Текст книги "Ермак: Начало. Телохранитель. Личник"

– Ваше бродие, вы не бойтесь, – продолжил мужик. – У нас лошадки крепкие. И груз увезут, а если понадобится, и под седлом могут ходить. Можем даже по две запрячь в сани.

«Вот это дело, – думал я про себя, слушая монолог сельчанина. – С таким обозом у нас есть возможность догнать зэчар. Если кто-то думает, что сани будут задерживать передвижение отряда, тот глубоко заблуждается. Ещё в детстве узнал в своём мире от старых настоящих казаков-кавалеристов, друзей моего деда, что всадник на коне едва ли сможет догнать конную повозку или сани, как это мы нередко видим в фильмах. Если только на очень короткой дистанции. А если тележка или сани пароконные (что обычно и бывает), то и вовсе никогда. Не верите? Возьмите тяжеленный рюкзак, килограммов этак на тридцать, взгромоздите его на себя и попытайтесь посоревноваться с товарищем, который тянет за собой такой же груз или даже в два раза больше, но на тележке или санках. Не сомневаюсь, что он оставит вас далеко позади».

– И ещё, ваше бродие, – мужик понизил голос чуть ли не до шепота. – Сельчане слышали, что варнаки между собой гутарили и пшекали, что пойдут по реке Китой до Тункинской долины и Тункинского острога, там у них какой-то важный политкаторжанин сидит из пшеков.

– Расстояние большое? – поинтересовался сотник.

– Вёрст сто пятьдесят будет. Может, чуть больше. Если метели аль пурги не будет, дня за три дойдём, – ответил первый доброволец, почёсывая макушку под папахой.

Сборный отряд выдвинулся через час. Вперёд в головной дозор, как и вчера, Головачев отправил портупей-юнкеров Пляскина, Хорина и меня. Потом взвод, за ним обоз из пятнадцати загруженных саней. Ещё раньше на тройке Головачев отправил посыльного в Иркутск с сообщением о возможном нападении политкаторжан на Тункинский острог. Если подмога и не успеет прийти по тракту через Култук и далее вдоль реки Иркут, то хоть по телеграфу предупредят конвойную команду в остроге.

В Целотах были через два часа. Сделали последний привал в условиях жилья. Варнаки и здесь отметились. Клубничка, видимо, им понравилась. На заимке из сорока домов идейные преступники перепробовали всех симпатичных женщин и девиц. Пополнили обоз и двинулись дальше. Питание «клубникой» сократило временной разрыв между нами на пять-шесть часов. И к нам присоединилось еще трое саней с десятью мстителями. Ночь провели уже на реке Китой, пройдя по ней вёрст тридцать. Бандиты, какие на хрен борцы за свободу после того, что они сотворили, своим обозом пробили хорошую дорогу в снегу.

До острога варнаков за трое суток не догнали, но разницу в расстоянии сократили с двух суток до четырёх часов. Именно через четыре часа наш отряд прибыл к острогу, считая с того момента, как он был захвачен каторжанами. Точнее, по требованию бунтовщиков начальник острога вынужден был расковать и выпустить за стены тюрьмы двадцать семь политических преступников. В случае невыполнения этих требований подошедшая банда обещала спалить посёлок, который вырос вокруг острога, и перебить всех жителей.

Начальник острога – коллежский асессор Никитин, извещённый по телеграфу о тех зверствах, которые сотворили бунтовщики в Александровском централе и Усолье, принял решение выполнить требование бандитов. Выпихнул за ворота даже тех политических, которые выходить не хотели.

– Представляете, господа, – обращаясь больше к сотнику, Никитин рассказывал громко, чтобы слышали стоящие рядом юнкера, – я Брониславу Шварцу, который был одним из организаторов январского восстания в Царстве польском в шестьдесят третьем году, говорю – выходите, господин революционер, за вами друзья прибыли. А тот не хочет. У него через три месяца ссылка заканчивается. Правда, еще один, с кличкой Зюк, выбежал за ворота с радостью. А ему в ссылке находиться всего два месяца оставалось.

– Александр Павлович, о подмоге есть какая-нибудь информация? – спросил начальника острога Головачев.

– Мне телеграфировали ещё два дня назад, что к нам вышел сводный отряд из иркутского батальона. Но когда он подойдёт?! А у меня в гарнизоне всего четыре десятка человек. Половину можно сравнить с «инвалидной командой». Вот такие у меня бойцы.

Начальник острога, который вышел к нашему отряду, когда мы заехали за стены тюрьмы, продолжал вещать:

– Даже не знаю, что и делать. Варнаки ушли около часа назад. Двигаются по дороге, которая их выведет на тракт вдоль Иркута. По этому тракту в основном бурятские улусы Нурай, Хабарнуты, Тутхул, Хэлтэгэй, Улан-Горхон, а дальше дацан «Дэчен Даржалинг» на реке Кырен. Ну а после дацана еще верст шестьдесят, и граница с империей Цин, куда тракт уходит и заканчивается у озера Хубсугул. Там в основном идет обмен и торговля с китайскими и монгольскими купцами.

– Ваше благородие, а другая дорога есть, по которой можно обогнать бандитов? – задал я вопрос, понимая, что нарушаю правила субординации. Но иначе данный асессор будет перечислять свои беды и сомнения ещё полчаса.

Никитин от моего вопроса как будто споткнулся и завис. Через десять секунд он обернулся и, найдя глазами надзирателя, попросил:

– Голубчик, найдите мне Бургеда, – после чего пояснил сотнику: – Это наш местный лучший охотник. Он все местные тропки знает.

После этого начальник острога продолжил повествование, из которого выходило, что он просто не имел возможности оказать сопротивление бунтовщикам и сделал всё возможное, чтобы кровь не пролилась. Хорошо, что вызванный охотник нашёлся быстро. И через десять минут мы знали, что есть дорога через замерзшее болото, но пройти там можно только одноконь. Зато выйдем к улусу Жэмхэг часа через полтора-два, даже раньше, а там есть удобное место, где можно перекрыть тракт. А бандитам в обход по тракту до этого места часа четыре-пять идти. Они же со скоростью пешехода пойдут. Сани грузом заняты. Половина варнаков пешком идёт. Но это если беглые по тракту в Китай двинутся. А могут и по реке Иркут пойти. Но это вряд ли. Кони у них сильно устали, да и бандиты многие поморозились, кашляют.

Я смотрел на сотника Головачева и мысленно сочувствовал ему. Тяжело принимать решение, выбирая или-или.

– Бургед, а Иркут мы перейдём раньше, чем там смогут пройти беглые? – спросил охотника сотник.

– Раньше, ваше благородие. Если они с дороги свернут, чтобы по Иркуту идти, то на месте, где мы его переходить будем, появятся самое раннее через два часа, а мы, если сейчас выйдем, то через полчаса доберемся.

– Тогда поступим следующим образом, – сотник нашел глазами старшего из приставшего к нам обоза «мстителей», Акима Жилкина. – Аким, распрягайте сани и верхами следуете за нами, как перейдём Иркут, хоронитесь на берегу и ждёте пару часов. Если варнаки по реке не пойдут за это время, возвращаетесь. Если пойдут, то обстреляйте их издалека и по нашим следам идите за нами, чтобы сообщить.

Подошедший Жилкин молча выслушал сотника, после чего произнёс:

– Ваш бродь, я посыльного пошлю, а сами за варнаками следом пойдём. Будем их пощипывать. А если за три часа не пройдут, то вам на помощь двинемся все. Всё же их теперь под сотню набралось.

– Господин сотник, я с вами отделение нормальных солдат под командованием унтер-офицера отправлю, – вступил в разговор начальник острога Никитин. – Десяток лошадок мы найдем. Не всех бандиты увели. А шагом они за вами поспеют.

Минут через двадцать отряд двинулся вперёд. Я ехал за проводником Бургедом и думал о том, что сегодня эта гонка за беглыми закончится. За три дня, если считать от села Большежилкина, мы почти догнали эту партию каторжан, но далось нам это тяжело. Особенно лошадям. Идущий подо мной жеребчик по кличке Чёрт, прозванный так юнкерами за свой зловредный нрав, еле перебирал ногами. Пятые сутки в пути, начиная от Иркутска. По всем нормам всем нашим лошадям был нужен минимум суточный отдых, а лучше двое суток. Заболевших среди юнкеров не было, но человек пять обморозили кто нос, кто щёки, а кто-то и то и другое. Спасибо опыту обозников, которые прихватили гусиный жир. А то обморозившихся было бы больше.

Наконец-то переход закончился и вышли на наезженный тракт. Позади на Иркуте остались все «народные мстители». Отделение солдат с посадкой на коне, как собака на заборе, замыкало колонну. Я осматривался по сторонам, пытаясь определить, где можно сделать засаду. О том, что мы обогнали варнаков, говорило отсутствие следов на тракте, покрытом небольшим слоем наметённого ветром с обочин снега.

Догнав проводника-охотника, благо на тракте можно было и двум саням разъехаться, спросил:

– Бургед, а где место, удобное для нападения на обоз каторжан, о котором ты говорил?

– Шагов через пятьсот балка пологая будет, там летом небольшой ручей протекает. Идет поперёк тракта и дальше к вон той рощице, – проводник указал на виднеющуюся слева от тракта метрах в трехстах вперёд и метрах в ста от дороги небольшую группу деревьев. – Там можно будет укрыться. А позёмка за пару часов наши следы скроет.

«Грамотно. Хорошая фланговая засада получается, – подумал я, прикидывая, где разместить группы нападения, прикрытия, наблюдателей и зону полного огневого поражения. – Только кто мне даст возможность командовать? Но своё мнение Головачеву обязательно доведу. Всё-таки мы с ним столько времени провели в училище, разрабатывая различные тактики действия малых групп казаков в тылу врага. И где Бургед такому научился?! На дорогах пошаливал?»

Действительность оказалась еще лучше. Балка была пологой, но глубокой. Шла не только до рощицы, но и дальше. На фланге можно было разместить двадцать пять человек с интервалами метров по пять, что позволяло организовать зону уверенного огневого поражения метров в сто пятьдесят – двести по тракту. Как раз на такое расстояние растянется обоз. До дороги от места засады было метров сто двадцать. И располагался тракт чуть ниже небольшого холма, за которым проходила балка. Стрелять сверху вниз всегда удобнее, чем наоборот. В общем, «молот» хоть и с одной стороны, но получался внушительным. «Наковальня», в которой оставалось ещё пятнадцать стрелков, считая отделение солдат, позволяла не пропустить бандитов вперёд по тракту. А заметить, что её, что «молот» будет проблематично. Я хотел предложить Головачеву накинуть сверху на папахи юнкеров и солдат куски белой материи.

По моему мнению, противник, попавший в такую засаду, может предпринять только следующие действия. Первый вариант – увеличить скорость движения, организовав огневой отпор, и попытаться выйти из зоны сплошного поражения. В этом случае противник с ходу попадает под удар «наковальни», а разгром завершает «молот», нанося удары с фланга по противнику. Тем более, если поразить лошадей в санях, которые рванут на прорыв, то можно закупорить тракт. По снежной целине особо не ускачешь. А если поразить лошадей в конце обоза варнаков, то получится классический огневой мешок.

Второй вариант у бунтовщиков – организовать оборону, принять бой и попытаться уничтожить засаду с фланга. Второй вариант обычно имеет место при существенном перевесе противника в огневой мощи сил и средств, как в нашем случае, при этом свои боевые порядки противник организует в сторону «молота». В решающий момент, когда силы противника связаны «молотом», «наковальня» наносит сокрушительный и неожиданный удар в тыл боевых порядков противника. Бежать по целине в сторону от тракта, где нет засады, значит умереть уставшим. Пулю не обгонишь.

Сотник Головачев, которому я нарисовал на снегу схему засады и рассказал о возможных вариантах наших действий и противника, принял её без каких-либо изменений. Разместил юнкеров вдоль балки, обозначил каждому сектора обстрела. Я раздал куски материи и показал, как лучше всего разместить на голове. Командовать «наковальней» оставил унтер-офицера с его отделением и ещё пятёркой юнкеров, сам разместился в середине фланговой засады. Спутанные лошади остались на дне балки, пережёвывая овёс из подвешенных торб. Оставалось только ждать и молить Бога, чтобы бунтовщики не пошли по реке Иркут.

Лежу в первой ячейке, которую оборудовал в корнях деревца, выкопав небольшой окоп в снегу. С другой стороны от ствола вторая позиция. Ещё через три метра третья. До всех можно добраться ползком через прорытые траншеи. Перед выходом из Тункинского острога получил разрешение от сотника взять с собой мой «Гевер 88», сотню патронов в пачках и ранец. Свою казачью винтовку отдал Васильеву, и патроны к ней. Его ствол остался в обозе. Дядька Игнат и остальные сверхсрочники училища, которые нас сопровождали, остались в Тунке.

Протёр холстиной затвор, убирая образовавшийся иней. Потом почистил все патроны, доставая их из пачек. Снарядил магазин. Остальные пачки сложил в подсумки. Холодновато, но полушубок, унты и тёплое бельё позволяли не стучать зубами. Тем более на дно ячеек положил нарубленного лопаткой лапника. Нашлась парочка низкорослых елей. Лежал и с легкой грустью вспоминал свой гибрид из шкур красного волка, который был у меня. Жалко, всё сгорело на хуторе. В нём было бы куда теплее. Время тянулось медленно. Но наконец-то вдали по тракту показалось пятно, которое, увеличиваясь в размерах, говорило о том, что идёт большой обоз.

«Кажется, нам повезло, – подумал я. – Сейчас наш длительный забег закончится. Надоела эта погоня. Надеюсь, что будем просто уничтожать этих зверей. Слава богу, в это время толерантностью и не пахнет. А насмотревшись всех тех ужасов, которые совершили бунтовщики, вряд ли у кого из юнкеров дрогнет рука. И сотник – наш человек! У него даже в мыслях не возникло, что надо выйти и предложить бунтовщикам сдаться. Команда от него была – огонь на поражение».

Я через целик и мушку отслеживал проходящих мимо меня каторжан. Скоро первые сани достигнут отметки, после которой мы откроем огонь. «Даже головной дозор вперёд не отправили, – подумал я. – Совсем нюх потеряли ребята». Ещё чуть-чуть, и можно стрелять. Я взял на мушку возницу десятых по счету спереди саней. Первые сани пересекли обозначенную Головачевым линию открытия огня. Выстрел! Возницу снесло из саней. Его тело упало между оглоблей, и сани остановились. Справа и слева от меня заговорили винтовки юнкеров. Огонь был убийственным.

Теперь будем выполнять поставленную Головачевым задачу – отстреливать наиболее активных каторжан. Если по моим утверждениям отстреливать офицеров в первую очередь при засадах в тылу врага, когда мы с ним разрабатывали тактику ведения боя в этих условиях, сотника корёжило, то по каторжанам он сам мне поставил такую задачу и разместил рядом с собой в цепи ячеек засады.

Смотрим, кто начал проявлять активность. Жаль, рядом нет корректировщика. Но отсутствие оптики на винтовке позволяло самому оценивать ситуацию.

Ага, вот кто-то замахал руками, что-то выкрикивая. «Наш клиент!» – подумал я, навел мушку и мягко потянул за спуск. Выстрел. Одним руководителем стало меньше.

Кто ещё? Мой взгляд начал скользить вдоль обоза бунтовщиков. Ещё один стал что-то кричать и показывать рукой на наши огневые позиции. «Нет, организованной атаки нам не надо!» – успел подумать я, пока тело на автомате делало свою работу. Выстрел, и каторжанин, получив пулю в лоб и разбрызгав затылком, слетел с обочины тракта, на который успел забраться.

А дальше понеслось. Каторжане через снежную целину попёрли на нас по пояс в снегу, стреляя из всего, чем были вооружены. «Наковальня» сработала отвратительно. Десяток солдат и пятёрка юнкеров стреляли во фланг бунтовщикам, но их точность была нулевой.

Я слился со своей винтовкой в одно целое и долбил, как из пулемёта, пытаясь охватить как можно больший сектор и еле успевая менять пачки патронов, передёргивать затвор. Остановился только после того, как целей не осталось. Последних бил уже чуть ли не в упор, метрах в двадцати. Проверил подсумки. Осталось пять пачек от двух десятков. «Семьдесят пять выстрелов. За тридцать попаданий могу голову отдать, – подумал я. – Сорок процентов пораженных целей. Обалденный для скоротечного боя результат».

Я, расслабившись, растянулся на лапнике и прижался горящей щекой и лбом к холодному прикладу винтовки, вдыхая запах сгоревшего пороха. Давно я так не стрелял. Спасибо, винтовочка, выручила. Могли нас смять каторжане. Ещё чуть-чуть, и смяли бы. Очнулся от голоса сотника.

– Ермак, оглоблю тебе… – Головачев, застыв заиндевевшей фигурой надо мной, поперхнулся и продолжил: – Много видел хороших стрелков, но то, что творил сегодня ты…

Сотник снял с усов иней и лёд, откашлялся и продолжил:

– Теперь верю, что можешь, стреляя, буквы рисовать на мишенях. Спасибо тебе. Если бы не ты, могли бы и потерпеть поражение.

– Ваше благородие, отбились – и слава богу, – ответил я, вставая и попытавшись принять стойку смирно.

Сотник, ничего не говоря, сграбастал меня в объятия.

– На награду обязательно представлю, – прошептал мне на ухо Головачев. – Молодец! Спасибо тебе!

Пошли доклады от портупей-юнкеров. Отделались, можно сказать, легко, с учётом трехкратного превосходства каторжан-бунтовщиков и хренового действия «наковальни». Двое убитых и пять человек раненых юнкеров. Мой «казак» Васильев, благодарю тебя Господи, остался жив. В ранце у меня было три комплекта перевязочных материалов. Использовал их для тех, кто, по моему мнению, мог выжить.

Не дай вам бог делать такой выбор. Перебинтовать того, кто, возможно, выживет, и не сделать этого с тем, кого списал из живых. Впервые, за всю свою жизнь в этом мире, попросил закурить. Затянулся папироской и ничего не почувствовал. Грамм бы двести неразбавленного спирта! Чувствую, и это не поможет. Всего полгода прожил с ребятами, а как тяжело их терять!

После оказания помощи цепью двинулись к тракту, проверяя по пути убитых или раненых бунтовщиков. Заметив, как старший портупей-юнкер Забелин склонился над одним из лежащих каторжан и достал кинжал, выстрелил по телу бунтовщика навскидку. На мой выстрел сбежались юнкера, которые были рядом, и подбежал, продираясь через сугробы, сотник Головачев.

– Что случилось? – спросил взводный.

– Ваше благородие, лучше будет, если все каторжане погибнут от пуль. Ни к чему резаные раны. Найдётся много защитников нашим борцам за свободу. Чтоб их черти жарили…

Головачев задумался, а потом выдал конкретный приказ:

– Живой не живой – проверять стреляя!

Когда добрались до тракта, прозвучало еще пара-тройка выстрелов контроля. На дороге встретились с солдатами и юнкерами, которые были в «наковальне». Если юнкера имели бледный вид, то солдаты конвоя выглядели героями Советского Союза. Как же, участвовали в уничтожении противника.

Я подошел к пшеку, который пытался организовать и, можно сказать, организовал атаку на засаду. Рядом остановился унтер, старший над отделением конвойных, и, глядя на труп мужчины лет двадцати пяти – тридцати, во лбу которого было отверстие от моей пули, а затылка не было, произнёс:

– Дурачок! Ему оставалось два месяца до окончания ссылки! А теперь Юзеф Пилсудский – покойник! Зачем ему это надо было?

– Кто? – ошарашенно произнёс я.

– Юзеф Пилсудский, он же Виктор, Мечислав и Зюк. Какие-то ещё есть клички. Хороший парень, но свёрнутый на Польше от моря до моря. За что и сидел.

«Неужели это будущий маршал Пилсудский – глава возрождённого Польского государства, основатель польской армии, победитель Тухачевского? – мысли в моей голове метались со скоростью пули. – Это что, я завалил автора конференции «Междуморья», которая должна была простираться от Чёрного до Балтийского моря, благодаря чему должно было избежать в Центральной Европе доминирования Германии или России? Охренеть… Кажется, история начала усиленно меняться. Я что, убрал с доски истории будущего диктатора Польши?!»

– А ты чего такой, как будто апостола или саму Богородицу увидел? – спросил меня унтер.

– Похоже, я раздавил бабочку…

– Бабочку? Зимой? Да ты шутник, однако!

Глава 9
Воля государя

Я сидел около окна вагона и смотрел, как медленно для меня – скорость не превышала сорока километров в час – проплывает пейзаж Ленинградской, прошу прощения, Санкт-Петербургской губернии. До прибытия в столицу, по словам проводника, осталось два часа. Я открыл крышку хронометра, подаренного, точнее, данного в обмен цесаревичем. Прибудем в шестнадцать ноль-ноль.

Несмотря на хмурую погоду и моросящий дождь за окном, моё настроение было радостным и приподнятым. Я в который раз за последние сорок дней скосил взгляд на свой погон, где золотом горели две звёздочки и литера «А». «Ещё раз здравия желаю, господин хорунжий Амурского казачьего войска! Вот и выполнил я первый этап своих планов и наказа деда. Стал офицером. Меньше года прошло с момента моего поступления в Иркутское юнкерское училище. Как быстро пролетело это время!» – подумал я, вспоминая наиболее яркие события учёбы после Нового года.

После разгрома обоза беглых политкаторжан у реки Иркут наш взвод вернулся в училище. К этому времени в родные стены возвратились два пехотных взвода юнкеров, которые участвовали в погоне и разгроме основной банды бунтовщиков. Как выяснилось из разговоров, разошлись наши подразделения буквально на пару часов, когда мы свернули с Московского тракта, а пехота, состоящая из роты резервного батальона и двух взводов училища, проследовала к селу Усолье на помощь отряду войскового старшины Химули.

Дальше у них был бой в селе Голуметь, где надолго застряли разгулявшиеся бунтовщики, творя беспредел и ужас. Химуля и командир сотни не нашли ничего лучшего, как влететь в село, предполагая, что вслед за казаками должна была войти пехота. Всё бы хорошо, но бандиты открыли огонь из домов. Потом их атаман Могила, как позже выяснилось, бывший офицер гвардеец, организовал отпор и пехоте, которая была вынуждена под огнем рассыпаться с тракта в цепь по целине и залечь.

В этом бою отличился юнкер Заславский. Когда казаки под обстрелом стали выбираться назад на дорогу из села, Казимир увидел, как войсковой старшина Химуля, отступающий последним, упал с коня, после этого попытался подняться, но свалился на землю вновь. Поймав за узду рысившего мимо жеребчика с пустым седлом, Заславский, вскочив на коня, намётом понёсся к упавшему командиру. По дороге за повод поймал ещё одного жеребчика без всадника. Подлетев к войсковому старшине, Казимир, соскочив с коня, смог взвалить и посадить в седло Химулю. В этот момент убили лошадь Заславского, и юнкер был вынужден бежать рядом с конём, на котором еле держался раненый сотенный командир училища. Казимир почти добежал до своих, но тут его сразила пуля. Обозлённые потерями казаки, солдаты и юнкера на одном дыхании ворвались в село вновь и на этот раз уничтожили всех сопротивлявшихся каторжан. В этом им стали усиленно помогать жители села, которые устали от творимых варнаками зверств.

А в большой зале училища после этих событий появилось девять новых белых мраморных досок, на которых золотом были вписаны фамилии юнкеров, которые не успели стать офицерами, но отдали жизнь, защищая жителей Иркутского генерал-губернаторства от зверей в человеческом обличии. Все они были награждены серебряными медалями «За храбрость» с ношением на груди, а на одной из табличек было написано: «Заславский Казимир Александрович, награжден Знаком отличия Военного ордена Святого Георгия четвертой степени за спасение офицера».

Вспоминая, как выглядят таблички на стене залы, я непроизвольно вздохнул. Жалко ребят. И Казимира жаль. В том бою он был тяжело ранен, был задет позвоночник. Прожил ещё почти три месяца. Дождался награждения, после чего тихо угас в течение недели.

Теперь мне почему-то думалось, что мы могли бы стать с ним друзьями. Он же просто хотел проявить свою исключительность, ведя так себя в училище и нашем с ним конфликте. Вот и проявил её – в бою. Спас командира, а сам все же погиб.

Химуля остался жив, но до окончания обучения мы его не видели, так как войсковой старшина находился на излечении. Пуля, войдя в спину, пробила ему грудную клетку с правой стороны. Ранение было тяжёлым, с осложнением.

Не обошли наградами и нас – оставшихся в живых. Ещё десять юнкеров, включая меня, были награждены серебряными медалями «За храбрость» с ношением на груди. Всё-таки данный бунт каторжан вошёл в историю Иркутского генерал-губернаторства как очень кровавый. Обыватели, которые помнили восстание поляков в шестьдесят шестом году, говорили, что по количеству убитых и зверствам, что творили нынешние преступники, два этих бунта нельзя даже сравнивать.

Дело в том, что местные крестьяне и казаки, включая инородцев, очень не любят беглых каторжан и других варнаков, которые творят воровство, разбой, насилие над женщинами. Поэтому убийство беглецов и разбойников не редкость в Сибири. Последние лет тридцать их просто стреляли, как зверьё. По закону надо было бы ловить и сдавать в полицию, но, по мнению сибиряков, буйных и наглых легче и надёжней пристрелить. Поэтому в последние годы каторжане вели себя тихо, даже во время побегов. Проще попросить, чем украсть или разбоем взять.

Тем более, местные жители искренне жалели этапируемых арестантов. Подкармливали их во время прохождения через села, несмотря на законы, запрещающие такие действия. И конвой не мешал этому. Денег на этап выдавалось в самый обрез, поэтому от подарков жителей кормились в пути не только каторжане, но и конвой, который их охранял.

Да и всевозможных бродяг, бредущих по дорогам, тоже кормят. Хотя каждый знает – среди них беглых почти половина. Но они же идут тихо, мирно, никого не трогают. А некоторые особо сердобольные граждане в заборах своих хуторов даже специальные окошечки делают с полочкой, на которую для любого проходящего кружку молока ставят, накрытую ломтём хлеба, или варёные яйца кладут. Такой обычай сохранялся даже в СССР до конца шестидесятых-семидесятых годов двадцатого столетия.

Народ здесь живёт по принципу: не делай ему зла, и он к тебе по-доброму отнесётся. Видимо, за последние годы сложившееся благолепие в отношении с каторжанами и ссыльными несколько расслабило местных, вот они и не оказались готовыми к тому насилию и кошмару, которые случились при этом бунте. Только в селе Большежилкино попытались дать отпор, но головорезы, спаянные кровью, оказались сильнее.

При вручении наград на общем построении училища меня настигла благодарность дедушки Корфа. Полковник Макаревич, вручив мне серебряную медаль «За храбрость», сделал паузу, а затем зачитал приказ приамурского генерал-губернатора. После чего поздравил ещё раз и рядом с серебряной медалью прикрепил золотую, по приказу за «совершённые подвиги в бою». Чуть позже, можно сказать автоматом, мне прилетели две лычки портупей-юнкера.

Я посмотрел вниз на свой мундир. «Красивые медали и о многом говорят, – подумал я. – Даже при производстве в офицерское звание разрешается носить».

Данная награда «За храбрость» была учреждена в тысяча восемьсот седьмом году и предназначалась для награждения нижних чинов иррегулярных войск и военизированных формирований за отличия в боевых действиях, а также за подвиги, проявленные в схватках с нарушителями общественного порядка и хищными зверями, как в военное, так и в мирное время. Медаль на георгиевской ленте и имеет четыре степени достоинства: серебряная медаль меньшего размера для ношения на груди; такая же золотая медаль для ношения на груди; серебряная медаль большего размера для ношения на шее; такая же золотая медаль для ношения на шее.

Я ещё раз полюбовался на профильное изображение императора Александра III на обеих медалях. «Жалко, что надпись “За храбрость” на обратной стороне медали, – подумал я. – Но может, царь-государь на приёме ещё чем-нибудь наградит. А то что-то он дёшево жизнь своего сына ценит. Всего лишь золотая нагрудная медаль». Я усмехнулся, вспоминая о том, как меня душила не жаба, а некоторая обида на императора и цесаревича после награждения по приказу дедушки Корфа.

Еще ценным и памятным для меня на последнем этапе обучения стало завершение небольшой, совместной с сотником Головачевым работы «Тактика боевых действий малых казачьих групп в тылу противника». Данный письменный труд был оформлен мною по требованиям диссертаций двадцать первого века. Введение, в котором описал актуальность данной темы, рассмотрел краткие исторические примеры действий отрядов во вражеском тылу со ссылками на петровский корволант, партизанские отряды Отечественной войны двенадцатого года, задачи, цели, теоретическую и практическую значимость. Дальше шли две главы. В первой – теоретическое описание данных боевых действий с исторических времен и до пластунских команд Кавказской войны с семнадцатого по шестьдесят четвертый год и русско-турецкой войны семьдесят седьмого – семьдесят восьмого годов. Во второй главе шли предложения по тактике действий малых групп «охотников» из казаков и солдат по ведению разведки, устройству нападений на штабы, колонны, склады, обозы противника. Виды засад, огневого контакта, тактика взятия языков и такое прочее с рисунками, схемами и описанием действий. В заключении постарался написать явные выигрыши от таких военных действий. Труд получился небольшим, всего на сотню листов, но мне и сотнику Головачеву понравился. Полковник Макаревич, ознакомившись с работой, дал приказание сделать несколько копий.

В мае месяце были сданы экзамены, после чего все отправились в летний лагерь, который располагался в пяти километрах от города на реке Ушаковка. Там юнкера конного взвода жили по общему распорядку дня с пехотными. Контрольные манёвры проводились для первого курса рядом с селом Усолье, после второго в районе Байкала.

И вот традиционное построение выпускников по окончании манёвров и смотра в летнем лагере. В развернутом двухшереножном строю стоит тридцать восемь человек. Четверо юнкеров старшего курса погибли, а пятеро были ранены. С учетом пропущенных занятий из-за лечения все раненые остались на второй год обучения, становясь «майорами». Но такое «майорство» было почётно как в глазах юнкеров, так и руководства училища. На младшем курсе погибло пять человек и шестеро были ранены.

После команды «смирно» фронт юнкеров обошли взводные офицеры и раздали каждому выпускнику царский приказ о производстве, напечатанный на двух страницах, где каждый юнкер мог найти своё имя и полк, в который вышел.

В сопровождении начальника училища к строю вышел генерал-губернатор Горемыкин и не спеша начал обходить ряды, пристально вглядываясь в лица будущих офицеров. Останавливался то около одного, то около другого юнкера, расспрашивая об их семьях и полках, в которые они выходят. Дойдя до левого фланга, он отошёл к середине фронта и, хорошо видимый всеми, обратился к юнкерам: