Текст книги "Русская литература с древнейших времен до начала XX века"

Логическим продолжением той линии, которая прослеживается в «Руслане и Людмиле» и которая направлена на высмеивание и пародирование литературных штампов писателей-романтиков, являются такие произведения Пушкина, как «Граф Нулин», «Домик в Коломне», «Повести Белкина». Принципы здесь те же самые. Вначале повествование выстраивается в соответствии с романтическими канонами, т.е. используется некий романтический стереотип, штамп – затем все переворачивается «с ног на голову»: развязка происходит не по романтическим канонам, а по законам самой жизни, которой чужд романтический надрыв. В «Графе Нулине» используется стандартный сюжет об измене. Конфликт, завязывающийся между мужем, женой и заезжим графом (не случайна и фамилия – «Нулин» – от «ноль», что недвусмысленно указывает нам на истинную ценность «романтического» персонажа), в том случае, если он разрешается по романтическим канонам, непременно должен привести к трагическому финалу – дуэль, смерть и проч. У Пушкина же развязка комичная: Нулин оказывается «с носом». Однако эта концовка имеет отношение к романтическому штампу, но не к идейному посылу. Пушкин не собирается морализовать – и для того, чтобы налет морализаторства был снят (а морализаторство, как и любой догматизм, чужд истинной, природной гармонии), он вводит второй, «скрытый» финал – в повествовании появляется молодой сосед, который, как выясняется, тоже смеется над донжуанскими потугами Нулина.

В «Домике в Коломне» используется другой авантюрно-приключенческий сюжет – проникновение в дом возлюбленной под некой личиной (сравн. «Дубровский»). Влюбленный здесь переодевается женщиной. По романтическим канонам, влюбленные после преодоления множества препятствий (возможно, погони) должны воссоединиться или, по меньшей мере, вместе погибнуть (т. е. воссоединиться в смерти, т. е. в ином мире). Но ситуация оканчивается совершенно пасквильным образом: служанку застают за бритьем, и разоблаченный ухажер с позором бежит. В финале Пушкиным также заостряется внимание на том, что морализаторских функций данное произведение не выполняет и выводится своего рода «антимораль» (см. ниже).

Характерным является также то, что Пушкиным в произведениях выбираются нарочито «приземленные» места – Коломна, обычное русское поместье – как антитеза романтическому «местному колориту».

Продолжает Пушкин и использовать «лирические отступления» (см. анализ «Руслана и Людмилы»).

Хозяин поместья, молодой барин, отправляется на псовую охоту. Небрежно простясь с молодой женой, он трогается в дорогу.

Следует лирическое отступление об охоте, охотниках, а также о женских занятиях в деревне:

 
В последних числах сентября
(Презренной прозой говоря)
В деревне скучно: грязь, ненастье,
Осенний ветер, мелкий снег,
Да вой волков; но то-то счастье
Охотнику! Не зная нег,
В отъезжем поле он гарцует,
Везде находит свой ночлег,
Бранится, мокнет и пирует
Опустошительный набег.
А что же делает супруга
Одна в отсутствии супруга?
Занятий мало ль есть у ней:
Грибы солить, кормить гусей,
Заказывать обед и ужин,
В анбар и в погреб заглянуть, —
Хозяйки глаз повсюду нужен;
Он вмиг заметит что-нибудь.
 

Однако героиня (здесь рассказчик вспоминает, что забыл дать ей имя, и тут же нарекает ее Наташей, или Натальей Павловной) всей этой «хозяйственной частью» не занималась, так как воспитывалась «в благородном пансионе у эмигрантки Фальбала». Она читает нудный сентиментальный роман – поначалу внимательно, но «скоро как-то развлеклась перед окном возникшей дракой козла с дворовою собакой». Внезапно слышится колокольчик, по этому поводу также следует лирическое отступление:

 
Кто долго жил в глуши печальной,
Друзья, тот верно знает сам,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам.
Не друг ли едет запоздалый,
Товарищ юности удалой?…
Уж не она ли?… Боже мой!
Вот ближе, ближе… сердце бьется…
Но мимо, мимо звук несется,
Слабей..... и смолкнул за горой.
 

Наталья Павловна с балкона с досадой видит, как коляска проезжает мимо, но, к ее радости, на косогоре экипаж переворачивается. Наталья Павловна приказывает дворовым оказать помощь барину и позвать его обедать. «Барин» оказывается молодым французом (сравн. с грибоедовским «французиком из Бордо») :

 
Граф Нулин из чужих краев,
Где промотал он в вихре моды
Свои грядущие доходы.
Себя казать, как чудный зверь,
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков а jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bon-mots парижского двора,
С последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cetera, et cetera.
 

За обедом идет обычный разговор. Граф «святую Русь бранит, дивится, как можно жить в ее снегах», рассказывает о театре, моде, Наталья Павловна интересуется всеми достижениями «культуры», которым ее учили в пансионе. Граф заметно веселеет, даже пытается спеть новую песенку, про себя отмечает, что хозяйка чрезвычайно мила. Та кокетничает с ним, затем, когда граф на прощание, по обычаю того времени, целует ей руку, жмет ему руку в ответ. Прийдя к себе, Наталья Павловна забывает о графе и спокойно ложится спать. Нулин между тем тешит себя романтическими надеждами. Он вспоминает подробности их разговора, особенности фигуры и телосложения хозяйки, после чего решает отправиться к ней. Следует лирическое отступление:

 
Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки:
Украдкой, медленно идет,
Полузажмурясь подступает,
Свернется в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.
 

Граф подкрадывается к двери, входит в комнату хозяйки.

 
Хозяйка мирно почивает,
Иль притворяется, что спит.
 

Нулин бросается к ней, «сыплет чувства выписные и дерзновенною рукой коснуться хочет одеяла». Наталья Павловна, опомнившись, то ли от гнева, то ли от страха, дает Нулину пощечину. Лает шпиц хозяйки, просыпается Параша, служанка, и, заслышав ее шаги, Нулин обращается в «постыдный бег».

Наутро Нулин смущается, выходя к завтраку, но хозяйка непринужденно болтает с ним, как ни в чем не бывало. Граф снова веселеет «и чуть ли снова не влюблен». В этот момент с охоты возвращается муж, Наталья Павловна их представляет друг другу, муж приглашает графа к обеду, но тот, «все надежды потеряв», отказывается и уезжает.

 
Когда коляска ускакала,
Жена всё мужу рассказала
И подвиг графа моего
Всему соседству описала.
Но кто же более всего
С Натальей Павловной смеялся?
Не угадать вам. Почему ж?
Муж? – Как не так! совсем не муж.
Он очень этим оскорблялся,
Он говорил, что граф дурак,
Молокосос; что если так,
То графа он визжать заставит,
Что псами он его затравит.
Смеялся Лидин, их сосед,
Помещик двадцати трех лет.
 
 
Теперь мы можем справедливо
Сказать, что в наши времена
Супругу верная жена,
Друзья мои, совсем не диво.
 

Начинается произведение лирическим отступлением о достоинствах или недостатках той или иной формы стихосложения. Заявив, что ему «четырехстопный ямб надоел», автор решает приняться за «октаву». Посетовав, что ныне большинство поэтов гнушаются глагольной рифмой, автор решает «отныне в рифмы брать глаголы». Таким образом, Пушкин нарочито принижает значение поэтической техники, тем самым показывая ее подчиненное значение по отношению к высказываемым мыслям. Поэзия, по Пушкину, как жизнь, прекрасна в любых своих проявлениях – если она гармонична, если отражает бытие, энергию и радость жизни.

 
Мне рифмы нужны; все готов
                         сберечь я,
Хоть весь словарь; что слог, то и
                         солдат —
Все годны в строй: у нас ведь не
                         парад.
 

Основной принцип поэзии, а именно – отражение жизни во всей ее полноте, четко высказан поэтом. Поэтическая техника является лишь средством, отображающим жизнь, а не чем-то застывшим и самоценным:

 
Немного отдохнем на этой точке.
Что? перестать или пустить на пе?…
Признаться вам, я в пятистопной
                         строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе стих то в яме, то на кочке,
И хоть лежу теперь на канапе,
Всё кажется мне, будто в тряском
                         беге
По мерзлой пашне мчусь я на телеге.
 
 
Что за беда? не всё ж гулять пешком
По невскому граниту иль на бале
Лощить паркет или скакать верхом
В степи киргизской. Поплетусь-ка
                         дале,
Со станции на станцию шажком,
Как говорят о том оригинале,
Который, не кормя, на рысаке
Приехал из Москвы к Неве-реке.
 

Переходя непосредственно к повествованию, рассказчик сообщает, что лет восемь назад у Покрова в лачуге жила с дочерью «одна вдова».

Далее рассказчик сообщает, что в настоящее время лачуги уже нет, что на ее месте построили трехэтажный дом, т. е. пародирует характернейший прием сентименталистов и романтиков – придавать всему повествованию оттенок меланхолического воспоминания (т. е. «исторический» антураж занимает место «местного колорита»). Рассказчик повествует о событиях как о давно прошедшем и уже почти стершимся из памяти людей (сравн. «Бедная Лиза» Карамзина) :

 
Дни три тому туда ходил я вместе
С одним знакомым перед вечерком.
Лачужки этой нет уж там. На месте
Ее построен трехэтажный дом.
Я вспомнил о старушке, о невесте,
Бывало, тут сидевших под окном,
О той поре, когда я был моложе,
Я думал: живы ли они? – И что же?
Мне стало грустно: на высокий дом
Глядел я косо. Если в эту пору
Пожар его бы охватил кругом,
То моему б озлобленному взору
Приятно было пламя. Странным сном
Бывает сердце полно; много вздору
Приходит нам на ум, когда бредем
Одни или с товарищем вдвоем.
 

Однако последние строки придают пародийное звучание всему отрывку: меланхолические воспоминания попросту объявляются досужим вздором и пустой болтовней, хотя рассказчик тут же оговаривается, заявляя, что «кто болтлив, того молва прославит» и что ему «доктором запрещена унылость».

Затем рассказчик сообщает, что дочь старушки имела «вкус образованный», умела играть на гитаре и пела: «Стонет сизый голубок», попутно рассказчик сетует на унылость русских песен:

 
Фигурно иль буквально: всей семьей,
От ямщика до первого поэта,
Мы все поем уныло. Грустный вой
Песнь русская. Известная примета!
Начав за здравие, за упокой
Сведем как раз. Печалию согрета
Гармония и наших муз и дев.
Но нравится их жалобный напев.
 

Девицу звали Параша, она вела хозяйство, т. е. «умела мыть и гладить, шить и плесть» и следила за стряпухой, как та варит гречневую кашу.

Старушка-мать гадала на картах и проч.

Автор умело воссоздает романтически-сентиментальный антураж:

 
Зимою ставни закрывались рано,
Но летом до ночи растворено
Всё было в доме. Бледная Диана
Глядела долго девушке в окно.
(Без этого ни одного романа
Не обойдется; так заведено!)
Бывало, мать давным-давно храпела,
А дочка – на луну еще смотрела.
 

Дочь слушает ночные крики котов и тоскует. «По воскресеньям, летом и зимою» мать ходила с дочкой на богослужение. Туда же ходит некая графиня в «красе надменной и суровой». Рассказчик сравнивает ее с Парашей:

 
Она страдала, хоть была прекрасна
И молода, хоть жизнь ее текла
В роскошной неге; хоть была
подвластна
Фортуна ей; хоть мода ей несла
Свой фимиам, – она была несчастна.
Блаженнее стократ ее была,
Читатель, новая знакомка ваша,
Простая, добрая моя Параша.
Коса змией на гребне роговом,
Из-за ушей змиею кудри русы,
Косыночка крест-накрест иль узлом,
На тонкой шее восковые бусы —
Наряд простой; но пред ее окном
Всё ж ездили гвардейцы черноусы,
И девушка прельщать умела их
Без помощи нарядов дорогих.
 

Внезапно умирает стряпуха, и вдова с дочкой начинают искать новую.

Параша уходит на поиски, отсутствует почти целый день, затем возвращается с какой-то девушкой и представляет ее как стряпуху. Мавра (имя стряпухи) соглашается на минимальную оплату.

Скоро выясняется, что новая стряпуха скверно готовит и не умеет шить.

В воскресенье мать с дочерью идут к обедне, Мавра остается дома. По дороге вдову одолевают сомнения: не обокрадет ли их часом новая стряпуха.

Она возвращается домой и видит, как кухарка бреется, «пред зеркальцем Параши чинно сидя». «Кухарка», закрывая лицо, бросается наутек. Когда приходит Параша, мать ей рассказывает о происшедшем.

 
Параша закраснелась или нет,
Сказать вам не умею; но Маврушки
С тех пор как не было, – простыл и
                         след!
Ушла, не взяв в уплату ни полушки
И не успев наделать важных бед.
У красной девушки и у старушки
Кто заступил Маврушу? признаюсь
Не ведаю и кончить тороплюсь.
 
 
– «Как, разве все тут? шутите!» —
                         «Ей-богу».
– «Так вот куда октавы нас вели!
К чему ж такую подняли тревогу,
Скликали рать и с похвальбою шли?
Завидную ж вы избрали дорогу!
Ужель иных предметов не нашли?
Да нет ли хоть у вас нравоученья?»
– «Нет… или есть: минуточку
                         терпенья…
 
 
Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придется же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской… Больше
ничего
Не выжмешь из рассказа моего».
 

Таким образом, эпический размах, который задается с самого начала столь тщательным подбором изобразительных средств, оказывается всего лишь мистификацией, еще одной пародией на общепринятые стереотипы.

Пушкинские «южные поэмы» объединяются под этим названием не только на основании того, что сходны по тематике (южные, экзотические сюжеты) и написаны в один период творчества (1823 – 24 гг.), но еще и на основании тех идей, что в них заложены.

Основная цель южных поэм – развенчание индивидуалистической философии, на которой основывались произведения романтиков.

Как известно, для творческой манеры романтиков характерны следующие черты:

1. Философия индивидуализма, – т. е. во главу угла ставится сильная, исключительная личность, которая в силу неизбежного антагонизма личностных интересов и общественных, противостоит обществу. Находя в своем неизбежном одиночестве и борении ради самой борьбы способ поддерживать трагически-романтическое мироощущение, сильная личность отвергает устоявшиеся нормы, по которым существуют обыкновенные обыватели, она сама для себя создает законы. Основная ценность такой личности – свобода, которая всегда оказывается важнее других ценностей (деньги, карьера, слава) или чувств (любовь).

2. Исключительные характеры, – т.е. героями романтического произведения становятся не реальные люди или персонажи, имеющие отношение к действительности (и создающие некое жизненное правдоподобие), но своего рода идеальные фигуры, построенные (сконструированные) по схеме, избранной для себя романтиками. Это задает ту систему координат, в которой творят романтики – реальная действительность не интересует их – они изображают не то, «как есть», но то, как, по их мнению, «должно быть», т. е. создают мир «идеальный». Кроме того, исключительная личность обречена на одиночество, т. к. другие люди не в состоянии понять ее мятущейся души. Окружающие люди почти неизбежно оказываются ниже той планки, которую задает им исключительная личность по своему образу и подобию. Отсюда как постоянный мотив романтиков возникает тема разочарования.

3. Трагизм, – т. е. в силу того, что противоречия между героем и обществом носят исконный, глубинный характер, они не могут быть разрешены. Личность оказывается обречена на изгнание, вечные странствия, страдания, смерть и т. п.

4. «Местный колорит» – миру людей в романтическом произведении очень часто противостоит мир природы. Однако это особая природа – как правило, исключительная, экзотическая. Во многом она походит на характер самого романтического героя своей исключительностью и природным, «исконным» буйством (антитеза миру людей, т. е. цивилизации). Это своего рода попытка сконструировать альтернативный, идеальный мир, попытка воссоздать природу (в соответствии с философией индивидуализма) по образу и подобию исключительной личности, или иначе – расширить границы этой личности до границ окружающего мира. Отсюда вытекает две вещи: 1. В этом мире нет места для других личностей, мир природы, описываемый романтиками, девственен и не тронут человеком, это даже не природа в настоящем смысле слова, а стихия; 2. Окружающий мир зеркально отображает чувства и состояния души героя.

Южные поэмы Пушкина, строятся с использованием приемов, характерных для романтиков, но эти приемы у Пушкина выполняют совершенно противоположную роль.

Высмеивание романтических приемов и штампов, к которому прибегает Пушкин в произведениях, содержащих «сатирически-пародийные» мотивы («Руслан и Людмила», «Домик в Коломне», «Граф Нулин» и проч.), не могло исчерпать полемику с романтизмом – романтизм, как серьезное философски-этическое направление, имел, безусловно, и определенные общественные, и психологические предпосылки своего возникновения, и свою собственную социальную почву. Критике следовало подвергнуть не только литературные приемы романтиков, но саму суть их воззрений, которую составляла философия индивидуализма. Романтики, утверждая безусловное главенство личности над законами общества, не останавливались перед отрицанием основных гуманистических принципов и нередко приходили к аморализму. Для Пушкина же эти ценности были священны и незыблемы, поскольку в его системе координат (гуманистической по самой своей сути) именно они и делают человека человеком. Следовало возразить романтикам «по существу», вскрыть пагубность индивидуалистического мировоззрения.

Именно в силу этого антиромантический пафос Пушкина сосредоточен в «южных» поэмах на демонстрации «скрытых достоинств» романтического героя – тех, о которых молчали сами романтики. Пушкин показывает романтического героя во всей его неприглядной наготе, очистив образ от внешней романтической «красивости». У Пушкина он превращается в обыкновенного эгоиста, который в угоду своим желаниям и амбициям готов без зазрения совести топтать достоинство и честь других людей, жертвовать ими в угоду своим «идеальным» представлениям. Пушкин выдвигает на первый план зацикленность героя на себе и своих не слишком приглядных чувствах, подчеркивает его закрытость для окружающего мира и, как следствие этого, неспособность радоваться жизни, ощущать красоту бытия.

Именно в силу этого посыла описания южной природы обретают совершенно иной смысл – они не отражают мятущуюся, дисгармоничную душу главного героя, а напротив, контрастируют с ней. Для Пушкина в природе сосредоточено жизнеутверждающее начало, тем более в южной буйной природе, которая, словно рождена самим солнцем, в индивидуалистической же философии «романтического» героя преобладает жизнеотрицающее начало, так как в угоду личности окружающий мир именно отрицается.

Пушкин прослеживает путь романтического героя, показывая, что именно в силу его индивидуалистической философии все, к чему бы он ни прикасался, с чем или с кем ни сталкивался в жизни, неизбежно разрушается, все люди, попавшие под власть этой «сильной личности» страдают. По Пушкину, романтический герой обречен на одиночество вовсе не потому, что мир плох (мир, бытие, по Пушкину, прекрасны, они по определению не могут быть плохи), плох романтический герой, который из-за своего эгоизма и душевной неразвитости не видит и не слышит ничего вокруг.

Многие, так же как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече.

Саади

Гирей находится в своем дворце, вокруг теснится «раболепный двор». Предупреждаются любые его желания, гарем его боготворит. Все вокруг благоухает и дышит любовью, радостью. Но Гирей в печали. Он прогоняет всех и остается в одиночестве.

Невольницы меж тем поют («Татарская песня»), прославляя Зарему, «звезду любви, красу гарема». Однако грузинская красавица «похвал не слушает» и «поникла юной головою». Гирей разлюбил Зарему с тех пор, как в гарем привезли польскую княжну Марию. Раньше Мария жила в доме своего отца, не зная ни в чем отказа. Мария была красива, играла на арфе, и

 
Толпы вельмож и богачей
Руки Марииной искали,
И много юношей по ней
В страданье тайном изнывали.
Но в тишине души своей
Она любви еще не знала
И независимый досуг
В отцовском замке меж подруг
Одним забавам посвящала.
 

Однако «тьмы татар на Польшу хлынули рекою», превратив в развалины замок и «мирные дубравы».

Мария печалится и слезы льет, «в неволе тихой увядая», вспоминает родной край, тоскует по утерянному дому. Хан, чтобы ей угодить, смягчает «гарема строгие законы», не тревожит ее, приказав также не беспокоить ее и слугам.

Над Бахчисараем спускается ночь, евнух, страж гарема, прислушивается к ночным звукам. Не заметив ничего подозрительного, засыпает.

В это время Зарема проникает в комнату Марии. Та просыпается, Зарема просит Марию выслушать ее. Она рассказывает о себе, как она «в тени гарема расцветала», как однажды

 
Пред хана в смутном ожиданье
Предстали мы. Он светлый взор
Остановил на мне в молчанье,
Позвал меня… и с этих пор
Мы в беспрерывном упоенье
Дышали счастьем; и ни раз
Ни клевета, ни подозренье,
Ни злобной ревности мученье,
Ни скука не смущала нас.
Мария! ты пред ним явилась…
Увы, с тех пор его душа
Преступной думой омрачилась!
 

Зарема добавляет, что она понимает: в том, что Гирей охладел к ней, Зареме, не вина Марии, но она добавляет:

 
Во всем гареме ты одна
Могла б еще мне быть опасна;
Но я для страсти рождена,
Но ты любить, как я, не можешь;
Зачем же хладной красотой
Ты сердце слабое тревожишь?
Оставь Гирея мне: он мой;
На мне горят его лобзанья,
Он клятвы страшные мне дал…
 

Зарема просит Марию отвратить от нее ослепленного Гирея»: «Презреньем, просьбою, тоскою, чем хочешь, отврати его…» Зарема говорит, что «между невольницами хана забыла веру прежних дней», но мать ее была той же веры, что и Мария. Она требует Марию поклясться ее памятью, что она «возвратит» Ги-рея, упоминая после этого, что она «близ Кавказа рождена» и, соответственно, владеет кинжалом. Зарема уходит. Мария остается в испуге и недоумении:

 
Невинной деве непонятен
Язык мучительных страстей,
Но голос их ей смутно внятен;
Он странен, он ужасен ей.
 

Единственное желание Марии – чтобы ее оставили в покое, забыли о ней, предоставили ее уединению.

Проходит время, Мария умирает. Гирей остается безутешен.

 
С толпой татар в чужой предел
Он злой набег опять направил;
Он снова в бурях боевых
Несется мрачный, кровожадный:
Но в сердце хана чувств иных
Таится пламень безотрадный.
Он часто в сечах роковых
Подъемлет саблю, и с размаха
Недвижим остается вдруг,
Глядит с безумием вокруг,
Бледнеет, будто полный страха,
И что-то шепчет, и порой
Горючи слезы льет рекой.
 

Гарем забыт Гиреем. Жены стареют «под стражей хладного скопца». Грузинки также давно нет среди них, так как она

 
Гарема стражами немыми
В пучину вод опущена.
В ту ночь, как умерла княжна,
Свершилось и ее страданье.
Какая б ни была вина,
Ужасно было наказанье…
 

Хан, вернувшись назад (предварительно «опустошив огнем войны Кавказу близкие страны и селы мирные России»), воздвигает мраморный фонтан в память Марии.

Автор говорит о том, что видел этот фонтан, посещая «Бахчисарая в забвенье дремлющий дворец». Все пустынно вокруг, все безлюдно: «Где скрылись ханы? Где гарем? Кругом все тихо, все уныло…» Однако автор не предается элегическим воспоминаниям о прошлых веках, он не думает о бренности бытия, ему видится женский образ:

 
Марии ль чистая душа
Являлась мне, или Зарема
Носилась, ревностью дыша,
Средь опустелого гарема?..
 

Автор вспоминает о своей возлюбленной:

 
Все думы сердца к ней летят,
Об ней в изгнании тоскую…
 

Заканчивается произведение своего рода гимном этому южному краю:

 
Поклонник муз, поклонник мира,
Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный,
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор.
Волшебный край! очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада…
Все чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной.
Привычный конь его бежит.
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и щумит
Вокруг утесов Аю-дага…