Текст книги "Неземная девочка"

Глава 17

Зачем Борьке понадобилась Дуся? Он и сам бы не сумел ответить на этот вопрос. Очевидно, заинтересовался ею, чересчур колоритной, потому, что слишком многого не понимал в ее душе. Дуся казалась ему книгой за семью печатями, нарочно написанной так путано и заумно. А вот для чего?…

А Леонид… Ну что Леонид… Друг до первой женщины, которую не поделили. Да и вообще дружбе мешает слишком многое: не только бабы, но и деньги, сходство или различие характеров, заботы и мелочи семейной жизни, зависть, злоба. Да мало ли что еще…

В десятом классе Борька приволок домой совершенно пьяного Леньку и с великим трудом усадил на табуретку в прихожей. Приятель упорно валился с табуретки и абсолютно ничего не соображал.

– Сидеть! – грозно приказал ему Борька и объяснил ошеломленной матери: – Ему домой в таком виде никак нельзя! У него родители строгие.

Ольга сначала хихикнула, потом ужаснулась, а затем начала сострадать. Она живо заставила Леньку, только слабо отмахивающегося от нее, выпить несколько чашек крепкого чая, намочила ему волосы холодной водой и хотела уложить, но Ленька вдруг вырвался и, шатаясь, побрел в туалет. Там он сел на пол, обхватив унитаз руками. Его долго рвало. Ольга причитала над ним, поддерживая его голову. Ленька бормотал:

– Думать мне не о чем, я ничего не хочу, не задаю никаких вопросов… Молчит умиротворенное тело, притих довольный разум… Жизнь проста, время остановилось… И я пью душистое холодное пиво…

Борька пренебрежительно и осуждающе хмыкал.

– Вот урод! Ну прям урод из уродов! Надо же было так наклюкаться! Игде это его угораздило? Я его уже возле школы нашел, пьяного вусмерть! Видно, пиво оказалось неправильным.

– Бо-об, а как среди пу-ублики вычислить го-опницу? – поинтересовался пьяный Одинцов.

– Присмотрись получше. Если не интеллигентка, не богемщица, не мажорка и не неформалка, следовательно – гопница, – весело порекомендовал Борис.

Ольга соболезнующе качала головой.

Потом Ленька отсыпался на полу, на старом матрасе, заблевал всю наволочку. Часа через четыре Борис проводил его, уже малость пришедшего в себя, домой.

– Твоя мать – святая женщина! – торжественно сказал Одинцов приятелю на следующий день.

И продолжал это часто повторять.

После того как Дуся сделала свой выбор, маленький Ленька-очконавт вдруг проявил себя совсем другим человеком, чем представлял его Борис и все остальные. Он лишь однажды сухо справился у Акселевича:

– Ты уверен, что поступил правильно?

– У меня есть предложение: давай набьем друг другу морды! И на том успокоимся, – пробубнил в ответ Борис.

– Успокоимся? Ты уверен?

– Убежден! Но предупреждаю: я джентльмен. А потому бью сильно, зато аккуратно. Так что лучше разойдемся полюбовно, пока не обагрилася рука… Есть ишшо альтернатива – не распрощаться ли нам навсегда, пока дух дружбы не иссяк? – И Борька, по обыкновению, полез в философские дебри: – Знаешь, очконавт, что такое правда? Это всего-навсего искусный ракурс. С его помощью можно создать какое хошь впечатление. Вот войди с кинокамерой в аудиторию института. Сними на первой парте «бота-на», уставившегося в рот преподавателю. И покажи этот кадр крупно. Он будет красноречиво свидетельствовать: «Какой прекрасный институт и какие сознательные тут студенты!» И все в это поверят. А затем сними в той же самой аудитории того же института двоечника, дремлющего на заднем ряду. И покажи так же крупно. Всего лишь один сей кадр. И он точно так же красноречиво скажет: «Какой бардак в этом институте!» И все тоже искренне в это поверят. А между тем снималась одна и та же аудитория. Правд много, и все они – правды!

– Правда только одна, – нехотя уронил Леонид.

– Оченно примитивно мыслишь. А сила внушения? Вот у меня был случай. Поставил пломбу. Поехал в редакцию. Приехал – зуб начал ныть. У меня уже был горький опыт, когда слишком поспешно поставили пломбу, воспалились каналы и вздулся флюс. Сейчас, думаю, видимо, начинается то же самое. Надо срочно обратно в поликлинику. Бегу к коллеге, передаю ему ключ от комнаты. Говорю: «Кажется, каналы воспаляются! Может флюс вырасти – надо бежать к врачу!» Он посмотрел на меня: «О да! Знаю. С этим шутить не надо – беги! По-моему, у тебя уже щека припухла». Я испугался. «Неужели?» Он посмотрел повнимательнее: «Ну, пока еще совсем немного. Лети пулей!» Побежал я по лестнице. Навстречу девица из отдела культуры. Я ей: «Флюс растет!» Она заахала, заохала, посоветовала укутать щеку. Иду по улице. Навстречу еще двое наших. «А ты куда?» – «Да вот, – объясняю, – флюс!» Они оба посмотрели, сразу посерьезнели, хором говорят: «Слушай, да! Припухло! Так что давай мчись, в другой раз увидимся, раз такое дело!» Добежал наконец до врачихи. Она никакой припухлости в упор не видит. Оказалось – это вообще ныл не тот зуб, а соседний. Рассверлили – нерв обнажился под сгнившей пломбой, а флюса и в зародыше не было. Но вот тебе красноречивый пример человеческой внушаемости, причем массовой. Люди совершенно серьезно, искренне увидели припухлость, которой, как выяснилось, даже не намечалось. Так устроен человек: видит то, что желает увидеть. Простая психология… Может, этим и объясняется то, что девушки на полном серьезе видели нечто в зеркалах, когда гадали в банях и их за голые попы действительно трогал лапкой домовой. Поверь – и что угодно увидишь! А когда-то провели такой опыт. Взяли одну и ту же фотографию обыкновенного человека и показали ее двум разным группам студентов. Одним сказали – это опасный преступник. А другим – это доктор наук. И попросили каждую группу найти в лице незнакомца черты, подтверждающие сказанное. Студенты легко нашли – и очень правдоподобно – в обоих случаях. Стало ясно: они сами вполне верят полученной информации – и те и другие.

– Ты циник, – хмуро пробурчал Ленька. – Всегда все выворачиваешь наизнанку. А зачем? Все и без тебя неплохо наслышаны о другой стороне жизни.

– Зачем? Объясняю тебе, как циник цинику: цинизм – единственное орудие самозащиты, и он, конечно, страшен, поскольку знаменует собой отчаяние и безнадежность. Это тоже правда. А между циником в шутку и циником всерьез такая же разница, как между профессором и очковой змеей. Общее – только очки. Цинизм в шутку – это юродство, а значит, отнюдь не взгляд на жизнь отморозков, а одна из самых трудных ролей, одно из самых больших подвижничеств, свойство некоторых святых. Да, иногда кисейным барышням цинизмом кажется правда, сказанная грубо. Но юродивые именно так и делали – выдавали правду в довольно грубой, ничем не прикрытой и экзотично-шокирующей форме – даже царям. Пользуясь случаем…

– А ты им лучше не пользуйся, – буркнул Леонид.

И продолжать дискуссию не пожелал. Его всегда возмущало множество противоречий и титаническое упорство, с которым его приятель защищал свою правоту.

Еще пара таких друзей – и врагов уже не надо, подумал Ленька.

Чего Нина не умела еще прощать – так это лжи. И очень стыдилась вранья, всегда идущего, на ее взгляд, от трусости и слабости. Понимала: маленькие сделки со своей совестью имеют свойство моментально становиться большими. А Борису как раз наоборот – органически трудно было говорить правдиво, как сложно заике произнести фразу не запнувшись. Акселевич редко изъяснялся вполне откровенно, на вопросы всегда отвечал уклончиво, из всего делал тайну, скрытничал, что просто бесило Нину. Она была не способна ответить на обиду обидой, но затаивала ее. А Борис даже не помышлял выяснять душевные склонности своих многочисленных подруг. В его моральном кодексе такой статьи явно не значилось. Он жил словно по упрощенной схеме, без дополнительных душевных капиталовложений.

Борька врал легко и быстро и уверял, что самый легкий характер – у циников, самый невыносимый – у идеалистов, а порок очень часто – всего лишь доведенная до крайности добродетель.

Его первый инфаркт стал неожиданностью для всех, кроме Нины. Она давно приготовилась к чему-то подобному. И когда ей позвонил Алексей Демьянович, тотчас бросилась в Битцу. Хорошо, что ее вызовы в тот день уже закончились.

Нина влетела в квартиру Акселевичей собранная и сосредоточенная. Ворвалась в комнату Бориса. Он посмотрел на нее насмешливо:

– Шурупыч, а ты, оказывается, умеешь оченно быстро бегать!

– Заткнись! – посоветовала ему Нина. Остальные Акселевичи топтались в дверях, подавленные и растерянные, не сводя с Нины испуганных глаз.

Через несколько минут Нина вызвала «скорую», договорилась с приехавшим врачом и повезла Бориса в больницу, откуда он благополучно вскоре сбежал. Но второй инфаркт, сразивший Бориса через полгода после первого, испугал даже его самого.

Нина дежурила тогда в больнице почти неделю, пока не миновала серьезная опасность. Звонила Зиночка и, плача в трубку, выспрашивала обо всем Тамару Дмитриевну. Обрывали телефон Марьяшка, Маргаритка и Дуся. Трезвонили и приятели.

– Позже! – всем сурово отвечала Нина. – Немного позже! Через два-три дня. Еще говорить сложно…

Старшие Акселевичи сидели внизу. Все трое. Потерянные, жалкие, сгорбившиеся… Порывался приехать Алексей, но служба не позволила. Наконец Борису стало получше.

– Шурупыч, а вот что я тебе расскажу… – пробормотал он белыми губами. – Лежу я тут вчера без тебя… Ты игде обреталась-то ввечеру? Вокруг все бормочут: «Микроинфаркт да микроинфаркт…» И вдруг приходит ко мне девчушка лет шестнадцати – тонкая, трепетная, в белом халатике – из медучилища, наверное, подосланная. И показывает мне зарядку – руку поднять, ногу поднять. Так приятно… Ишь ты подишь ты… Я даже выписываться пока повременю, решил тут ишшо поваляться под ее нежным руководством. Пошляк Ленька успел даже шуткануть по сему поводу: «Она тебе показывает, как руки-ноги поднимать, а у тебя кое-что другое поднимается!» Он вчерась звонил.

– Замолчи, Боб, – прошептала Нина. – Микроинфаркт – это тоже инфаркт… А у тебя уже второй…

– Нынче один миллионер, больной раком в четвертой стадии, ищет через Интернет благотворительные организации, в том числе и в России, – продолжал Борька. – Какие-то уже нашел, но продолжает искать. Спешит: жить ему, по прогнозам врачей, осталось меньше года, спасти его нельзя. Но по интонации его обращений видно: человек спокоен, готов к встрече с Богом, а свои миллионы хочет отдать детским домам и приютам. Вот пример – понял наконец человек правду о земных богатствах! Правда, только тогда, когда ему поставили страшный диагноз, от которого никакие миллионы не спасут. У меня нет миллионов, и мне нечего искать. – Он хмыкнул. – Так что мой пример неудачен, хотя последовать бы хотелось. Вот тебе и вот… Скажи, Шурупыч, а ты действительно уверена, что я… что мне… ну, в общем, пора готовиться к этой встрече на Небесах?…

– Я не говорила ничего подобного! – возмутилась Нина.

– Врать плохо, а плохо врать – ишшо хуже, – пробормотал Борис. – У тебя все всегда на лице написано… Знаешь, какой главный недостаток мужчин? Рационализм! Есть такая маза. Женщина больше доверяет интуиции, а мужчина везде сперва ищет разумное объяснение. А возможно, было бы лучше, ежели бы он с самого начала пуще доверял чувству, а не логике – в жизни это нередко оказывается правильнее. Давление, сердце, сосуды… Ха! Я не врач, но и вы ничего не знаете наверняка. Пардон… Вот взять вас, докторов… Да ведь дальше хирургии вы никуда не идете! Да и там… Разрежете – тогда и увидите! Выдумываете новые лекарства, но совершенно забываете, что из тысячи организмов нет двух сколько-нибудь похожих по составу крови, работе сердца, наследственности и другим разностям. И давно всем известно, что ежели человеку дать чистой воды да уверить его хорошенько, будто он выпил сильное лекарство, то он выздоровеет.

– Не каждый, – сказала Нина. – Какое у тебя утром было давление?

Она устала, говорить ей не хотелось, сейчас бы лечь и уснуть, можно прямо на полу, но оставлять Борьку надолго Нина боялась. В поликлинике она с великим трудом договорилась о внеочередном отпуске, пригрозив уволиться, если не дадут. Угроза помогла.

Борис хмыкнул:

– Почти каждый… Между прочим, сила воли часто помогает лучше всех лекарств. И любой человек – он новый, иной, совершенно отличный от рядом живущего. Посему от одной и той же болезни Ивана следует лечить иначе, чем Петра. А вы как думаете и лечите? У вас Иван и Петр, страдающие одной и той же болезнью, сливаются в одно собирательное лицо пациента – одни и те же таблетки, одни и те же микстуры… А ежели не помогло… Я не Бог, наконец, говорите вы себе и тем себя успокаиваете. Я принял все меры. Но что сделаешь против природы? И все люди смертны… У вас все всегда четко и ясно: при переломах – гипс, при гриппе – теплые носки и горчичники. А там – как гипс ляжет…

– Угу, – согласилась Нина. – А от гипертонии – анальгин. Ты не ответил на мой вопрос.

– Плевать мне на давление! Не волновайся! – проворчал Борис. – Все равно вы, медики, всегда и всюду опаздываете. Рекорд опоздания врача известен: пока он доехал, больной уже выздоровел. Сие оптимистическая точка зрения. Пессимистическая – больной уже умер. У тебя голова, и у меня голова… Но мыслят, воспринимают, понимают они по-разному. У тебя задница, и у меня тоже. Но твоя, пардон, больше моей. Все внутренние органы слаженно работают в одном организме, а в другом – все по-иному. Только у мертвых они одинаково молчат. И все должны стать сами себе режиссерами. Что касается наших врачей, то обучают их такими дремучими методами, что ни один из наших медиков не применяет индивидуальный подход к больному.

– Ты решил разобраться с медициной? – Нина с трудом удерживала слипающиеся веки.

– Предположим… А чем ишшо заниматься в больнице? И болезнь бывает даже полезна. Когда позволяет уклониться от неприятностей и дает возможность поразмышлять. Врач и проститутка – примерно одно и то же: и тот и другая, приняв клиента, тотчас о нем забывают. О какой врачебной совести, человечности можно нынче говорить? Вот тебе два примера. Когда-то очень давно моя мать позвонила в поликлинику и сказала, что ребенок кашляет. Это я. Педиатр бежала от Филатовской по Тверской, зная, что кашель у грудного – верная пневмония. А недавно летом, в жару, иду к метро. Вижу: небольшая группа женщин стоит кружком, суетится, волнуется. Подошел. Молодую женщину посадили на ящик из-под фруктов, а она и сидеть не может, падает, белая вся, ее поддерживают с четырех сторон. Вспоминаю, есть у меня ампула с нашатырем – на всякий случай. Вот он и представился! Разломил неудачно – порезал пальцы, потекла кровь. Но женщина понюхала и пришла в сознание. Бормочет: «Беременная я!» А в это время сквозь уже большую толпу женщин просовывается голова. Вижу, это голова моей соседки по подъезду. Обрадовался: сейчас подскажет, что нам делать дальше. А она просто дальше пошла. Эта дама – бывший главный врач больницы №… Номер называть не буду. Недавно ушла на пенсию, потому что родилась внучка. Не врач и не человек. Ошибся на ней Гиппократ!

– Примеров можно нарыть кучу! Как тех, так и других! Доказательства есть любые! – обозлилась Нина. – И тебе сейчас лучше делать то, что велят!

– Доктора такого навелят… Есть два разных типа врачей, – никак не желал уняться Борька. – Один говорит с пациентом вот так: «Сейчас я вам сделаю наркоз. В два приема. Основной прием – спецнаркоз, он идет непосредственно в надкостницу. Посмотрите на рентгене – вот эта линия, по ней я буду делать потом надрез. Вот этот лоскут отогнем и отсюда будем вырезать зуб. Еще посмотрите: он у вас смотрит в сторону, не вырос до конца, вот это корни, а это верхушка. И тут – видите? – отвалился кусочек. А укол пойдет под десну – во-от сюда, поняли?» И другой. Копается у меня во рту, а я спрашиваю: «Так что по поводу десны-то?» А она: «Вы давайте не вмешивайтесь – это не ваше дело! Я работаю, а вы мне разговорами мешаете! Так что, пожалуйста, помолчите». Я прямо взвился: «Как так не мое дело?! Это же моя десна!» А она с таким откровенным возмущением и удивлением на подобный выпад: «Простите, а вы что – врач? Врач – я! Я знаю, что мне делать, а вот вы этого не понимаете, и потому никаких объяснений мне давать вам незачем!»

Нина вздохнула. Пусть говорит…

За окном по-младенчески отчаянно плакала дворовая кошка.

Глава 18

В последнее лето жизни Бориса бывшие одноклассники отправились на дачу к Надежде Сергеевне. Ее незаметный муж купил полдома в ближнем Подмосковье. На поездку всех подбила, конечно, Нина. Они тогда в последний раз собрались всем классом вместе…

Они все уже давно стали дипломированными специалистами, у большинства сложились семьи, родились дети, и Надежда искренне обрадовалась, увидев их, веселых и красивых.

Стреноженная длинным черным платьем Дуся преданно семенила рядом с Борькой, торжествующая Маргаритка хвасталась своей новой стройной фигурой, Марианна по-прежнему презрительно кривилась… Курил Борис, вечно причесывался Филипп, улыбался Олег… Леонид не поехал.

Расселись за большим столом на террасе. Разбросали по тарелкам салаты, разлили красное вино. И Надежда сразу начала задушевный разговор, на которые была мастерица.

– Вы счастливы? – спросила она. – Расскажите, кто из вас счастлив?

Марьяшка иронически сморщилась, Маргаритка подавила ухмылку, Филипп задумчиво расчесал кудрявую шевелюру… Борис хмыкнул:

– Сначала надо определить, что такое счастье. И вообще Пушкин А Эс, которого вы так любите, писал: «На свете счастья нет…» Вы с ним не согласны? А ведь есть еще такая маза…

Надежда слегка потерялась. Да, она всегда боялась, прямо-таки терпеть не могла прямо поставленных вопросов, брошенных ей в лоб, как иногда швыряет в лицо гальку морская разгулявшаяся волна.

– Вопрос о счастье – философский, – продолжал Борис. Он запросто, играючи, насмешливо выбивал из слабых рук учительницы оружие, которым она так часто брала в полон детские сердца. – Каждый понимает его уж оченно по-своему. А окромя того… У каждого счастья, как у людей, есть свой возраст. Оно бывает маленьким, юным, зрелым и пожилым. Оно мудреет, становится с годами опытнее. И у людей зрелых такое же зрелое, умудренное опытом жизни счастье. Поэтому им хорошо ишшо вдвойне. А жизнь так устроена, что для счастья разумнее выбирать, как ни странно, торные дорожки: они надежнее приведут к успеху.

– И зачем сначала о нас говорить? – вдруг встряла ехидная Марианна. – Это не чину. А вы-то счастливы?

Надежда совершенно растерялась. Она совсем не так представляла себе этот душещипательный откровенный разговор. И ее преданная постоянная заступница Нина сегодня сидела безучастно, преспокойно уплетая салат.

«Ниночка, ты прости, не смогу. Иначе у меня не будет потом сил жить, вести уроки, растить Люсю…» – вспоминала она.

Женька… Любимая сестра…

Силы у Надежды Сергеевны на все остались. Даже очень немало сил.

– Я ни при чем… Молодость всегда мечтает, фантазирует, строит самые сногсшибательные проекты. На то она и молодость. И это ее право, – попыталась выйти из положения учительница. – Главное, чтобы потом, позже, эти самые радужные проекты никого не сбили с ног. А как вышло у вас? Мы давно не виделись, не говорили… Расскажите…

– Сердца человеческие не столь глубоки, как вам кажется, – снова лениво заговорил Борис. Филипп аккуратно причесывался. Олег смеялся. – И этих сердец часто не хватает даже на любовь к друзьям, семье, близким. Пардон… Хотя, на мой взгляд, легче и проще слепить собственное счастье, чем счастье окружающих тебя людей. И ежели даже кому-то повезло, он получил все: и любовь, и здоровье, и верность друзей – то по какому-то страшному закону ему и того мало.

– Вы не хотите говорить? – прошептала Надежда.

– Вот тебе и вот… Вопрос можно? А что же мы сейчас делаем? Сидим и болтаем…

– Это не человек, а дурная погода, – надрывно простонала учительница, кинув в сторону Нины умоляющий взгляд.

Нина взяла себе большой кусок колбасы. Вкусно… Марьяшка громко засмеялась.

Почему раньше Нина никогда не замечала постоянно трагического выражения лица Надежды? Эта вечная гримаса уныния и страдания… Печать безнадежности… Откуда это у нее?

– Счастье… – продолжал Борька. – А вы слышали, как русские цари выбирали себе жен? Был такой трюк с банькой. Собирали красивых девок и парили в бане, а потом укладывали спать в жарко натопленных комнатах. Есесьно, девицы ночью все с себя скидывали, а царь ходил среди них да присматривал себе женушку попышнее да поскладнее. А ведь до чего глупо! Ну хорошо, выбрал телом красивую – а может, она при всем при том жуткая стерва и вдобавок полная кретинка?

За столом дружно ржали, радуясь развлечению.

Юная Люська тоже сидела за ужином и слушала весь этот базар с большим удовольствием. Отношения с матерью у нее сложились отвратительные, но Надежда Сергеевна обожала дочь и никогда на нее никому не жаловалась. Люська училась мерзко, делала по сорок ошибок в диктантах. К тому же она была просто выдающейся неряхой: ее сапоги и туфли сроду бы не чистились и не мылись, если бы этого не делала мать, юбки были вечно измяты, волосы висели сальными космами.

И Нина, глядя на Люсю, всегда вспоминала, как любимая учительница однажды брезгливо заметила ей про Женьку:

– Ты бы хоть заставила сестру голову мыть почаще! Вечно сальные волосы!

– Сапожник всегда без сапог, – оправдывалась теперь Надежда, когда поведение дочери становилось совсем нестерпимым.

А в последнее время стала все выходки дочери валить на счет месячных.

Борис всегда безжалостно терзал учительницу. Даже на старенькой, уже немного затрепанной выпускной фотографии – принаряженные «бандиты» стоят в день последнего звонка возле школы – Надежда Сергеевна сидела в первом ряду со скорбным лицом и заплаканными глазами. И в тот день Борис что-то ляпнул ей – какое-то очередное оскорбление. Но тогда Нина не обратила на это внимания – уже надоело обращать! А сегодня на даче вновь все-таки пожалела несчастную, опять полыхающую багровыми пятнами Надежду.

– Ну ладно, Боб, попридержи характер! – примирительно сказала она. – Давай о другом!

– Шурупыч, так она первая начала! – усмехнулся Борис.

Нина заглянула ему в глаза. Как любила она всегда в них смотреть! Особенно когда удавалось поймать момент их стремительного изменения: в них вдруг вспыхивала, загоралась мысль и сразу вслед за ней – насмешка. И, подсмотрев это рождение, Нина каждый раз радовалась.

Неожиданно Люська, поковырявшись в тарелке, злобно крикнула через весь стол матери:

– Опять у тебя картошка недоварена! Сколько раз я тебе говорила!

За столом стало тихо.

– А у Люсеньки опять месячные! – издевательски протянул Борис. – Мухомор – поганый гриб, да хоть красив! Но тут и этого не наблюдается.

Грянул дружный смех. Люся выскочила из-за стола и убежала, наградив Акселевича злобным взглядом.

– Прекрати! – повернулась к нему Нина.

– Не умеете вы, Надежда Сергеевна, детей воспитывать, – мирно протянул Борис. Его доброжелательность напоминала добродушие дворового пса. – Ни чужих, ни своих тем более. А беретесь! Не ваше это дело! И учить не умеете. Вот «Очерки бурсы» Помяловского – потрясающая книга. Ее обязательно нужно прочесть любому человеку, в той или иной степени занимающемуся педагогикой. А любому учителю непреложно надо эту книгу проштудировать и сделать настольной. Только из-за бездарности и невежества русских преподавателей, их трусости и заискивания перед начальством, их лицемерия, их преклонения не перед литературой и наукой, а перед указивками Министерства образования, их принудительной, карательной системы обучения, их безвкусия, их комплексов, их гнусного желания властвовать над детскими душами, поскольку властвовать над взрослыми они не способны, – вот из-за всего этого мы тоже вырастаем невеждами и комплексунами. Бедные люди! И они, и мы.

– Боб, пойди покури! – посоветовала Нина. И парни, посмеиваясь, потянулись с веранды в сад.

Остальные сначала молчали, но Надежда быстро пришла в себя и заговорила о том, что начала писать книгу. А когда все собрались снова, поделилась с бывшими учениками самым сокровенным: она мечтает пройти в городскую думу. Может, ради этого и был затеян этот импровизированный вечер встречи на даче?

– Хочу помогать людям! – говорила она с горящими глазами. – Бороться за интересы москвичей, которые живут бедно, скудно, печально! Разве они не заслужили другую жизнь?!

Олег смеялся, Филипп меланхолично проводил расческой по пышным кудрям.

– Помощь хороша только тогда, когда ее у тебя просят, – хмыкнул Борис. – Только тогда! А пока люди обходятся и справляются своими силами, приставать к ним и решать за них их проблемы вовсе не нужно. Живите своими интересами! Иначе окружающие могут начать сопротивляться, как воины при обороне родного города. И вы будете с ними драться? Должен вас огорчить: боец из вас никудышный! Так что не волновайтесь попусту! Не каждому дано быть воином, им нужно родиться, а вам была уготована иная судьба и другая дорога. Так что лучше вам в битвы не лезть и в боях не участвовать. Зачем вам они?

Надежда сверкнула глазами в его сторону.

– Девочки, мне нужно помочь! – обратилась она к женской половине, рассчитывая на извечную бабскую солидарность, особенно действенную в отношении мужчин. – Надо ходить по домам, агитировать людей, рассказывать обо мне… У меня все материалы готовы.

Марьяшка опять презрительно скривилась, а Маргаритка, добрая и глупая Маргаритка, вдруг воскликнула:

– Я попробую! Это интересно! Борис выразительно хмыкнул.

– У тебя ведь дети, – разумно заметила Марианна.

– Я найду время, – твердо сказала Маргарита.

«Ниночка, ты прости, не смогу. Иначе у меня не будет потом сил жить, вести уроки, растить Люсю…»

– И я пойду, – неожиданно тихо сказала Дуся.

Борька вытащил сигарету и демонстративно закурил.

– Спасибо вам, девочки, большое спасибо! – повторяла растроганная Надежда.

В сторону Нины она не смотрела.

«Ниночка, ты прости, не смогу. Иначе у меня не будет потом сил жить, вести уроки, растить Люсю…»

Предвыборная кампания проходила весьма бурно и активно. По Нининому дому неприкаянно бродил несчастный агитатор. Нина его очень жалела.

– Пойдите проголосуйте! – тоскливо ныл он. – Ну, проявите сознательность! Там ведь пиво продают, пирожки – на выборном участке! Ну, сходите туда – пивка попьете!

Ему нужно было любым способом зазвать людей на выборы. Оно и понятно: за каждого привлеченного – ему деньги.

– Столько партий, что уже и яблоку упасть негде! – посмеивался Борька.

– В яблочники записался? – спросила Нина.

– Оченно надо… Шурупыч, я вообще никогда никуда не записываюсь. Это опасно. Стараюсь стать воплощением осмотрительности и осторожности во всем, даже говорить с мудрой медлительностью. А наша дума – это обыкновенный цирк со своими клоунами, гимнастами, дрессировщиками, фокусниками и, конечно, зрителями.

В то время у Бориса появилась новая маза, по его собственному определению: он стал усиленно рассказывать друзьям, что тесно связан с ФСБ, чуть ли не сотрудничает с ней. Вряд ли человек, действительно там завязанный, будет так широко всех оповещать об этом, думала Нина. Скорее еще одна полудетская игра в тайну, как играл знаменитый когда-то Тимур со своей командой. То любовь, то секреты…

Но Борька продолжал приносить постоянные новости «оттуда» и действительно стал держаться много солиднее. Что пленяло девиц еще сильнее…

Однажды он серьезно порекомендовал Леньке поменьше трепаться – его фамилия уже на примете в органах. А поскольку контора, где трудится Одинцов, секретного толка, то, следовательно…

Затем Борис сообщил, на кого из олигархов возможен политический наезд. И не ошибся.

Многие скептики-приятели заколебались – уж очень основательно выглядели байки Акселевича. Перестали насмехаться. Одна лишь Нина продолжала не верить Борису.

А вот в деле выборов Надежды старания бывших учеников ни к чему не привели. Борис оказался, как всегда, прав: москвичи дружно отказались от помощи неизвестной им учительницы, и голосовать за нее никто не стал. Хотя Дуся и Маргаритка по-настоящему усердствовали. И еще несколько бывших Надеждиных учениц из других классов.

Нине позвонила Маргаритка и дрожащим от обиды голосом рассказала:

– Я бросала детей на маму и мужа… Дуся ходила по домам простуженная… А она… эта твоя Надежда… Надёныш… она жутко разоралась на нас… Кричала, что это мы во всем виноваты, что мы сорвали ее выборы и все произошло по нашей вине… – Маргаритка замолчала, готовая заплакать.

– Она никакая не моя! – холодно заявила Нина. – Не реви, пожалуйста!

– Но ты же ее больше всех любила!

– В прошлом.

– А что случилось? – тотчас полюбопытствовала Маргаритка, перестав хлюпать носом. – Из-за чего вы поругались?

– Да мы и не ругались вовсе. Никакой настоящей ссоры не произошло. Просто ничего вдруг не стало… И я поняла, что никогда ничего и не было. Так, пустой звук, пустое место вместо человека…

Нина вспомнила, как однажды, еще в десятом классе, шла мимо открытой двери в приемную директора и услышала разговор секретарши по телефону.

– Ну что собой представляют наши учителя? – осуждающе чирикала секретарша. – Да ничего, пустое место!

Тогда Нина очень обиделась за учителей…

– Очень разговорчивое пустое место, – справедливо заметила Маргаритка. – А ты знаешь, что она и Борька… – И Маргаритка споткнулась.

– Что она и Борька? – насторожилась Нина.

– Нет, ничего… – пробормотала Рита. – Там у меня дочка вопит… Я пойду, ладно?…

Марианна тоже усердно пыталась подружиться с Ниной. Только выходило у нее это неважно. Уж больно характер был изломанный.

– Марихуана она и есть настоящая Марихуана, – посмеивался Борис. – Одурманивает здорово. А главное, как ей здорово подходит эта ее фамилия – Дороднова. Ну прямо тютелька в тютельку…

Уже после окончания школы Марианне вдруг пришло в голову собирать у себя подруг на дни рождения.

– Ты меня пригласишь? – спросила Маргаритка, прослышав о готовящемся торжественном мероприятии.

Марьяшка ответила подчеркнуто холодно, изощряясь в цинизме:

– Это будет зависеть от размера подарка.

Маргаритка, конечно, надулась, обиделась, но на день рождения пошла, разумно решив все обратить в шутку. А вот Нина не сумела: у нее в тот вечер было дежурство в клинике, где она подрабатывала медсестрой.

– Ах, вот как?! – тотчас озлобилась Марианна. – И ты не можешь найти подмену?

– Да никак! – виновато вздохнула Нина. – На субботу никто не соглашается…

После этого Марианна демонстративно не поздравила Нину с ее днем рождения и вообще исчезла. Оскорбилась. Потому что считала себя человеком, к которому нельзя не прийти ни по какой, даже самой уважительной причине.

– Одна причина для нее все-таки существовала, – засмеялся Борис, с которым поделилась расстроенная Нина. – Только одна – твоя смерть! Все остальное не в счет!