Текст книги "Русская литература с древнейших времен до начала XX века"

Автор идет к своему знакомому, который накануне женил своего сына. Хозяин, видный купец, жалуется на то, что почти вся его торговля благодаря выданным под будущий урожай векселям, пресеклась. Уходя от гостеприимного хозяина, автор размышляет о том, что взыскания по векселям часто бывают излишне строги, что укоренившаяся государственная практика в этой области, как правило, не способствует развитию торговли, а лишь поощряет плутовство с одной стороны и безответственную легковернось – с другой.

Бронницы

Автор посещает гору, на которой раньше было языческое капище, а теперь – христианская церковь. Автору чудится глас, который вопрошает, зачем он хочет знать будущее, для чего хочет видеть грядущие пути своей страны – ведь тот, кто знает наперед все, чему суждено исполниться, лишается благодати и покоя.

Автор обращается к богу – единому богу, который лишь является людям в разных обличьях («Егова, Юпитер, Брама, бог Авраама, бог Моисея, бог Конфуция, бог Зороастра, бог Сократа, бог Марка Аврелия, бог христиан, о бог мой! Ты един повсюду!»). Это вечный бог, который останется даже тогда, когда все ныне живущие народы прекратят свое существование, когда «природа, обветшав лет дряхлостью, падет». Автор просит у бога дать ему просветления.

Зайцово

В Зайцове автор на почтовом дворе находит своего старого знакомого Крестьянкина, человека с душой чувствительной и сердцем человеколюбивым. Превосходные человеческие качества доставили ему место председателя уголовной палаты. Крестьянкин, к удивлению автора, сообщает ему, что уходит в отставку. Объясняя причины такого решения, он рассказывает, что, вступая в должность, старался выполнять свои обязанности хорошо, не осуждать невинных и облегчать людские страдания. Но из-за того, что слишком тщательно расследовал дела, прослыл нерадивым и медлительным, те же, кто не заботился о том, чтобы наказать невиновного, получали чины и награды. Крестьянкин раньше считался человеколюбивым начальником, но после вступления в должность его человеколюбие стало считаться послаблением и потворством преступникам. Часто его решения осмеивались, а то и просто отменялись сослуживцами, которые «во мзду своего гнусного послушания получили почести, кои в глазах моих столь же были тусклы, сколь их прельщали своим блеском». Оставить же службу его принудил следующий случай.

Один дворянин (родом из простых, начавший свою службу истопником, затем попеременно служивший лакеем, камер-лакеем, старшим придворным лакеем, потом придворным служителем, ведающим напитками, т. е. виночерпием, и в этой же должности получивший дворянство) оставил службу и отправился на родину, в свою губернию, т. к. «привязанность к своей отчизне нередко основание имеет в тщеславии. Человек низкого состояния, добившийся в знатность, или бедняк, приобретший богатство… предпочитает место своего рождения на распростертие своея пышности и гордыни». Скоро коллежский асессор (чин дворянина, с которым он вышел в отставку) купил деревню и переехал туда со своим многочисленным семейством. Таким образом он стал повелителем нескольких сотен себе подобных, что ему вскружило голову. Крестьян он почитал скотами, данных ему в услужение, а себя едва ли не богом над ними. Он отнял у крестьян всю землю и «посадил на пашню» (т. е. заменил оброк (вид налога) на подневольный рабский труд, когда все, что производится работником, принадлежит хозяину). Давал им лишь минимум еды, чтобы они не умерли с голода. Если крестьяне воровали у чужих (грабили проезжих и даже убивали), он оставлял это без внимания, напротив, скрывал их у себя, заявляя правительству, что они убежали (ведь в случае отдачи их в каторгу, он терпел убытки, т. к. лишался работника). Если же крестьяне пытались украсть у него, пусть даже еды себе на пропитание, нещадно карал – сек кнутом, надевал колодки, кандалы и проч. Секли крестьян и следили за порядком сыновья асессора. Баб и девок «били или за волосы таскали» дочери. Сыновья «в свободное время ходили по деревне или в поле играть и бесчинить с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия. Дочери, не имея женихов, вымещали свою скуку над прядильницами, из которых они многих изувечили». «Русский народ очень терпелив и терпит до самой крайности, но когда конец положит своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не преклонился на жестокость». То же случилось и с асессором.

В деревне одна недурная собою девка выходила замуж за молодого крестьянина. Она понравилась среднему сыну асессора, но как он ни старался, ему не удалось поколебать ее верности жениху. В то время, как жених и его отец пошли к асессору с дарами (было положено испрашивать у хозяина разрешения на брак), три сына асессора вызвали невесту через дворового мальчишку из дома и, зажав рот, затащили в клеть. Несмотря на сопротивление, насилие свершилось. Однако в этот момент из дома вышел жених и, заподозрив неладное, подошел к клети. Увидев, что происходит, он позвал отца на помощь и бросился на насильников. Среднего он ударил колом по спине, а когда братья побежали, догнал еще одного и ударил его колом по голове, проломив ее. Асессор, узнав об этом, пришел в ярость, сказав жениху, что он должен был быть счастлив, что сын его господина обратил внимание на его невесту. Жениха секли кошками (род кнута), но он вытерпел это. Затем сыновья асессора взялись сечь отца жениха, после чего потащили невесту в дом. Однако жених набросился на них, схватил невесту и пустился бежать (наказание происходило на господском дворе). Снова завязалась драка. Шум привлек к господскому двору других крестьян. Они заступили дорогу сыновьям асессора, не давая учинить над женихом расправу. Увидев это, асессор сам подбежал к толпе и ударил тростью первого попавшегося крестьянина, так что он упал без чувств. Тогда крестьяне окружили «всех четверых господ и, коротко сказать, убили их до смерти на том же месте. Толико ненавидели они их, что ни один не хотел миновать, чтобы не быть участником в сем убийстве, как то они сами после призналися». По случаю раядом оказался исправник, который явился невольным свидетелем произошедшего. Постепенно следствие дошло до уголовной палаты. Рассмаривая это дело, Крестьянкин «не находил достаточной и убедительной причины к обвинению преступников». Он откровенно сообщил об этом членам суда. Все против него «возопили единым гласом», «называли поощрителем убийства». По их мнению, если крестьян оправдать, «исчезнет домашняя сохранность», что отныне дворянин не сможет «жить в деревне покоен». Если признать их невиновными, «то повиновение прервется, будет паки хаос, в начальных обществах обретающий». Видя, что Крестьянкин упорствует, они начали его обвинять в низком происхождении, в том, что в молодости он сам за сохой ходил. В конце концов объявили, будто он взял взятку у жены покойного асессора, которая, чтобы не терпеть убытков, не хотела отправлять крестьян в каторжные работы. Видя же, что и при этом Крестьянкин упорствует, они обратились к наместнику. Тот призвал его к себе и пытался склонить к решению о виновности крестьян. Вокруг наместника – толпа раболепствующих льстецов, и их вид заставляет упорствовать Крестьянкина. «Чем больше видел я угождения в предстоящих, тем порывистее становился мой язык».

Он говорит о том, что человек «родится в мир равен во всем другому», что ограничивая свои страсти, человек вверяет себя государству для того, чтобы оно осуществляло защиту его природных, исконных прав. Человек чувствует себя гражданином для своей пользы, так как «где нет его пользы, там он и не гражданин». И тот, кто пытается лишить его исконных, гражданских прав – враг ему. Если же закон не может или не хочет его защитить, то человек вправе делать это сам. «Ибо гражданин, становясь гражданином, не перестает быть человеком, коего первая обязанность, из сложения его происходящая, есть собственная сохранность, защита, благосостояние». Убитый же асессор нарушил права гражданина своих подданных своим зверством. «Гражданин, в каком бы состоянии небо родиться ему ни судило, есть и пребудет всегда человек; а доколе он человек, право природы, яко обильный источник благ, в нем неиссякнет никогда; и тот, кто дерзнет его уязвить в его природной и ненарушимой собственности, тот есть преступник». От Крестьянкина все отступаются. Его официально обвиняют во взяточничестве, он вынужден подать в отставку.

Автор прощается с Крестьянкиным, отправляется снова в путь, но у кибитки ломается ось. Он встречает знакомого, который сообщает ему, что Дурындин (общий знакомый) женился. Автор удивляется, так как Дурындину около восьмидесяти лет. Знакомый показывает автору письмо, в котором сообщается, что невесте Дурындина 62 года, что она вдова с 25 лет. Попав в тяжелую ситуацию, она стала проституткой. Время шло, красота уходила, тогда она завела свой собственный публичный дом. Скопив некое состояние, она прекратила заниматься сводничеством и стала давать деньги в рост. Дожив до 62 лет, она решила выйти замуж. На возражения, что жениху от нее только денег надо, она отвечает, что «кто ему их даст?», что «если он неугомонно спит, то сгоню с постели». На вопрос, зачем ей этот жених тогда нужен, она отвечает: «ныне сиди, сиди, все одна; да и того удовольствия не имею, когда чихну, чтоб кто говорил: здравствуй. А как муж будет свой, то какой бы насморк ни был, все слышать буду: здравствуй, мой свет, здравствуй, моя душенька…» Заканчивается письмо словами о том, что на свете много дурындиных, что «если не женитьбою всегда они отличаются, то другим чем-либо. А без дурындиных свет не простоял бы трех дней».

Крестьцы

В Крестьцах автор становится свидетелем прощания отца с сыновьями, которых он отправляет на службу.

Автор думает о том, что 98 из сотни дворянчиков, поступающих на службу, становятся повесами. Чины и награды достаются им с рождения (штаб-офицер 17 лет, 20-летний полковник и проч.), они не прилагают к службе никаких усилий, за них это делают их родовитые и знатные родители. А такие дети приучаются к безделью, к игре в карты, волочиться за женщинами.

Однако этот отец является исключением. Отправляя своих двух сыновей на службу, он произносит им напутственное слово, представляющее собой своего рода свод правил по воспитанию молодого поколения.

Во-первых, отец говорит, чтобы сыновья не думали, что они чем-то обязаны родителям: «воззрите на меня, яко на странника и пришлеца, и если сердце ваше ко мне ощутит нежную наклонность, то поживем в дружбе». Он утверждает, что сыновья не должны ему ни за вскормление, ни за рождение, так как сыновья явились следствием его любви к их матери, и любовь к супруге – уже достаточная награда ему. Не должны ему сыновья и за учение и наставление, так как «похвалы, воздаваемые доброму вашему поведению, рассудку, знаниям, искусству вашему, распростираяся на вас, отражаются на меня, яко лучи солнечны от зеркала». Таким образом, не понятие о долге и прнуждение должны побуждать человека заботиться о ближнем (пусть даже о родных), но их искреннее стремление и любовь – в том случае, конечно, если они их заслуживают. Воспитание, по мнению отца, не должно быть назидательным, не должно подавлять волю обучающегося: «Со младенчества вашего принуждения вы не чувствовали. Хотя в деяниях ваших вождаемы были рукою моею, не ощущали, однако же, николи ее направления. Деяния ваши были предузнаты и предваряемы; не хотел я, чтобы робость или послушание повиновения малейшею чертою ознаменовала на вас тяжесть своего перста».

Далее отец говорит о том, что именно он старался привить детям: умеренность и здоровье в еде и физической жизни, умение следовать не моде, но своим исконным интересам, стремление к искусству (которое, по мнению отца, смягчает нравы). Научил он детей и «варварскому искусству сражаться мечом», но внушил также и то, что не следует его использовать, пока «собственная сохранность того не востребует». Он воспитал в них твердый дух, потому они «обидой не сочтут, если осел их улягнет или свинья смрадным коснется рылом». Отец ни в младенчестве, ни в отрочестве не отягощал рассудка детей «готовыми размышлениями или мыслями чуждыми», не отягощал их памяти излишними предметами. Он указал им путь к познанию, научил их, как самим двигаться по пути познания, уверовав в собственные силы. Преподавая науки, отец ознакомил детей с жизнью разных народов, научил иностранным языкам, чтобы снять для них культурные и языковые барьеры в познании. Воспитывая дисциплинированность и волю детей, отец учил их преодолевать гнев, который является врагом рассудка и нередко приводит к разрушительному мщению. Отец напоминает, что выполняя все нравственные установления, не следует забывать и о теле – его следует упражнять и поддерживать в надлежащем виде. Для чего он рекомендует диету и периодическое голодание. Напоминает, что тело и одежду следует содержать в чистоте, но «не будьте и в сем неумеренны. Не гнушайтесь пособить, поднимая погрязшую во рве телегу, и тем облегчить упадшего; вымараете руки, ноги и тело, но просветите сердце». Говоря о чувствах и страстях, отец напоминает, что «умеренность во страсти есть благо. Чрезвычайность во страсти есть гибель», но в то же время «бесстрастие есть нравственая смерть». Т. е. надо придерживаться середины. Говоря о любви, следовало бы говорить о ней применительно к супружеству, этому «священному союзу общества».

«Исполняя предписания закона, можем приобрести название честного человека. Исполняя же добродетель, приобретаем общую доверенность, почтение и удивление, даже и в тех, кто бы не желал их ощущать в душе своей». Отец говорит, что не следует никогда нарушать закон – даже тогда, когда этого требует обычай, так как закон «каков ни худ, есть связь общества», говорит, что даже если царь приказывает нарушить закон, не следует этого исполнять. На пути следования правде и добродетели следует быть неколебимым, не бояться ни заточения, ни болезни, ни даже смерти.

В обществе царит лицемерие и раболепие. Отец предостерегает сыновей от того, чтобы они ходили по утрам (как это было принято) к высокопоставленным особам на поклон. Этот обычай был еще у римлян, но если у них этот обычай (называвшийся «амбицио», т. е. снискание или обхождение) был введен для того, чтобы молодые у более опытных людей учились, то здесь это происходит лишь для того, чтобы снискать благосклонность вышестоящих – обычай, «показующий в посетителях дух робости, а в посещаемом дух надменности и слабый рассудок».

Отец говорит, что для юности простительны щегольство и дурачество, но ни для какого человека непростительны коварство, ложь, вероломство, сребролюбие, спесь, жестокость.

Дети, выслушав поучение, отправляются в путь. Автор тоже продолжает дорогу, размышляя над услышанным. Он разделяет мнение отца двух сыновей, что родительская власть над детьми не должна быть безраздельной, так как именно несвободное воспитание в семье затем оборачивается рабским духом общества. Сравнивает это с природными установлениями, когда птенцы, достигнув определенного возраста, покидают гнездо, не считая себя ничем родителям обязанными, как и те забывают о своих птенцах. «Ребенок любит своего отца, мать или наставника, доколе любление его не обратится к другому предмету».

Яжелбицы

Здесь автор, проезжая мимо кладбища, видит похороны. Гроб опускают в могилу, и какой-то мужчина плачет, убивается о потере. Оказывается, это отец, который хоронит своего ребенка, умершего от врожденной венерической болезни, передавшейся от отца.

Автор вспоминает, что и сам в юности, будучи «невоздержанным в любострастии», навлек на себя «смрадную болезь». Он раскаивается в произошедшем, обращаясь к своим детям, просит прибегнуть их к услугам врачей и не проклинать его. Он чувствует свою вину в том, что заразил этой болезнью жену и подозревает, что это была одна из причин ее смерти.

Не снимая с себя ответственности, автор утверждает, что в великих опустошениях, производимых этой болезнью, есть и вина государства, которое, зная о положении дел, тем не менее не закрывают заведений, где публичные женщины торгуют собой, а иногда даже оказывает им покровительство.

Валдаи

Проезжая этот городок, автор наблюдает местные развратные нравы. Проезжающих встречают разрумяненные валдайские девки, пытаясь «воспользоваться их щедростью на счет своего целомудрия». Видя большой размах и закоренелость этих обычаев, автор думает о том, что такие нравы повелись здесь издревле, и, вероятнее всего, раньше были еще хуже. Для удовольствий здесь существует множество заведений. «Бани бывали и ныне бывают местом любовных торжествований. Путешественник, условясь о пребывании своем с услужливою старушкою или парнем, становится на двор, где намерен приносить жертву всеобожаемой Ладе (славянская богиня любви). Настала ночь. Баня для него уже готова. Путешественник раздевается, идет в баню, где его встречает или хозяйка, если молода, или ее дочь, или свойственницы ее, или соседки. Отирают его утомленные члены; омывают его грязь. Сие производят, совлекши с себя одежды, возжигают в нем любострастный огонь, и он препровождает тут ночь, теряя деньги, здравие и драгоценное на путешествие время. Бывало, сказывают, что оплошного и отягченного любовными подвигами и вином путешественника сии любострастные чудовища предавали смерти, дабы воспользоваться его имуществом».

Рядом располагается монастырь, в котором, по преданию, жил монах, который воспылал любовью к дочери одного валдайского жителя. Для того, чтобы по ночам видеться с ней, он переплывал реку, а утром снова, сбросив одежду, плыл, но уже назад, в монастырь. Так продолжалось довольно долго, пока в одну ненастную ночь, отважившись, несмотря на непогоду, отправиться к своей любовнице, монах не утонул. Автор говорит, что если бы писал поэму, живо бы изобразил горе возлюбленной при известии о гибели своего любимого. Однако, в действительности, она, вероятнее всего, очень скоро утешилась с кем-нибудь другим: «валдайская летопись гласит, что валдайские красавицы от любви не умирали… разве в больнице».

Едрово

Автор выходит из кибитки, идет к толпе сельских красавиц. Автор восхищается их здоровьем, естественной красотой, противопоставляет противоестественной красоте знатных городских дам. У сельских красавиц белые, ровные зубы, дыхание свежее, чистое. У знатных же барынь все заражено болезнями, которые не только приобретаются безобразным образом жизни в нынешнем поколении, но передаются от вырождающихся предков. Автор говорит, что даже пятнадцатилетняя непорочная девушка не избежит этого, потому что родители ее (которые тоже больны: «батюшка от докторов не выхаживал») из-за денег выдадут ее за какого-нибудь старого генерала, всего пропитанного болезнями. А здесь жена может отвадить его спать с ней в одной постели, начнет гулять – дети все равно будут считаться его. Порочный круг замкнулся.

Автор с восхищением смотрит на сельских красавиц, так как не видит в них всех этих пороков, говорит, что готов со всех ног бежать к ним от городских знатных барынь.

Одна из девушек особо приглянулась автору, он затевает с ней разговор. Анюта (так зовут девушку) пытается уклониться от разговора, боясь, что знатные ничего хорошего ей не принесут. Автор пытается уверить ее в обратном, говорит о своем восхищении простой красотой сельских женщин, отсутствием в них притворства и проч. Такие слова удивляют Анюту, она рассказывает, что живет с родителями, мужа у нее нет, так как ее хотели выдать за девятилетнего парня (по приказу барина). Хотя подобные вещи бывали часто, Анна отказалась выходить за мальчика. У ее подруги недавно родился ребенок, Анна часто с ним нянчится, говорит, что хочет такого же. Автор восхищается ее естественностью, целует ее. Анна говорит, что влюблена в одного парня, тот тоже ее любит, но им не позволяют жениться друг на друге – у матери Анна одна работница, и та просит сто рублей за нее. Ваня (избранник Анны) собирается в Питер на работу, чтобы заработать деньги. Автор отговаривает Анну, говорит, что ничему хорошему Ваня не научится в городе, а если попадет в услужение в богатый дом – тем более. Просит отвести его к матери Анны. Придя в дом, автор предлагает старухе сто рублей, чтобы молодые могли пожениться. Мать Анны подозрительно относится к предложению, так как «приданого бояре девкам даром не дают», отказывается от денег, говорит, что уже позволили им пожениться и без выкупа. Автор пытается отдать деньги Ивану на обзаведение хозяйством. Тот не берет, говорит, что у него руки есть, ими он дом и заведет.

Автор едет дальше, думая об Анюте и благородстве простых крестьян. Жалеет, что не встретил ее лет 15 назад, что первый поцелуй его был не тот, что он запечатлел на ее щеке. Автор осуждает крепостной обычай женить людей разного возраста (Анну хотели выдать замуж за девятилетнего). Рассуждая о семейной жизни, он приходит к выводу, что главное в ней – не уязвлять друг друга, тогда и «малые домашние волнения скоро утихают при нашествии веселия. И когда мраз старости подернет чувственное веселие непроницаемою корою, тогда напоминовение прежних утех успокоит брюзгливую древность лет».

Ямщик, который везет автора, заговаривает об Анюте. Говорит, что Иван – его брат и что ему с Анютой здорово повезло.

Хотилов

Вылезая из кибитки, автор находит какую-то бумагу, читает ее. В ней описывается «проект в будущем», т. е. своего рода утопия, видение того, как люди заживут в будущем.

Среди людей нет вражды и принуждения. Во власти царит равновесие, имущественное равенство граждан и равенство перед законом «отъемлет корень даже гражданских несогласий». Ясность в положениях о приобретении и сохранений имений не дозволяет возродиться семейным распрям. Азиатский обычай порабощать себе равного давно преодолен. Автор прослеживает извилистый исторический путь становления рабства и борьбы с ним.

Во всех учебных заведениях преподаются основания права естественного и права гражданского. Рабство, как утверждает автор, не только является преступлением, но и невыгодно для любого, кто разумно подходит к жизни. Землепашец составляет основу благосостояния любого общества, поэтому он должен иметь права на землю, которую обрабатывает. В этом случае он будет заинтересован в результате своего труда. В России, к сожалению, этого нет. Автор говорит об Америке, которая, по его мнению, пребывает в еще большей дикости, чем Россия, так как там рабовладение возродилось в чистом виде – черных рабов везут из Африки и других мест для того, чтобы заставить работать на плантациях и фермах. Автор говорит о том, что «злобствующие европейцы, проповедники миролюбия во имя бога истины, учители кротости и человеколюбия» уничтожили в Америке почти всех коренных жителей, а оставшихся обратили в рабство. Автор сравнивает строительство благополучия Америки с возведением египетских пирамид – груд безжизненного камня, за которые были уплачены миллионы жизней рабов, возводивших их.

Рабство родит с одной стороны – надменность, с другой – робость. Связи здесь не может быть иной, кроме насилия. Говоря об истории, автор напоминает русских самозванцев, за которыми готовы были идти люди, лишь бы освободиться от рабства. Автор призывает отринуть рабские узы и возлюбить друг друга.

Прочитав все вышеизложенное, автор спрашивает в почтовой избе о тех, кто проезжал перед ним. «Почталион» говорит, что мимо проезжал по подорожной в Петербург человек лет пятидесяти, который забыл здесь связку бумаг. Автор уговаривает за плату отдать ему эти бумаги.

Просматривая их, автор находит множество законопроектов, относящихся к уничтожению рабства в России. Рабство предлагается отменять поэтапно: вначале запретить брать крестьян в дом для услужения, затем разрешить жениться по своему усмотрению, запретить произвольное наказание без суда и т. д. Там же находился новый табель о рангах, в основу которого было положено гражданское равенство всех людей, независимо от их происхождения и имущественного ценза.

Вышний Волочок

В городе, на канале, автор видит множество барок, груженых хлебом и другими товарами. Он изумляется изобилию земли российской, которое приходит в вопиющее несоответствие с нищетой и тяжкой рабской жизнью ее жителей. Автор говорит, что каждый кусок хлеба, добытый таким образом, полит слезами, потом и кровью рабов и мало чем отличается от хлеба, добытого трудом рабов в Америке.

Выдропуск

Автор снова принимается разбирать доставшиеся ему бумаги. На этот раз он читает проект об устранении придворных чинов. Основная мысль – служение военное и гражданское должно прийти на смену царедворскому.

Торжок

Здесь автор встречается с человеком, который едет в Петербург за разрешением учредить в городе книгопечатание. Новый знакомый жалуется на то, что хотя печатать никому не запрещается, но все, что печатается, подпадает жесткой цензуре. Автор рассуждает о пагубности цензуры, так как она сковывает не только умение мыслить и любую инициативу, но и показывает слабость власти и государства. Сильное государство не боится свободных мнений, напротив – оно прислушивается к ним. Автор говорит, что цензура, как правило, сопровождается произволом чиновников, которые поставлены заниматься цензурой, но очень часто ничего не смыслят в подконтрольном им деле.

Автор отстаивает также мнение, что и неверные суждения или оппозиционные запрещать не следует (напр., атеистические или раскольнические) – так они гораздо быстрее будут отвергнуты обществом, которое само решит, в чем их неправильность. В случае же запрещения получается обратный эффект, т. к. «что запрещено, того и хочется».

Автор признает, что «развратные, похотливые сочинения» могут быть вредны юношеству и незрелым душам, хотя считает, что не в них корень зла – он в дурном примере: в публичных девках, примере старшего поколения. Автор заключает, что цензура принадлежит обществу – только оно имеет право порицать автора какого-либо произведения, либо превозносить до небес.

Далее автор описывает историю возникновения цензуры. Упомянув о том, что еще в древнем Риме сжигались неугодные рукописи, автор говорит, что древние не додумались до того, чтобы заставить писателя, прежде чем писать их, испрашивать на то соизволения у специально поставленного на то человека (что и представляет собой цензура в современном понимании). Это «изобретение», по мнению автора, принадлежит христианской церкви. Современное здание культа не имеет ничего общего с основами, провозглашавшимися первыми христианами. Церковники озабочены в основном тем, чтобы поддерживать свою власть. Едва было изобретено книгопечатание, как в том же городе, где оно было изобретено, появился указ о неиздании книг греческих, латинских и пр. на народном языке. Через некоторое время последовали папский указ и указ собора о цензуре, которые положили, чтобы ни одна книга не печаталась без утверждения священства. Так было в Англии, Франции и т. д. Исключение – Америка.

Суть цензурных церковных запретов состояла в том, чтобы оставить знания достоянием узкого круга лиц (священнослужителей), а остальных держать в темноте, чтобы тем самым упрочать свою власть, так как темным народом управлять легче и подручнее держать в повиновении.

О положении дел с цензурой в России автор демонстративно отказывается говорить, намекая тем самым, что отказ происходит именно по цензурным соображениям.

Медное

Автор присутствует на аукционе, где за долги распродается имущество одного дворянина. Такое случается довольно часто. Среди имущества – его крепостные. Описываются конкретные люди – старик, который ходил за барином в младенчестве и спас во время войны от смерти; старуха, которая была кормилицей матери барина; кормилица самого барина; молодая девка с ребенком, которого она прижила от своего барина и которого тоже продают; ее муж, в глазах которого «зверство и мщение» и который «раскаивается о своих к господину своему угождениях».

Автор убежден, что поступать подобным образом не могут люди, называющие себя христианами.

Тверь

Автор разговаривает с приятелем о стихотворстве. Они считают, что Ломоносов сделал великое дело, сняв «польское одеяние с наших стихов» и установив твердые правила. Но вместе с тем он положил и канон, который теперь очень трудно разрушить, а мелочное следование современными авторами его образцам во многом препятствует движению поэзии вперед. Рифма, по мнению собеседника автора, в русских стихах не обязательна, а привычка к ней – следствие засилия французского языка (где ударение почти всегда приходится на последний слог в слове).

Собеседник говорит, что едет теперь в Петербург просить об издании в свет написанной им поэмы, называющейся «Вольность» (вольностью, по его мнению, должно называть то, что все повинуются одинаковым законам), читает поэму автору:

 
О! Дар небес благословенный,
Источник всех великих дел;
О вольность, вольность, дар
                              бесценный!
Позволь, чтоб раб тебя воспел!
 

В поэме рисуется царство свободы и гражданских прав. Закон изображается в виде божества во храме, а стражи его – истина и правосудие. Однако возникающее в народе священное суеверие влечет его в ярем порабощения. За религиозным порабощением идет порабощение и политическое. И вот:

 
Чело надменное вознесши,
Схватив железный скипетр, царь,
На громном троне властно севши,
В народе зрит лишь подлу тварь.
Живот и смерть в руке имея:
«По воле, – рек, – щажу злодея,
Я властию могу дарить;
Где я смеюсь, там все смеется;
Нахмурюсь грозно, все смятется,
Живешь тогда, велю коль жить».
 

Далее следует описание восстания народа против самовластия, народ возводит тирана на плаху и предъявляет обвинение, что он, народ, поставив царя над собой, хотел, чтобы тот следил за соблюдением в обществе равенства, награждал за честные заслуги, возглавлял борьбу против внешних врагов.

 
Но ты, забыв мне клятву данну,
Забыв, что я избрал тебя
Себе в утеху быть венчанну,
Возмнил, что ты господь, не я…
 

Царя казнят, наступает царство свободы, спокойствия, благоденствия, величия. Далее из спокойствия снова возникает пагуба и стремление одних властвовать над другими. Следует описание пагубных последствий роскоши, междоусобий, порабощения. Таким образом, все происходит циклически. «Таков есть закон природы; из мучительства рождается вольность, из вольности рабство…»

Далее следует прорицание о будущем отечества, т. е. России. Россия разделится на части, и тем скорее, чем будет пространнее. Но время еще не пришло. Когда же оно наступит, тогда