Текст книги "Прайд окаянных феминисток"

– А вот так, – спокойно ответила бабушка. – Вот так вот и убить… Как его дед доченьку мою убил по пьянке. Плакала она, вишь ты, громко, песни петь ему мешала. И как отец его, сынок мой родимый, дочку свою убил. Нечаянно, мол, уронил, а она и умерла. Это дело замяли как-то, он уже тогда в райкоме ихнем партейном работал, так что и не разбирался никто. И Лидка его хай не подымала. И что за баба? Не могу я этого понять. Либо за мужа так держалась? Муж-то при должности… Нет, хоть как суди, а не могу я этого понять. Смерть ребенка простить – как это? Если даже и нечаянно… Хотя я думаю, что тоже по пьянке. Крапивное семя. И вот ведь что: сынов-то они не трогали, даже по пьянке. А с дочками вон как… А с Лидки – как с гуся вода. Я-то своего чуть до смерти не расстреляла. Заряжала – и стреляла, заряжала – и стреляла… Он уж и дергаться перестал, а я все стреляла и стреляла, пока соседи ружье не отобрали. Долго жалела, что до смерти не застрелила. У нас патроны только с солью были, так что убить-то не убьешь… Но я ему и в морду попала, и в шею, и в живот… В самые больные места. Он от боли свалился-то, для жизни там не опасно было. Может, и хорошо, что до смерти не расстреляла, а то меня судили бы, а не его, паука ядовитого… Наталька, ищи нормального мужика. Главное – чтобы непьющий был. И от работы не бегал. И вот что я тебе скажу: смотри, есть у него сестра или нет. И у отца его чтобы тоже сестры были, хоть бы одна сестра. А лучше бы всего – вызнать, есть у деда сестра или нет. У отцова отца, а не у материного. Поняла меня?

Наталья тогда одно поняла: бабушка так и не отошла от давнего потрясения, так и не забыла своего горя, так и не изжила свою ненависть. И все эти рассуждения на тему «нормальный мужик только тот, у которого сестра жива» ее печалили и тревожили, потому что очень похожи были на какой-то психический сдвиг, а она не хотела думать, что у бабушки сдвиг, она бабушку любила. И очень жалела – Анастасия Сергеевна ей потом много чего порассказывала о жизни бабушки. Ох, и жизнь была, любой с ума сойдет. А бабушка с ума все-таки не сошла, у нее даже никаких странностей до последнего часа не было, если не считать странностью вот это самое убеждение: нормальный мужик только тот, у кого сестра жива. Некоторых, с живыми сестрами, бабушка несколько раз даже сватала Наталье. Не очень настойчиво, как бы между делом, но Наталья все равно сердилась. Зачем ей замуж? Была она замужем, и чем это кончилось? Хорошо хоть, правда, быстро кончилось, намучилась все-таки не так, как с другими бывает, – до сумасшедшей, лютой ненависти, до черной тоски, до смертельной усталости… Ну так и зачем ей замуж? Дети у нее есть, работа у нее есть, и даже деньги кой-какие капают, потому что отец Веры-Нади оказался не ядовитым пауком, а вполне нормальным мужиком, и каждый месяц присылал что-то вроде алиментов. Когда больше, когда меньше… В общем-то всегда не слишком много, на содержание девочек этих денег ни в какую погоду не хватило бы. Но были еще деньги от сдачи ее квартиры – главная часть ее дохода. Все-таки какая удача, что в свое время Толик не стал прописываться в ее квартире, потому что мамина-папина квартира была куда больше, да еще и в престижном доме, да еще и в центре города. Не захотел он тогда терять возможность когда-нибудь в будущем получить такую роскошную жилплощадь, вот и не стал выписываться от родителей. Кто ж тогда догадывался о грядущей приватизации? После развода Наталья свою квартиру приватизировала, и теперь ее квартира приносит вполне приличный доход. И дом бабушка ей оставила. Та к что и она не нищая, и очень даже не нищая, и нечего некоторым хвастаться своими миллионами. Конечно, она не так богата, как эти самые некоторые, но Любочку вполне смогла бы обеспечить всем необходимым совершенно самостоятельно, без всякой помощи этих самых некоторых. Но беда в том, что без помощи этих самых некоторых Любочку ей наверняка не отдадут. Корыстные интересы… Ах, чтоб вы пропали! Чтобы не заподозрили корыстные интересы, Любочку должен будет взять тот, у кого этих проклятых миллионов в сто раз больше, чем у Любочки. Нефтяной магнат какой-нибудь. Алюминиевый король… Как их там? Да, олигархи. И какой олигарх возьмет в свою семью одинокую Любовь? Зачем олигарху чужая Любочка, а главное – зачем Любочке какой-то чужой олигарх?

Да еще чтобы и семья полная… Кто это решил, что так называемая полная семья – это нормальная семья? Полная семья – это, как правило, узаконенный домашний террор мужчины и женское рабство. Кому и знать, как не ей. Да и за годы работы в детском саду она вот как нагляделась на эти полные семьи. Две полные семьи из трех – это не жизнь, а мука мученическая, которую бабы терпят ради детей. А дети в этой мученической муке вырастают уже покалеченные, думают, что так и надо жить, так и правильно, – и свои семьи будут потом лепить по образу и подобию родительских: мужья – терроризируют, жены – терпят. У нее было много детей, мамы которых развелись с мужьями или и вовсе замуж не выходили. Все эти мамы выгодно отличались от мам из полных семей. Даже внешне – молодые, нарядные, ухоженные. А главное – свободные. Они жили со спокойным чувством собственного достоинства, и дети у них росли такие же. А большинство замужних мам были замученными и запуганными, выглядели намного старше своего возраста, годами носили одно и то же, а к собственным детям ничего, кроме усталого раздражения, не испытывали, потому что видели в них продолжение мужа, склочного бездельника и тупого тирана. После развода такие женщины расцветали просто на глазах, молодели, хорошели, разворачивали плечи, поднимали головы, начинали улыбаться, и главное – оказывалось, что детей своих они любят горячо и радостно, потому что дети – это все, что им надо от жизни.

Нет, были, конечно, так называемые полные семьи, которые могли считаться нормальными. И даже удачными. И даже счастливыми. Это те семьи, где командовали женщины. Женщины умели командовать мудро и весело, не унижая близких и не впадая в ярость по любому поводу. Женщины в таких семьях были свободны и счастливы и делали счастливыми всех окружающих.

Только таких семей было мало. По пальцам пересчитать… За все годы работы в детском саду она запомнила только три таких семьи. Да вот еще Анастасия Сергеевна со Степаном Михайловичем. Да еще семьи их сыновей. Ну, это понятно, сыновья у них золотые, какие еще сыновья могли вырасти в такой семье? И все. Больше она удачных – а тем более счастливых – так называемых полных семей не знает. Там, где командует мужик, – концлагерь и маразм. Та к что ничего удивительного в том, что она стала феминисткой. Даже если не брать во внимание пример ее собственной жизни, вокруг такая прорва примеров… Прямо рядом. Хоть бы вот Вера-Надя, которые не нужны родному отцу, потому что не сыновья, а дочери. Или Любочка, ребенок из так называемой полной семьи… Чтоб же этот подонок в аду горел вечно. И на балконе в мороз ночевал. И падал с лестницы мордой в битое стекло. Без опохмелки. Гадина. Полная семья!.. Идиоты.

Но Полинин брат прав – Любочку охотнее отдадут в полную семью. Благополучную и богатую. Ой, что делать-то? Ведь наверняка есть уже такая семья, и наверняка такая семья готова взять Любочку прямо хоть завтра, а если такая семья из этих, из шустрых, – так никто и смотреть не будет, из каких таких интересов берут ребенка без единого родственника, но с несколькими миллионами. Наверное, и правда ей самой придется замуж выходить. За Полининого брата. Но фиктивного брака он не хочет. А она не хочет фактического брака. Нет, не хочет, не хочет, не хочет! «Как будто тебя кто-нибудь спрашивает» – вдруг услышала она совершенно явственно, будто он над ухом шепнул. Не спрашивает, вот именно. Ярко выраженный тиран и деспот. Танк, прущий напролом. Бэтээр. Покомандуешь таким, как же… И что это за семья будет? Она – феминистка, он – домашний террорист!

Хотя Полина у него выросла совершенно нормальная, не похоже, что ее хоть как-нибудь угнетали. Скорее – наоборот… Ну, так это сестра все-таки, с сестрами мужики гораздо более терпимы, чем с женами…

Бабушке Бэтээр понравился бы. И непьющий, и от работы не бегает, и живая сестра при нем. Очень, очень живая сестра. К тому же он сам ее вырастил. Такие живые, бесстрашные, уверенные в себе девочки вырастают только при полном отсутствии даже намека на какое-нибудь угнетение. Еще неизвестно, как бы он относился к дочери… «Ты мне полдюжины детей нарожаешь…» И руки за спиной скрутил. И смеялся. И облизывал ее лицо! Господи помилуй, какой разврат, какой разврат!.. Последний раз она целовалась больше десяти лет назад, с Толиком, конечно. Ничего хорошего. Но она терпела, потому что муж все-таки. Да и трезвый он в тот момент был. А лет пять назад за ней стал усиленно ухаживать овдовевший папа одного из ее детей. Очень все благопристойно – цветы, конфеты, кино по субботам. Осторожные разговоры о том, что его ребенку нужна мать, а ее девочкам – твердая мужская рука. Ага, как же. Мужик-то был, кажется, нормальный, но твердая мужская рука Наталью сразу насторожила, поэтому до поцелуев дело не дошло, она его усиленные ухаживания постепенно дезактивировала как бы нечаянными, но постоянными упоминаниями о своем махровом феминизме. Мужик поверил, стал задумываться, в конце концов испугался и отстал. Полининому брату она тоже о своем феминизме рассказала. И что? И ничего. О большой семье он мечтает. Давно, уже три дня. И прямо так и заявляет: Полине нужна женская забота, Вере-Наде – твердая мужская рука, Любочке – полная семья, а ему – полдюжины детей. И в отличие от того овдовевшего папы, Полинин брат не осторожничает, долгих разговоров не разговаривает, ее вообще не слушает, прет напролом. Вот уж правда Бэтээр, не зря его так все зовут. Такой муж – это катастрофа, вот что это такое.

– Нет, не хочу, – шепотом сказала Наталья, сердито глядя в темноту. – Нам никаких мужиков в доме не надо.

«Перестань болтать, мешаешь», – очень явственно сказал у нее над ухом голос Полининого брата.

«На вашем месте я бы согласилась не задумываясь», – так же явственно добавил голос Полины.

Наталья неожиданно для себя развеселилась, даже беззвучно засмеялась, представив эту парочку. Все-таки оба они страшно забавные. Пулька и Бэтээр! Более подходящих им имен придумать просто невозможно. Наступление по всему фронту… Противник вооружен и очень опасен… Но мы не будем выкидывать белый флаг. Зачем выкидывать хорошую вещь, которая еще может пригодиться?

Потихоньку смеясь, Наталья наконец-то уснула. И тут же ей приснился большой белый флаг, просто огромный белый шелковый флаг, из которого Вера-Надя выкраивали свадебное платье для нее. А Полина старательно измеряла ее объемы розовой пластмассовой линейкой и говорила Вере-Наде: «Ужас! Вот в этом месте – пять линеек! Та к никакого белого флага не хватит!» А Наталья безуспешно вспоминала, какой длины эта линейка. Если двадцать сантиметров – тогда никакой не ужас, вполне даже ничего. А если двадцать пять или, еще хуже, тридцать, – тогда да, тогда никакого флага не хватит.

И когда в пять часов она привычно, хоть на этот раз и неохотно, проснулась, то прежде всего подумала, что надо эту розовую линейку найти и посмотреть, сколько же там на самом деле сантиметров. Кажется, все-таки двадцать. Пять линеек – это метр. Нормально, еще и похудела на пару сантиметров… А потом она вспомнила, что все это было во сне, и опять подивилась Полининому невиданному дару убеждения. Приснилась, что-то сказала, – а Наталья наяву вполне всерьез ее слова обдумывает! А потом она вспомнила весь сон, и свои мысли перед сном, и неприличное поведение Полининого брата, которое и вызвало эти мысли, и известие о Любочкином наследстве, которое и спровоцировало неприличное поведение Полининого брата… В общем, все по второму кругу. Как же она устала…

А Любочка почему не просыпается? Наталья приподнялась на локте, в полутьме тревожно всматриваясь в крошечную фигурку, калачиком свернувшуюся на соседней кровати. Любочка, наверное, услышала ее осторожное шевеление, мгновенно проснулась, распахнула глаза, настороженно уставилась перед собой, не делая ни малейшего движения. Наконец повернула лицо к Наталье и тихо спросила ясным, совсем не сонным голосом:

– Тетя Наташа, а где Бэтээр?

– Он у бабушки Насти, – так же тихо ответила Наталья. – Спит в твоей желтой комнате. Его будить не надо… Ну, пойдешь ко мне под бочок?

– А Жулька его охраняет?

– Нет, Жулька сегодня нас охраняет. Зачем Бэтээра охранять? Он вон какой большой, сильный и смелый. Он сам кого хочешь охранить сможет.

Наталья поймала себя на том, что говорит почти Полиниными словами и с почти Полининой интонацией, и опять подивилась про себя: надо же, какой дар убеждения у девочки… Или это она, Наталья, сама так думает?

– Если бы Бэтээр спал здесь, Жулька сразу всех могла бы охранять, – рассудительно сказала Любочка. – А так ей разорваться, что ли? Надо всем в одном доме жить. А то кто где… Разве можно? Вы спите, тетя Наташа, я вставать не буду. Я спать буду. Мне сон снился. Как Бэтээр мне кошку принес. Может, еще приснится. Тогда я спрошу, как ее зовут…

Любочка закрыла глаза и тут же уснула. Наталья еще несколько минут лежала, ожидая, не проснется ли она опять. Нет, похоже, скоро не проснется. В последние дни Любочка стала заметно спокойнее, уже не пряталась без конца в темных углах да в лопухах, не плакала во сне и не прятала куски хлеба под подушкой – про запас, вдруг завтра есть будет совсем нечего. И сны ей снятся спокойные, про Бэтээра и про кошку. И уже не вскакивает она в пять утра в страхе. Хотя проблемой охраны, похоже, все-таки до сих пор озабочена. В том числе – проблемой охраны и Бэтээра. Подумать только, что ребенок заявляет: в одном доме надо жить! Это Бэтээр ее подучил или устами младенца глаголет истина?

Наталья задремала, успокоенно поняв, что Любочка теперь часов до семи не проснется, зачем ей просыпаться, когда снятся такие хорошие сны… Наталье тоже какой-то сон снился. Надо бы досмотреть, все-таки интересно, сколько сантиметров в той розовой пластмассовой линейке. Неужели двадцать пять? Тогда лучше не досматривать тот сон, лучше пусть приснится что-нибудь другое.

Вот и накаркала. Ей приснилось другое, совсем другое… Кошмар. В смысле – ужас какой-то. В смысле – нельзя таких снов смотреть. Лучше бы ей приснилась розовая пластмассовая линейка, в которой все тридцать сантиметров. Да хоть даже и тридцать пять! Она и так знает, что на топ-модель не похожа даже с расстояния в пять километров. Ну и что? При ее росте пятидесятый размер – это не повод для переживаний. К тому же, проснувшись, она могла бы найти ту линейку в столе у Веры-Нади – она даже помнит, где эта линейка лежит, и убедиться, что в ней всего двадцать сантиметров. Но ей приснилось совсем другое! Если снами командует подсознание, то что же такое в ее подсознании творится? От своего подсознания она никак не ожидала такого… такой… порнографии, да. Вот так это называется. Кошмар. Ужас.

Наталья открыла глаза и осторожно глянула на Любочкину кроватку. Похоже, Любочка давно уже встала – ее кроватка аккуратно застелена, обычно так заправляют покрывало под все углы Вера-Надя после того, как все просыпаются, умываются, одеваются и собираются завтракать. Это до скольких же она сегодня спала? Мама дорогая, восьмой час! Со стыда сгореть! И ведь никто не разбудил! В доме тишина, за домом тишина… Нет, за домом кой-какие звуки присутствуют, но какие-то невнятные, совершенно не похожие на обычный утренний шум и гам детей, грохот посуды, стук ножа, треск масла на сковородке, свист закипающего чайника и всего остального. Что случилось-то? Куда все подевались? Вообще-то сейчас бояться уже нечего, наверное… А все равно как-то тревожно.

Наталья встала, не одеваясь, торопливо прошлепала к окну, выглянула в форточку, на всякий случай прикрываясь занавеской. Вот они все, никуда не делись. Ходят на цыпочках вокруг уже почти накрытого к завтраку стола, бесшумно плавают, как рыбы в аквариуме, беззвучно разевают рты, объясняясь исключительно при помощи мимики, таскают в плавниках всякие чашки-ложки, сахарницы-масленки… Полина уронила брату на ногу разделочную доску, тот вытаращил глаза, поджал ногу, беззвучно, но очень понятно проартикулировал: «Пулька, я тебя выпорю», – и свирепо грозит сестре кулаком. Опуская ногу, наступил на что-то хрусткое… а, яичная скорлупа!.. – замер, испуганно косясь на дом и на Полину попеременно, – и теперь уже Полина беззвучно и тоже очень понятно артикулирует: «Тише ты! Разбудишь!» Вера-Надя одновременно наклонились за упавшим полотенцем, столкнулись лбами, выпрямились, обе держа полотенце, одновременно потянули его каждая в свою сторону, одновременно выпустили, полотенце опять упало, они опять наклонились за ним – и опять столкнулись лбами. Выпрямились, так и не подняв полотенце, и беззвучно захохотали, глядя друг на друга. И Любочка, сидящая на шее Бэтээра, беззвучно захохотала, зажимая рот обеими ладошками. И Наталья засмеялась. Действительно цирк. Что это они тут за пантомиму показывают?

Бэтээр быстро оглянулся, засиял как красно солнышко и громко пропел придурковатым голосом:

– Доброе у-у-утро, тетя Наташа! Как спалось? Что во сне снилось?

Как ни в чем не бывало! Ни стыда, ни совести у человека! И это после того, что она видела во сне! Детей бы постеснялся!

Наталья шарахнулась от окна, больно ударилась бедром о спинку кровати – и пришла в себя. Что это она, в самом-то деле? При чем тут ее сон? Он-то ее сна не видел, так что почему бы ему и не вести себя как ни в чем не бывало? Нет, все равно ни стыда, ни совести… Наяву вчера в розовых кустах он тоже вел себя не намного лучше, чем во сне. А утром – как ни в чем не бывало!

Прислушиваясь к внезапно возникшему шуму, звону и многоголосому хохоту за окном, она взялась было за нарядное летнее платьице, но тут же передумала и торопливо влезла в свой заслуженный полосатый халат. С какой стати наряжаться с утра пораньше? Еще чего! Много чести… Она не собирается производить впечатление на… Ни на кого она не собирается производить впечатление. Разве только на юристов, которых привезет сегодня мама Анны. Вот перед их приходом и переоденется.

В комнату заглянула Надя, весело затараторила:

– Тетя Наташа, это дядя Тимур сказал, чтобы мы вас не будили. Дядя Тимур сказал, что вчера он вас допоздна задержал, так что сегодня вы пусть как следует выспитесь. Вы выспались, тетя Наташа? Пойдемте завтракать, мы уже все сами приготовили, а дядя Тимур колбасу на прутиках зажарил, на костре. Мы сами хотели, но дядя Тимур сказал, что это не женское дело. Представляете? Вот смешной!

– Ага, – проворчала Наталья, безуспешно пытаясь хоть сколько-нибудь пригладить щеткой растрепанную копну волос. – Не женское дело, как же… Такая сложная работа! А женское дело – это картошку чистить и посуду мыть, правильно?

– А вот и нет! – еще веселее затараторила Надя. – Это тоже не женское дело! Дядя Тимур сказал, что женское дело – это поливать колбасу кетчупом, есть и хвалить того, кто ее пожарил! А посуду мыть – это тяжелая мужская работа! И ответственная! Потому что женщины обязательно что-нибудь уронят и разобьют! Вот смешной, да?

– Смешной, – сухо согласилась Наталья, плюнув на глупую затею причесаться с утра пораньше и повязывая голову белой косынкой. – Очень смешной, да… Правда, я его шутки не всегда понимаю…

Вера сунула нос со двора в форточку, нетерпеливо закричала:

– Ну, где вы все там? Дядя Тимур говорит, что колбасный шашлык вкусный, пока горячий!

Веру от окна отодвинула Полина, тоже сунула свой курносый нос в форточку, важно сказала:

– Не обращайте внимания, тетя Наташа. Собирайтесь спокойно. Сколько надо, столько и подождем.

– Иди, Надя, я сейчас, – хмуро буркнула Наталья. – Мне еще умыться надо, и вообще…

Вообще-то ей надо было в туалет, а идти туда – мимо стола за домом, мимо всей честной компании с дядей Тимуром во главе. Или обходить дом с другой стороны, продираясь сквозь заросли сирени и гигантскую крапиву, которую давно пора вырубить, да все руки не доходили. Дядя Тимур, дядя Тимур! Одни неприятности от этого дяди Тимура… Это же не крапива, это же клубок ядовитых змей! Она предусмотрительно надела бабушкину кофту с длинными рукавами, но на обратном пути змейская крапива ее все равно пару раз достала. Ноги – ладно, а вот что на щеке россыпь волдырей – это обидно, это все сразу заметят.

Может быть, все и заметили, но высказался только Полинин брат.

– Ой, что это? – тревожно спросил он и потянулся к ее ноге, когда она проходила мимо него к своему месту за столом. Поднял глаза, увидел ее щеку и еще больше затревожился: – Ой, и на лице! Прямо под глазом! Что это такое?

– Аллергия, – равнодушно сказала Наталья, торопливо огибая его протянутую руку. – Это не заразно. И вообще пустяки, скоро пройдет.

Вера-Надя переглянулись, одинаково шевельнув бровями: что, крапивных ожогов они не видели, что ли? Но промолчали. Раз уж тетя Наташа говорит, что аллергия, – пусть считается, что аллергия. Полина, наливая Наталье чай, наклонилась и близко заглянула в лицо, озабоченно шепнув на ухо: «Правда, что ли?» Наталья отрицательно качнула головой, и Полина успокоилась. Любочка, сидящая на коленях у Полининого брата, внимательно посмотрела на Наталью, понимающе и снисходительно улыбнулась и уткнулась в чашку. Только Полинин брат все никак не мог угомониться.

– Как это – пустяки? – вполне всерьез возмутился он. – Как это – пройдет? Ничего само не проходит! К врачу надо немедленно! Что за легкомыслие такое! Аллергия – это может быть очень опасно, я знаю, у Костиной матери аллергия на шерсть, так она однажды чуть не задохнулась… А на что аллергия-то?

– На врачей, – злобно сказала Наталья. – И на глупость… И на нарушение режима… И на…

Она чуть не ляпнула «и на непристойные сны», но вовремя замолчала и принялась свирепо вгрызаться в кусок колбасного шашлыка, чувствуя, как огнем заполыхало лицо. Вот черт, наверное, на красной щеке крапивный ожог еще заметнее.

– Это на нервной почве, – вдруг авторитетно заявила Любочка и тяжело вздохнула. – Все болезни от нервов. Тетя Наташа всю ночь не спала, я слышала. А когда я совсем проснулась, она спала, но ей черт снился. Она сама спала, а сама говорила: черт, отпусти меня сейчас же.

Все как по команде с изумлением уставились сначала на Любочку, а потом – на Наталью. Наталья чуть колбасным шашлыком не подавилась, закашлялась, торопливо хлебнула остывшего чаю и принялась вытирать выступившие на глазах слезы кухонным полотенцем. Неужели правда говорила? Кошмар. А Любочка, значит, слышала. Караул. Что еще слышала Любочка? Ужас…

– Ну и как, отпустил? – вдруг с интересом спросил Полинин брат при общем настороженном молчании.

– Что? – Наталья отдышалась, бросила скомканное полотенце на стол и посмотрела на него.

И увидела его довольную физиономию. Дово-о-ольную физиономию, по которой бродила хитрая ухмылка. Ухмылка была не явная, бродила где-то внутри, и только иногда то из глаз выглядывала, то край рта цепляла…

– Черт этот послушался? Отпустил?

Ухмылка тут же аукнула в его голосе.

– А… Конечно, – холодно сказала Наталья. Терпение, терпение и еще раз терпение. Глубокий вдох, медленный выдох… – Конечно, отпустил, куда ж ему деваться. Я его пристрелила.

– Как вы могли? – вскричал Полинин брат с негодованием. Ухмылка нырнула в это негодование и выдувала на поверхность пузыри, которые при каждом слове лопались с потайным хихиканьем. – Как это негуманно! Боже мой, бедный черт! Он, можно сказать, со всей душой – а тут мастер спорта! С ружьем! Нашел кому сниться… Глупый черт, как же он так неосмотрительно… Да и вы тоже хороши. Чуть что – сразу стрелять! Разве так можно? А вдруг он больше не приснится?

Вера-Надя посмеивались, поглядывая на Полининого брата и под шумок уминая по четвертому прутику колбасного шашлыка, Полина задумчиво кусала губы и глядела на брата неодобрительно, Любочка не обращала внимания на его трепотню, увлеченная клубничным вареньем. Наталья сердилась.

– Для него же лучше, если не приснится. Я лучше розовую линейку во сне буду видеть, чем всяких… чертей. Даже если в ней все тридцать сантиметров.

Она с удовольствием отметила, что ухмылка Полининого брата исчезла, уступив место искреннему непониманию. То-то. Сейчас он будет понимать еще меньше.

– Девочки, вы не помните, сколько сантиметров в розовой пластмассовой линейке?

– Девятнадцать, – сказала Вера.

– С половиной, – добавила Надя. – Было двадцать, но там уголок откололся. Мы ее обрезали, чтобы ровная была. А то с отколотым неудобно.

– Молодцы, – похвалила девочек Наталья. – Значит, пять линеек – это даже меньше метра. Пусть эта линейка мне каждую ночь снится. Потому что не зря же я подозревала, что давно следовало хоть немножко пополнеть, правильно?

Девочки одобрительно угукнули хором, а Любочка еще и уточнила:

– Хотя бы на пол-линейки. Да?

На лице Полининого брата читалась напряженная, но совершенно безрезультатная работа мысли. Наталья успокоилась и сразу развеселилась. Сейчас его мысли предстоит еще одна непосильная работа.

– Что будем делать с моей аллергией? – строго обратилась она к Вере-Наде, машинально почесывая щеку.

– Рубить под корень, – вздохнув, сказала Вера.

– И голову мыть, – подумав, добавила Надя.

– И я, ладно? – оживилась Полина. – Я косу отрастить хочу.

– А что останется – бабушке Насте отнесем, она цыплятам скормит. Или кроликам, – деловито предложила Любочка.

– Но остатки придется самим через мясорубку, бабушке Насте уже тяжело ручку вертеть, – предупредила Наталья, тайком следя за выражением лица Полининого брата. Выражение его лица свидетельствовало о том, что мысль категорически отказалась от работы.

– А кухонный комбайн?! – вспомнила Полина. – Мы же кухонный комбайн привезли!

– Очень кстати, – обрадовалась Наталья. – Предусмотрительная девочка. Вырастет у тебя коса до пояса.

– А у меня? – нерешительно спросила Любочка, трогая рукой стриженую макушку.

– С кухонным-то комбайном – хоть до колен! – пообещала Наталья.

– Или до земли, – хором сказали Вера-Надя.

– Или еще больше, – подхватила Полина. – С кухонным комбайном – никаких проблем! Он за пять минут сто килограммов перемелет и ведро соку выжмет!

– Сто килограммов, наверное, еще не выросло, – с сомнением заметила Любочка.

Полинин брат сдался.

– Эй, – жалобно позвал он, с заметным трудом выходя из ступора. – Эй, кто-нибудь… О чем речь идет? Я ничего не понимаю.

– Чего ты не понимаешь? – подозрительно спросила Полина.

– Чего ты не понимаешь, Бэтээр? – мягко повторила Любочка. – Мы все тебе расскажем.

Ну вот, сейчас Полина или Любочка все испортят. Наталья с сожалением вздохнула. Не каждый день удается так поразвлекаться. Как нынче говорят?.. Весь кайф поломают, да. Начнут объяснять…

Но Полинин брат сам не дал испортить развлечение.

– При чем тут коса до земли? – растерянно говорил он. – Зачем ее в кухонном комбайне молоть? И сок выжимать? И какой сок из косы? Даже если сто килограммов… Но сто килограммов – таких кос не бывает… И зачем ее под корень рубить? Вон какие у Веры-Нади косы роскошные! Не надо их обрезать, жалко же… Или это от волос аллергия? Тогда я не знаю, что делать. К врачу надо обратиться, вот что. Я же сразу сказал!

– Бэтээр, ты о чем? – с оттенком раздражения перебила его Полина. – Я совершенно ничего не поняла. Особенно про сок из косы и про врача. Ты не заболел, нет? Или просто шутишь так?

– Бэтээр, ты заболел, да? – всполошилась Любочка и потрогала ладошкой его лоб. – Нет, не горячий… Бэтээр, ты не болей, пожалуйста, а то что мы без тебя делать будем? У нас резиновый плащ большой, только на тебя как раз, а остальные утонут, даже тетя Наташа. Ведь невозможно работать, если по земле волочится, правильно?

Полинин брат дико посмотрел на всех, сказал: «Правильно», – и опять впал в ступор. Минутку Наталья с наслаждением любовалась этой картиной, потом сжалилась не так над ним, как над Полиной, которую очевидная мужицкая тупость брата расстраивала и злила, и объяснила на доступном мужику уровне:

– Аллергия у меня от крапивы, крапива у нас с той стороны дома, мы ее вырубим, перемелем в кухонном комбайне, выжмем сок, соком все вымоем головы, от крапивного сока волосы хорошо растут… Что еще? Остатки крапивы отдадим Анастасии Сергеевне, это живые витамины для цыплят и кроликов. Все.

– А! – Полинин брат оживел и заметно обрадовался. – Я понял! Крапиву буду рубить я. Это не женское дело.

– Любочка это имела в виду, когда говорила о резиновом плаще вашего размера, – согласилась Наталья. – Если вы поможете, мы будем очень благодарны. Но перчаток вашего размера у нас нет, а с голыми руками на крапиву… Не знаю, я бы не решилась.

Полинин брат внимательно посмотрел на свои ладони, пожал плечами и самонадеянно заявил:

– Да такую шкуру никакая крапива не прокусит.

Любочка тоже внимательно посмотрела на его ладони, поцарапала их ногтем, согласно кивнула, но все-таки озабоченно спросила:

– А с другой стороны? Там мозолей нет.

Полинин брат заулыбался, чмокнул Любочку в макушку и легкомысленно ответил:

– А другую сторону я крапиве подставлять не буду. Завтрак закончен? Тогда мужчины убирают со стола, греют воду и моют посуду, а женщины ищут резиновый плащ моего размера и острый топор, готовят кухонный комбайн и ведро для крапивного сока, а также мудро и чутко руководят мужчинами, при этом не путаясь у них под ногами.

Полина первой вскочила из-за стола, снисходительно сказала:

– Ладно, я тебе помогу.

Было очень заметно, что она страшно довольна братом, но пытается это скрыть, а он доволен тем, что она им довольна, и скрывать это даже не думает. Смешные.

Вера-Надя тоже вскочили, подхватили Любочку и умчались выполнять указания Полининого брата. Наталья осталась сидеть, попивая холодный чай и тем самым демонстративно игнорируя его указания. Полина задумчиво постояла со стопкой грязных тарелок в руках, потом поставила тарелки на стол и деловито приказала брату:

– Ну, ты тут сам разберись. Я пойду пока воду поставлю греть.

И тоже умчалась.

Наталья вздохнула, выплеснула свой холодный чай в траву, поднялась и принялась сама собирать посуду. И Полинин брат поднялся, пошел вокруг стола, по пути тоже прихватывая всякие вилки и ложки, дошел до нее, остановился за спиной и как бы между прочим спросил:

– Ну, так когда мы поженимся-то?

Она резко обернулась, задев его стопкой посуды, которую держала в руках, крышка от кастрюли от удара свалилась с верха стопки – прямо ему на ногу, и кажется, на ту самую, недавно уже травмированную разделочной доской.