаться ни вперёд, ни назад. Он даже не стал рассматривать новых людей, а просто повалился на землю и заснул, пока Тай Син, соблюдая традиции вежливости, общался с послом императора. Но этот привал тоже был недолгим, и, когда беседа закончилась, римлян подняли с земли и быстро расставили с двух сторон повозки, чтобы удивить и произвести впечатление на посла. Тот действительно несколько раз с любопытством выглядывал из-под войлочной накидки и, видимо, действительно был удивлён их внешним видом. Лаций заметил только молодое широкое лицо с надломленными бровями и узкими щелочками век, под которыми тревожно бегали маленькие чёрные глаза. Этот странный человек смотрел на них, плотно сжав губы, и поэтому казалось, что у него совсем нет рта. Оттопыренные уши только усиливали впечатление нелепости, которое производил трясущийся на затылке узел волос в позолоченной коробочке, проткнутой короткой палочкой. Судя по коже и живому взгляду, посол был молодым человеком, но вскоре дорога стала круче и Лаций перестал наблюдать за носилками, стараясь удержаться на ногах и не споткнуться о камни. Позади римлян ехал сын Тай Сина. Он был доволен произведённым на посла впечатлением. Его более мудрый и опытный отец ехал сзади, и его лицо, наоборот, оставалось непроницаемо спокойным и суровым, как будто его ничего не волновало.

Вторую ночь римляне и хунну тоже провели у костров, но на этот раз Лаций решился на отчаянный поступок. Он дождался, когда все заснут, и после этого прокрался к лошадям. Там он забрался на одну из них, и, обхватив удивлённое животное за шею, постарался заснуть. Сон его, однако, прерывался несколько раз, потому что, расслабляясь, его большое тело рано или поздно сползало на землю. Но к утру он всё равно чувствовал себя намного лучше, чем остальные римляне, многие из которых, судя по хриплым голосам и кашлю, всё-таки простудились. Обратный путь к стойбищу продолжался под нудный скрип колёс и негромкий топот копыт. Небо было серым и хмурым, как будто богам не нравилось то, что происходило на земле. Эта мысль пришла Лацию в голову, когда из-за поворота вдруг неожиданно показалась река. Хунну радостно закричали, показывая вдаль, где должно было находиться стойбище, но императорские всадники и посол ничего не ответили. Они проехали вперёд, а несколько десятков хунну вместе с молодым сыном Модэ Сином поскакали на высокий крутой берег, с которого хорошо была видна холмистая местность на противоположной стороне.

Дорога постепенно приблизилась к реке, и до поворота, где вокруг торчащих из воды камней пенились буруны холодной чёрной воды, оставалось проехать не более пятисот шагов. Дальше она уходила в сторону и вела прямо к броду, до которого было ещё три тысячи шагов. Лаций устало плёлся почти в самом конце колонны, тупо уставившись на стремительно несущийся чёрный поток. Немигающим взглядом он смотрел, как вода на полном ходу врезается в камни, крутится перед ними, образуя небольшие водовороты, пенится и брызжет в разные стороны, чтобы потом белой струёй спокойно продолжить свой путь за спиной грозных каменных воинов. Неожиданно сзади раздался чей-то крик. Голос был тихим, потому что ветер дул в лицо, и звук относило назад. Лаций обернулся и посмотрел вдаль. Там, куда поскакали хунну с молодым Модэ Сином, явно что-то было не так. Он видел, как некоторые всадники крутились на лошадях на месте, другие соскочили на землю и стояли у самого края, кто-то махал руками и кричал в их сторону, но на таком расстоянии ничего не было слышно.

– Эй! – позвал Лаций одного из хунну. – Там кричат! – он ткнул рукой назад. Сначала всадник ничего не понял, но потом стукнул лошадь пятками и поскакал вперёд, к лули-князю. Вся процессия сразу же остановилась, и хунну поскакали к обрыву. То, что они увидели, заставило их сердца похолодеть от ужаса. Вскоре это увидели и римляне. Внизу, в ледяной воде барахтались несколько человек и лошадей. Один из несчастных сумел схватиться за гриву и теперь отчаянно старался направить лошадь к отвесным скалам у берега. Но всё было тщетно. Животное двигалось вперёд по течению, которое несло её прямо на камни. Оказавшиеся в воде люди беспомощно махали руками и тоже ничего не могли сделать. Сначала один, захлебнувшись, ушёл под воду, затем другой, третий и так почти все, кроме одного, который продолжал держаться за гриву и не сдавался. Лаций видел, что четверо оставшихся лошадей неминуемо погибнут, затянутые в водоворот под камнями. Но этот последний мог бы ещё выжить, если бы отпустил гриву… В том месте, куда его несло течение, камни были более покатые и без острых краёв.

Стоявшие перед ним хунну что-то кричали друг другу, но Лаций их не слышал. Он с непонятным внутренним удивлением наблюдал за собой, как будто боги вдруг разделили его на две части и теперь одна половина тела, способная думать, наблюдала за другой, не думающей, со стороны и не понимала, что происходит. Он сбросил свою толстую накидку, стянул через голову длинную рубашку и быстро стащил сапоги с тёплым мехом, которые ещё полгода назад достались ему от умершего хозяина соседнего гэра. Вместе с рубашкой на землю упал и медальон на тонком кожаном ремешке. Но времени поднимать его уже не было. Через несколько мгновений Лаций стоял у самого края обрыва. Когда он прыгнул вниз, над его головой раздался полный отчаяния и горя крик старого лули-князя:

– Мо-о-дэ-э-э! – он звал своего сына, надеясь на чудо и понимая, что чуда не будет и тот скоро погибнет прямо у него на глазах, а он ничего не сможет с этим поделать. Последней головой над водой была голова его сына…

Резкий холод сжал тело Лация, и ему показалось, что он не сможет даже пошевелиться, не то что плыть в этой воде. Ощущение было такое, как будто в кожу на спине и затылке впились огромные острые шипы и живот вжался до самого позвоночника, выдавливая из груди воздух. Его передёрнуло, и пробежавшая по телу дрожь заставила выпрямить скрючившиеся руки и ноги. Надо было срочно двигаться. И он сделал первый гребок, затем второй, третий, пока не почувствовал, что выплыл на поверхность и может дышать.

Когда над водой показалась отливающая синевой, блестящая лысина белокожего раба, Тай Син почувствовал, как его сердце остановилось и в груди перехватило дыхание. Он сделал шаг вперёд и коснулся носком сапога одежды Лация. Колени предательски дрожали, и он решил не шевелиться, чтобы не упасть на землю от слабости. Заметив кожаный ремешок, он поднял его с земли, посмотрел на медальон и крепко сжал в руке. Лули-князь смотрел вперёд и ждал. Никто не знал, что в душе он поклялся принести богам самую большую жертву, если они помогут этому рабу спасти его сына. Римлянин подплыл к лошади и стал отрывать пальцы его сына от гривы. Этот странный раб что-то кричал, но Модэ не шевелился и не хотел отпускать лошадь. Потом бедное животное, не выдержав висевших на ней двух людей, мотнуло головой в последний раз и погрузилось под воду. Вместе с ним исчезли и две других головы – его сына и раба-римлянина. Однако лошадь вскоре вынырнула, и её понесло дальше на камни, а людей видно не было. На берегу все замолчали. Какое-то время никто не шевелился. Тай Син выдохнул и опустил плеть. Все смотрели только на него. Казалось, что лицо старого лули-князя превратилось в камень. И вдруг густые брови взметнулись вверх, глаза вспыхнули, и из горла раздался дикий крик. Все хунну вздрогнули от неожиданности и повернулись в ту сторону, куда показывала плётка лули-князя. У крайнего камня в воде были видны две головы – одна с чёрными волосами, а другая – сине-серая и без волос. Это были раб и его сын! До них было совсем близко. В воду сразу же полетели длинные верёвки с петлями. Когда тела вытащили на берег, юный Модэ Син был без сознания. Казалось, он не дышал. Но голый раб сложил его пополам, положил на колено и стал давить руками на спину. При помощи других своих товарищей он вернул ему жизнь. Оба выплывших так сильно дрожали, что их дрожь передалась даже помогавшим им людям. Те тоже жались и кутались в накидки. Старый Тай Син с трудом сдерживался, чтобы не кинуться к рабу и не обнять его вместе с сыном. Но он смотрел на дрожащего римлянина и видел только знак на его плече – такой же, как на круглом медальоне. Тот никак не мог натянуть на себя длинную рубашку, стучал зубами и что-то говорил другим рабам, но его никто не понимал. Лули-князь подошёл к нему и молча протянул медальон. Мудрость взяла своё, он сдержался и никак не проявил свои чувства. А затем хриплым, срывающимся голосом приказал замотать обоих в шерстяные верблюжьи накидки и уложить в повозку под куски войлока. Когда вся процессия добралась до хурээ, Лаций и сын лули-князя спали, не зная, что происходит вокруг. Тем временем, Тай Син приказал своему слуге сделать на куске шкуры такой же рисунок, какой был на плече у римлянина и нанести его на плечо сына. Но ни Лаций, ни Модэ этого уже не слышали. Как не слышали они и радостного пения слепого Павла Домициана, который так вдохновился поступком своего друга, что стал сочинять и петь песни о нём прямо на ходу. Всадники улыбались, видя его восторг, и не прерывали. Единственным человеком, которому не уделили внимания в этой ситуации и который частично лишился необходимого уважения в результате непредвиденного события, был посол императора. Он ждал, что ему расскажут обо всём отдельно и окажут знаки внимания в связи с тем, что они вынуждены были остановиться в пути. Но никто этого не сделал. Поэтому настроение у посла стало постепенно портиться. Зато хорошим оно было у встречавших эту процессию римлян. Они издалека услышали голос своего певца, и, когда всадники переправились вброд возле недостроенных деревянных терм, все, кто мог, уже стояли вдоль берега, пересказывая друг другу слова новой песни Павла Домициана.

Возле становища были видны многочисленные костры. В ноздри ударил запах жареного мяса, и хунну сразу прибавили ход. Тай Син понял, что к приезду посла стали готовиться заранее и, скорей всего, сегодня вечером будет большой праздник. Всадники промчались прямо в центр кочевья мимо рабов-римлян и целой толпы детей, где лули-князь, не слезая с коня, приказал перенести Лация и своего сына в тёплый гэр, обтереть горячим жиром и снова закутать в шерстяные одеяла. Сам он отправился вслед за послом к поджидавшему их шаньюю Чжи Чжи.

Глава 11

Нежное, обволакивающее тепло приятно ласкало кожу. Всё вокруг казалось мягким и уютным, как тёплый пух. Рядом проплывали длинные тени, за ними шли люди, они говорили с ним на непонятном языке и исчезали. Но Лаций не собирался рассматривать этих странных посетителей снов. Он наслаждался. Ему давно не было так хорошо. Давно…

Это слово, как птица, впорхнуло в голову, взмахнуло крыльями в памяти и замерло, превратившись в камень, – огромный и тяжёлый, – который вдруг с грохотом рухнул вниз, в закоулки души, подняв вверх из глубины забвения старые воспоминания и реальность. Тепло и нега грубой ткани не пропали, но всё тело сжалось и сон как рукой сняло. Он медленно отодвинул с глаз край накидки и прищурился. Это был гэр. Большой. Рядом горел костёр. Возле него сидела женщина. Похоже, очень старая. Она заслоняла собой пламя, поэтому он не видел, что она делает. Рядом с ним высилась гора накидок из верблюжьей шерсти. Под ними кто-то тяжело дышал. И тут к Лацию вернулись воспоминания. Он сжался в комок и передёрнулся, ощутив всем телом холод чёрной воды, поджал ноги к груди и попытался закрыть глаза. Но прежнего удовольствия уже не было. Глаза больше не закрывались, и он решил встать. Старуха, услышав позади себя шум, обернулась и покачала головой. Он не понимал, что это значило, но она махнула рукой, как бы толкая его в грудь, и Лаций сел обратно. Тем временем женщина принесла котелок с чашками и налила в них жидкость из котла. В ноздри ударил запах мясного бульона. Лаций невольно расплылся в улыбке.

– На! Держи! – просипела старуха беззубым ртом. Он поднёс чашку к губам и с огромным удовольствием сделал несколько маленьких глотков, стараясь перед этим остужать кипяток между языком и нёбом, как делали это хунну. Бульон во рту булькал и урчал, а потом медленно опускался в горло. Вкус был невероятный. В этот момент рядом зашевелилась гора одеял, и оттуда показалась взлохмаченная голова Модэ Сина. Он долго тёр кулаками свои узкие глаза, думая, что сидящий рядом с ним раб с чашкой бульона в руке – это либо продолжение сна, либо что-то ещё более страшное. Увидев старую женщину, он прекратил давить себе на глаза и замер.

– Фазира? – тихо спросил он.

– Да, мой малыш, – с искренней нежностью произнесла старуха. Это была его кормилица и служанка. Радостно растянув рот в беззубой улыбке, она подала ему вторую чашку, и Модэ с жадностью стал пить бульон, обжигая губы и тихо ругаясь на горячую жидкость.

– Почему у меня так болит плечо? – с удивлением спросил он и посмотрел на руку. Там были видны следы тонких порезов – три круга соединялись краями, как у раба, который сидел рядом. – Кто это сделал? – недовольно спросил он.

– Твой отец приказал, – тихо ответила женщина.

– Зачем? – спросил он, но его вопрос остался без ответа.

– Ты пей, пей. Но не торопись, у меня ещё много тут, – повторяла ему раз за разом кормилица, снисходительно улыбаясь. Выпив две чашки, молодой хунну откинулся на войлок и посмотрел на Лация.

– Это был ты? – коротко спросил он.

– Да, – кивнул Лаций.

– Моя лошадь погибла?

– Да.

– Но ты мог её вытащить?

– Нет.

– Хм-м… Тогда зачем ты вытащил меня? Зачем? – с искренним непониманием спросил Модэ, для которого жизнь его лошади была так же ценна, как и его собственная.

– Ты хочешь вернуться за ней обратно? – подумав, ответил вопросом на вопрос Лаций, потому что сам не знал, зачем спас сына Тай Сина.

– Нет! – резко мотнул головой молодой хунну. – Ты бил меня по рукам! И тащил за волосы! – он схватился за голову и вскрикнул. – Мне больно! Он дёргал меня за волосы! – крикнул он кормилице, прижимая волосы к голове ладонями. Его рот перекосился от боли, и в глазах вспыхнуло искреннее возмущение. Старуха махнула рукой и отвернулась, как бы говоря, что не хочет его слушать, и когда молодой хунну хотел что-то добавить, шкура на входе резко отлетела в сторону и внутрь вошёл его отец. Тай Сину было достаточно одного взгляда на сына и раба, чтобы всё понять. Лаций тоже заметил, как в глазах старого лули-князя промелькнуло отеческое выражение заботы и радости, но это длилось всего мгновение, но потом его взгляд снова стал жёстким и непроницаемым, как и раньше.

– Я дала им только жидкий навар, – произнесла служанка, увидев во взгляде господина вопрос.

– Хорошо, – кивнул тот и сел на невысокий стул, сделанный из ствола широкого ствола. Сверху он был оббит войлоком и выцветшей тканью. – Ты! – кивнул он Лацию, и тот провёл языком по нёбу, чувствуя, что после бульона хочет пить. Но сейчас надо было выслушать лули-князя. Хунну были непредсказуемыми в своих поступках, и он не раз имел возможность убедиться в их необоснованной жестокости, как, впрочем, и в необузданной щедрости и неограниченной расточительности в моменты радости и побед.

– Да? – осторожно спросил Лаций.

– Ты спас моего сына. Он жив.

– Да, – снова повторил он.

– Ты можешь взять своего друга, его женщину и слепого певца. У тебя будет свой гэр. Там, за гэром кутлуга Ногусэ. Тебе покажут. Эти двое, муж и жена, будут твоими слугами. А ты будешь служить мне и шаньюю. Понял?

– А слепой певец? – поинтересовался Лаций.

– Слепой? Можешь его выгнать или отдать другим рабам. Хотя… он хорошо пел, – смягчился лули-князь. – Делай, что хочешь. Это мешок костей. Он никому не нужен.

– Э-э… – не веря своим ушам, протянул он, собираясь с мыслями и чувствуя, что по всему телу пробежала волна приятного тепла и слабости.

– Что? Ты хочешь что-то ещё? – по-своему истолковал его звук Тай Син. И Лаций почувствовав это, решился попросить то, о чём мечтал уже больше года.

– Благодарю тебя, мудрый вождь, – с благодарностью произнёс он. – Можно мне ещё попросить нож? Любой нож… Понимаешь… без ножа очень трудно, – с мольбой в голосе добавил он, поражаясь в душе, как унизительно и жалко ведёт себя перед варваром и как его голос сам подстраивается под нужное поведение, пренебрегая гордостью и уважением, которые сопротивлялись этому предательству в глубине души.

– Нож? – с удивлением переспросил старый князь и даже выпрямился в спине. Он хорошо помнил, как этот раб бросил нож в нападавшего кочевника и убил его.

– Нож?.. – тихо повторил за ним молодой Модэ.

– Да, – со вздохом кивнул Лаций. – Надо брить голову и лицо. Надо резать шкуры и ремни. Много делать надо, – на какое-то время в гэре воцарилось молчание, и даже старая кормилица не шевелилась, стоя у костра и с интересом ожидая решения своего хозяина. Наконец, тот поднял взгляд и коротко произнёс:

– Сайн2424
  Сайн – хорошо (монг.).


[Закрыть]!

– Отец, он же раб! – воскликнул сын.

– Да, – кивнул Тай Син и подошёл к кормилице. – Позови повитуху и гадалку. Пусть они отгонят от него злых духов, – он кивнул в сторону сына. – Скажи, что упал в реку. Пусть хорошо просят богов и очистят его, – после этого он ещё раз посмотрел на сына и вышел.

– Зачем он это сказал? Неужели он даст ему нож? – обратился Модэ к кормилице. Та, как всегда, пожевала беззубым ртом и с улыбкой ответила:

– Он спас тебя, а не убил. Зачем ему делать тебе плохо? Отдохни, малыш. Ты устал, – услышав эти слова, молодой хунну нахмурился и отвернулся от Лация. Но тот даже не обратил на это внимания. Он чувствовал себя выспавшимся и, благодаря жирному навару, даже немного сытым. Внутрь зашёл один из слуг Тай Сина и протянул ему обрывок старого шерстяного одеяла. Лаций взял свёрток и почувствовал в руках приятную тяжесть. В тряпку был замотан нож в кожаном чехле. Он вытащил его и от удивления выпрямился. Затем быстро бросил взгляд на Модэ и старую кормилицу. Сын Тай Сина сделал вид, что не смотрит в его сторону, хотя сидел боком и мог видеть, что происходит рядом. А кормилица вообще стояла спиной и продолжала помешивать еду в котле. Лаций медленно выдохнул и провёл рукой по чёрному длинному лезвию – это был тот самый нож, которым он убил воина хунну во время перехода из Мерва. Лезвие было острым. Значит, им никто не пользовался. Он прижал нож к груди и радостно улыбнулся. Но осторожность взяла своё, и Лаций поспешил спрятать драгоценный подарок под рубашку, чтобы потом прикрепить петли для крепления на поясе.

– Благодарю тебя, – еле слышно пробормотал он, мысленно обращаясь к старому князю. Теперь ему не терпелось поделиться радостной новостью с Павлом и Атиллой. Лаций даже мечтать не мог о такой благосклонности со стороны старого хунну, и его распирало от внезапно нахлынувшей детской радости. К тому же, ни Атилла, ни Саэт ещё не знали, что они смогут жить в собственном гэре. Надо было их обрадовать.

К его огромному удивлению, никто из его товарищей не обрадовался этой новости. Лаций стоял перед ними и растерянно переводил взгляд с одного на другого, не понимая, почему они не смотрят на него и вздыхают. Атилла первым прервал странное молчание.

– Понимаешь, тут всегда много слуг. Готовят они. И всегда у них есть мясо. У этого старика большие стада. Его племя богатое. Так что еды тут много… – с кислым выражением лица протянул он. – А там как? Сами будем готовить? Саэт одна не сможет всё делать. К тому же, двое маленьких детей. И как эту палатку ставить? Кто будет за ней следить? – печально закончил Кроний, и ему в тон сразу же добавил Павел Домициан:

– Боги посылают нам испытание, а не награду. Так мне кажется. Я вижу только тёмные цвета. Нет ничего светлого. Мне становится холодно от мысли о новом гэре, как ты сказал. Тут, насколько я знаю, шесть костров. Шкуры на полу застланы под края войлока. Мех на них ещё не вытерся. Тепло. А там у нас будет один костёр. Он будет быстро прогорать. И кто за ним будет всё время следить, когда вас с Атиллой не будет?

– Не слушай их, – неожиданно с болью в голосе произнесла Саэт, и Лаций почувствовал, что она очень волнуется и почему-то пытается его поддержать. – Мы как-нибудь выживем. Только вот зима скоро придёт. Уже холодно. Надо просто побольше запасти дров и навоза… и что-то придумать с костром. Под утро он будет прогорать. Если бы кто-то из наших был рядом, но они все далеко. Я попробую поговорить с Фазирой, старой служанкой, может, она что-то подскажет. И мясо тоже можно будет у неё брать. Она часто мне отдаёт кости. И молоко для малышей приносит. Ты же знаешь.

– Да, да, конечно, – растерянно пробормотал Лаций, ещё не в силах смириться с тем, что для его друзей приспособленный быт и удобство жизни в большом гэре оказались важней, чем своё маленькое независимое жилище. Ему было больно признать, что его мечта и радость не нашли понимания в их сердцах, но, с другой стороны, он понимал, что они были по-своему правы.

– Слушай, может, пойти и попросить у этого старика ещё пару слуг? – неожиданно предложил Атилла, не в силах смотреть на расстроенного друга.

– Что? – не поняв, переспросил тот. – Слуг? Ты что, с ума сошёл? Лучше сразу выкопай себе могилу за рекой, – с горечью произнёс Лаций.

– Ну, я как лучше хотел. Может, он такой добрый, что ты его сына спас… и за это что-то ещё даст?

– Нет, не получится, – Лаций задумчиво смотрел на тёмный войлок и думал, что делать дальше.

– Прости, мы не хотели тебя обидеть, – негромко произнесла Саэт, но это было скорее признание того, что они были не на его стороне и им было очень жаль покидать этот большой и тёплый гэр. Лацию стало душно и захотелось глотнуть свежего воздуха.

– Пойду, пройдусь, – выдавил он из себя и провёл рукой по вспотевшему лбу. Внутри действительно было жарко – старая кормилица позаботилась о том, чтобы сын её господина отлежался в тепле.

– Может, мне пойти с тобой? – осторожно предложил Атилла, но Саэт схватила его за руку и дёрнула назад. Старый друг пожал плечами и остался сидеть на месте.

Холодный осенний ветер к вечеру стих, и теперь на стойбище было тихо. Струйки дыма, расширяясь, поднимались над островерхими жилищами хунну в тёмное небо, и в свете полной луны напоминали длинные хвосты лошадей. Позади гэра возились несколько слуг Тай Сина вместе с кутлугом Ногусэ. Судя по его недовольному голосу, льстивого слугу заставили делать что-то очень неприятное. Лаций присмотрелся и от удивления замер – они крепили высокие длинные палки для нового жилища. Это было неожиданно… неожиданно быстро. Тай Син не любил ждать и привык, чтобы его приказы выполнялись немедленно. Поэтому ленивому и хитрому Ногусэ в этот вечер не повезло – ему пришлось делать гэр для раба.

Не желая попадаться ему на глаза, Лаций осторожно обошёл это место с другой стороны и направился к реке. Там он сел на длинную большую ступеньку недостроенных терм и, прислонившись спиной к брёвнам, поднял взгляд на звёзды. Где-то там боги решали его судьбу, и он мысленно просил их о помощи, потому что чувствовал в душе неясность и смутную тревогу. Все его товарищи по несчастью уже давно обзавелись семьями и детьми, все стали как-то приспосабливаться к жизни в этой дикой стране, и только он один не стремился привязать себя к ней узами семьи и быта. Прошло уже много времени, но боги ничего не посылали ему. Ни одного знамения или намёка. Хотя он просил их об этом почти каждый день. И теперь, сидя на влажном бревне, он снова обращался к ним с просьбой о помощи, моля их хоть как-то изменить его существование среди дикарей, которые жили вместе со своими бесчисленными стадами коней, волов, оленей и верблюдов, размножаясь так же быстро, как эти животные, и по характеру ничем не отличаясь от них.

В это время в огромном гэре верховного вождя хунну происходили совсем другие события. Посол, несмотря на предупреждения и подробные инструкции брата императрицы, не смог сдержать своё недовольство по поводу того, что воины Тай Сина уделили ему мало внимания во время перехода, и высказал это Чжи Чжи сразу после традиционного приветствия. Удивлённый вождь хунну, ещё не знавший, что произошло с сыном лули-князя, сразу же позвал Тай Сина и стал с искренним интересом расспрашивать о происшествии. Это вызвало у молодого и неопытного посланника императора ещё большее раздражение, о чём он не преминул напомнить шаньюю, перебив старого князя. Чжи Чжи сдержался и, изобразив на лице доброжелательную улыбку, ответил:

– Разве спасение сына нашего верного воина и известного главы рода не прекрасное событие для твоего приезда к нам? Спасённая жизнь – хороший знак. Поэтому нам надо это отпраздновать. Тебе и твоим людям надо немного отдохнуть. Я приглашаю тебя отведать с нами вечером самое вкусное мясо и рыбу, которые только есть в нашем хурээ. Нам никто не будет мешать, потому что все набьют себе рты и будут молчать, – рассмеялся Чжи Чжи и развёл руки в стороны, как бы приглашая посла согласиться с его предложением. Тот вспыхнул, возмущённый таким бесцеремонным обращением и откровенным игнорированием его важности. В это время сзади к нему приблизился один из советников и что-то коротко сказал на своём языке. Посол поджал губы и набрал в грудь воздух. Затем медленно выдохнул и встал.

– Мы благодарим тебя за оказанную честь, – произнёс он с плохо скрываемым раздражением, но Чжи Чжи снова сделал вид, что не заметил это. Только в маленьких, колючих глазах застыла неприкрытая ненависть, которую усиливала ноющая головная боль.

Как только посол и его люди вышли, слуги засуетились, убирая перегородки и шкуры. Вождь хунну повернулся к своему старому другу:

– Тай Син, мне нужна здесь Чоу Ли, эта умная девчонка. Жаль, сына нет… Моя молодая жена захотела привезти новых слуг и евнухов. Пришлось отправить его в Кангюй, – прищурился он. Лули-князь с пониманием наклонил голову. Верный Тай Син, хоть и хотел быстрее вернуться к своему сыну, вынужден был остаться в гэре своего вождя. Но он мог быть спокоен, кормилица хорошо ухаживала за его Модэ Сином. Она любила его не меньше, чем отец.