Текст книги "Ермак: Начало. Телохранитель. Личник"

Свои деньги в сумме три с половиной тысячи рублей (к двум с половиной за золото добавилась тысяча, которая хранилась у Селеверстова) я вложил в деятельность торгового дома. По стандартному договору дома, мне шло пять процентов годовых, если я не забирал из оборота деньги раньше условленного срока. Это было на процент с небольшим больше, чем по билетам Государственного казначейства 1887 года выпуска. По ним можно было получить свои проценты через четыре года, начиная с 1891, а у Чурина и Касьянова ежегодно. Вложение в торговый дом мне показалось более выгодным, чем если бы деньги просто лежали у Селеверстовых. Поэтому я свою тысячу, к неудовольствию Петра Никодимыча, забрал перед поездкой в Благовещенск.

Первоначально хотел купить билеты Государственного казначейства, но предложение Касьянова оказалось более выгодным и удобным. До поступления в училище оставалось еще два с лишним года. Около двухсот рублей у меня оставалось, плюс заработок за проводку, шкуры и меха. Для жизни, на форму и на сдачу экстерном экзаменов этих денег хватит, а получить через два года дополнительно триста пятьдесят рублей ничего не делая, было заманчиво. Это же годовой заработок высокооплачиваемого рабочего или денежное содержание хорунжего в Амурском полку за пять месяцев. Халява, то есть «дадом», как говорила мудрая Сова!

В станицу наш ярмарочный поезд пришел в конце первой декады февраля. На следующий субботний день я собрал мой десяток у себя на хуторе и раздал деньги. Интересно было смотреть на выражение лиц казачат, перебиравших свои стопки казначейских билетов размером с половину носового платка в моем времени. Недоумение, недоверие, замешательство, озадаченность, оторопь, раздумье, нечаянная радость. Жадности и алчности, слава богу, не увидел ни у кого. Минут десять ушло на объяснение, откуда взялись эти деньги, каким образом обменял золото на ассигнации. Также рассказал о первом контракте на проводку обоза торгового дома «Чурин и Ко». После длительного ликования казачат отпраздновали эти события обедом, который я накануне приготовил в печи.

После похода на Ольгакан и боя с хунхузами нашему десятку разрешили заниматься боевой подготовкой хоть круглосуточно. Поэтому в моем доме, состоящем из трех комнат, провели перестройку, в результате чего одна комната превратилась в спальное помещение с шестью двухярусными самодельными кроватями-полатями, шестью тумбочками и двенадцатью табуретами, которые также сделали самостоятельно, и печкой-голландкой. Тесновато для двадцати квадратных метров, но терпимо. Кто жил в тесных кубриках-казармах, легко представит такую картину.

Во второй комнате был самодельный длинный стол, за которым питались и учились всем отрядом, для чего еще по весне были закуплены за счет окружной казны аспидные доски и грифели для казачат. А прошлой осенью привезли сделанную по моему заказу и за счет нашей отрядной казны большую аспидную доску, и теперь казачата часто покрываются холодным потом и зарываются носом в свои грифельные доски, когда слышат от меня ужасную, леденящую душу фразу: «А сейчас к доске пойдет…».

Кроме стола в этой комнате были еще полки с моими книгами, учебниками, справочной литературой, большая вешалка на всех для верхней одежды, полка для сушки обуви с боку русской печи и тумбочка дневального. Армия, она везде армия – без дневального никуда.

Третья комната представляла собой небольшую кухню с русской печью, в которой дневальные, назначаемые на сутки по очереди, готовили в чугунах пищу для всего отряда, а также убирались в доме. Получилось три в одном: казарма, учебный класс и кухня в одном здании. Нам очень нравилось. Поэтому пять дней в неделю казачата жили здесь практически постоянно, если не было по дому какой-то срочной работы, а в субботу прибегали на зарядку и парково-хозяйственный день. В остаток субботы и все воскресенье я оставался дома один и занимался своими делами.

После осеннего боя с хунхузами Золотого Ли, разгрома албазинской сотни мои отношения с Петром Никодимычем стали какими-то натянутыми. Он ждал и в конце концов дождался своего снятия с атаманства. И в этом, вероятнее всего, подсознательно обвинял меня. Еще более натянутыми стали взаимоотношения с молодыми девушками-казачками станицы. В их глазах я превратился в какого-то монстра, который головы и уши режет направо и налево.

Анфиса, которая все последнее время пыталась заполучить меня в свои ухажеры, резко перешла на охмурение Семена Савина. Даже Марфа-Мария, единственный человек, который знал о переносе моего сознания, увидев, как я показываю голову Лю надворному советнику Мейстеру и ротмистру Печенкину, высказала мне наедине: «Не ожидала я, что в будущем все такие душегубы». Поэтому я ушел от Селеверстовых и вернулся в свой дом, который вскоре превратился в казарму. И потекла обычная для меня, можно сказать, армейская казарменная жизнь.

Закончив обед, на котором я разрешил выпить по кружке крепкой медовухи, небольшой бочонок которой прикупил в трактире у Савина, казачата в колонну по два под командованием Ромки довольные потянулись в станицу, я остался в наступившей тишине один. Попарился, помылся в бане, допил медовуху и завалился спать. Завтра, несмотря на воскресенье, ожидался тяжелый день.

Так оно и случилось. С утра прискакал Ромка с известием, что меня срочно ждут в сборной избе. Ждут, значит ждут. Когда я вошел в горничную сборной избы, на меня уставились все старшие представители семей моих казачат, включая четырех старейшин станицы.

– Ну, голубь сизокрылый, – обратился ко мне, стукнув клюкой по полу, Давыд Шохирев, – рассказывай. Все рассказывай.

Я и рассказал все. Почти все. Опять пришлось пинать совесть по почкам из-за мешка с самородками.

– Почему сразу не рассказал и золото не отдал? – обратился ко мне, когда я замолчал, старейшина дед Афанасий Раздобреев.

– И чего бы нам досталось? – вопросом на вопрос ответил я. – Мне купец Касьянов сказал, что ему сдали золота и серебра, что с кошелей убитых нами хунхузов собрали, больше чем на три тысячи рублей. А нам по сто рублей только выделили, про долю с остальных трофеев что-то никто и слова не сказал. Ладно, хоть лошадей успели поменять да карабины взять, а то бы вообще ничего не получили.

– Ты бы не дерзил, Тимофей, – попытался одернуть меня старый Савин.

– Какая же дерзость, Митрофан Семенович? – ответил я Савину. – Из шестидесяти семи уничтоженных хунхузов, о которых генерал-губернатору доложили, почти сорок наш десяток положил. Золотого Лю я убил. А где все награды?! Выложил бы тогда все золото, и его все бы ротмистр Печенкин, который уже подполковник, забрал. А теперь все честно. Одиннадцать равных долей все в учебном отряде получили. А что с этими деньгами делать, вы в своих семьях решите, это уже не мои проблемы. Я сделал все по правде.

– Действительно по правде сделал! – Дед Феофан, старейшина рода Подшиваловых резво поднялся с лавки. – Много ли из нас так поступить смогли? Ась? Как золото нашел, никто не видел. Полгода молчал. А потом раз, и всем, включая себя, равные доли! – Подшивалов прошелся по горнице, вернулся на свое место и энергично закончил свою речь: – Молодец! По нашей казачьей правде поступил! Настоящий казак!

Дальнейшее обсуждение внезапного богатства десяти семей в станице привело к тому, что решили об этом не распространяться. Хотя информация уже наверняка ушла на сторону. На охрану обоза по контракту с купцом Касьяновым нас с общего благословения отпустили. Прав был Бекетов, многие из казаков мечтали попасть на такую работу. Платил торговый дом за охрану изрядно и содержал во время службы богато: хорошее трехразовое питание и корм для лошадей.

Все оставшееся время до прихода в станицу купеческого обоза усиленно готовились к длительному походу, проверяя и подгоняя обмундирование, верхнюю теплую одежду, оружие, патроны, снаряжение. Пройти за сорок дней туда и обратно почти полторы тысячи километров – это вам не шутка. Хорошо, конечно, что по Амуру к этому времени путь наезжен, но погода в марте изменчива. Как говорится, «марток – надевай трое порток» и «на Евдокию (14 марта) сидячую собаку заносит». Поэтому готовились в дорогу тщательно, стараясь не забыть чего-то важного. Много полезных советов дал вахмистр Шохирев. С Митяем у меня после событий в Благовещенске, связанных с золотом, отношения стали еще более дружественными и теплыми.

Найм нашего отряда в охрану купеческого обоза к самому Чурину еще больше повысил мой авторитет в его глазах. Поэтому общались я и вахмистр Шохирев, можно сказать, на равных. Именно по его совету один из проживающих в станице мастеров-орочей сшил из доставшихся нам в качестве трофеев вторых поддевок из меха красного волка и меха оленя отличные высокие унты. А из оставшегося меха и поддевки сотворил для казачат по моим указаниям гибрид короткой дохи и плаща с капюшоном, а также шапки-ушанки.

Надоело мне морозить себя на ветру и выставлять свои конечности, особенно верхом, под дожди и снега. С учетом моих требований сметливый кожевенник-ороча сначала вообразил, а потом и создал вышеуказанный одежный мутант. Полученный гибрид выгодно отличался от одежды, принятой у казаков. Большой ворот в застегнутом виде закрывал лицо по самые глаза. Пристяжной капюшон вместо башлыка и родная меховая военная шапка-ушанка, которую в РККА ввели в 1940 году, полностью защищали голову и лицо от сильного мороза. А пристегивающиеся к дохе удлиненные полы закрывали ноги до середины унт, по каковой причине, сидя в седле, можно было не беспокоиться о коленях, выставленных под мороз и хлесткий снег.

Глава 18
Красные волки

В двадцатых числах февраля в станицу пришел чуринский обоз, состоящий из пятидесяти груженых саней. Сопровождали обоз двенадцать казаков, которые охраняли его от Владивостока. Обычно смена обозных и охраны на маршруте от Владивостока до Шилкинского Завода и обратно происходила в Благовещенске, разделяя маршрут пополам. С учетом нашего найма у этого обоза смена обозных произошла в Благовещенске, а смена охраны – в станице Черняева.

На следующий день, за неделю до окончания сборов казаков приготовительного разряда, обоз под нашей охраной вышел на тракт. Тракт по Амуру был хорошо накатан, поэтому в день проходили по пятьдесят-семьдесят километров. Первая же ночевка на реке привела к первому конфликту по обустройству лагеря.

Старшина купеческого обоза, крепкий еще казак отставного разряда дядька Антип Плотников из станицы Буссе, знал все места стоянок и рассчитывал дневные переходы в зависимости от них. Обладая огромным опытом вождения купеческих караваном, старшина тем не менее считал, что сводить сани в вагенбург – это лишняя морока, которая, во-первых, никому не нужна, а во-вторых, занимает много времени, из-за чего на отдых его намного меньше остается.

Обозники не хотели слушать какого-то сопляка-охранника, который пытается заставить их на ночной бивак сбить сани в вагенбург. Мол, никогда этого не делали и делать не собираются. Пришлось апеллировать к приказчику торгового дома, который был старшим над обозом. Приказчик хоть и поартачился, но все же принял мою сторону. Привести обоз в целости и сохранности было его основной задачей. А в станицах ночевать за весь путь туда и обратно придется, дай бог, с дюжину раз. А остальные ночевки – на льду Амура и Шилки или в ближайшем от рек лесу, где берега позволяют.

Через шесть дней, когда прошли хутор Бекетова, введенный мною новый способ ночевки оправдал себя на все двести процентов.

– Ермак, Ермак, проснись, – тихо звал меня Чуб, теребя за левую ногу.

– Что случилось? – я сел на лежанке из елового лапника, пытаясь быстро очнуться от сна.

– Не знаю, – как-то смущенно произнес Феофан Чупров, который должен был дежурить в последней смене вместе с Шахом и Усом. – Что-то непонятное происходит. Посмотри сам.

Я поднялся с лежанки возле костра-нодьи, который перекрывал вход под навес, изготовленный из плащ-палаток, и вылез наружу. Первое, что отметил, было беспокойство лошадей, которые были распределены внутри вагенбурга из саней. И обозные, и наши лошади нервно пряли ушами, поджимая их. Некоторые, фыркая, передними копытами копали снег. Я пошел за Чубом, который подвел меня к саням, стоящим ближе всех к тракту.

– Смотри в ту сторону, Ермак, – Чуб вытянул руку, указывая на наезженную дорогу, которая стала проявляться в начинающемся рассвете.

Где-то в версте от стоянки на дороге мелькали какие-то тени. Теней было много. Иногда то тут, то там вспыхивали какие-то мелкие искры-точки желто-зеленого цвета. А потом раздались звуки, отдаленно похожие на пение.

«Влипли, млять, влипли! – думал я, поднимая по-тихому тройки Тура и Шило. – Надо же, как повезло в кавычках, нарвались на поющих горных, или красных волков! Их же в этих местах не осталось практически, а тут попались, да еще такой большой стаей».

Со слов деда, который обучал внука не только воинским, но и охотничьим умениям, Тимоха, а теперь и я, знал, что чаще всего красные волки охотились стаями по семь – десять особей. Но иногда они по какой-то причине сбивались в большие стаи от ста голов и более. В этом случае становиться на их пути не стоило никому. Действуя по принципу «не умением, а числом», красные волки отваживались нападать и на гораздо более крупных хищников, даже на медведей. По рассказам деда, были в Уссури известны случаи, когда в кровопролитной схватке тигр все-таки был разорван стаей, хотя и уничтожил несколько нападавших зверей и многих покалечил.

В отличие от обычных волков красные убивают дичь не хватая за горло, а нападая сзади. Двое-трое хищников способны убить стокилограммового пятнистого оленя менее чем за две минуты. Один красный волк хватает добычу за нос, в то время как остальные тянут животное вниз за бока и задние конечности. Прыжок у этой опасной твари может составлять до шести метров в длину с места. Поедать жертву начинают сразу, как повалили на землю, с живота и боков. При этом часто жертва еще жива. По описанию деда красные волки чем-то напомнили мне красных псов из мультфильма «Маугли». И, как мне показалось, большая стая этих красных дьяволов готовилась напасть на наш обоз.

Когда рассвело, перед защитой из саней метрах в двухстах от нас на льду шевелился большой темно-красный клубок волков. На первый взгляд, их было очень много, но, присмотревшись, я оценил стаю где-то голов в пятьдесят. В основной массе это были взрослые самцы весом килограмм по двадцать.

Разбуженные обозники были к этому времени разделены на две группы, тех, которые должны были удержать лошадей, и тех, которые должны были стрелять вместе с нами. Казачата, вооруженные пятизарядками, с шашками и кинжалами на поясе, встали за санями в первой цепи метров через пять друг от друга. Между ними, в основном с берданками, встали обозники, которые, по их словам, умели хорошо стрелять.

– Внимание, отделение, – громко заорал я, – разбираем цели от флангов к центру! Огонь по моей команде. Приготовились!

Я осмотрел свое войско. Казачата, приложив винтовки к плечу и взяв в распор ремень, выбирали цели. Обозники – в основном казаки из отставного разряда, но были среди них и обычные мужики-крестьяне – со страхом смотрели на клубящееся метрах в двухстах красное марево из тел волков.

– Господа казаки, мужики! – продолжил я громким голосом. – Вы открываете огонь по готовности. У кого берданки – с двухсот шагов, из дробовиков – со ста шагов. Один выстрел – один волк.

– Ишь, какой командир! – вылез старшина обоза. – Хочешь сказать, твои сопляки с трехсот шагов попадут? А может, волки и не нападут, если по ним не стрелять?

Никаких дискуссий! Стоит дать слабину, и в принципе хороший дядька Антип начнет давить своим авторитетом, и до добра это не доведет. Красные волки заминки не простят.

– Отставить разговоры!!! – взревел я, сажая голосовые связки. – Отделение! Цельсь! Стреляй!

Прогрохотал сложенный залп казачат, и в толпе волков упало шесть-семь тел, один из волков взвился вверх над землей метра на два, а в воздухе повисли пронзительный визг и вой.

– Отделение, цельсь! Стреляй! – я продолжал командовать своими ребятами, не давая влезть кому-то из старших казаков и приказчику.

Еще один слитный залп, и стая дополнительно поредела на пять-шесть волков. Но тут от нее отделился крупный волк и бросился в нашу сторону, а за ним сначала тонким ручейком, а потом валом понесли остальные волки.

– Отделение! Стреляй! – крикнул я, выцеливая головного волка.

Выстрелы, мой выстрел, и вожак кувыркнулся через голову. Раздавшийся вой-крик множества волков поднял у меня дыбом все волосы на теле.

– Отделение! Самостоятельно! По готовности! Стреляй!

Выстрелы казачат защелкали вразнобой. Я также сделал пару выстрелов, будучи уверенным, что попаду. Стая уменьшилась еще на полтора десятка особей. До нее уже было шагов сто пятьдесят или чуть больше ста метров.

– Господа казаки, мужики! По готовности! Стреляй! – надсаживая горло, проорал я.

К нашим выстрелам присоединились обозники, и позиции заволокло дымом. «Черт! Сколько же можно забывать?! – зло подумал я. – Это у наших патронов к Гевер относительно бездымный порох. А у остальных-то дымный! Ни хрена не видно теперь! Где волки? Сколько их осталось?!»

Дальнейшая стрельба шла по мелькавшим в дыму силуэтам, пока эти силуэты не перемахнули защиту из саней. Сквозь разрывы дыма я увидел, как мимо меня пролетело красное ядро и прыжком очутилось на плечах обозного старшины, вцепившись ему в загривок. Не задумываясь, я выстрелил навскидку, благо стрелял и командовал в положении для стрельбы с колена, укрывшись за грузом в санях. Волка снесло с плеч дядьки Антипа. Разворачиваясь назад, я понял, что поздно делаю это, так как увидел перед самым носом широкую голову, небольшие мохнатые стоячие уши, притупленную морду, мощную грудную клетку, стоящий трубой вверх пушистый хвост и оскал зубов.

«Так вот ты какой, северный олень, а точнее, красный волк», – подумал я, прикрывая подбородком шею, так как уже не успевал ничего сделать. Но сухое и поджарое тело волка почему-то взмыло вверх, перепрыгивая меня. Рядом хлопнул выстрел из дробовика, и «мой волк» рухнул на землю изорванной кучкой меха и мяса. «Картечью саданул», – с облегчением подумал я, кивая благодарно обознику из мужиков, не зная даже, как его зовут.

Меньше чем через минуту все было кончено. Как выяснилось позже, защиту из саней смогло преодолеть только семь волков, которых практически тут же убили. Из самого большого вреда, который они успели принести – прокушенное бедро одного из обозников да пара укушенных лошадей. А перед санями, как перед линией обороны, насчитали пятьдесят четыре тушки красных волков разной степени целости, тридцать шесть из которых можно было смело отнести на наш счет, а к ним пять из семи, перепрыгнувших сани. Так что прибарахлились мы славно!

В Забайкалье, куда шли с обозом, мех красного волка не ценился, а вот в Китае и Маньжурии за него платили серебром в лянах, до десяти рублей при переводе на российские казначейские билеты в зависимости от качества шкуры. Но при этом китайцы и маньчжуры, несмотря на такие цены, не решаются стрелять в красного волка, опасаясь мести этого хищника, якобы «высасывающего кровь из пойманных жертв».

Поменять красную шкуру на красненькую десятку, конечно, не получится, но рублей по шесть сдать приказчику Тарале Арсению, думаю, сможем. А это двести сорок рубликов, то есть по двадцать два рубля на брата. Очень хорошая прибавка к заработку. За проводку по сорокадневному контракту казачатам положили по шестьдесят рублей, мне восемьдесят как старшему. Для сравнения, атаман Черняевского округа получал сто рублей в месяц, а писарь только тридцать рублей.

Как говорится, помяни о черте, он тут как тут. Ко мне быстрым шагом подошел приказчик Тарала. Арсений Георгиевич был старше меня лет на восемь-девять. Выпускник Благовещенской мужской гимназии, окончивший ее по первому разряду с похвальным листом, он был сразу по ее окончании принят на работу в торговый дом Чурина и уже восемь лет выполнял различные поручения торговой компании. Долгое время служил в представительстве дома в Хабаровке. Последнее время был порученцем Касьянова. Кроме немецкого, французского и английского языков, за восемь лет выучил разговорный китайский, северный диалект маньчжурского и корейский. И если пару первых дней пытался показать мне, какой он большой начальник, то потом мы с ним как-то быстро сошлись накоротке. От него я много узнал о Благовещенской гимназии, о том, как в ней происходят испытания на зрелость, ху есть ху из учителей. В общем, можно было сказать, что, несмотря на разницу в возрасте, мы подружились.

– Ермак! Отбились! – Арсений с размаху хлопнул меня по плечу. – Даже не верится! Такая стая была! И без потерь! Представь, Ермак?! Никто же не поверит!

– Совсем без потерь? – спросил я.

– Кого-то из обозников волк покусать успел, но его кто-то из твоих уже перевязал. Вроде бы ничего страшного. А что вы со шкурами будете делать?

– Знаете, Арсений, – менторским тоном начал я, но, увидев ошалевшие глаза приказчика, расхохотался. – По шесть рублей хорошие шкуры сдадим тебе. В Албазино их можно будет оставить на обработку. По возвращении заберешь уже готовые к продаже.

– Таки по шесть рублей? – поддержал мой шутливый тон Арсений. – Не делайте мине смешно.

– Нэ мэньше. Я ж не могу обидеть вас! И вообще, таки ви будете покупать, или мне забыть вас навсегда?

– Только по четыре рубля.

– Шоб ви так жили, как ви прибедняетесь!

Мы оба расхохотались.

– А если серьезно, сколько ваших шкур будет, и сколько вы хотите?

– Как мне доложили, сорок один волк за нами. Еще не знаю, в каком они качестве. Но за все хотелось бы получить двести сорок два рубля, по двадцать два рубля на нос.

– Я согласен! – Арсений протянул мне руку.

– И где ви меня обманываете? – пожимая руку и закрепляя сделку, удивленно спросил я.

– Не обманываю. Просто от Сибирского регионального отдела Императорского Русского Географического общества был заказ на целую тушу, а лучше две красного волка. Платит общество по сто рублей за тушу. Морозы стоят сильные, так что до Иркутска две лучших тушки доставим в целости.

– Ну ты и жук, Арсений! – ткнул я кулаком в плечо приказчика. – Вот что значит владеть информацией. А вдруг уже кто-то отправил обществу тушки волков? Прогоришь!

– Нет, Ермак. Общество уже третий год дает объявления в своих альманахах. Пока никто не смог предоставить. Большая редкость горный волк. Можно сказать, что нам повезло.

– Да уж, повезло! – в наш с Арсением разговор вклинился подошедший старшина обоза. – Спасибо тебе, Ермак. От всех спасибо. Если бы не составили сани вкруг, да кабы не твои стрелки, порвали бы нас волки. Я только слышал о таких стаях. А теперь бог сподобил увидел. А второе спасибо – от себя лично. Если бы не ты, вряд ли живым я остался бы. Вот, смотри…

Старшина повернулся ко мне спиной, поднимая воротник дохи, в котором сияла здоровая дыра.

– Второй раз если бы хватанул, – дядька Антип вновь повернулся к нам лицом, – точно бы шейные жилы перекусил. Так что за жизнь спасибо. Должник я теперь твой, и вся семья моя твои должники.

Старшина обоза, сняв с головы шапку-орогду, низко поклонился мне.

– Да ладно, дядька Антип, – смущенно ответил я, – свои же люди, казаки. Нам друг друга держаться надо.

Плотников натянул на голову орогду и сказал:

– Тимофей, я еще что хотел спросить: а чего тебя и твоих волки не тронули?

– В смысле не тронули?

– Ну-у, я видел, как волк перед тобой стоял, но не бросился на тебя, а перепрыгнул через тебя. И того вон, здорового, – старшина показал на Антипа Верхотурова, – волк не тронул. Подбежал сзади, хотел за ногу тяпнуть, а потом в сторону кинулся. Вы что, какие-то слова знаете против этих горных духов?

– Не знаю, дядька Антип, но могу предположить, что волки так себя повели из-за того, что у нас и унты, и дохи из шкур красных волков сшиты. Другое ничего в голову не приходит.

– Это где же вы столько красных волков набили? – влез в разговор Арсений.

– Места надо знать, – отшутился я.

– Вон оно что, – протянул Плотников. – А я-то думал, откуда вы повадки красных волков так хорошо знаете! Встречались, значит?

– Встречались, – не стал я спорить. Пусть будет еще один кирпичик в легенду о нашем отряде. Слухов о нас среди казаков Приамурья уже много ходило.

В этот день тронулись в путь только ближе к обеду. Пока сняли шкуры с тушек волков пластом, то есть оставляя лапы с когтями и голову. Потом провели первичное мездрение, убирая мышечные отложения и жир со шкур. А закончили все консервированием шкур сухосоленым способом. Хорошо, что в обозе было много соли, пересыпали шкуры солью и свернули их. В основной массе шкуры получились отличные. Зимой волчий мех имеет хорошую подпушь и блеск, мягкий и пышный.

Дальнейший трехдневный путь до станицы Албазина прошел без приключений, за исключением того, что пришлось делать операцию обознику, которого покусал волк. На остановке на ночь через два дня после нападения волков среди обозников началась какая-то суета. Позже к моему навесу из плащ-палаток, где я располагался с тройкой Тура и Лисом, прибежал посыльный от старшины обоза с известием, что казак-обозник по имени Трофим, которого покусал волк, потерял сознание и бредит.

Прихватив свой рюкзак, я с Ромкой пошел к обозникам. Около костра-нодьи на лапнике и шкурах лежал казак лет пятидесяти и тяжело, с хрипами дышал. Вокруг него собрались полукругом обозники.

– Что случилось, дядька Антип? – спросил я обозного старшину.

– Да, Трофим, вона с получас назад сказал, что ему что-то плохо, прилег, а потом слышим, бредить начал. Жену, дочек зовет. А потом метаться начал, одежду все хотел с себя снять. Приказчик сказал, что это бешенство, – старшина, сняв шапку, перекрестился. – Жалко Трофима, только внуки пошли.

– Он воду пил? – спросил я окружающих обозников.

– Пил, много. Жарко, говорил, а потом на ногу еще жаловался. Дергает да ноет, говорил, – ответил мне один из обозников.

«Это уже лучше, раз воду пил в большом количестве, может, и не бешенство», – подумал я. Да и мечется будто в горячке, а не от судорог. Я наклонился и пощупал лоб казака. Жар опалил мою ладонь.

– Он перевязки делал? – вновь я обратился к окружившим нас обозникам.

– Да нет, – ответил прежний голос из темноты. – К нему еще два дня назад вечером хлопчик твой подходил. Предлагал по-новому перевязать. Так Трофим отказался, сказав, что все у него хорошо.

«Господи, прости меня, что же за идиоты, – думал я, склонившись над телом Трофима и расстегивая на нем одежду. – Его волк укусил, а он даже повязку за трое суток не поменял».

– Так, господа казаки, – обратился я к окружению. – Берем его за руки и за ноги, осторожно разворачиваем, чтобы раненая нога напротив костра оказалась. И еще сделайте пару факелов. Мне свет понадобится.

– А ты что, дохтур? – спросил кто-то из темноты.

– Нет, но раны дед учил лечить, – ответил я, стягивая штаны и исподнее с Трофима, которого уже повернули, как мне было надо.

Достав из крепления на РД метательный нож, вспорол перевязку и отшатнулся от открывшейся картины. Бедро на месте укуса вспухло гнойниками, некоторые уже с черной каймой, а само бедро рядом с укусом сильно покраснело.

– Антонов огонь начался, – выдохнул через зубы старшина. – Отжил на этом свете Трофим.

Дядька Антип снял шапку и перекрестился. За ним стали снимать шапки и креститься другие казаки и мужики.

– Это мы еще посмотрим! – рявкнул я. – Хватит сопли жевать. Три факела сделать быстро. Лис мухой метнулся и принес еще как минимум пять штук перевязочных тканей и столько же наборов с паутиной.

Ромка Селеверстов умчался в темноту в сторону нашего расположения. Я же, дожидаясь факелов, положил все три метательных ножа в угли костра. Потом достал из РД баклагу с двойным перегоном, бинты и набор с паутиной. После переговоров с фельдшером Сычевым и Марфой-Марией в нашу аптечку в РД были добавлены, как антисептик и ранозаживляющее средство, смесь паутины, коры калины и ивы, как противовоспалительное средство – различные наборы из сушеных трав и ягод.

Склонившись над раной Трофима, я принюхался, но кроме запаха грязного тела и конского пота, слава богу, других запахов не почувствовал. Гниение еще не началось, и это давало немалый шанс на удачный исход. Достав из кармана аптечки деревянный кляп-палку, я с трудом раздвинул зубы Трофима и вставил его в рот больному.

– Это ты чего делаешь? – поинтересовался старшина.

– Чтобы зубы не поломал от боли. Палка из липы. Не перекусит и зубы не обломает, – ответил я. – Дядька Антип, где факелы? Начинать надо, а то Трофим быстрее замерзнет, чем от антонова огня помрет.

В этот момент вспыхнули четыре факела, озарив округу. Я вздохнул и, намочив крепким, градусов в восемьдесят самогоном бинт, стал протирать рану, а потом протер один из обожженных на углях ножей.

– Господа казаки, кто поздоровее, двое держат за руки больного, двое за ноги. Не давайте Трофиму дергаться, держите крепко. Начнем, помолясь.

Дождавшись момента, когда четверо крупных казаков-обозников зафиксируют Трофима, я резким движением вскрыл первый гнойный нарыв. Трофим даже не дернулся. На вскрытие остальных пяти гнойников он также никак не отреагировал. Но вот когда я начал чистить, меняя и стерилизуя ножи, раны от гноя и гнойных головок, Трофим забился в руках казаков.

– Держать, млять! Держать!!! – заорал я на казаков, видя, что они не могут удержать больного. Когда Трофим вырвал одну из своих рук, я резко ударил его ребром ладони по шее, чуть ниже уха, целясь в сонную артерию. После удара Трофим обмяк, вновь потеряв сознание, а казаки смогли зафиксировать его. После этого я быстро дочистил гнойники и промыл все самогоном, услышав тягостные вздохи казаков, увидевших такую нерачительную трату алкоголя. Потом накрыл все бывшие гнойники «гнездами» из смеси паутины и коры, наложил на них тампоны и сделал перевязку. После того как натянули на Трофима исподнее со штанами и застегнули одежду, я вытащил изо рта больного едва не перегрызенный кляп и стал собирать вещи в РД.

– И что теперь? – обратился ко мне дядька Антип.

– Укройте его шкурами. Очнется, дайте выпить, – я протянул старшине баклажку с остатками самогона. – Потом какой-нибудь горячей похлебки жидкой. Жалко, рассола капустного нет. Он бы здорово помочь мог.

– Так вроде бы не с похмелья Трофим. Зачем ему рассол? – старшина вопросительно уставился на меня.

– Понимаешь, дядька Антип, в капустном сквашенном рассоле много полезных веществ, которые помогают больному организму выздороветь.