Текст книги "Ермак: Начало. Телохранитель. Личник"

– А каким образом обеспечивается такой большой сектор обстрела из дзота? Надо будет пулемёт переставлять? – задал вопросы Барятинский.

– Ваше высокопревосходительство, но можно же разработать такой лафет, который позволит водить стволом градусов на тридцать – сорок пять, – я руками изобразил движение пулемётчика. – Это уже дело инженеров-оружейников.

– Вернёмся к моему первому вопросу, – вступил в разговор император, а его тяжёлый взгляд, направленный на меня, заставил занервничать сильнее. – Так какого и для чего вооружения не хватает для действия малых групп в тылу противника? Вот таких пулемётов?

– Ваше императорское величество, – я с трудом подавил в себе желание вскочить из-за стола. – Если идти в рейд для уничтожения какой-то большой цели, например, склада, штаба или ещё чего-то такого подобного, в составе полусотни или сотни казаков, то пара повозок с пулемётами, конечно бы, не помешали. Но я хотел говорить о другом. На вооружение принята трехлинейная винтовка образца тысяча восемьсот девяносто первого года: пехотная, драгунская и казачья. Нам в училище прибыло несколько штук пехотных и казачьих. Во время летних манёвров опробовали их. Казачья неплохая. Только точность боя хуже, чем у пехотной. Да и полегче бы её. Но пять патронов и один – большая разница для боя. Это всё перевешивает. На Амур бы побольше таких винтовок.

– Это все?

– Никак нет, ваше императорское величество. Мне в «Военном сборнике» попалась заметка об испытаниях датской самозарядной винтовки, конструкции Расмуссена.

– Было такое, – перебил меня Барятинский. – Механизм заряжания, конечно, интересный. Но перегрев ствола, плохая балансировка, кучность, опять же большой расход патронов. Не впечатлила.

– А вас, Тимофей, что в данной винтовке заинтересовало? – взгляд императора всё ещё оставался тяжёлым и давящим.

– Я подумал, что на базе данной винтовки можно создать ружье-пулемёт, которое могло бы значительно усилить огневую мощь малых групп «охотников», что позволило бы значительно повысить эффективность их деятельности по уничтожению сил противника в его тылу.

С этими словами, я передал Александру III ещё один листок с эскизом оружия, в котором лет через десять легко бы узнали пулемёт Мадсена. Ствол, снабженный поперечным оребрением по всей длине в перфорированном кожухе с рядами овальных отверстий, ствольная коробка с магазином сверху, приклад, сошки.

Государь внимательно просмотрел рисунок. Склонившиеся над ним князь и граф рассматривали мой эскиз нового для них оружия и раритета для меня не менее тщательно.

– Какой вес ружья и сколько патронов в магазине? – оторвав взгляд от листа и посмотрев на меня, спросил Барятинский.

– Думаю, чуть больше полпуда получится, а патронов – тридцать, ваше высокопревосходительство.

– Да, на патроны, Тимофей, вы не скупитесь, – с усмешкой произнёс Воронцов-Дашков.

– Ваше превосходительство, я точно не знаю, во сколько обходится казне новый патрон для трехлинейной винтовки, но думаю, не больше семи-десяти копеек. Даже если, расстреляв один магазин, удастся убить только одного вражеского солдата, то Российская армия окажется в выигрыше.

– Поясните, – хищно улыбнулся мне граф.

– Годовое содержание солдата обходится минимум в двести рублей, не считая затрат на его обучение. Три рубля против двухсот. Выгода очевидна. Тем более, если стрелять по плотному строю, с одного магазина можно вывести из строя пять-десять солдат.

В комнате раздался дружный смех трех «старых» вояк, из которых двое были награждены золотым оружием «За храбрость».

– Да, выгода очевидна, – вытирая появившиеся в уголках глаз слёзы, произнёс Барятинский. – Недаром с купцами Тимофей Васильевич общался.

«Точно под рентгеном просветили всю мою жизнь», – пронеслось у меня в голове.

– Ещё какие-то мысли есть, Тимофей Васильевич? – император, отсмеявшись, положил лист с эскизом в общую стопку. Голос самодержца был спокоен, но я почувствовал, как его переполняют эмоции. Только вот какие?

– Никак нет, ваше императорское величество, пока нет! – я вскочил из-за стола и принял стойку смирно.

– Обнадёживает слово «пока», – усмехнулся государь. – Тимофей Васильевич, сейчас вас проводят в помещение, которое отвели для вашего проживания. Дня три-четыре вы плотно пообщаетесь с Владимиром Анатольевичем по вопросам, которые сегодня были озвучены, а также по другим вопросам и с другими лицами.

Император сделал паузу, а потом продолжил:

– Кстати, сколько копий вашей работы по тактике имеется?

– Было три, ваше императорское величество. Одна у меня, она сейчас находится в гостинице, где я остановился. Второй экземпляр остался у сотника Головачева – обер-офицера Иркутского училища, а третья копия была передана полковнику Макаревичу – начальнику училища.

– Илларион Иванович, дайте распоряжение, чтобы вещи хорунжего Аленина доставили во дворец.

– Будет исполнено, ваше императорское величество, – граф, который занял свое место за столом, склонил голову.

– Тимофей Васильевич, после вашего общения с его сиятельством вам будет предоставлен отпуск на три недели для ознакомления со своим имением. После этого прибудете во дворец. А теперь можете идти, – самодержец сделал разрешающий жест рукой.

– Слушаюсь, ваше императорское величество, – я, развернувшись в сторону открывшейся двери, в которой показался лакей, направился в его сторону.

* * *

– Что скажите, господа? И попрошу без чинов! – спросил император, задумчиво барабаня пальцами по полированной столешнице, когда хорунжий Аленин вышел из комнаты и дверь за ним закрылась.

– Государь, я проиграл спор Владимиру Анатольевичу, – Воронцов-Дашков сожалеюще вздохнул.

– О чём был спор? – заинтересовался император.

– Мы поспорили с Илларионом Ивановичем, что хорунжий Аленин обладает даром видеть известные вещи совершенно с другой стороны, – ответил за графа Барятинский.

– И в чём же заключается новый взгляд Аленина на общеизвестные вещи, Илларион Иванович? – император внимательно посмотрел на графа.

– Да во всем, что он представил в виде рисунков, и о чём говорил, – Воронцов-Дашков указал на стопку листов перед императором, где находилась работа по тактике, а сверху – недавно нарисованные рисунки. – Про тактику боевых действий малых казачьих групп пока говорить не буду. Мы её уже обсуждали. Но возможное вооружение «охотничьих» команд ружьями-пулемётами заставляет взглянуть на данную работу по-новому.

– А зигзагообразные окопы и эти деревянные земляные огневые точки, – вступил в разговор Барятинский. – Сколько средств мы сейчас тратим на строительство крепости Осовец и других?! А если вот такие дзоты и окопы, да в не одну линию заранее построить на второстепенных направлениях рядом с крепостью. Дерева и земли у нас хватает.

– А в дзотах и орудия, те же четырехфунтовки поставить можно. В этом случае им никакая шрапнель и картечь не страшна, – усы графа задорно встопорщились.

– Что, застоялись старые боевые кони, звук трубы услышали? – усмехнулся император.

– Есть немного, государь, – ухмыльнулся Воронцов-Дашков. – А то одни хозяйственные заботы.

– Завтра после обеда ко мне подъедет Пётр Семёнович, – произнёс император. – После его доклада обсудим с военным министром данные вопросы. Возможно, Аленин ещё какие-то идеи подкинет. А пока сделаем следующее…

Александр III запустил пальцы правой руки в бороду и начал задумчиво теребить её. Через несколько секунд произнёс:

– Илларион Иванович, отправьте депешу в Иркутск, сотника Головачева вместе с работой по тактике направить в Санкт-Петербург. Подумайте, в какую часть его определить. Лучше ко мне в конвой. И наградите. Указ я подпишу. Пусть рядом на глазах будет.

– Будет исполнено, ваше императорское величество, – переходя на деловой тон, чётко ответил граф.

– Владимир Анатольевич, как обстоят дела у Хайрема Максима?

– Он сейчас под крылом британского банкира Натаниэля Ротшильда, и англичане заинтересовались его продукцией, – немедленно ответил князь.

– Какова стоимость лицензии на выпуск пулемётов?

– Не могу сказать, государь, но выясню.

– Выясните, Владимир Анатольевич, – задумчиво произнес император. – А вы, Илларион Иванович, отпишите нашим дипломатам в Данию поинтересоваться, как обстоят дела у господина Расмуссена.

– Хотите, государь, наладить выпуск пулемётов у нас? – спросил Воронцов-Дашков.

– Пока об этом говорить рано, надо всё обдумать, просчитать. Но покупать у англичан такое оружие, боюсь, будет накладным. Надеюсь, никто не забыл слова Генри Джон Темпла, лорда Палмерстона, который в одна тысяча восемьсот сорок восьмом году в своей речи в парламенте сказал: «Как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет». Знаменательное утверждение, не правда ли? Причём, я уверен, в мире не один он так думает.

– Это так, государь, – Барятинский согласно кивнул.

– Я сделал всё, чтобы Россия не вела войн и становилась сильнее и экономически, и политически. Но за четырнадцать лет, прошедших с последней большой русско-турецкой войны, может быть, мы что-то упустили? Может быть, готовимся к прошлой войне?

– Ваше императорское величество, неужели на вас так повлияли слова Аленина? – вскинулся Воронцов-Дашков.

– Не знаю, Илларион Иванович, не знаю. Но этот молодой хорунжий так уверенно говорил, будто бы видел такую позиционную войну и такие рейды «охотников» в тыл противника.

– Так может… – Барятинский сделал неопределённый жест рукой.

– Нет, Владимир Анатольевич, я слишком благодарен этому молодому человеку. Он спас жизнь моему сыну, его настойка женьшеня значительно помогла как мне, так и Георгию. Сегодня он заставил меня и вас задуматься о новом виде боевых действий в будущем или уже в настоящем. И у меня на него большие планы. Так что будем работать с хорунжим Алениным. И на этом на сегодня всё, господа!

Глава 10
Усадьба

Я вышел из комнаты, где только что закончился мой приём у Александра III. Чувствуя себя как выжатый лимон, на автомате двигался за широкой спиной лакея, которой уверенно перемещался по запутанным коридорам, лестницам и комнатам дворца. Наконец наш путь закончился. Мой проводник остановился посреди богато обставленной комнаты.

– Ваш номер, ваше благородие, – услышал я первые слова моего Сусанина.

«Вот это да! – я огляделся по сторонам. – Это что, мне здесь жить три-четыре дня? Обстановка как в музее. Попали вы, господин хорунжий! Где здесь спать? Есть? Туалет где? Мать моя женщина! Лучше в казарму!»

Я почувствовал, что потихоньку начинаю впадать в панику. «Я же отсюда даже выйти самостоятельно не смогу. И как обращаться к Сусанину? По форме, кажется, лакей первого разряда. Любезный? Милейший? Еще обидится! Я полгода заучивал форму полков, а дворцовую униформу пробежал поверхностно. Кто же знал, что придётся оказаться в такой обстановке!» – мысли летали в голове, заставляя нервничать больше и больше.

– Что-то ещё? – с учтивым поклоном спросил лакей.

– Э-э-э… – начал я, не зная, как же правильно обратиться к этому дворцовому служащему, чья форма выглядела куда богачей моей и на груди было наград в два раза больше, чем у меня.

– Лакей первого разряда Ивушкин Иван Иванович, – поняв мои затруднения, представился проводник.

– Иван Иванович, подскажите, где я нахожусь и как здесь всё это… – промямлил я.

– Ваше благородие, вы находитесь на антресолях Кухонного каре дворца, где целых две анфилады отведены для помещений разных лиц, приезжающих по служебным надобностям и остающихся на ночь, – с достоинством и некоторым высокомерием произнёс Ивушкин. – За вами закреплён лакей второго разряда Завьялов Николай Петрович, который подойдет через некоторое время и всё вам объяснит. Разрешите откланяться. – С этими словами Иван Иванович, поклонившись, вышел из комнаты.

«Ну и ладно, – подумал я, глядя в удаляющуюся спину аж целого лакея первого разряда. – Не впервой себя деревней ощущать. Если вспомнить моё первое посещение Москвы проездом в первый курсантский отпуск из Рязани, ходил по Красной площади с открытым ртом, хотя Благовещенск деревней не назовешь. Питером и его величием, когда позже побывал в нём, также был шокирован и очарован. А теперь буду проживать, пусть и три дня, в Гатчинском дворце. И бог его знает, кто в этой комнате бывал, ночевал и какая у неё история».

Мои размышления прервал прибывший лакей Завьялов, который, в отличие от Ивушкина оказался намного моложе, имел меньше наград и снобизма. Данный субъект доходчиво объяснил мне условия времяпрепровождения в данном номере, что мне положено, где и чем пользоваться.

Вечером, когда в комнате зажглись лампы, в отведённый мне номер пришёл граф Воронцов-Дашков, который передал мне в красивой папке наградные бумаги на орден, потомственное дворянство, усадьбу и земельный участок.

Во время беседы без чинов Илларион Иванович объяснил свой приход вызванным интересом к моим рассуждениям на приеме у государя. Так как у него во дворце комнаты в Арсенальном каре, где он проживает, когда остается в Гатчине, а время ещё раннее, он и решил нанести визит.

«Ага, вот делать нечего генералу от кавалерии лично переться к хорунжему, – подумал я про себя, когда граф объяснял причину своего визита. – Адъютанта мало. Хотя какой адъютант, тот целый подполковник. Лакея хватило бы. Кажется, зря я вылез со своими прожектами. Хотел как лучше, а получилось, по словам Черномырдина, как всегда».

Но приход Воронцова-Дашкова оказался и очень полезным для меня. Граф подробно рассказал мне всё о моих новых правах и обязанностях как георгиевского кавалера, потомственного дворянина и хозяина усадьбы, а также земельного участка. Последний, судя по схеме и карте, располагался как раз там, где мыла золото банда Лю и куда я с казачатами ходил в охрану с партией старателей купца Ельцова. Результат тогда был очень хороший. Золота в виде песка и самородков за месяц намыли на десять тысяч. Ельцов хотел застолбить этот участок за собой. Но может, я и ошибаюсь. Посмотрим на месте. Когда-нибудь!

Герб нового дворянского рода Алениных-Зейских мне понравился. Шлем, щит, какие-то узоры. Илларион Иванович долго и много рассказывал, что обозначает каждое изображение и его цвет на моём гербе. Но всё, что я запомнил из этого геральдического бреда – мой девиз: «Жертвенность и храбрость». Теперь мне ещё дворянские рода и их гербы изучать. Не было печали!

Рассказ графа о моём имении и обрадовал, и огорчил. Как оказалось, императрица подарила мне усадьбу, которой с тысяча восемьсот сорок шестого года владел коллежский советник Афанасьев, построивший на участке в девять десятин каменный дом, жилые флигели, конюшни, скотный двор, каретник, ледник, сараи, огороды, фруктовый сад, парники. После Афанасьева и его наследников усадьбой два года владел управляющий Куклин, но что-то у него не пошло, и он вынужден был продать её около года назад казне, считай Марии Фёдоровне.

В этом месте повествования Воронцова-Дашкова мне пришла в голову мысль, что видимо царская чета ещё год назад планировала меня так щедро наградить и ждала, когда я получу офицерский чин, чтобы награда была выше и весомее. «А Куклину, видимо, сделали предложение, от которого тот не смог отказаться», – подумалось мне.

В обслуживании усадьбы были задействованы, по словам Иллариона Ивановича, шесть лиц мужского пола и шесть женского. Кроме того, на двухстах пятидесяти восьми десятинах земли, которые были отведены под усадьбу, находилась ранее владельческая деревня Курковицы, состоящая из двенадцати дворов, в которых проживало двадцать пять лиц мужского пола и тридцать женского. При этом ни один из земельных наделов до настоящего времени временнообязанные крестьяне этой деревни в собственность не выкупили.

«Это что же получается, тридцать лет прошло с отмены крепостного права, а крестьяне так без собственной земли и остаются. Второе поколение уже “свободными” растет. Вот это, засада. Меня что, решили помещиком сделать? – не знаю, заметно ли было это со стороны, но в этом месте рассказа графа я буквально кипел внутри. – Домечтался, мля, о родовом гербе в виде АК-103 в окружении пяти гранат Ф-1 на фоне цвета хаки?! Три раза ха-ха-ха! А в придачу ещё пятьдесят пять душ, точнее, с учетом обслуги шестьдесят семь не хочешь?! Барин, мать твою!»

Окончательно меня генерал от кавалерии добил сообщением, что дней через десять моя соседка по усадьбе княгиня Трубецкая будет устраивать прием в своем доме-дворце в Елизаветино и меня наверняка пригласят на данное мероприятие. После получения ещё и такой информации моё желание знакомиться с усадьбой упало ниже нуля, а в голове роились только пятиэтажные матерные конструкции.

Потратив на меня почти два часа, его сиятельство удалился. Зачем он приходил, я так и не понял. Не для того же, чтобы принести бумаги и объяснить их сущность. И это сильно нервировало.

«Если провести аналогию из моего времени, – думал я. – Спас я, например, дочку ЕБН, и меня, молодого лейтенанта, приглашают одного на награждение в Кремль. Вручают в Георгиевском зале орден «Мужества». Потом беседа-чаепитие в составе семьи Ельцина и в присутствии руководителя администрации президента, а заодно управляющего всеми финансами семьи гаранта Конституции в одном лице, плюс еще личный друг ЕБН, даже не знаю, кого на этом месте представить. После этой беседы-приема оставляют ночевать в Кремле, и тут главный финансист семьи и руководитель администрации приходит в номер летёхи – дел, мол, нет, спать рано, да и бумаги вот принёс. Сейчас тебе расскажу, что в них. Вам верится? Ой, как тяжело!» Это и нервировало. Чего хотел от этой встречи граф? Версии, кроме той, что его сиятельство пытался понять или срисовать мой психопортрет во время этой беседы, на ум не приходило.

Ужин, принесённый лакеем Завьяловым, немного успокоил. Потом сон на неудобном диванчике за раздвижной ширмой. С утра был разбужен моим ангелом-хранителем в этой музейной клетке Николаем свет Петровичем, с помощью и по подсказкам которого осуществил все утренние процедуры. Потом утренний чай, и начались мучения ожидания. За два часа до завтрака изучил всю обстановку в комнате. После завтрака изучил уже все трещинки и пятнышки. Всё чаще стали приходить мысли, что напрасно я вчера решил довести до самодержца некоторые сведения из будущего. Пять лет назад я даже и помыслить не мог, что судьба приведет меня на прием к Александру Третьему и я смогу именно первому лицу в государстве доложить своё видение действия малых казачьих, считай, диверсионных групп в тылу врага и кое-какие мысли об их вооружении.

«По-моему, даже переборщил, – думал я, нарезая круги по комнате. – Надо мне было с окопной позиционной войной лезть, про пулемёты эти говорить. Но с другой стороны, может, хоть какой-то толчок в нужном направлении будет. Без окопов и пулемётов в будущих боевых действиях тяжело будет. Только, боюсь, российские оружейные заводы выпуск таких сложных механизмов сейчас не потянут. Точно не помню, но даже основную массу трехлинеек на первом этапе перевооружения во Франции, кажется, делали. А станкач и ручной пулемёт как бы пригодились! Ну да ладно. У генералов головы большие, пусть думают, специалистов привлекают».

Я сел в кресло и несколько раз глубоко вздохнул. Надо успокоиться. Чего мне, в принципе, бояться, если не угодил императору. Как говорилось в моём времени, дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут. Здесь в Сибирь ссылают, а я дальше на Дальний Восток домой поеду. Второй день во дворце, а как мне всё здесь уже надоело! Эти проходные музейные комнаты. С моими рефлексами постоянно с двух сторон ждешь нападения. Всё время хочется в какой-то угол забиться. И постоянно боюсь до чего-либо дотронуться. Не дай бог сломаю или уроню.

«Шиза начинает косить наши ряды, – устало подумал я. – И как это в книгах попаданцы стремятся встретиться с первым лицом в государстве и своими советами из будущего перекроить мир? Нет, мне такой мазохизм не нужен. Всё, гвардии подполковник, собрались, медитируем и успокаиваемся».

Я выпрямился в кресле, оторвавшись от спинки, соединил ноги, сложил предплечья на бедрах, сжал кисти в кулаки и начал дышать, как учил меня Джунг Хи. Постепенно успокоился, мысли перестали метаться в голове, а потекли ровно и спокойно. Так и просидел до обеда. Не знаю, с чьей кухни меня кормили, но каких-либо изысков не было. Чуть лучше, чем в училище.

После обеда, окончательно успокоившись, прикинул, о чём ещё могу поведать в беседах князю Барятинскому и иным, по словам императора, лицам. В своё время набросал кое-какие заметки о создании оружия из будущего на современном этапе. К сожалению, все записи сгорели вместе с хутором. В отличие от остальных бумаг и ценного имущества, которые перенёс из своего дома-казармы к Селевёрстовым, данные записи остались на хуторе. Часто их просматривал, дополнял, правил. Память не Интернет, нажал кнопочку клавиатуры, и информация перед глазами на мониторе. Прикидывал, как осуществить новшества на практике, но в основном всё упиралось в состояние промышленности Российской империи в конце девятнадцатого века.

Только попав в училище и дорвавшись до библиотеки с книгами, справочниками и периодикой, понял, насколько дела хуже, чем читал об этом в будущем. Если с чем-то крупным, например артиллерией и бронёй для кораблей, дела еще обстояли ни шатко ни валко, то всё то, что требовало высокоточного оборудования, по сравнению с Европой было почти в зачаточном состоянии. Уже в Иркутске убедился в этом на практике, когда попытался сделать, можно сказать, простейший для моего времени оптический прицел кронштейного крепления, как на мосинку и СВТ-40, образца тысяча девятьсот сорокового года. Понятно, полвека разницы. Но не промышленное же производство. Вручную хотя бы один экземпляр можно сделать. Тем более денег готов был выложить для этого немерено. Ну, с полтысячи рублей точно. Не срослось. И с оптикой, и с изготовлением. Не нашлось мастера и технологической базы.

Поэтому для себя во время длительного пути от Иркутска до Петербурга решил, что если появится возможность, то буду просить вооружить «охотничьи» команды новыми казачьими мосинками и на перспективу ручными пулемётами Мадсена. Ещё одно новшество – оптический прицел. Всё остальное – пустые мечтания и вероятность более раннего появления «нового» вооружения у будущих противников.

Опять накатили мысли о своей ошибке на вчерашнем приеме у императора. Боролся с ними до появления под вечер князя Барятинского, который принёс стопку листков, карандаши и попросил изложить свои мысли о том, как изменится тактика малых групп в тылу врага при их вооружении ружьями-пулемётами. После чего ушёл, а я до поздней ночи под светом свечей, так как электрическое освещение в комнате отключили, перерабатывал схемы выведения из строя тыловых учреждений, военных объектов противника, дезорганизации работы транспорта.

На этом моменте запнулся, а потом описал возможность уничтожения рельсовых путей вместе с эшелонами, используя мины на основе динамита. Про время изготовления тротила не помнил, да и по запалам были вопросы. Но электрическое освещение дворца позволяло думать о том, что создание электродетонатора и подрывной машинки вопрос времени. А может быть, уже есть что-то подобное. На лекциях в учебке инструкторы упоминали об истории их создания, но сколько времени-то прошло. В памяти по этому вопросу – провал.

Закончив писанину, перечитал её, кое-что поправил и, сложив всё в оставленную князем папку, сунул её под подушку на диване. Раздвинув ширму и затушив свечи, лег спать. С утра побудка Завьяловым, и дальше по накатанной дорожке. Туалет, чай, завтрак, ожидание. Слава богу, в этот день князь Барятинский посетил меня почти сразу после завтрака, прочитал мои измышления и сообщил, что мы отправляемся в Ораниенбаум. Дорога на поезде. Полковник и подполковник с аксельбантами Генштаба, встречающие нас, и полигон.

Время, которое провели на полигоне, пролетело как один миг. Впервые наяву, а не на фото увидел пулемёт Хайрема Максима на станке и артиллерийском лафете. Даже дали выпустить из каждого по половине ленты патронов. Как сказал император, не впечатлило. Нет, станкач, конечно, нужен российской армии, да и мне бы пригодился в задумках по созданию ДРГ. Может быть, действительно лучше тренога, а не колёсный лафет. В будущем ДШК и «Утёс» на треногах в Афгане были.

Когда увидел винтовку Расмуссена, то тихо выпал в осадок. Ничего общего с тем, что видел на фото в своём времени. Похожими были только коробка с механизмом подачи патронов и самозарядки. Может быть, в будущем на изображениях был более поздний вариант данной винтовки?! Тем не менее, как говорится, семь бед – один ответ, с учетом того, что уже нарисовал и показал на приеме императора, рассказал полковнику по просьбе Барятинского, как вижу ружье-пулемёт на базе этого механизма, и по-новому изобразил эскиз пулемёта Мадсена. Особенно представителя Генштаба впечатлило оребрение ствола для увеличения площади воздушного охлаждения.

А дальше была песня для души. С подполковником, который встречал нас на вокзале, отстрелялись по мишеням из пехотных и казачьих мосинок на двести, четыреста и шестьсот шагов. Удивило отсутствие деревянных накладок сверху на стволе винтовки, после интенсивной стрельбы ствол быстро нагрелся, обжигал пальцы, из-за чего было некомфортно целиться. Если на первых двух дистанциях я совсем немного уступил сопернику, то на шестистах шагах взял реванш, благодаря тому, что стрелял лежа, положив винтовку на мешочек с песком, чем вызвал совершенно не ожидаемый мною восторг оппонента.

В рамках возникшего единения души поведал Алексею Васильевичу, в голове осталось только имя-отчество данного офицера, свои сокровенные мысли об оптическом прицеле. По его просьбе нарисовал эскиз ПУ-1940 (прицела укороченного, понятно какого года). Потом был или поздний обед, или ранний ужин в офицерском собрании стрелковой школы, и мы с князем вернулись на поезде в Гатчину.

В поезде его сиятельство попросил меня отобразить на бумагах ещё какие-либо соображения о возможных новшествах в ведении боевых действий. Подумав и руководствуясь предыдущими соображениями, плюнув на всё, взял и описал поздний бронепоезд. А что?! До его применения меньше десяти лет осталось. Броня у России есть, поезда есть, железные дороги также в наличии. Тот, что в САШ во время Гражданской войны использовался, пойдёт как младший брат.

После того как закончил излагать на бумаге свои измышления, в душе поселилась какая-то грусть. Не знаю почему, но пятая точка или чуйка стала подавать какие-то сигналы. Но снявши голову, по волосам не плачут. Глядя, как Барятинский убирает в папку мои умозаключения, подумал, что так и до Петропавловской крепости недалеко. Нет, надо со всеми нововведениями заканчивать.

В своём номере-комнате получил поздний ужин. Потом сон, а после завтрака на следующий день мне было доведено через лакея Завьялова, что до обеда я могу на поезде проследовать до станции Елизаветинской, а оттуда на извозчике до своей усадьбы. Моё затворничество закончилось раньше, чем я ожидал, но я этому был искренне рад. Даже знакомство с имением-мызой уже не пугало.

Поезд пришёл без опозданий. Носильщик занёс в вагон мои вещи, которые доставили из гостиницы во дворец, но увидел я их, только садясь в поезд в Гатчине. Кстати, РД так и не усмотрел в вещах. Правда, пока ехал в поезде, успел убедиться в том, что практически все вещи из РД, не связанные с боевыми действиями, спокойно покоятся в чемодане. Судя по всему, князь Барятинский или граф Воронцов-Дашков решили более внимательно ознакомиться с моими «оригинальными» вещами, типа ранец, плащ-палатка, котелок и индивидуальный медицинский пакет. И прочее по мелочи, ременная сбруя для РД, подсумки для патронов, крепления для метательных ножей.

По приезде в Елизаветино нанятый за рубль извозчик воодушевлённо сообщил, что быстро домчит до моей усадьбы. Тут чуть больше десяти вёрст будет. Проезжая через Дылицы, кучер этого средства передвижения с одной конной тягой, даже не знаю, как его правильно назвать, то ли коляска, то ли пролётка, показывая на огромный дом-дворец с колоннами, поведал мне, что домина принадлежит барыне Трубецкой. Далее была спокойная наезженная дорога в две колеи без всякой мошкары и прочего жужжащего и летающего. Середина сентября! Солнышко светит! Ещё тепло! Лепота! Я ехал и отдыхал от того напряжения, которое испытывал во дворце, и наслаждался окружающим пейзажем.

Вскоре доехали до развилки, и словоохотливый извозчик сообщил мне, что одна дорога ведет к усадьбе, а вторая – в Курковицы. Узнав, что от деревни есть дорога к моему новому дому, попросил провезти меня через поселение, как уже узнал от графа моих должников. Лучше бы я этого не делал. Такого убожества я ещё не видел. Обветшалые срубы домов, размером чуть больше, чем на хуторе Алениных была баня. Попавшиеся по дороге крестьяне и крестьянки, одетые в какую-то рванину, низко кланялись, завидев меня, сидящего в пролётке. И полная безнадежность на их лицах. Добили увиденные босоногие детишки лет шести-семи. Все трое худые, с большими головами, искривлёнными ногами. Бесспорно – это был ярко выраженный рахит.

Извозчик, увидев выражение моего лица, испуганно замолк и до самой усадьбы хранил молчание. Я же, глядя в напряжённую спину «таксиста», впал в какое-то оцепенение, пытаясь удержать в себе разгорающуюся ярость. Пришел в себя, когда коляска остановилась, а извозчик каким-то дрожащим голосом произнёс, сняв с головы колпак: «Прибыли, ваше благородие».

Я, придя в себя, огляделся. Да, усадьба впечатляла. Здоровенная трехэтажная домина с множеством пристроек. Великолепный сад, виднеющийся огород с парниками, небольшой пруд перед домом. На фоне начинающего садиться солнца выделялись крылья ветряной мельницы, стоящей шагах в трехстах от основного здания. Из флигеля к коляске быстрым шагом выдвигался мужчина лет сорока, одетый в сюртук, белую рубашку, брюки, заправленные в сапоги. Щёки приближающегося субъекта украшали шикарные бакенбарды. Подойдя ко мне, успевшему вылезти из данного средства передвижения, мужчина учтиво поклонился и представился:

– Добрый день, ваше благородие, управляющий усадьбы Сазонов Александр Иванович.

– Здравствуйте, Александр Иванович, – я внимательно посмотрел на управляющего и первым впечатлением остался доволен. Взгляд прямой, без раболепия. Одежда явно не новая, но чистая и аккуратная. Держится с достоинством. После краткого осмотра управляющего, продолжил:

– Хорунжий Аленин. Новый хозяин данной усадьбы.