Текст книги "Прайд окаянных феминисток"

И яблочная кошка смотрит на него по-другому. Или нет? Все-таки по-другому, наверное. Уже не так таращится своими круглыми честными глазами. Сейчас глаза у нее спокойные, но немножко усталые и печальные. И она эту усталость и эту печаль от него не прячет. Ни от кого из присутствующих не прячет, потому что все здесь свои. И он свой. Это хорошо. А чтобы он был не просто одним из своих, а одним своим, одним-единственным, – это потом. У него еще есть время, Васька отвел ему целую неделю, за неделю можно все свои лучшие стороны показать… Черт, а какие стороны у него лучшие? Надо у Пульки потом спросить, а то сдуру покажешь что-нибудь не то… Водопровод починить! Это он умеет, и это наверняка может считаться одной из самых лучших сторон. Вот прямо после ужина и начнет показывать.

Но показать одну из самых лучших своих сторон Бэтээру не удалось. Оказывается, водопровод починили еще днем, пока он таскал коробки и баулы из квартиры в машину и заворачивал финиковый овсюг в жесткую пластиковую сетку. Менты постарались – пригнали слесарей, которые вот уже три дня никак не могли дойти до дома номер двенадцать, и те, косясь на пятнистый камуфляж, черные шапки-маски, засунутые за ремни, и особенно – на наплечную кобуру, которую один из ментов очень кстати забыл снять, быстренько и аккуратненько починили водопровод, проверили напор, поменяли подозрительный вентиль, закопали разрытую несколько дней назад канаву и даже о бутылке не заикнулись. Менты рассказали все это между прочим, нисколько не ставя починенный водопровод себе в заслугу, и даже повинились: и чего бы раньше не догадаться заехать в это домоуправление в форме и при оружии? Ну, или хотя бы при кобуре. Вон как оно действует, главное – даже не специально, Витек эту кобуру на самом деле просто снять забыл.

– Ну да, конечно, – сказала яблочная кошка, склонив голову к плечу и на миг показав ямочки на щеках. – Я знаю, Виктор, ты не нарочно. Ты с самого детства такой забывчивый, такой забывчивый… И всегда это получалось как-то очень кстати, правильно?

– Тетя Наташа! – возмущенно заорал двухметровый Витек гулким басом. – Да я правда не нарочно! Я их пугать не хотел! Что я, маленький, что ли?!

– Ты уже большой, не буду я тебя в угол ставить, – успокоила его яблочная кошка. – Тем более, что на этот раз никто не пострадал.

Витек покраснел и забормотал что-то вроде того, что и в тот раз никто особо не пострадал, да и вообще никто ни разу не страдал, если уж по большому счету… Сидящие за столом хором засмеялись – все, похоже, знали про забывчивого Витька что-то такое, от чего Витек краснел и сердился. Яблочная кошка постучала ложкой по блюдечку, сделала губы утиным клювиком, строго сказала:

– Ну все, хватит. Это было давно и… прошло. К тому же почти каждый из нас когда-нибудь делал такое, за что надо ставить в угол, правильно?

– Правильно, – горячо согласился Витек. – Тем более, что я свое в углу уже отстоял, не то что некоторые. Да, тетя Наташа?

Все опять засмеялись, а Вера-Надя, заметив непонимающий взгляд Бэтээра, слаженным дуэтом замурлыкали ему в уши с двух сторон:

– Виктор – один из первых детей тети Наташи. Может быть, даже самый первый. Она тогда только-только в детский сад пришла, а ей сразу старшая группа досталась. А в группе – Виктор. Чудовище, а не ребенок. Его в детском саду до сих пор помнят, представляете? Тетя Наташа и его мама потом подружились, ну, и Виктор все время рядом был. Та к что он нам не чужой.

Анастасия Сергеевна услышала, согласно покивала головой:

– К Тальке многие прилепляются, и мамы, и дети тоже. Прямо с детского сада – и по сию пору. Дети-то, которые уже выросли, – так те и помогают кто чем. Вот хоть бы и близнецы… Это Талька им матерей нашла, и усыновить помогла, и учила всему, хоть сама тогда совсем зеленая была. После всего разве ж кто чужим останется? Вот и не чужие. Их мно-о-ого, не чужих-то… Каждый день кто-нибудь приходит. Сегодня-то, наверное, уже не припрутся, еще не все знают, что Талька в дом вернулась. А завтра обязательно набегут, вот увидишь…

Вот он и увидел. Анастасия Сергеевна вообще-то предупреждала, что будет мно-о-ого… Но чтобы так много – этого Бэтээр не ожидал. Вопреки прогнозу Анастасии Сергеевны, человек десять приперлись в первый же вечер, сразу после ужина. В основном – молодые женщины. Приперлись, как к себе домой, и занялись всякими хозяйственными делами, как у себя дома: кто-то в огороде копался, кто-то разжег во дворе небольшую летнюю печь и зачем-то поставил на огонь огромную эмалированную выварку воды, кто-то затеял перемывать принесенные с собой стеклянные банки. У яблочной кошки никто ничего не спрашивал – ни разрешения, ни совета, – спрашивали что-то иногда у Веры-Нади или у Пульки. А яблочная кошка сидела за столом за домом с двумя не очень молодыми тетками официального вида и молча слушала их официальные речи. Ну, может быть, речи были не такими уж и официальными, тетки иногда все-таки улыбались. И чай пили. С вишневым вареньем. Но Бэтээру казалось, что яблочной кошке слушать официальных теток грустно и тревожно, и ему очень хотелось этих теток прогнать. Зачем пришли? Чаю попить? С вишневым вареньем? Другие хоть делом занимаются и не расстраивают хозяйку глупыми разговорами…

Хотя надо признаться, и другие его раздражали. Именно тем, что занимались делом. Чем его лишали возможности самому заняться делом и показать все свои лучшие стороны. В первый вечер он сумел показать только одну свою лучшую сторону – развез всю эту толпу по домам. Причем без всякой пользы для себя – бабы по дороге болтали всякие бабские глупости, спрашивали, давно ли он познакомился с тетей Наташей, хвалили Пульку и ругали своих бывших мужей. Почему-то у всех мужья были бывшие. В общем, никакой полезной информации получить не удалось. Та к и ездил без толку туда-сюда до десяти часов. А когда в одиннадцатом часу вернулся к дому номер двенадцать, то понял, что все уже спят. Ну да, они же все в пять часов вскакивают… А ему-то что делать? Тоже спать идти? У стариков окна еще светятся, наверное, его ждут, а то бы тоже давно уснули. Ну и когда он будет показывать свои лучшие стороны при таком режиме? Кстати, он так и не решил, какие стороны у него лучшие, а у Пульки спросить забыл. Сегодня уже и не спросишь, скорее всего, тетя Наташа и Пульку спать уложила. Детский сад.

Бэтээр закрыл машину, потоптался возле нее, повздыхал, виновато поглядывая на светящиеся окна Анастасии Сергеевны, – и направился к дому яблочной кошки. Ну спят и спят, он никого будить не собирается, он просто так гуляет. Отдохнуть-то надо перед сном. В розовых кустах посидеть, например.

В розовых кустах сидела яблочная кошка. С ружьем.

– Наташ, ты чего? – Бэтээр даже испугался. – Ты кого опять ждешь? Я чего-нибудь не знаю? Информация какая-нибудь новая?

– Да нет, я никого не жду, – не сразу ответила она. – Ружье я у стариков забрала. Когда мы к вам поехали, я его Степану Михайловичу отнесла, а сейчас вот опять забрала… А информация… да, новая.

– Ну, говори, – поторопил он, тревожно вслушиваясь в ее невеселый голос. – Что там стряслось еще? Неприятность какая-нибудь? Крупная, да?

– Крупная неприятность, да, – подтвердила она растерянно. – Вот именно, очень крупная… На несколько миллионов рублей.

– Ну, это еще ничего, это мы переживем, – легкомысленно заявил Бэтээр. – Хорошо еще, что не на несколько миллионов баксов. А рубли – это ерунда, это дело нам знакомое. Не бери в голову, справимся. А что за неприятность-то?

– Та к вот эти миллионы… Любочкино наследство. Оказывается, бабка ей не пустяки оставила. Квартира в Москве, кое-какое золото, деньги. И здесь квартира от родителей… Все – на несколько миллионов.

– Та к это же хорошо, – обрадовался Бэтээр. – Какая же это неприятность? Любочка у нас богатая невеста будет!

– Не у нас, – сказала яблочная кошка. – Теперь мне ее не отдадут. Богатая… Вот именно – очень богатая. Теперь будут смотреть… Чтобы корыстных интересов не было… Чтобы не из-за денег ребенка взяли…

Бэтээр вдруг понял, что она плачет. Наверное, уже давно плачет, все время сидела здесь и потихоньку плакала, пока он посторонних баб по домам развозил. И этих двух официальных, чтоб они провалились.

– Да вот нужны нам ее деньги! – сердито сказал он. – Мы и сами на бедные! У нас тоже деньги есть! А квартира, а? Она дороже любой московской, правильно? И еще соседнюю прикуплю, она двухкомнатная… И моя доля в бизнесе лимона на два тянет, это точно… Ты не расстраивайся, Любочку мы все равно заберем. А от ее наследства откажемся. Подумаешь, наследство! Пусть они заткнутся со своими корыстными интересами. Мы ее и сами не хуже обеспечим, правильно?

– Тимур Романович, прекратите говорить глупости, – строго сказала яблочная кошка и шмыгнула носом. – Как это – «от наследства откажемся»? Это Любочкино наследство, и никто не имеет права отказываться от ее имени… Лишать ее целого состояния!.. Да и вообще, о чем вы говорите? При чем тут ваша квартира, ваши деньги и ваш бизнес? Это я ее хочу взять!

– Та к я разве против? – удивился он. – Ты правильно хочешь, кому ж еще ее брать, если не тебе… Я что имел в виду-то… Я ведь тебе помочь могу. С Любочкой. Ее ведь в богатую семью охотней отдадут, правильно? И в полную. Ну, чтобы и мать, и отец…А если нам пожениться, так сразу получится и богатая семья, и полная. По-моему, я очень хорошо придумал. Заберем мы Любочку, не волнуйся!

Яблочная кошка долго молчала, хлюпала носом, щелкала курками незаряженного ружья, наконец сказала осторожно:

– Да, это может помочь. Действительно, это вы хорошо придумали. Спасибо… А вам-то зачем это надо?

– Как это – зачем? – возмутился Бэтээр. – Тебе одной, что ли, Любочка нужна? Я тоже хочу ее воспитывать. И на шее катать. И вообще. И Вера-Надя растут без твердой мужской руки. Разве это педагогично? А Пулька – вообще без женской заботы. В пубертатном возрасте! И к тому же я давно мечтаю о большой семье. А то ходишь по квартире, как верблюд по пустыне, ищешь Пульку, аукаешь, – а она, оказывается, к тебе ускакала. А то все под боком будут. Правильно?

– Тимур Романович! – почти испуганно перебила его яблочная кошка. – Та к вы что имеете в виду? Вы о настоящей семье?.. И жениться по-настоящему? И жить вместе?

– Ну да, – подтвердил он, забавляясь ее испугом. – Я ж говорю: я уже давно мечтаю о большой семье…Третий день. И отпуск взял, чтобы с тобой рядом побыть. Хоть неделю. Думал, за неделю-то уговорю замуж за меня выйти. А тут вон какой случай! Та к чего неделю ждать? Давай уж быстрей поженимся, переедем ко мне и Любочку заберем. Заберем! Куда они денутся, отдадут. В настоящую семью. Полную и богатую.

– Я не хочу замуж, – сухо сказала яблочная кошка. – По-настоящему я замуж не хочу. Нам мужчин в доме не надо, мы и сами прекрасно со всем справляемся… Я думала, вы о фиктивном браке… А по-настоящему я не хочу.

Бэтээр отобрал у нее ружье, положил его на стол, обнял яблочную кошку покрепче, потому что она тут же начала сопротивляться, и поцеловал в мокрую соленую щеку. Он мечтал – в губы, но она отвернулась. Да еще и завела строгим воспитательским голосом:

– Это что еще такое?! Как вам не стыдно?! Я же сказала: я не хочу!

Вот ведь бабы… Обязательно надо высказаться. Как будто ее кто-нибудь спрашивает.

– Как будто тебя кто-нибудь спрашивает, – буркнул Бэтээр, пытаясь отвести ее не по-женски сильные руки, которыми она упиралась ему в грудь. – Ишь ты, не хочет она… О Любочке подумала бы, эгоистка…

Руки ее дрогнули, и ему удалось поймать их, завести ей за спину и сжать обе одной своей. Одной левой, вот так!.. Он тоже спортом занимался. А освободившейся правой уже можно было придержать ее затылок, чтобы головой не вертела и ему не мешала. А то дали бабам волю.

– Я же сказала…

Подумаешь, сказала она. Бэтээр не собирался слушать всякие глупости. Он собирался ее поцеловать. Фиктивный брак, ишь ты… Развелось феминисток. Ты к ней со всей душой, как сказал бы Васька, – а она: фиктивный брак! Я тебе покажу фиктивный брак… ты мне полдюжины детей нарожаешь…

– Сколько-сколько? – изумленно спросила яблочная кошка, забыв сопротивляться.

Бэтээр сообразил, что про детей он нечаянно сказал вслух, и торопливо успокоил ее:

– Сколько хочешь. Полдюжины – это я так, от радости. Я всегда все планирую с размахом, привычка у меня такая. А ты как хочешь. Можно штуки три-четыре.

Яблочная кошка злобно зашипела сквозь зубы – совершенно по-кошачьи – и опять стала выкручиваться из его рук. Не хочет три-четыре. Вот ведь глупая.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал он, покрепче сжимая ее руки и затылок. – Можно не больше трех.

И быстро потрогал ее губы языком. Соленые. А щеки? Тоже соленые. И ресницы соленые. И чего она там все время говорит? Надо это дело прекратить. Все равно он сейчас не в состоянии что-то слушать.

Он это дело прекратил, она перестала высказывать свое возмущение, правда, не сразу – сначала он чувствовал, как ее губы шевелятся под его губами, все еще пытаясь что-то сказать, потом она протестующее замычала и опять попыталась отвернуться. Бэтээр оторвался от ее губ, отдышался и засмеялся, когда она тут же начала что-то сердито бормотать. Жаль, что уже так темно, наверняка щеки у нее сейчас полыхают как маков цвет. И круглые честные глаза сверкают, как у рассерженной кошки. Ай, жалко, что так темно.

– В нашей спальне всегда будет гореть свет, – доверительно сообщил Бэтээр яблочной кошке. – Не очень яркий. Так, ночничок какой-нибудь, чтобы я мог тебя видеть…Не вырывайся. И перестань болтать, мешаешь. Сейчас я тебя опять поцелую.

– Вы что, не слышите, что вам говорят? – возмущенно спросила яблочная кошка.

– Конечно, нет, – бездумно ответил он, опять склоняясь к ее лицу. – Чего там слушать-то… Глупости бабские. Не мешай.

Яблочная кошка опять рванулась из его рук и злобно зашипела, а он опять засмеялся и потрогал ее губы языком. Нет, уже не соленые. Хорошо. Он сделает все, чтобы она больше никогда не плакала.

– Тетя Наташа, – раздался Пулькин голос где-то совсем рядом, буквально в трех шагах. – Вы здесь, тетя Наташа? Бэтээр куда-то пропал. Машина уже давно стоит, а его все нет и нет. Бабушка Настя даже беспокоиться начала.

– Я здесь, – недовольно сказал Бэтээр, выпуская яблочную кошку из рук. – Чего это вдруг обо мне все забеспокоились? Когда сама допоздна шастаешь – так это как так и надо! А как я на минутку задержался – так сразу и забеспокоились все!

– Когда это я до полдвенадцатого шастала? – обиженно откликнулась Пулька и с треском полезла сквозь розовые кусты. – На минутку он задержался! Машина уже больше часа стоит! Откуда мы знаем, где ты и с кем?

– Я с тетей Наташей.

– А-а, тогда ладно, – успокоенно буркнула Пулька, вламываясь наконец в свободное пространство, огороженное розовыми зарослями. – Черт, ободралась вся… А что это вы тут делаете?

– Ободралась она! – сердито проворчал Бэтээр. – Дома надо сидеть, чтобы не обдираться, а не по кустам лазать! Обещала помогать, а сама вон чего… Я тетю Наташу уговаривал замуж за меня идти. Уже почти уговорил, а тут ты…

– Правда? – обрадовалась Пулька. – Ой, тогда я пошла. Ты не торопись, братик, мы дверь закрывать не будем, мы Жульке скажем, чтобы тебя дождалась. Пока, да? Спокойной ночи, тетя Наташа! И учтите: Бэтээр хороший. На вашем месте я бы согласилась не задумываясь.

– Два сапога пара, – пробормотала яблочная кошка и поднялась, подхватывая со стола ружье и привычно вешая его на плечо. – Полина, твой брат шутит, неужели не понятно?.. Ладно, поздно уже, давно всем спать пора. Спокойной ночи. Полина, не лезь напролом, вот же удобный проход. Не видишь? Иди за мной.

Яблочная кошка стала пробираться по удобному проходу сквозь розовые кусты, Пулька потопала за ней, тревожно приговаривая: «Как это шутит? Ничего он не шутит!» – а Бэтээр пошел за Пулькой, мечтая наконец-то как следует отшлепать ее. Выпороть, как сидорову козу. Солдатским ремнем. А еще лучше – компьютер отобрать. На все лето. Нет, на все лето – это чересчур, он все-таки не садист. На месяц. За месяц она как раз успеет прочувствовать всю меру своей вины, но еще не успеет его возненавидеть за бессердечие и неоправданную жестокость. А ведь помогать обещала! Помощница… Морда бесцеремонная.

– Спокойной ночи, – опять сказала яблочная кошка и не оглядываясь пошла к дому.

Бэтээр с Пулькой вместе сказали: «Ага», – и постояли еще немножко молча, глядя ей вслед.

– Знаешь что, – наконец торжественно заявила Пулька. – Мне кажется, тетя Наташа согласится. Скоро. Может, уже даже завтра.

– И с чего это тебе так кажется? – заинтересовался Бэтээр.

– Женская интуиция, – важно объяснила Пулька. – Это тебе не понять, это для мужиков слишком сложно. Согласится, вот увидишь. Только тебе надо как-нибудь посмелее… понастойчивее как-нибудь. А то ты со своей нерешительностью сто лет будешь уговаривать, знаю я тебя… Лучше всего, если бы ты ее соблазнил. Тогда она как честная женщина просто обязана будет выйти за тебя замуж. Правильно?

– Пулька, откуда ты все это знаешь? – поразился Бэтээр. – Про соблазны и все такое… Тебе еще не рано? Или это уже в школе проходят?

– В школе! – надменно фыркнула Пулька. – Бэтээр, ты все-таки совершенно дремучий. В школе проходят про размножение. А про любовь – это в художественной литературе. У нас дома, между прочим, очень неплохая библиотека, если ты помнишь. Зачем ты ее собирал, если даже классиков не читаешь? Если бы читал, то знал бы: как только соблазнят – так сразу женятся. Обязаны как честные люди.

Она повернулась и пошла к дому стариков, на ходу пофыркивая и бормоча что-то по поводу необразованности всех мужиков вообще и его, Бэтээра, в частности. Бэтээр пошел за ней, с интересом прислушиваясь к ее бормотанию и тоже время от времени пофыркивая – от веселого удивления начитанностью своей маленькой сестры. Пороть солдатским ремнем он ее раздумал. И компьютер отбирать не будет. Пулька сказала, что тетя Наташа согласится выйти за него замуж, скоро, может быть, даже завтра. Нет, не будет он отбирать у Пульки компьютер. Наоборот, надо ей что-нибудь подарить.

– Пулька, – негромко окликнул он сестру. – Ты те штаны еще хочешь? Помнишь, ты весной говорила – короткие и с разрезами.

– Не хочу, – ответила она, не оглядываясь. – Мода прошлого сезона. Отстой.

– А чего же ты хочешь? – растерялся Бэтээр.

– Больше всего я хочу, чтобы ты на тете Наташе женился, – так же не оглядываясь, сердито сказала она. – Идем скорей, бабушка Настя ждет.

Глава 8

Наталья никак не могла заснуть и по этому поводу очень нервничала. Да, именно по этому поводу, и не по какому другому. Завтра… то есть уже сегодня рано вставать, Любочка опять проснется в пять часов, а потом – по хозяйству возиться, а потом – опять народ пойдет, а потом – Анина мама юристов приведет… Очень колготной день будет, очень трудный. Обязательно нужно поспать хоть немножко.

Да что же это такое, в самом-то деле! Сроду она бессонницей не страдала. Страдала от недосыпу – это да, это у нее практически всю жизнь. В смысле – всю сознательную жизнь, с тех пор, как у нее появились Вера-Надя. А до этого, еще в той, бессознательной и в общем-то бессмысленной, жизни был спорт, жесткий режим, тренировки под наблюдением врача, кормежка под наблюдением врача, сон под наблюдением врача… Только работа и институт были не под наблюдением врача.

– Учись, я не против, – говорил врач недовольно. – Все равно какие-никакие корочки пригодятся потом… А детский сад тебе зачем? Вот дурь-то! Зарплата – слезы, времени отнимают прорву, перспектив никаких. На спорт надо ставку делать. С твоими данными давно уже можно было бы выйти на другой уровень… На мировой уровень, да. Если бы ты всерьез относилась к собственной судьбе…

– Толик, – убеждала его Наталья, – я всерьез отношусь! Ну как ты не понимаешь? Спорт – это ведь только спорт, при чем здесь судьба? Ну, побегаю еще, постреляю… А потом? Для биатлона я уже сейчас тяжеловата, худеть мне трудно и… не хочется. А стендовая… Ну, чего там еще достигать? Всего, чего можно, я уже достигла, дальше мне не интересно. Смысла не вижу. А работа – это как раз судьба. Мне детский сад нравится, я всю жизнь там работать хочу. Чем не перспектива?

– Рассуждаешь, как старуха, – сердился Толик. – Еще о пенсии вспомни! С твоими данными к золоту надо стремиться! В чемпионы мира! И не меньше! У тебя что, вообще никакого честолюбия?

– Ну почему это никакого? – неосторожно сказала она. – Может быть, я когда-нибудь заведующей в нашем садике стану.

На самом деле она и заведующей становиться не собиралась, ей и так ее работа нравилась. Очень. А Толик взбесился.

– Я тебя заставлю делать то, что надо! – орал он. – Я тебя переломлю! Я тебя на веревке в чемпионы вытащу! Ты у меня рысью за медалью побежишь!

Раньше она даже не догадывалась, что он умеет так орать. Та к багроветь, выпучив глаза, топать ногами и брызгать слюной. И было бы из-за чего… Очень хотелось тоже разораться как следует, но Наталья сдержалась, все-таки опыт работы в детском саду уже тогда давал себя знать.

– Ты почему на меня кричишь? – спросила она строго, но совершенно спокойно. – Кричать нельзя, это нехорошо.

Он замолчал, все еще тараща глаза и шлепая губами, потом шагнул к ней, больно схватил за плечи и прошипел в лицо:

– Ты будешь делать, что я скажу… Никакого детского сада… Никакой работы… Завтра уволишься.

– Почему я должна делать, что ты скажешь? – опять очень спокойно спросила Наталья. – Ведь я же тебе не запрещаю ходить на работу… И вообще не диктую, что делать и как жить.

– Что? – удивился он. – Ты мне запрещать будешь? Диктовать? Чтобы мне какая-то баба диктовала?!

Он даже засмеялся, и поэтому последующее явилось для Натальи полной неожиданностью. Он сильно толкнул ее, и она упала – не опасно, поперек разложенного дивана, ни обо что не ушиблась, даже, кажется, и не испугалась. Только сразу почему-то отключилась. Врачи «скорой» думали, что она потеряла сознание, и Толик тоже так думал, потому «скорую» и вызвал. А она просто заснула. Закрыла глаза – и заснула. За одну секунду. Ее пытались привести в чувство, но она просыпаться не хотела. Та к и проспала сутки с температурой под сорок, а потом – еще неделю с перерывами, с уже не очень высокой температурой, а потом совсем проснулась, сильно похудевшая и слабая, потребовала закрыть больничный и стала собираться на работу. Толик не запрещал, смотрел настороженно и вроде даже тревожно, попытался что-то объяснить: он не нарочно, он не хотел, он не думал, что так получится… В общем, наверное, это он так извинялся. Ну и хорошо. Раз осознает – значит, можно простить. Она и простила.

Это была ее первая ошибка. Или первой ошибкой было то, что она вообще вышла за него замуж? Что теперь об этом думать… Да и кто в восемнадцать лет не делает подобных ошибок? Еще и серьезнее ошибки делают, и не только в восемнадцать. Выходят за кого попало, а потом терпят что попало всю жизнь. Она хоть не всю жизнь терпела…

Потом Толик еще несколько раз пытался вернуться к теме спортивной карьеры. Уже без криков, очень осторожно, аргументы приводил. Весомые. Например, квартира. Ну кто бы дал девятнадцатилетней девчонке двухкомнатную квартиру, если бы она не стала мастером спорта и гордостью области? Никто бы не дал. А вот если она станет чемпионом… Пусть даже не чемпионом мира, а хотя бы России… Вот где возможности открываются! Все будет, все! И новая квартира, и машина, и деньги, и тренерская работа в перспективе, и заграница, и еще черт знает какие возможности! На дворе был девяносто первый, возможностей не было вообще никаких, и Наталья ясно видела, что дальше будет, мягко говоря, не лучше. Толик этого не видел. Он был совершенно уверен, что стоит ей выйти в чемпионы – и тут же им обломится большой и жирный кусок, которого хватит на всю оставшуюся жизнь. Сам он добывать большой и жирный кусок как-то не очень стремился. Спортивный врач – хорошая работа. Спокойная. Без ночных дежурств, срочных вызовов и многочасовых стояний за операционным столом. А зарплата… Ну что зарплата, все-таки не хуже, чем у других. И зачем думать о его зарплате, если Наталья может выйти в чемпионы – и все, и будут они оба кататься как сыр в масле, не вспоминая, какого числа должны выдавать эту позорную зарплату…

А потом числа, по которым должны выдавать эту позорную зарплату, вообще исчезли. Даже этой позорной зарплаты они не видели месяцами. Толик работу бросил – какой смысл в работе без зарплаты? Наталья детский сад бросить не могла, это уже был ее дом, ее семья, ее дети. Как все это можно бросить? Тем более что и так половина воспитателей и нянечек уволились, кое-кто пошел на рынок торговать, кое-кто – в няни к детям богатеньких буратино. Наталья тоже няней подрабатывала, по выходным и по вечерам после работы. Все равно жили впроголодь. Если бы не мамин огород в деревне, так и голодали бы, наверное. Бабушка Толика тоже огородом помогала, только ведь на двух огородах так пахать надо было… Ни Натальиной маме, ни бабушке Толика это было уже не под силу. А Толик в земле пачкаться не собирался – не мужская эта работа. Вот Наталье самой и приходилось разрываться между несколькими работами. Ничего, она всегда сильная была. Спорт все-таки кое-что дает в этом отношении, что ни говори… Тогда они с бабушкой Толика и подружились по-настоящему, раньше-то бабушка не очень стремилась поддерживать родственные отношения, годами ни сына, ни невестки, ни внука не видела. Она-то сына и внука вырастила, выкормила, выучила, всю жизнь жилы рвала, чтобы в люди вывести, а они и с днем рождения ее ни разу не поздравили. И в какие же это люди она их вывела? Ну, сама и виновата. Повинилась в свое время, поплакала, помолилась, поболела сердцем – да и решила, что раз уж она им чужая, так и они ей тоже пусть чужие будут. Та к этого и держалась, так и о Наталье думала. А в лихое время с помощью сунулась, вот так. Сын с невесткой не поняли, решили, что это к ним мать за помощью обращается. Удивились: какой огород? У них не такое положение, они большие люди, при всем честном народе на материном убогом огороде копаться не могут. Ты, мать, людей найми, сейчас за бутылку тебе и вспашут, и посеют… Вот на бутылку дать можем, даже на две. Не хватит расплатиться – еще приходи, мы всегда поможем чем можем, не чужие все-таки… Отец Толика, большой человек, бывший инструктор бывшего райкома бывшей партии, тяжелые времена встретил с кой-какими подкожными накоплениями, и сейчас они с женой эти накопления аккуратно проедали, горячо веря, что очень скоро все вернется – и партия, и райком, и должность, и спецпайки, и спецполиклиника, и спецмагазин, где колбаса аж трех сортов, а шоколадные конфеты – аж четырех… Бабушка повздыхала, жалостливо глядя на сына и невестку, покачала головой, сказала: «Вот ведь тараканы безмозглые», – и пошла к жене внука. Наталья сначала тоже решила, что бабушка у нее помощи просит, а не свою предлагает, но не стала советовать людей нанимать за бутылку, утрамбовала до предела свое и так спрессованное рабочее расписание и впряглась в прополку-поливку еще и на бабушкином огороде. Да если бы не эти два огорода, мамин и бабушкин, не выжили бы они, наверное. Толик так и не искал работу – зачем за копейки ломаться? Пить стал часто, сильно напивался иногда. Стресс снимал. А ей как было снимать стресс, когда она обнаруживала, что деньги, приготовленные на коммунальные платежи, исчезли из ящика стола? Она попробовала с ним поговорить – он устроил дикий скандал. Вспомнил ту золотую медаль, которую она не захотела заработать. Ведь как сыр в масле сейчас катались бы! Из-за нее все, все из-за нее, и нищета эта беспросветная, и безнадежность, и безработица… И пьет он из-за нее, всю жизнь она ему загубила…

– Да выгони ты его, – сердито говорила бабушка. – Выгони, пока не поздно. Ведь раз пить начал – так и душу тебе всю выпьет, как паук ядовитый.

– Бабушка! – ужасалась Наталья. – Как это – выгнать?! Он же пропадет совсем! И как ты можешь так о своем внуке?.. Разве ты его совсем не любишь?

– Это ты мне внучка. И помощница, и нянька, и утешительница. Я тебя люблю. А он паук. Его дед и отец мне всю душу выпили. И он тебе выпьет. Выгони его.

Бабушка чего-то не договаривала, было что-то в жизни ее семьи такое, о чем она даже Наталье не рассказывала. Только однажды выдала старое охотничье ружье, несколько патронов, заряженных крупной солью, сказала:

– Всегда при себе держи. Патроны чтобы всегда в кармане были. Мне пригодилось – и тебе пригодится. А лучше выгони ты его, пока не поздно.

Наталья Толика не выгнала. Это была следующая ее ошибка. Даже работы ему какие-то находила через родителей своих детей. На каждой из найденных работ Толик держался месяца два, а потом или сам увольнялся, или его увольняли, потому что он срывался в запой.

– Наталька, выгони его, – сердито настаивала бабушка. – Не доводи дело до стрельбы. И не вздумай рожать от него! Выгони его, найди себе нормального, жизнь-то проходит… Ой, чую, пригодится тебе мое ружье…

Когда появились Вера-Надя, ружье и пригодилось. И когда Толик приходил сюда требовать, чтобы она за половину квартиры деньги отдала, – ружье тоже пригодилось. Бабушка сунула стволы внуку в живот и спокойно сказала:

– Жить хочешь, паук ядовитый? Чтоб к завтраму в Наталькиной хате духу твоего не было. Смотри, я проверю, чтоб чего-нибудь не своего не прихватил. Дедову судьбу помнишь? Ну, вот и беги бегом, а то и тебе того же достанется. Беги, беги, поторапливайся. Ты меня знаешь, я попусту сроду не грозилась.

Толик бабушку, наверное, знал, потому что побежал от ее дома бегом, причем молча, что при его словоохотливости в пьяном виде было делом и вовсе невероятным.

– Чего это он испугался? – удивилась Наталья, осторожно отбирая у бабушки ружье и вынимая патроны. – Ведь на самом деле ты все равно не выстрелила бы, правильно? В родного внука!

– Да он ведь не только мой внук, – сухо откликнулась бабушка. – Он и дедов внук тоже. И отцовский сын. Вот ведь крапивное семя… Думала, хоть в третьем колене кто путевый народится… Говорила ведь: гони его, ищи нормального, детей нормальных рожай! Ладно, хоть сестрины девки тебе остались. Отец-то у них не паук ядовитый? А если и паук – наплевать. Девки такие будут, какими ты их вырастишь, в них отцовское паучество с кровью не переходит. А с парнями беда, тут хоть наизнанку вывернись, а все одно будет в папаню. Либо в деда. Вот ведь крапивное семя… Хорошо, хоть этот девок убить не успел.

– Бабушка! – Наталья даже возмутилась. Толик, конечно, не подарок, но предположить, даже сгоряча, что он может такое… – Бабушка, что ты говоришь такое?! Как это – убить?!