Текст книги "Ермак: Начало. Телохранитель. Личник"

Пришедший Чижов ошарашил Савельева и меня сообщением, что в основной своей массе в Благовещенске фотоателье содержат японские поданные Като, Ивато, Кофузи, Мигива, Мизухо и другие. Самое крупное ателье было у Като Сэтоши, который специализировался не только на портретах, но проявил себя еще и как хроникер Благовещенска. Его снимки о значительных событиях в городе Благовещенске были опубликованы в памятных книжках и иллюстрированном приложении к «Амурской газете» и в газете «Друг маньчжур».

Сидя за столом уже втроём и потягивая чай, я слушал поручика и опять потихоньку выпадал в осадок. Это надо же, на весь город Благовещенск два русских фотографа и двенадцать фотографов – японских поданных. Можно сказать, узаконенная разведсеть представителей Страны восходящего солнца.

– Чем-то недовольны, Тимофей Васильевич? – глядя на меня, поинтересовался Савельев. – У вас такое выражение лица, будто вы лимон вместе с кожурой съели.

– А как здесь быть довольным, господа? – ответил вопросом на вопрос я. – Двенадцать шпионов в городе делают что захотят. Не удивлюсь, что Генеральный штаб Японии имеет фотографии чуть ли не всех наших офицеров в Приамурье, фото наших пароходов, особенно тех, которые принадлежат Военному ведомству и должны быть вооружены в случае боевых действий. Это «Зея», «Онон», «Ингода», «Чита», «Константин», «Генерал Корсаков». А также пароходов Сибирской флотилии «Шилки», «Амура», «Лены», «Сунгачи», «Уссури», винтовых баркасов и барж.

– Тимофей Васильевич, вы что, действительно думаете, что все японцы в Благовещенске работают на разведку? – усмехнулся поручик Чижов.

– Александр Павлович, я бы очень хотел ошибиться, но боюсь, что в основном это так. Понимаете, у японцев другой менталитет. Для них сотрудничество с офицерами Генерального штаба – это честь. В отличие от наших подданных, которые не особо идут на контакт с офицерами отдельного корпуса жандармов… – я отхлебнул чая, глядя на скривившиеся физиономии Савельева и Чижова, и продолжил: – Не удивлюсь, что в Благовещенске кроме японских фотографов на разведку работают и парикмахеры, и содержатели определённых домов, вместе с девами, и японские слуги в домах наших старших офицеров и генералов. Рискну предположить, что японская разведсеть в Благовещенске состоит минимум из ста человек и с десяток из них имеют звание не ниже лейтенанта.

– По-моему, вы преувеличиваете, мой друг, – вступил в разговор Савельев. – Нельзя же в каждом подданном микадо видеть шпиона.

– Владимир Александрович, а я не в каждом вижу. Но те, кто может получать информацию из первых рук от наших офицеров, по мне, так наверняка работают на Генеральный штаб Японии или его офицеров. И самое страшное, по вашей же информации о нашем законодательстве, мы с ними ничего не сможем сделать в мирное время. Максимум выслать в Японию.

– А я теперь поддержу господина хорунжего, – произнёс Чижов. – Японцев в Благовещенске проживает не так много, и в отличие от китайцев они не заняты черновой работой. В основном сфера обслуживания, и обслуживания, можно сказать, высшего света, проживающего в городе. Признаться, до слов Тимофея Васильевича я над этим как-то не задумывался. А картинка-то страшная получается, господа.

– Да, картина действительно страшненькая получается, – каким-то отстранённым голосом произнёс Савельев. – В Хабаровке практически у всех офицеров слуги в домах – японцы. У меня у самого гувернантка, которая помогает жене в воспитании нашего трехлетнего сына, – японка. И признаюсь, мне очень нравится её услужливость, чистоплотность и аккуратность. А теперь даже не хочу вспоминать, о чём мы с женой и гостями говорили в её присутствии. Русским она владеет очень хорошо.

– Господа, надо что-то делать! Если Тимофей Васильевич прав, то мы сами наносим себе непоправимый ущерб, – загорячился поручик.

– Господин хорунжий из нас самый близкий к его императорскому высочеству. Вот пускай и донесёт до наместника о состоянии дел в этой области, – грустно произнёс Савельев, будто не веря в положительную реакцию со стороны руководства.

– Расскажу, Владимир Александрович, обязательно расскажу, а точнее доложу, но только после того, как у нас на руках будет хоть какое-то доказательство всех тех измышлений, которые сейчас здесь прозвучали. А для этого нам нужен фотограф. – Я повернулся в сторону поручика. – Александр Павлович, кто из двух русских представителей этой профессии больше подойдёт для нашей миссии? Моишеев или Динесс?

– Моишеев Михаил из мещан, – начал перечислять поручик. – В основном занимается портретами. Одно из старейших ателье города. Такая же аппаратура.

– А у Динесс какая аппаратура? – поинтересовался Савельев.

– У мадам Динесс, насколько мне известно, аппаратура очень хорошая. – Увидев наши удивлённые лица, поручик пояснил: – После смерти мужа мадам Динесс, в девичестве Хлебникова, выбрала профессию фотографа. Не знаю, каким образом она этого добилась, но по поручению Академии наук была направлена в этнографическую экспедицию. В тысяча восемьсот девяностом году Динесс посещает Камчатку, Сахалин, попадает в Хабаровку и Уссурийск, а после едет в Маньчжурию, Порт-Артур и Пекин. Фотографировала посещение цесаревичем Благовещенска два года назад. Её ателье «А. П. Динесс на Амуре» базируется в Благовещенске с тысяча восемьсот девяносто первого года. Женщина решительная, смелая, я бы даже сказал, авантюристка. С господином Като Сэтоши бьётся за лидерство своего фотоателье в городе второй год.

– Владимир Александрович, кажется, это наш человек, – я, не скрывая довольной улыбки, посмотрел на штабс-ротмистра.

– Господа, а не сделать ли нам групповую фотографию? Если мадам Динесс не захочет сотрудничать с отдельным корпусом жандармов, возможно, не откажет просьбе хорунжего Аленина-Зейского, о котором так много говорят в Благовещенске? – произнёс, поднимаясь из-за стола, Савельев.

Я достал из кармана часы. Откинув крышку, посмотрел на циферблат.

– Что же, полтора часа до доклада у меня есть, а такого ценного кадра упускать нельзя. Я готов, Владимир Александрович.

Глава 6
Операция «Фотограф»

Аглая Павловна Динесс оказалась приятной высокой дамой лет тридцати пяти – сорока. Широкая в кости с большими ладонями, она производила впечатление сильной женщины. Наверняка такой и была. Чтобы таскать современное чудо фототехники на большие расстояния, нужна была приличная сила и выносливость. Аппарат вместе со штативом весил килограммов десять-пятнадцать, да и фотопластины из стекла тоже весили прилично. Между тем за счёт грации и пластики движений, а также миловидного лица Аглая Павловна выглядела очень привлекательно.

Когда входили в фотосалон, я заметил, как поморщилась женщина-фотограф, увидев мундиры офицеров-жандармов. Но потом доброжелательная улыбка не сходила с её лица, пока она составляла из меня, Савельева и Чижова композицию для фото. В это время надо было не просто сфотографировать, а ещё и разместить клиентов перед объективом так, чтобы получилось что-то красивое и достойное.

Савельева мадам Динесс разместила сидя на стуле, меня и Чижова поставила по бокам. Несколько раз примерялась к камере. Возвращалась к нам. Мне поправила орден и медали, Чижову его причёску. Потом попросила замереть. «Сыыыыыр!» – подумал я про себя, непроизвольно улыбнувшись.

– Внимание, снимаю! – произнесла Динесс и медленным, изящным движением сняла крышку объектива, провела ею по кругу и надела обратно. – Снято!

Съемка закончилась.

– Вот и всё, господа. Большое спасибо за ваше терпение. Фотографии будут готовы завтра после обеда, – с милой улыбкой произнесла мадам Динесс, показывая всем своим видом, что её работа закончена.

– Аглая Павловна, большое спасибо, – как было обусловлено заранее, вступил в разговор штабс-ротмистр Савельев. Опыта по вербовке у него было значительно больше, чем у Чижова, а тем более у меня. – Будьте любезны, уделите мне пару минут вашего времени, – с этими словами Владимир Александрович взял мадам Динесс под руку и отвел её чуть в сторону.

Я же направился к штативной камере. Такие я видел только в кино в прошлой-будущей жизни. «И чей это агрегат? – подумал я, разглядывая аппарат. – Надо же, кажется, наш отечественный, или нет?!» Надпись на шильдике над объективом гласила: «К. И. Фреландтъ. Невск. пр. № 30–16. С.-Петербургъ». Я аккуратно провел пальцем по гармошке фотокамеры и резко отдёрнул руку, услышав громко произнесённую фразу: «Об этом не может быть и речи, господин штабс-капитан».

Я повернулся в сторону Савельева и Динесс, которые отошли в глубину зала ателье, и увидел, как Владимир Александрович, разведя руками, направился в мою сторону.

– Тимофей Васильевич, может быть, вы поговорите с мадам Динесс? – штабс-ротмистр тяжело вздохнул. – У меня, к сожалению, убедить её помочь нам не получилось.

– Владимир Александрович, а вы говорили ей, чьи бумаги надо будет фотографировать?

– Нет, Тимофей Васильевич. Это я бы ей сказал, если бы она согласилась.

– Ну что же, попробую. Но если у вас не получилось, думаю, у меня тем более не получится, – с этими словами я направился в сторону первой женщины-фотографа в Благовещенске, а может быть, и во всей России.

– Аглая Павловна, позвольте представиться, хорунжий Аленин-Зейский Тимофей Васильевич обер-офицер Личного конвоя Его Императорского Высочества.

– И что делает казачий офицер, Георгиевский кавалер в обществе жандармов? – задрав вверх курносый носик, несколько презрительно спросила Динесс.

– Можно сказать, то же, что и они. Офицеры отдельного корпуса жандармов пресекают государственные преступления, а я пресекаю возможные покушения на государя наследника, – я сделал жест рукой, попросив женщину помолчать. – Прежде чем вы что-то скажете, я хотел бы уточнить одну деталь. Вы сможете переснять с небольшого листка бумаги текст, написанный иероглифами, так, чтобы они не расплылись и были читаемы?

– Какие иероглифы? Вы о чём говорите, Тимофей Васильевич?

– Аглая Павловна, ещё раз вас спрашиваю, вы сможете переснять с небольшого листка бумаги текст, написанный иероглифами, так, чтобы они не расплылись и были читаемы на фотографии? Если нет, то дальнейший разговор бессмыслен, – я холодно посмотрел на женщину. – Если же сможете, то прежде чем я вам всё расскажу, придётся дать подписку.

– Я этого не сделаю! – импульсивно воскликнула Динесс.

– Вы не дали мне договорить, Аглая Павловна. Подписку о неразглашении информации, которая вам станет известной. Её разглашение приравнивается к государственной измене. Подписку можно будет дать либо штабс-ротмистру Савельеву, либо представителю дворцовой полиции Министерства двора Его Императорского Величества. Итак, я жду вашего ответа!

«Да, загрузил я мадам Динесс. Стоит, глазами хлопает, ртом воздух глотает. Не знает, что ответить. И хочется, и колется, и мама не велит, – думал я про себя, глядя на мысленно подвисшую Аглаю Павловну. – Ну, давай, рожай быстрее, госпожа фотограф. Тебе же такую конфетку подкинули – информация, связанная с государственной тайной. Неужели не поведешься?»

– Да, я согласна, – наконец-то выдавила из себя мадам Динесс.

– Да – это сможете сфотографировать, а согласна – это подписать документ о неразглашении сведений, которые вам станут известны? Я правильно понял?! – произнося последнюю фразу, голосом я несколько надавил на женщину.

– Вы правильно поняли, Тимофей Васильевич. Какого размера будет бумага, которую надо будет сфотографировать?

Мадам Динесс довольно быстро пришла в себя. Начала задавать уточняющие вопросы. Но их пришлось чуть приостановить, пока Аглая Павловна не поставила свой автограф в подписке о неразглашении государственной тайны. Ну, как говорится, стоит только коготку увязнуть… Чувствую, скоро и другую подпись поставит мадам в агентурном деле. А поручик Чижов показал мне большой палец и изобразил лицом восторг, когда Аглая его не видела.

В общем, всё закончилось хорошо, даже, можно сказать, отлично. Мы получили замечательного специалиста. Как выяснили у Динесс, она занималась и пересъемкой фото, и у неё были специальные приспособления-штативы-держатели, как для горизонтальной, так и для вертикальной съемки. Запас фотопластин был большой. Как раз недавно большая партия пришла по её заказу из Санкт-Петербурга. Наша цена за каждую пластину и снимок Аглаю Павловну больше чем устроила. А когда она узнала, что фотографировать придётся документы, которые тайком изымут на время у военного атташе Японии в Берлине, то женщина аж повизгивать начала от удовольствия. Видимо, фотографы-японцы как конкуренты её сильно достали.

Оставалось только дождаться прибытия майора Фукусимы. Он тоже не заставил себя долго ждать и прибыл на следующий день к вечеру. К этому времени Савельеву удалось сделать практически невозможное. Он смог освободить два номера на одном этаже в гостинице. Из-за приезда в город цесаревича наместника со свитой мест в гостиницах города не было, со словом вообще не было.

Японца представители корпуса жандармов разместили в гостинице, сообщив ему, что с ним собирается встретиться государь наследник для беседы. Я приставил присматривать за майором троих из пяти оставшихся у меня агентов секретной части. Надо же было узнать, с кем будет встречаться официальный разведчик в городе Благовещенске.

На следующий день на утреннем докладе довёл до Николая информацию о приезде японского военного атташе в Берлине. А то как-то нехорошо получилось. И невеста, и родители согласны, а вот жениха как-то забыли предупредить. Хорошо, что господин наместник был несильно занят, заинтересован и даже заинтригован моей просьбой поговорить с майором Фукусимой как можно дольше. Пришлось кратко рассказать Николаю о том, что мы затеяли с главным жандармом Дальнего Востока. С большой неохотой цесаревич дал добро, но при этом посетовал, что предлагаемые действия не вполне соответствуют понятиям чести и законности.

Вышел я от будущего императора несколько взвинченным, думая про себя, что вот это чистоплюйство и стало одним из факторов, которые привели Николая Второго вместе с семейством в подвал ипатьевского дома. И хорошо бы у Фукусимы нашлись сведения, которые показали бы этому придерживающемуся рыцарских правил поведения цесаревичу, что есть грязная и невидимая война. И на её фоне наши действия – это так, семечки. Ладно, отправляем к майору фельдъегеря с приглашением, а сами переодеваемся в партикулярное платье и потихоньку двигаем к мадам Динесс, а с ней в гостиницу. Надо же помочь с тяжёлым оборудованием. Это вам не двадцать первый век со смартфонами, планшетами и прочими гаджетами. Здесь потрудиться придется.

Через час разместились в номере, и мадам Динесс стала готовить оборудование. В номере кроме меня, Аглаи Павловны присутствовали поручик Чижов и один из моих секретных агентов – Буров Пётр Фёдорович, который, оказывается, имел специализацию по тайным осмотрам помещений. У него даже имелся богатый набор отмычек. Это выяснилось сегодня с утра, когда старший агент из оставшейся пятёрки доложил мне, что майор Фукусима после размещения в гостинице заказал в номер переносную ванну для мытья, отдал в чистку и стирку одежду. Ужинал в номере. До утра из него не выходил. Сегодня в семь ноль-ноль вышел в город. Посетил ателье Като Сэтоши, где сфотографировался. В это же время фотоателье посетили еще два азиата, в которых приданный к группе наблюдения городовой опознал владельцев ещё двух фотосалонов Мигива Изаму и Мизухо Тэкео.

Выслушав этот интересный доклад, особенно про фотосалон Като Сэтоши, я вслух посетовал, что хорошо бы негласно проверить помещения этих японцев-фотографов. После моих слов старший агент Макеев, который был в моей секретной части кем-то вроде администратора-завхоза, сообщил о Бурове. И теперь данный агент был готов вместе с Чижовым приступить к осмотру номера Фукусимы.

Дождавшись времени «Ч», когда майора должен был принять цесаревич, Буров и Чижов направились к номеру Фукусимы. Удивившись, как быстро Буров вскрыл замок, я выдвинулся к лестнице, по которой надо было подняться в коридор с шестью дверями в номера гостиницы. Всё было тихо.

Немного постояв перед лестницей, я вернулся к номеру, куда поселили японца, и постучал условным стуком. Дверь приоткрылась, и Буров передал мне блокнот. Взяв его, я быстро переместился в номер, где находилась мадам Динесс. Читаем.

«Пока я подъезжал к Казани, духота всё более усиливалась, и температура днём поднялась до двадцати пяти – тридцати градусов Реомюра[6]6
  1 R = 1,25 °C, следовательно, 30 R = 37,5 °C.


[Закрыть]. Едущий под палящим солнцем конь вскоре, задыхаясь и проливая пот, словно как падающий водопад, через несколько ри[7]7
  Японская устаревшая единица расстояния. 1 ри = 3,9 км.


[Закрыть] уже переутомился».

Не то! Перелистнул несколько листов. Читаю.

«Так как я подвергался частым рвотам, то опасался, не случится ли со мной солнечный удар. Вот почему я решил, что от Казани на востоке буду отдыхать днём и ехать ночью».

Дальше. Листаю ещё пару-тройку листов. Скольжу по иероглифам глазами.

«Двадцать восьмого числа я приехал в Пермь. Расстояние между Казанью и Пермью равняется ста пятидесяти четырем нашим ри. Хотя пятнадцать дней было потрачено на всю поездку, но сам пробег на коне был совершён в течение тринадцати дней за исключением двухдневной остановки. Поэтому проехавшая за одну ночь дистанция в среднем равняется около двенадцати ри. Это означает то, что в этот раз я ежедневно проезжал почти по одному ри, больше, чем тогда, когда я проехал сто десять ри от Нижнего Новгорода в Казань в течение десяти дней. Это так и случилось благодаря удобству ночной поездки. Ночью везде так прохладно и тихо, что и конь поощряется к быстрому ходу. К тому же он начинает бить копытом о землю и с испугом ускорять бег, услышав хотя бы малейшее звучание. Вся дорога на протяжении ста пятидесяти четырёх ри покрыта сплошным дремучим лесом, и лишь в промежутках найдены два маленьких городка – Малмыж и Оханск».

«Стратегическими данными и не пахнет, – с усмешкой подумал я. – Расстояние между городами на любой карте просчитать можно. Если карта масштабная. Кажется, блокнот пустышка».

Я открыл лист блокнота почти в самом конце.

«Страшный мороз затруднял передвижение лошадей по льду рек и озер; из-за ураганов и снежных заносов копыта их глубоко увязали в снегу, пот тут же застывал, и лошадь вся покрывалась инеем. Выдыхаемый воздух на козырьке шапки, воротнике сразу же замерзал и как бы покрывал шапку сосульками; нос, брови, усы полностью покрывались инеем, и, если на какое-то время закрыть глаза, ресницы смерзлись бы. Кроме того, замерзали и покрывались инеем, как плесенью, металлические предметы в мешке и, конечно, сабля, шпоры и пистолет».

Я ещё раз пролистал блокнот. Посмотрел несколько страниц на просвет. Не думаю, что господин Фукусима писал невидимыми чернилами, типа молоком. «Может быть, попытаться нагреть один листок блокнота. Чем чёрт не шутит, – я с сомнением посмотрел на дневник путешественника. – Мать его ети!»

– Что там, Тимофей Васильевич? – поинтересовалась у меня Аглая Павловна.

– Записки о путешествии, – ответил я. – Красочное описание трудностей передвижения верхом по необъятным просторам России. Ничего интересного. Пойду, верну обратно.

Я не успел подойти к двери номера, как она приоткрылась, и в неё проскользнул Буров.

– Кажется, нашел, вашбродь, – с этими словами агент протянул мне деревянный тубус-футляр диаметром около двух с половиной дюймов и длиной в полторы четверти. – Хороший мастер делал. Крышка отворачивается.

Я аккуратно отвернул крышку и, заглянув внутрь, увидел свёрнутые в рулон листы бумаги.

– Где нашёл-то, Пётр Фёдорович? В вещах?

– Никак нет. За шкафом. Тот к стене под углом стоит. Поэтому футляр на пол и не падает. Если бы в тот момент, когда я за шкафом смотрел, солнце не осветило бы комнату, я бы футляр и не увидел.

Слушая умельца по негласному обыску, я подошёл к столу и, аккуратно вынув бумаги, развернул и сложил их стопкой.

– Посмотрим, посмотрим, что это такое, – произнёс я, беря первый лист сверху.

На бумаге была изображена схема какой-то местности с надписями и значками. Всё было выполнено очень аккуратно. Майор Фукусима отличный картограф и мастер японской каллиграфии. Следующий лист. Весь исписан иероглифами, но смысла в них нет. Шифр?!

– Ну что, вашбродь? То, что мы искали? – поинтересовался Буров.

– То, Пётр Фёдорович. То, что надо, – с радостью в голосе ответил я. – А в вещах у японца никакой книги не было?

– Есть одна. С картинками. Принести?

– Неси. А этот блокнот верни на место.

Когда Буров, предварительно осмотрев коридор, выскользнул за дверь, я повернулся к мадам Динесс, которая с нескрываемым любопытством наблюдала за нашим разговором с секретным агентом.

– Что же, Аглая Павловна, вот и ваше время пришло. Придётся быстро и много поработать, – улыбнулся я женщине-фотографу.

– Сколько листов? – деловито спросила меня Динесс.

Я быстро пересчитал уголки листов в стопке и ответил: «Сорок два».

– Около двух часов работы. У нас есть столько времени, Тимофей Васильевич?

– Надеюсь, что есть, но лучше бы нам поторопиться.

– Тогда помогайте, – Динесс решительно взяла первый лист из стопки и направилась к стоящему рядом с камерой штативу. – Сейчас я вам покажу, как надо крепить лист. Остальные будете располагать для съемки сами.

Через пару минут в номере начался стахановский труд по фотографированию бумаг майора Фукусимы. Пришлось даже приоткрыть окно, чтобы не задохнуться от дыма после вспышек магния. Пересняв все листы, сделали ещё четыре снимка разворотов любовного романа, страницы которого были наиболее заляпаны, и книга там легко раскрывалась. Потом Буров всё аккуратно вернул на место. До времени «Ч+3», когда должна была закончиться встреча японского дипломата и цесаревича, оставалось ещё полчаса, поэтому мадам Динесс, стараясь её не засветить, через черный вход отправили со всем оборудованием в сопровождении поручика Чижова в ателье. Я же направился к себе, чтобы переодеться и узнать новости у Тура и Лешего, которые были сегодня личниками цесаревича на его встрече с Фукусимой.

– Знаешь, Ермак, я бы не хотел с ним встретиться в открытом бою. Как ты говоришь, волчара ещё тот, – делился со мной впечатлениями Тур. – Двигается мягко, свободно, будто плывёт над полом. И взгляд такой, контролирующий всё вокруг. Правда, после того, как вошёл в кабинет к цесаревичу и поклонился ему, несколько шагов до стула, на котором должен был сидеть во время встречи, сделал каких-то странных.

– Я тоже это заметил, – вклинился в разговор Леший. – Левая рука на рукояти сабли, правая на поясе. И какая нога шагает вперёд, такое же плечо выносится. Это что-то означает, Ермак?

– Это нанба-аруки или буси-аруки, то есть походка самурая. Предполагает, что вместе с правой ногой выносится и правая рука, а с левой – соответственно левая. Такое движение не перекручивает тело и не вызывает болтания мечей из стороны в сторону при ходьбе или беге. Раньше японские самураи носили на левом боку заткнутые за пояс два меча, общим весом более четверти пуда. А ходить приходилось много. Лошадей в Японии было мало. Вот и придумали такую экономичную походку.

– И где ты об этом узнал? – поинтересовался Леший, он же Владимир Лесков.

– Джунг Ли надо было внимательно слушать, – ответил я.

– Нет, я от него такого не слышал, – немного поразмыслив, произнёс Тур, или Верхотуров Антип.

– Я тоже, – подтвердил Леший.

– Значит, об этом он мне одному рассказывал, когда с Мэй Лин у меня дома жили, – сказал я. – В общем, в период Мэйдзи, когда проклятые гайдзины[8]8
  Гайдзи́н (яп.) – презрительное сокращение японского слова гайкокудзин – «иностранец».


[Закрыть] открыли Японию и стали перестраивать её под себя, многие самураи такой «аристократической походкой» выказывали презрение иностранцам.

– Это чего же получается, этот япошка презрение нашему государю наследнику выразил? – возмутился Тур.

– Не знаю, Антип. Может, презрение. А может быть, забылся или разволновался и из-за этого прошёлся походкой самурая. Он родом из очень старого и известного японского клана. Если сравнивать с нашей историей и князями, чуть ли не Рюрикович.

– Вот это да! – от удивления Леший присвистнул.

– Ладно, спасибо за информацию, браты. Пойду к Головачеву, хочу пару казаков в охрану фотоателье поставить. Что-то у меня на душе неспокойно.

– Чуйка заговорила? – серьезно спросил Тур.

– Пока нет, но как-то тревожно.

– Отправь кого-нибудь из нашего десятка, – посоветовал Леший.

– Вы все сегодня в графике дежурства. Не будем его нарушать. Всё, я пошёл.

Найдя Головачева, договорился с ним о выделении четырёх казаков для охраны фотоателье мадам Динесс. Двое должны были охранять днём, а ещё двое ночью. Сам не знаю почему, но чувство тревожности возрастало.

Сотник Вертопрахов из взвода амурцев выделил четырех казаков-односумов из станицы Пояркова, причём двое были братьями-близнецами. С первой верховой парой казаков я на дежурной смирной кобылке, закреплённой за канцелярией наместника, отправился к Аглае Павловне.

Фотосалон был закрыт. На стук в дверь её открыл поручик Чижов.

– Александр Павлович, принимайте подкрепление, урядник Столетов и казак Забелин. Дмитро или Пётро?

– Дмитро, ваше благородие, – соскочив с коня и взяв его под уздцы, ответил один из братьев-близнецов.

– Это зачем, Тимофей Васильевич? – удивлённо поинтересовался поручик.

– Не помешают для охраны, Александр Павлович. Что-то на душе у меня маятно. Беспокоюсь, а от чего – не пойму. Вроде бы всё удачно прошло, – я нервно передёрнул плечами, посмотрев по улице вправо и влево. – Как долго печатать будете? Что Аглая Павловна говорит?

– Часов до одиннадцати вечера точно провозится. Это её слова, – ответил поручик.

– Хорошо, я к этому времени подъеду и смену казаков приведу. Пускай и ночью посторожат. Тем более квартира мадам Динесс на втором этаже над фотосалоном.

С этими словами вскочив на смирную коняшку, направился назад в канцелярию. Предстояла очередная бумажная работа. Чтение докладов, написание аналитической справки для Николая по золотопромышленности в Приамурье. Для этого вчера встречался со своими старыми знакомыми купцами Касьяновым, Патриным и Ельцовым. Кто как не золотопромышленники и контрабандисты золота в Китай знали все тонкости его добычи и реализации в Приамурье. Особо откровенного разговора не получилось, но завтра-послезавтра купцы клятвенно пообещали представить своё видение по данному вопросу. Ну, а мы проанализируем, сведем официальные данные с неофициальными и доведём до наместника. Кстати, надо уточнить, откуда такой интерес прорезался у Николая к добыче золота. И по своему земельному участку надо заодно вопрос прояснить.

Надо сказать, что несильное желание Николая работать в качестве наместника, его распоряжение и моя индульгенция от генерала Черевина позволили мне получить доступ к очень многим бумагам, содержащим сведения об экономическом, политическом, административном положении дел в Приамурье и в целом по Российской империи. Признаюсь, этим беззастенчиво пользовался. Но чем больше узнавал, тем больше понимал, что Дальний Восток находится в такой жопе по всем направлениям, что даже не понятно, зачем вот уже почти двести пятьдесят лет Россия пытается его освоить. Это если считать с занятия в одна тысяча шестьсот пятьдесят первом году казаками Ерофея Хабарова укреплённого селения даурского князя Албазы, будущего Албазинского острога – центра Албазинского воеводства.

Видимо, такая политика в отношении этих земель была позже определена Николаем I в словах: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен». Вот так вот! Господин Невельский поднял флаг на остроге в устье Амура, который назвал Николаевск-на-Амуре. И всё. Назад пути нет. Будем эту землю, несмотря на все трудности, осваивать. Хотя и в две тысячи восемнадцатом году, откуда переместилось моё сознание или матрица души, дела на Дальнем Востоке обстояли также на уровне жопы. Несмотря на все дотации из федерального бюджета. А жёлтая раса тихой сапой практически заняла его уже до Байкала.

В общем, увлечённо проработал в своём кабинетике до позднего вечера. Когда глянул на часы, оказалось, что время уже двадцать два тридцать. Пора было выдвигаться к фотосалону. Спустившись вниз, увидел в вестибюле двух казаков-амурцев, которые были должны охранять мадам Динесс и её недвижимость ночью.

– Готовы, братцы? – спросил я казаков.

– Так точно, вашбродь, готовы, – дружно ответили они.

– Тогда догоняйте. Где фотосалон мадам Динесс, знаете?

– Так точно, знаем, – ответил Петро Забелин.

Кивнув ему, я вышел на крыльцо и направился к коновязи, где стояли три дежурные лошади для офицеров канцелярии наместника. Казаки быстрым шагом направились за здание, где была коновязь для лошадей нижних чинов. Я же, отвязав крайнего жеребчика, вскочил на него и неспешной рысью направился по улице. Та тревожность, которая отпустила меня, пока занимался бумагами, сейчас переросла в уверенность, что скоро случится или уже случилась большая неприятность. Чуйка начала подавать сигнал. Я непроизвольно дал шенкеля коню, ускоряя его бег.

Когда выехал на улицу, где располагался фотосалон, мне показалось, что от него послышался вскрик и звук захлопнувшейся двери. Наддав шенкелями, я перевёл коня в галоп. Подлетая к салону, краем глаза заметил, как сбоку от входной двери отделилась тень и взмахнула рукой. От греха подальше я резко свесился на другую сторону лошади. Это меня и спасло. Сначала что-то пролетело надо мной, потом я почувствовал звук удара в потник под седлом рядом с моей ногой. Конь, издав какой-то звук, похожий на визг, пару раз взлягнул задними ногами, и я вылетел из седла. Признаться, вовремя, так как, падая, успел увидеть, что в том месте, где только что находилась моя голова, в тело лошади воткнулся какой-то предмет. Жеребчик же, вскидывая задом, с ржанием помчался дальше вдоль улицы.

«Значит, нападают двое, с обеих сторон улицы», – подумал я, катясь после падения по земле, успев прижать к телу ножны с дедовским оружием. С трудом остановившись, успел только встать на одно колено и выхватить шашку, как меня атаковал какой-то кэндоист, только с катаной в руках вместо бамбуковой палки. С характерным выдохом он ударил мечом, который держал обеими руками, чётко сверху-вниз. Я ничего не успевал сделать, кроме того как принять этот удар на шашку.

Волчок на дедовской шашке не подвёл. За моей спиной звякнула о землю передняя часть развалившегося пополам лезвия катаны. Та часть лезвия, что осталась в руках нападавшего, изменив траекторию удара, прорубила папаху над моей левой бровью и располосовала кожу на лбу. Я же, махнув шашкой справа-сверху-вниз, подрубил напавшему ногу и тут же откатился в сторону.