Текст книги "Странница"

44

Утром их ждал дальний терминал – еще одно логово таможни в километрах сорока от Калининграда, недалеко от городка Зеленоградска. Корней не выспался и чувствовал себя скверно. В черепе переливалась от виска к виску тягостная ломота. Ее следовало объяснять не только дурным, рваным сном, но и поглощенным накануне алкоголем. Без него все-таки не обошлось.

С утра, сразу после восьми ему дважды звонил Киселев: мягко осведомлялся, готов ли Корней Евгеньевич спуститься в холл. На терминале их ждали к десяти. Корней Евгеньевич, однако, был не готов. Только к началу десятого тяжело спустился на первый этаж, в вестибюль. Томящиеся Киселев и Эмма смотрели с укором. Солнечный январский день искрился.

Они опаздывали. Выделенный клиентом опытный водитель быстро постиг боевую задачу и, едва выехав за город, резко прибавил скорости. Черная льдистая дорога, обсаженная тополями, выглядела свободной. Лишь изредка темно-вишневый «опель» обходил, утробно рыча мотором, старенькие фольксы и «ауди». Навстречу, в город, движение было поживее и погуще, и становилось очевидно, что выстроенная когда-то немцами дорога уже узковата для двусторонних городских нужд.

Киселев на переднем сиденье не оборачивался, хмуро перебирал листки из прозрачной папки. Корней меланхолично скользил взглядом по летящей в Калининград обочине и частоколу голых тополей. Рядом осторожно вздыхала Эмма. Главное, что он осознал в эту ночь, сводилось к простому выводу: маленький донос Эммы вовсе не повлек реакции в виде знакомой спонтанной ревности или простого чувства досады. Он оставался на удивление спокоен. В последние три месяца его так сильно тяготили опасения и предчувствия, невыразимые языком обычных человеческих страстей, что на эти последние вроде бы уже просто не хватало сил. По сравнению с безотчетным страхом, посещавшим его по ночам, привычная ревность казалась совершенно беспечным чувством.

Он покосился на Эмму, упорно отводившую глаза, и вернулся взглядом к зимним ландшафтам Восточной Пруссии. За окном вереница тополей уступила место бурому перелеску, взбирающемуся на холм, а потом лощине, заросшей березняком. Из гущи черных голых крон то там, то тут проглядывали крепкие, крутые немецкие скаты, крытые оранжевой черепицей: о себе уведомляли старые бюргерские жилища. Названия на белых указателях мелькали, впрочем, очень русские: «Малиновка», «Каштановка», «Сосновка».

Дорога нырнула в неглубокую заснеженную низину и сразу же, мерно разматываясь черным блестящим полотном, ушла в гору. С ее гребня навстречу «опелю» уже спускалась длинная тяжелая машина – грузовая фура. Спустя несколько секунд она приблизилась, гоня перед собой собственный рев. Еще через мгновение она, будто сделав неловкий маневр, дернулась из стороны в сторону и на какой-то метр выскочила за белый разделительный пунктир – на встречную полосу. Водитель «опеля», издав горловой звук, успел дернуть руль вправо. Фура пролетела в вихре жидкой грязи, едва не срезав «опелю» зеркало заднего вида.

Еще минуту неслись в шуршащем молчании. Наконец, шофер испустил сдавленное ругательство.

– Спокойно, Евгений, – сказал Киселев, – бывает…

Но почти сразу же впереди возникла еще одна фура. Они, похоже, шли караваном, сохраняя дистанцию метров в четыреста.

– Скорость сбавьте, – быстро сказал Корней.

Водитель не внял его совету, но постарался взять как можно правее, чуть ли не выехал на обочину. Вторая фура шла на высокой скорости и вполне ровно, но, не доезжая до «опеля» каких-то двадцати – тридцати метров, вдруг совершила такое же нервное движение, как и первая. Вылетев на встречную, она понеслась точно в лоб «опелю». Эмма взвизгнула, Корней дернулся вправо, смял ее плечом в угол салона. Они ощутили жесткий, скользящий удар, машина вильнула, но через секунду рев двигателя фуры остался позади, а впереди все так же стелилась черным глянцем дорога. Водитель сбросил скорость, съехал на обочину, остановился на краю заснеженной пустоши. Сидевший на переднем сиденье Киселев сразу же отстегнул ремень и как-то торопливо, неловко выбрался наружу, рассыпав листки. Водитель Евгений мотнул крупной головой, крикнул ему вслед, будто торопясь бросить обвинение:

– Нет, ты видел? Видел? У него же в кабине баба! Нет, ты видел?!

Вылез наружу, сильно хлопнул дверцей, обошел машину и снова выругался.

– Что, все-таки задел? – поинтересовался Корней.

– Задел, гнида, – подтвердил водитель, – заднее крыло. Слышно ж было.

Киселев посмотрел на часы.

– Дико опаздываем, – заметил он со вздохом.

Терминала они достигли в четверть одиннадцатого – раньше, чем можно было предположить. Пухлый клиент с тремя помощниками маялся у служебной автостоянки. Завидев юристов и водителя, бредущих от главного входа, толстяк бро сился к ним, простирая руки. Корней между тем ощутил, что его не отпускает вязкое напряжение. В сущности, это было напряженное ожидание очередного подвоха или ловушки – хотя он сам себя старался урезонить. Он явно переживал сейчас нервное расстройство, а происшествию на шоссе попросту не мог найти объяснения. То есть никак не находилось объяснение с точки зрения «закона возмездия», подразумевающего незримую, но неминучую опасность. Ведь отвечавшая за нее бесплотная враждебная сила никогда не пыталась просто брать на испуг.

Клиент неожиданно предложил посетить таможенный склад – в другом конце обширной территории терминала. Киселев пожал плечами, и всей кампанией они двинулись вдоль длинного ряда служебных и неслужебных джипов, которые, видимо, предпочитали труженики таможни. За проволочным ограждением громоздились пирамиды из контейнеров, суетливо маневрировали погрузочные кары. Клиент, обогнув одну из пирамид и втиснувшись, как таракан, в щель между огромными ребристыми ящиками, зазывал всех на что-то взглянуть. Помощники и Киселев с Велесом покорно протопали следом, сгрудились у щели. Эмма замешкалась в широком проходе – у нее в сумочке заве рещал телефон. Корней, сделав несколько шагов вместе со всеми, обернулся. На мгновение его вновь посетило ощущение оторопи, близкое к состоянию дурного сна. За спиной Эммы из невидимого бокового прохода в контейнерном ряду вынырнул и круто развернулся желтый электрокар с торчащими впереди металлическими стрелами погрузочной платформы. Корней услышал ровный гул электродвигателя. Блестящие концы стрел целились в женщину сзади, намереваясь войти в подколенные впадинки. Бессильно сжав кулаки, он крикнул:

– Эмма! – Вскрик этот заметался вдоль контейнерного каньона.

Эмма удивленно подняла голову, отняла телефон от уха, кар резво объехал ее и проурчал дальше, мимо замерших мужчин. Киселев посмотрел недоуменно:

– Что случилось-то?

Корней провел ладонью по лицу.

– Ничего. Показалось.

Поздно вечером он решился позвонить ей в номер. В принципе он уже решился на бóльшее, но к этому большему следовало перейти плавно.

Эмма долго не брала трубку. Наконец, ответила, причем голос ее звучал тускло.

– У меня есть серьезный разговор, – сообщил Корней бодро. – Я к тебе сейчас зайду, хорошо?

– Я очень устала, – вздохнула Эмма, – ужасно просто… Давай завтра.

«Жеманимся», – решил Корней и произнес уже с некоторым напором:

– Ну, я сейчас загляну к тебе буквально на минуту! Вот прям сейчас. Все, иду!

– Постой! – В голосе Эммы зазвенело раздражение, смешанное с досадой. – Я же сказала, не могу, – и добавила, понизив голос: – У меня что-то с желудком… ну, вроде расстройства, что ли… Ну, что, мне тебе в деталях объяснять?!

– Извини, – растерянно пробормотал Корней, – а… у меня тут, кстати, таблетки есть… как их… эти…

– Спасибо, – перебила Эмма, – не нужно. У меня все есть. Мне уже вчера было как-то нехорошо, наверное, в самолете чем-то отравилась… Ну ничего, зато день поголодала. Нет худа без добра. Ну, все, спокойной ночи!

Корней досадливо вжал несколько раз клавишу на трубке гостиничного аппарата и после паузы произнес в пространство:

– Ну-ну, не понос, так золотуха… – Но тут же поправил себя: – Или наоборот.

Потом встал и налил себе в стакан виски из широкой бутылки. Налил скорее машинально – вчерашний вечерний страх не возвращался.

Завет

45

Антон вытащил из небольшого портфеля бежевой кожи длинный конверт и вытряхнул из него стопку фотографий.

– Вот, – сказал он, – смотрите.

Корней повертел стопку в руке с некоторой опаской.

– Ничего шокирующего, – поспешил заверить Антон, точь-в-точь как в первый раз, более девяти месяцев назад. На сей раз, правда, клиент с сыщиком сидели не в машине, а в кафе на Пресне, в квартале от места работы клиента. И на сей раз их вовсе не связывали выписанные в договоре обязательства. Ситуация была другой – новой, и в этой новизне таилась некая невысказанная жуть.

На первой фотографии Инга в шубе стояла вполоборота у незнакомого здания – широкая спина Берковича маячила рядом. На второй – пара заходила в подъезд: Беркович галантно придерживал дверь.

– Ну да, – признал Антон, – мы, а точнее Володя Линько, помощник мой… я ему поручал… ну так, приглядывать… в общем, он это отследил… Встречаться они начали пару месяцев назад. Как и когда произошел… первый контакт, мы точно сказать, конечно, не можем. В общем, он снял квартиру недалеко от метро «Киевская», и там он… мм… бывает с вашей женой раз примерно в неделю… Мы решили ничего вам не рассказывать… по крайней мере до родов. Решили отложить.

Еще на четырех фотографиях пара покидала место встречи. Мужская и женская фигуры удалялись от того же подъезда, шли по улице, причем Беркович, наверное, машинально посматривал по сторонам. Потом он ловил такси, Инга садилась. Лицо ее, насколько позволял судить ракурс, казалось немного напряженным или сосредоточенным. Шуба скрывала округлившийся живот – Инга выглядела просто полноватой. Физиономия Берковича тоже хранила выражение хмурой сосредоточенности. Это можно было понять. Им было не до прогулок: метрах в пятидесяти от дома он начинал голосовать, чуть вскидывая руку с тяжелой крупной кистью. Поцелуев и прочих проявлений нежной страсти камера не зафиксировала. Корней обратил на это внимание. Антон пояснил:

– Ну да, на фотографиях этого нет. Не удалось подловить. Но Володя Линько один раз заметил, как уже в машине, у метро, он ее поцеловал… И в другой раз – когда они подъехали к дому и собирались выходить из машины…

– Что, поцеловались?

– Нет… когда Инга выходила из салона первой, этот тип… хлопнул ее сзади… Ну, так – шутливо.

Корней приблизил к глазам последнюю фотографию, на ней Беркович с постной рожей придерживал дверцу машины, в которую садилась Инга.

– Надеюсь, он успел за это время заметить, что она беременна, – пробормотал он.

Сыщик склонился к нему через стол:

– Думаю, очень даже успел. И это играет кое-какую роль. Тут каждая деталь имеет значение.

– То есть?

– Помните, я ссылался на наблюдения покойного Уразова? Он отмечал, что Инга способна чувствовать какие-то потаенные мужские желания и фантазии. Помните? Ей это нужно в основном для того, чтобы удержать мужчину – если она этого хочет. Вот. Я думаю, она учуяла, чем можно возбудить, захватить этого типа… ну, вашего шефа. Знаете, Корней, некоторых мужчин возбуждают именно беременные. Слышали о таком?

– Допустим. – Корней потер виски. Он вновь осознал, что не чувствует приступа ревности или злости, которого вполне можно было ожидать год назад. Ревность полностью уступила место холодному любопытству, смешанному с тревогой.

– Допустим, – повторил он, – но она вообще-то и до беременности ему нравилась. А кстати, вы уверены, что они не встречались раньше? Вот когда мы с вами начинали наши изыскания?

Сыщик нахмурился и подтянул стопку фотографий к себе.

– Нет, Корней. Гарантировать в этом мире, конечно, нельзя ничего, но я твердо могу сказать, те четыре месяца – с мая по сентябрь – этот тип в поле зрения не появлялся. И рядом с Ингой мы его точно не фиксировали… Но я о другом хотел. Я думаю, она ведь с ним не случайно встречается. Она поняла, чем может его взволновать, и пользуется этим…

– Да, вы уже говорили, – Корней холодно усмехнулся, – его, вероятно, волнуют беременные.

– Тут в другом дело. – Сыщик снова понизил голос. – Она, как я понял, ищет себе нового покровителя. Себе и дочери. Или дочерям. Она только для этого угадывает… ну, фантазии.

Корней в свою очередь нахмурился:

– И что вы хотите сказать?

Сыщик, будто поколебавшись секунду, произнес с расстановкой:

– Мне кажется, она предвидит расставание с вами и готовится к нему. Она ищет того, кто бы их опекал… Думаете, это ваш Беркович проявил инициативу? Уж каким бы он бабником ни был… Но чтобы соблазнить чужую беременную жену?! Вы же его знаете.

– Вероятно, знаю, – спокойно и почти равнодушно согласился Корней, – он тот еще хищник. И ожидать от него можно… многого…

Между прочим, он подумал, что сферы их сексуальных интересов на самом деле никогда не пересекались. Да и когда они могли пересекаться? Лишь на последнем курсе университета? Тогда, кстати, Эдик Беркович показывал себя гигантом – энергичным и бесцеремонным.

Корней с непроницаемым лицом посмаковал это воспоминание, но сказал совсем о другом:

– Думаю, вы правы. Сам бы он никогда не решился. Вполне возможно, она как-то позвонила ему сама… И предложила… Мне трудно сейчас судить о мотивах. Но если и вправду она сознает, что мы вот-вот расстанемся, то… Не знаю… действительно, я об этом подумывал.

О темном ощущении ужаса, посещавшем его по ночам, он говорить не стал. На подобные ощущения сильный мужчина не имеет права. Да и объяснялся он сейчас не с психологом и не с психиатром.

– Ну вот! – поднял палец сыщик. – Видите, значит, она что-то чувствует.

– Ну и что? Это для меня опасно?

– Не знаю, – сыщик вздохнул. – Может, и нет. Вон Уразов-то пять лет был жив-здоров. Пока не попробовал что-то объяснить вам. Пока не вывел ее из себя.

– Кто знает, – сказал Корней сумрачно, – может, мой уход тоже выведет ее из себя?

– А что, вы уже решили?.. Знаете, может, и правильно. Даже если не брать этот последний эпизод с Берковичем, все равно… Как-то странно и неприятно, Корней, что я так говорю об этом, но ведь вы поняли уже: все, о чем вас хотел предупредить ваш предшественник, – все это вполне серьезно. И жутковато. Если судить по его рассуждениям, то родиться может… ну… Впрочем, ладно… Так вы что, правда будете от нее уходить?

Корней посмотрел исподлобья и в свою очередь спросил:

– Послушайте, Антон, а вы сами-то не опасаетесь, что и с вами может что-то случиться? Раз уж вы так глубоко влезли в эту историю? Вот хотя бы из-за этой слежки?

– Ничего со мной не будет, – произнес сыщик спокойно и убежденно, – я – заговоренный. Проверено практикой.

– Ну-ну, – покачал головой Корней.

46

Во вторник, ближе к вечеру, он заявился в кабинет Эммы. Как он и надеялся, две ее соседки к началу седьмого уже испарились, оставив на столах по чайной чашке. В каждой чернела на дне влажная нашлепка использованного чайного пакетика. Корней молча сел за один из столов, отодвинув подальше чашку. Эмма встревоженно уставилась на него. Корней кашлянул.

– Эмма, – сказал вкрадчиво, – хочу тебе сказать, что твоя информация полностью подтвердилась. Я, может быть, был бы рад, чтобы все было ошибкой или случайным совпадением, но похоже, подтверждаются наши самые радикальные предположения.

Эмма еле слышно сделала вдох и сглотнула. Корней сделал паузу.

– Я расстаюсь с Ингой, – заявил с расстановкой, – я уже нашел и снял квартиру, и перееду туда сразу после того, как она родит. Ну, может, через неделю-две. Я найму ей хорошую няню, я уже зондирую этот вопрос, они не будут ни в чем нуждаться… Вот такие дела.

Эмма молчала, редко помаргивая.

– Я, собственно, чего, – Корней обеими руками пригладил волосы на висках и затылке, – я хотел бы пообщаться, так сказать, неформально. В субботу найдешь пару часов для неформального общения, а? Есть симпатичный ресторан на Ордынке. Скажем, часов в шесть, а?

Эмма облизнула губы и сипловато произнесла:

– Давай созвонимся еще на неделе. Я посмотрю, как у меня там. Я вообще к косметологу собиралась. Я… постараюсь.

– О'кей, – Корней встал, – позвоню тебе в субботу утром, ладно?

Терентий Христофорыч бродяжил уже седьмой год и в обществе имел репутацию мужчины строгого и вспыльчивого. Именно поэтому в ежедневном променаде вдоль заброшенной стройки, с заходом во дворы к мусорным бакам, никто особо не рвался составить ему компанию. Ну, кроме, может быть, Кегли-дурачка. Особо строг был Терентий Христофорыч к женщинам, и, однако, несмотря на это (а может, как раз вследствие), к нему постоянно липли дамы. Причем были среди них и довольно манерные, скандальные особы вроде Ксюши Болотной, уверявшей, что не потребляет суррогаты, а только водку или спирт (но, конечно, потреблявшей решительно все), или Симы из Ясенева, всюду таскавшей с собой на веревке тощую дворнягу по имени Турист. Вполне возможно, их прельщала экзотичная густая борода Терентия Христофорыча, а может, просто возможность ночлега в теплой котельной, куда Терентий непонятным образом получил доступ. Но поскольку услугами своих рабынь он пользовался и в теплое время года, решающее значение следовало придавать бороде.

И все же специально должно быть отмечено, что среди чертановских бродяг Христофорыч выделялся на редкость злобным нравом. Его не раз на себе испытывали и Ксюша с Симой, а чуткий Турист, улавливая настрой бородатого мужчины издалека, рвал из руки Симы веревку и отбегал на изрядное расстояние. Правда, к совместной трапезе обычно возвращался, виляя хвостом.

В эти последние январские дни Терентий ходил втрое злобнее обычного из-за случая, произошедшего сразу после новогодних бесчинств. Как-то вечером он с Ксюхой и дураком Кеглей сделал вылазку на все ту же стройку, подававшую слабые признаки жизни. Выводить ее из анабиоза была призвана команда низкорослых работяг, происходивших из дальнего аульного угла дружественного Узбекистана. Задачи, поставленные перед узбекскими рабочими, были пока довольно просты: одну из дремавших стройплощадок нужно было освободить от мусора. Рабочие уже поставили две небольшие бытовки, одна из которых заинтриговала Терентия. Пустующие бытовки поддавались ему так же легко, как молодые бомжихи. Но на сей раз проникновение пришлось отложить: в бытовке, снабженной печкой, горел свет и варилась еда – усталые рабочие, похоже, собирались тут заночевать. Раздосадованный Терентий удалился со спутниками в проход между рядами бетонных блоков и тут же, желая выместить раздражение, отлупил дурака Кеглю. Терентий, как всегда, от души использовал преимущества своей весовой категории, потоптавшись на серо-сизой морде дурака, которая и без того напоминала просто колдобину на мерзлой дороге. Потом он продолжил свой уже бесцельный путь в глубь забытой стройки. Ксюха плелась следом, но первой заметила чудо. Услышав ее вскрик, Терентий Христофорыч остановился и тоже выказал изумление. Перед ними высилась огромная куча строительного мусора, состоявшая отчасти из битого кирпича и ржавой гнутой арматуры. На самой вершине этой припорошенной снегом горы стояла и, кажется, даже светилась обнаженная женская фигура. Вечерний свет жилых кварталов, окружавших стройплощадку, сюда едва доходил, и в этом слабом свете женщина казалась бледно-голубым изваянием. Впрочем, не было сомнений в том, что она была лишена одежд, что тело ее было гладким и стройным и, кажется, нечувствительным к слабому январскому морозцу. Секунд десять оцепенело молчали. Наконец, Ксюха, подойдя ближе, громко и сипло осведомилась:

– Эй, подруга, моржуешь?

Обнаженная незнакомка молчала и оставалась недвижной. Христофорыч издал медвежий рык и, шевеля бородой, полез на кучу. Кирпичи с глиняным стуком осыпались, снег скрипел. Терентий хватался за арматурины, подтягивался и урчал. Груда мусора достигала второго этажа недостроенного блочного здания. На середине подъема Терентий попробовал выпрямиться, дабы не упустить из вида цель. Снизу Ксюха, пришедшая в себя и желавшая подбодрить приятеля, крикнула:

– Тащи ее вниз, дуру!

Женская фигура на вершине шевельнулась. Терентию показалось, что он встретил ее холодноватый взгляд: он переступил, оскользнулся и рухнул вниз. Скатился по битому кирпичу, уже у самой земли нашел левым боком торчащий арматурный штырь. До пирующих в своей теплой бытовке узбеков донесся истошный хриплый вой. Они на секунду замерли, но тут же продолжили неспешный ужин. Над тарелками с пловом витал ароматный пар. На хмурых московских окраинах ночной баскервильский рев не был редкостью.

Ксюха и подоспевший Кегля-дурак доволокли стонущего Терентия до котельной. Там Ксюха стащила заскорузлый от крови свитер и залила рану оставшейся водкой – не пожалела. Кегля крутился рядом и, плохо ворочая языком, просил налить стаканчик. Терентий Христофорыч мог не опасаться мести: побитый Кегля через минуту забывал о самом факте мордобоя. Ночью в котельную приплелись Сима с Туристом. Собаку хотели заставить лизать рану, но подлая псина опять вырвалась и забилась в дальний угол, под горячую трубу.

Терентий, однако, отлежался и дня через четыре смог встать и добрести до ближайшего мусорного бака. Он был слаб, но источал лютое желание мести – как будто светящаяся голая тетка сама затащила его к себе и потом спихнула. Ксюху же больше волновал вопрос, что за игры с раздеванием практиковались на забытой стройке и куда обидчица Терентия могла потом деться.