Текст книги "Прайд окаянных феминисток"

Яблочная кошка вытерла лицо кухонным полотенцем, молча встала и гордо направилась к двери, на ходу с некоторым холодком бросив:

– Спокойной ночи.

Вот и хорошо. Теперь эта феминистка переключится на негодование по поводу его мужского шовинизма и, может быть, немножко успокоится насчет Любочки. Похоже, насчет Любочки она переживает гораздо сильнее, чем насчет себя.

Ну, ладно, спокойной ночи так спокойной ночи. До пяти утра.

В пять утра он проснулся – сам, без всяких будильников! – и стал ждать, когда придет Любочка, чтобы прислониться к нему, а за ней – яблочная кошка в старой длинной футболке вместо ночной рубашки. Никто не приходил. Под дверью в коридоре послышался какой-то невнятный шум, легкие шаги, потом мурлыканье яблочной кошки – и все стихло. Ага, перехватила своего котенка на полдороге. Ах, жалко… Хоть вслед посмотреть, что ли? Бэтээр уже встал и направился было к двери, но тут под подушкой приглушенно затарахтел сотовый, и он повернул назад, уже почти твердо зная: вот оно, началось.

– Говорить можешь? – спросил Костя немножко напряженным и будто виноватым голосом.

– Могу.

Костя молчал и шумно дышал в трубку. Кто-то рядом с ним неразборчиво говорил тоже напряженным и виноватым голосом.

– Слушать тоже могу, – раздраженно буркнул Бэтээр. – Если ты, конечно, позвонил не для того, чтобы сказать мне «доброе утро»… Ну, что такое? Упустили, что ли?

– Да нет, что ты… – Костя опять помолчал, подышал, наконец сказал очень неестественным бодрым тоном: – Тут такое дело… Придется ментов вызывать. И «скорую». Хотя «скорая», кажется, и не нужна уже…

– Константин, давай по порядку, – как можно более спокойно попросил Бэтээр, чувствуя, как внезапно сжалось сердце.

«Скорая» не нужна уже… Что это значит?.. Лучше даже не думать, что это может значить. Это во что же он ребят втравил? Только бы со своими ничего не случилось. А если они как-нибудь нечаянно перестарались с этим подонком – это ладно, это он их вытащит. Хотя ведь ясно же говорил: не превышать… И менты должны были проконтролировать. Да что же он молчит, черт возьми?!

– В общем так, – наконец заговорил Костя вполне деловито. – Полтора часа назад явился. С канистрой. Сашка и Витя в доме сидели, как мы и договаривались, – пару раз свет зажгли, окно закрыли, походили немножко… Этот понаблюдал, понял, что хозяева на месте. Стал из канистры дом поливать. Бензин. Когда спичку зажег, мы его и сбили. Он покатился, а спичка – на него… А он, когда поливал, на себя плеснул… В общем, мы его, конечно, потушили, только он уже так полыхал… Отрубился сразу, валяется, как бревно горелое. Но Сашка говорит – живой вроде… Наверное, «скорую» надо, а?

– Конечно, – подтвердил Бэтээр, успокаиваясь. – И «скорую», и ментов, и все, что полагается. Свидетелей много набежало?

– Соседи с двух сторон, а больше никого. Но которые слева – те уже ушли, им неинтересно. А старики не спят, вон, с ментами что-то обговаривают. Да ты в голову не бери, все нормально будет, не приезжай, мы тут сами… Я чего спросить хотел: с домом-то что делать? Теперь уж не надо трогать? Или по плану? Пока чужие менты не понаехали?..

– А давай по плану, – подумав, решил Бэтээр. – Только очень аккуратненько… И совсем чуть-чуть. Ну, окно он успел выбить… или даже два. Внутрь хотел бензину плеснуть, да? Вот так примерно. Серьезных разрушений нет, жить можно. Но неудобно.

– Понял, – с готовностью сказал Костя. – Сделаем. А хозяйке-то когда сообщать?

– А хозяйке я сам сообщу.

Бэтээр зачем-то опять сунул телефон под подушку, посидел, собираясь с духом, и стал натягивать купленный вчера спортивный костюм, хоть, кажется, сейчас бы ему больше пригодился бронежилет. Когда яблочная кошка узнает, что этот ублюдок успел повредить ее дом, – не очень сильно, но жить неудобно, – пристрелит она гонца с плохой вестью, ой, пристрелит… Зато еще здесь поживет, пока дом чинят.

Глава 6

Любочка наконец уснула, Наталья перенесла ее на кроватку и подсунула под бок большого плюшевого зверя неизвестной породы. Любочка, не просыпаясь, тут же вцепилась в зверя, уткнулась личиком в его зеленую морду и успокоенно засопела. Теперь часов до семи, может быть, проспит. Сколько там? Пять двадцать, пора идти готовить завтрак. А девочек будить не надо, вчера они поздно легли, а Полина – позже всех, пусть сегодня поспят немножко подольше, ну его, этот режим, один раз можно и нарушить, ничего с этим режимом не сделается.

Наталья накинула халат и пошла искать розовую ванную. Почти сразу нашла, отчего очень загордилась своим умением ориентироваться на местности, быстренько умылась, повязала косынку на встрепанную голову и пошла искать кухню. И кухню почти сразу нашла, только ее умение ориентироваться на местности было ни при чем – кухню она нашла по запахам. Кто-то уже там готовил, кофе варил и, кажется, жарил оладьи.

– Доброе утро, – сказал Полинин брат, быстро оглянувшись на нее и опять отворачиваясь к плите. – Эх, чуточку не успел… Сейчас, две минуты. А кофе готов уже. Сегодня хороший кофе получился, не сбежал совсем.

– Доброе утро, – растерянно пробормотала Наталья, застряв на пороге. Может, пойти переодеться в платье? – Что это вы рано как? Я сама завтрак хотела приготовить. На всех. Зачем вам на пустяки время тратить… Это ведь не мужское дело, правильно? А кофе я не очень… И девочки не пьют.

– Чай я тоже заварил на всякий случай.

Полинин брат выключил газ, вытряхнул из сковороды на большое блюдо горку каких-то румяных ломтиков, повесил полотенце, опять оглянулся на нее и непонятно сказал:

– Яблочная кошка.

Сегодня Полинин брат был уже в полшестого энергичен, бодр и весел. Полностью одет, умыт и побрит. И вон, яблочное что-то нажарил. А она опять даже не причесалась. Надо, наверное, все-таки в платье переодеться.

– Ну что такое? – говорил Полинин брат, расставляя на столе чашки, блюдца, сахарницу, вынимая из холодильника банку вишневого варенья и между делом весело поглядывая на Наталью. – Ну-ка, скорей за стол… Зря я, что ли, старался? Гренки – мое фирменное блюдо. Тетя Варя говорила: фирменное блюдо лентяя. Она, конечно, была права: три минуты – и готово… Но все равно вкусно. Скорей, скорей, а то ведь остынут. И к тому же поговорить надо, пока дети не мешают.

– Что-то случилось? – догадалась Наталья и пошла к столу. – А я думаю: что это вы веселый такой… Позвонили, да? Любочкиного отца поймали? Где он был? Кто его поймал? Не сбежит опять? Это точно он, ошибки быть не может? Тимур Романович, вы лучше сразу все скажите, даже если что-то плохое… Даже если совсем плохое – все равно лучше сразу, а то у меня сердце не выдержит.

– Хорошо, – согласился Полинин брат, поставил перед ней чашку с чаем и пододвинул гренки. – Поймали, точно он, не сбежит… Самое плохое тоже есть, как не быть. Этот подонок хотел ваш дом сжечь… Тихо, тихо! Не успел, ребята его вовремя перехватили. Ну, немножко, кажется, поломал кое-что. Так, по мелочи. За неделю все отремонтируем. Да не беспокойтесь вы! Ничего не случится, там мужики остались, подежурят еще.

– Ага, – ехидно сказала Наталья. – Мужики. Конечно, тогда можно не беспокоиться. Подежурят, а как же… Это ведь они дежурили, когда он ломал? Кое-что!

По правде говоря, ей сейчас даже собственный дом был не так важен. В конце концов, она ведь и ожидала чего-нибудь подобного. Эх, надо было самой там дежурить, в розовых кустах, с ружьем, с патронами, набитыми кристаллами соли величиной с хороший горох… Ладно, главное – что поймали.

– Ладно, – примирительно буркнула она и взялась за гренки. – Главное – поймали. А точно не сбежит? Где он сейчас?

– Черт его знает, – легкомысленно сказал Полинин брат. – Его «скорая» увезла. Та к что он в какой-нибудь больнице. Скорей всего – в реанимации.

– Опять в больнице! – возмутилась Наталья. – Опять суд отсрочат! Да что ж это такое?! Он там будет здоровье поправлять, а я тут – последние нервы тратить?.. И в чужом доме жить?.. И Любочку прятать?.. А он и в больнице не успокоится! Он же опять каких-нибудь подонков найдет! И адвоката какого-нибудь сволочного! И опять будут ходить, угрожать, торговаться… Мне что теперь – уволиться и в розовых кустах поселиться?.. Да, а что это он вдруг опять в больнице? Его же прошлый раз более-менее долечили вроде бы. Или мужики отметелили? В порядке самозащиты, да? Очень по-мужски, очень, ага. А суда опять не известно сколько ждать, правильно?

Она сердилась и даже, против обыкновения, не скрывала этого. А он сидел себе спокойненько, пил свой кофе, веселился, с интересом разглядывая ее, – и тоже этого даже не скрывал. Ничего тут веселого нет, неужели не понятно! Ни-че-го! Если только Любочкин отец не помрет еще до этой больницы… Нет. Полинин брат вполне нормальный человек, он на убийство не пойдет, даже на убийство такого подонка. И друзей своих на это не толкнет. Нет. Не может быть. Или все-таки?.. Он, кажется, что-то о реанимации говорил?

Наталья поймала себя на том, что уже довольно долго сидит молча и со страхом таращится на Полининого брата. Закрыла рот, опустила взгляд в чашку, глубокий вдох, медленный выдох… Домой надо перебираться, вот что. Прямо сегодня. Поломал он там чего-то, не поломал… Ничего, по ходу дела починим. Домой надо.

Может, Полинин брат понял, о чем она думает, а может, сам думал о том же. Порассматривал ее веселыми глазами, поулыбался, опять как-то очень легкомысленно сказал:

– Да никто его пальцем не тронул, что вы, ей-богу, глупости какие-то выдумываете. Сам он сгорел.

– В каком смысле? – не поняла Наталья.

– В прямом, – весело объяснил Полинин брат. – Сгорел синим пламенем. Я ж говорил: дом хотел поджечь… А спичку на себя уронил. А перед этим бензином облился, когда дом поливал. А ребята его потушили. А он уже без сознания. Может, конечно, и выживет как-нибудь, но это маловероятно. Вот, жду, обещали позвонить, если какие новости интересные будут… Эй, что это с вами?.. Наташ, ты чего?! Погоди, я сейчас… Вот черт…

В губы ткнулось что-то холодное, Наталья машинально сделала глоток, поперхнулась, закашлялась, вода плеснула ей на грудь, и она пришла в себя. Проморгалась, разгоняя серую пелену перед глазами, продышалась, отстранила рукой стакан, маячивший перед лицом, и увидела испуганные глаза Полининого брата. Когда он говорил о том, что отец Любочки сгорел синим пламенем, глаза у него не были испуганными. Глаза у него были веселыми.

– Ты чего? – бормотал Полинин брат, испуганно заглядывая ей в лицо. – Тебе нехорошо? Болеешь чем-нибудь? Может, лекарство какое нужно? Может, врача вызвать? Что делать-то надо, а? Может, котят твоих разбудить? Может, они знают, что делать надо?

– Ничего не надо, – с трудом сказала Наталья. – Извините… Со мной такое впервые. Это просто… В общем, я не хотела, чтобы он вот так. Сама готова была убить, может быть, даже убила бы. Патроны приготовила специальные. С солью, только с крупной… С очень крупной, как дробь. Опасно. Особенно если в живот или в лицо. Болевой шок. Думала – пусть. Заслужил… Но чтобы вот так, чтобы сгорел заживо?.. Я не хотела этого. Это нельзя. Представила, как будто сама бензином облила и подожгла. Страшно.

– Наташ, ты что?! – Полинин брат совсем испугался. – Ты думаешь, это специально? Наташ, он сам, я тебе клянусь! Ребята не могли так, они нормальные люди, они, наоборот, его спасти пытались! Наташ, ты ведь не думаешь?..

– Нет, не думаю… Просто очень страшно. Представила, что сама… Я ведь хотела его смерти. Значит – виновата.

На самом деле Наталья не могла объяснить, что она испытывала. Страшно было, да. И ощущение вины. И облегчение – теперь этот подонок не дотянется до Любочки. И еще облегчение от того, что ей не пришлось самой, своими руками… И сомнения все-таки были: как же это получилось? Просто как на заказ. По щучьему велению, по моему хотению… Но ведь чтобы так – этого она не хотела! Непереносимая боль, и предсмертный ужас, и тоска обреченности – не ее, чужого человека, плохого человека, этого подонка и человеком-то нельзя называть, – но минуту назад все это она почувствовала как свое. И ей стало жаль этого подонка. Вот как это можно объяснить?

Полинин брат вдруг опустился на колени перед ее креслом, ухватил ее за руки и, глядя ей в глаза гипнотическим – совсем как у Полины – взглядом, медленно и раздельно заговорил:

– Ты ни в чем не виновата. Никто не виноват. Он виноват сам. Не думай об этом. Никогда больше об этом не думай. Думай о Любочке. Все будет хорошо. Ты ни в чем не виновата.

Она-то знала, что виновата. Но он был уверен, что – нет. Совершенно искренне уверен, это было видно. И эта его искренняя уверенность очень помогала. Да, не надо больше об этом думать. Надо думать о Любочке. Тем более, что думать придется много, долго, изобретательно, и не ей одной. Ничего не кончилось, все только начинается.

– Ничего не кончилось, – сказала она вслух, думая о Любочке.

– Все кончилось, – перебил Полинин брат, сжимая ее ладони. – Все плохое уже позади. Ты ни в чем не виновата.

– Тетя Наташа, что случилось? Бэтээр, ты чего это? Бэтээр, ты тетю Наташу обидел, что ли? Это ты прощения просишь, правильно? Тетя Наташа, вы на него не сердитесь, он хороший! Он иногда только может ляпнуть что-нибудь вообще такое… Это не потому, что дурак, просто не думает своей головой!

Полинин брат выпустил руки Натальи, поднялся и сердито уставился на сестру. Наталья оглянулась – Полина вошла в кухню, но затормозила на половине пути к столу, переминаясь босыми ногами, комкая в руках белый платок и тревожно тараща заспанные глаза то на нее, то на брата.

– Пулька, а ты своей головой думаешь? – с досадой сказал Полинин брат. – Ну почему ты решила, что я тетю Наташу обидел? Она совсем не из-за меня расстроилась. А ты, не разобравшись, сразу обвинять!

– Нет? – обрадовалась Полина. – Ну, извини, братик. А из-за кого тогда?

– Ладно, это все не очень важно, – начала Наталья, делая знаки Полининому брату, чтобы ничего не рассказывал.

Но он либо не понял ее знаков, либо решил, что сам лучше всех знает, что надо и что не надо, и прямо без всяких вступлений ляпнул:

– Любочкин отец сильно обгорел, сейчас в реанимации, может, и не выживет. Тетя Наташа переживает. Думает, это она виновата, потому что хотела его смерти.

– Ужас… – Полина распахнула глаза, сильно побледнела и обеими руками прижала скомканный платок к горлу. – Это я… Это я хотела его смерти. Я вчера Вере-Наде сказала: чтоб он сгорел… Бэтээр, почему он обгорел? Как? Какой ужас…

– Пулька, вот давай теперь ты меня доставай! – с досадой сказал Полинин брат. – Тетя Наташа считает себя виноватой, теперь вот и ты тоже считаешь себя виноватой! Я этой вашей женской логики просто не понимаю. Сам он во всем виноват. И все. И хватит уже об этом. Сядь лучше чаю попей. С гренками. И вообще уже пора завтрак на всех готовить.

– Какой завтрак?! – крикнула Полина и заплакала. – Бэтээр, ты что, вообще, что ли?.. Это я! Не понимаешь? Это я вчера сказала!

Она повернулась, выскочила из кухни и свернула куда-то вправо, наверное, в необитаемую комнату, чтобы своим ревом не разбудить и не напугать Любочку.

– Ну что это такое? – Полинин брат растерялся и, кажется, смутился. – Я чего-то не понимаю, да? Честно говоря, я даже обрадовался, что этот подонок… ну, сам все организовал. Подожди, не смотри на меня так… Я не то чтобы обрадовался… а все равно облегчение какое-то. Камень с души. Наташ, я все честно говорю. Камень с души, да. И мне все равно, выживет он или нет. А ты вон чего… напугала меня до полусмерти. И Пулька ревет. Ей его тоже жалко, да? Я этого не понимаю. Или это я урод какой-то, что не понимаю? А с Пулькой теперь как?.. Что мне ей говорить?

– Не надо ничего говорить… – Наталья встала и направилась из кухни. – Я сама поговорю.

Она остановилась на пороге, оглянулась, подумала, объяснять ему что-нибудь или не объяснять, и на всякий случай решила попробовать. Хотя вряд ли поймет. Мужик.

– Вы не урод, – сказала она, с сочувствием глядя в его растерянное лицо. – Вы нормальный человек. И, наверное, даже хороший человек. Вон какую сестру вырастили. И понимаете вы все правильно – со своей точки зрения. Просто у женщин этих точек зрения больше. И одна из них: а вдруг то же самое случится с моими родными? Они это представляют – и им становится страшно. И жалко того, с кем случилось. А мужчины ничего не представляют.

– Почему? – растерянно спросил Полинин брат.

– Не знаю. По природе, наверное. Мужчины не отвечают за жизнь. Мужчины отвечают за смерть – охота, войны… Убийство невозможно, если чувствуешь боль жертвы. Вот в процессе развития вида эти чувства в охотниках постепенно и атрофировались.

– Я не охотник! – возразил Полинин брат. – Я только по консервным банкам стрелял! А ты?.. Ты же сама все время с ружьем… И стреляла! Хоть и солью, но ведь это же тоже больно…

– Больно, – согласилась она. – Любочке было больней. И страшней. Хотя вообще тут сравнивать нельзя. Любочкину боль я совсем терпеть не могу, сил не хватит. А боль этих, которых солью подстрелила, – ничего, перетерпела. И быстро прошло. Я знаю эту боль, ничего страшного. Вот заживо гореть – это страшно… Это я боюсь представлять. Я плохо объясняю, наверное. Длинно и путано. Женская логика, что ж теперь поделаешь, правильно? Пойду с Полиной поговорю…

С Полиной говорить было все-таки легче. Хоть она и ревела в три ручья, но слушала и слышала правильно. И все кончилось тем, что она же сама принялась утешать Наталью, горячо доказывая, что та уж точно ни в чем не виновата, это просто у женщин особенность такая – ставить себя на место другого человека и переживать из-за этого. Наталья с Полиной еще немножко посоветовались о том, что и как рассказывать Вере-Наде и Любочке, надо ли немедленно ехать смотреть на разрушения, причиненные дому, и следует ли извиняться перед Полининым братом за свое такое, скажем, эмоциональное поведение. Решили на всякий случай извиниться, а потом уж привлечь его к решению остальных вопросов.

Но извиниться не успели. Полининого брата они застали в кухне сидящим за столом с совершенно застывшим лицом и отсутствующим взглядом. Чайник на плите почти выкипел.

– Ты чего, Бэтээр? – испуганно спросила Полина.

Он будто проснулся, вскочил, опять сел, потер ладонью затылок и быстро сказал:

– Женщины! Вы меня простите, ладно? Я тут думал, думал… Злился даже. Ну что я, правда урод, что ли? А потом представил, что с вами вдруг что-нибудь страшное… Господи помилуй, я ведь сдохну тогда. Или свихнусь… А вы как же? Если всегда вот так переживать?.. Из-за всего! Всю жизнь! Как же вы живете-то?

Полина открыла рот, вытаращила глаза, но быстро пришла в себя и обернулась к Наталье:

– Тетя Наташа! Видите? Он понял. Я же говорила: Бэтээр хороший. Ну ладно, будем считать, что ин-цин-дент исчерпан. Правильно?

– Правильно, – согласилась Наталья. – Давайте уж завтрак готовить, а то сколько времени потеряли… Любочка проснется, а даже каши нет. Сейчас мы что-нибудь простенькое, чтобы побыстрей, правильно?

– Правильно, – хором ответили Полина и ее брат.

И они стали втроем готовить завтрак, потихоньку переговариваясь о пустяках – сколько соли сыпать, нужен сахар или нет, куда делся большой нож с зубчиками, – а Наталья все приглядывалась к Полининому брату, стараясь делать это незаметно, и никак не могла решить для себя: всерьез он каялся в черствости или опять комедию ломал? В мужицкие раскаяния она не верила в принципе. Не понимал, не понимал – и вдруг все понял. Не представлял, не представлял – и вдруг представил, и испугался, и даже вслух признался. Не бывает такого с мужиками… Хотя Полинин брат выглядел вполне искренним. Вот только оговорка эта настораживает – «если с вами что-то случится»… Почему это «с вами»? Если бы он говорил о Полине – Наталья ему поверила бы. А с какой стати он будет сходить с ума из-за чужих? Да и из-за своих мужики чаще не с ума сходят, а начинают виноватых искать, чтобы было кому отомстить. Воины и охотники, ничего не поделаешь, природа так распорядилась. Стало быть, Полинин брат все-таки ломает комедию, если и не от начала до конца, то отчасти. Это он умеет, в этом Наталья уже имела счастье убедиться. Главное – никогда сразу не поймешь, когда он всерьез говорит, а когда развлекается. Наверное, поэтому она с самого начала и ошибалась на его счет. Не сумела понять все как есть… Впрочем, если честно – она и до сих пор до конца так и не поняла все как есть. Ну и понимать незачем. Сегодня надо возвращаться домой. Вон чего делается, на пару дней дом оставили – и уже «кое-что» поломано! А ведь целая армия караулила! Вот именно, что армия. Охотники и воины. Солдат спит, служба идет. А полководец рапорты выслушивает: кое-что поломано, ваш-бродь! Нет, немедленно надо возвращаться.

И когда в кухню вошли Вера-Надя и Любочка, Наталья без всяких объяснений сразу объявила:

– Сегодня домой возвращаемся.

Вера-Надя внимательно посмотрели на нее, одинаково кивнули и хором сказали:

– Хорошо.

Любочка тоже очень внимательно посмотрела на нее, вздохнула и сказала:

– Ну, что ж теперь… Возвращаемся так возвращаемся.

Полина растерянно уставилась на нее и возмущенно спросила:

– Почему это вдруг?

Полинин брат сделал мужественное лицо и категорически заявил:

– Это совершенно невозможно.

И девочки тут же все повернулись к нему, глядя с ожиданием и надеждой. С ожиданием и надеждой, подумать только! За пару дней привыкли смотреть в рот чужому мужику! Он еще будет решать, возвращаться ей в свой дом или не возвращаться! Наталья переждала сильнейшую вспышку раздражения, медленно вдохнула-выдохнула и очень спокойно поинтересовалась:

– Почему?

– Есть подозрение, что у него остались сообщники, – неохотно сказал Полинин брат. – Там пока еще может быть опасно. Мало ли что…

– И у кого же есть такое подозрение? – еще спокойней спросила Наталья.

Полинин брат совсем опечалился, помолчал, повздыхал и через силу признался:

– Да мужики говорят, там кто-то еще был. Не рядом с домом, а в начале улицы… Вроде бы они вместе пришли. А потом второй куда-то делся.

– А мужики в это время, конечно, были чем-то заняты, – ласково подсказала Наталья. – Чем-то таким важным, что им просто некогда было проверить этого второго, правильно?

– Не знаю я ничего, – сердито буркнул Полинин брат, вдруг подхватился и торопливо направился из кухни. – И вообще я телефон в спальне оставил… Вдруг позвонят.

Пока его не было, Наталья в двух словах объяснила Вере-Наде и Любочке, что произошло сегодня ночью: их дом хотели сжечь, злоумышленника задержали, но он успел кое-что поломать, так что нужно срочно возвращаться, чтобы остальное не доломали. Правильно? Она же знала, что дом без присмотра бросать нельзя. Вон, чуть ли не десять мужиков караулили, а дом пострадал. Караульщики. Да чего и ожидать было…

– Да чего и ожидать-то было, – сказала Вера. – Мужики.

– Мужики! – поддержала сестру Надя. – Чего от них ожидать-то?

Любочка вздохнула и молча покачала головой.

Полина тревожно посмотрела на всех по очереди и нерешительно предположила:

– Может, они не все такие?

В кухню вошел Полинин брат, держа сотовый в руке – несколько демонстративно, отметила Наталья, – и опять подозрительно веселенький.

– Только что позвонили, – сообщил он очень довольным голосом. – Разрушений практически никаких… Ну, окно разбито – так это мы мигом! Но жить в доме пока нельзя. Он весь бензином пропитался. Как в нем жить? Вонища… Да и просто опасно: одна искра – и все. Сгорит как порох. Деревянный же. Та к что придется подождать, пока все выветрится.

Ага, еще одна серьезная причина, чтобы помешать им вернуться в собственный дом. Бензином весь пропитался! Надо думать, Любочкин отец не канистру с собой приволок, а бензовоз. Нефтеналивной танкер. И долго и старательно поливал из шланга под бдительными взорами охраны, пока дом как следует весь не пропитался. Мужская логика. Зачем-то Полининому брату нужно, чтобы они не попали в собственный дом, вот в чем дело. А это уже более чем странно. Наталья как следует обдумала ситуацию под ожидающими взглядами детей и наконец решила:

– Хорошо. Пока еду я одна. Вера-Надя, вся ответственность за Любочку – на вас. Полина, последишь за всеми? Ты все-таки гораздо более разумная… Вот и ладно. Поеду сразу после завтрака, оттуда позвоню, расскажу подробности. Там видно будет, как жить дальше. Ну, за стол, а то мы сегодня что-то очень сильно время тянем. Дяде Тимуру на работу скоро, а мы его задерживаем.

– Успею на работу, – недовольно буркнул Полинин брат. – Я сначала вас туда отвезу. И назад привезу. Мало ли что…

Наталья не была уверена, что вернется сюда сразу, но вслух ничего не сказала. Хочет человек, чтобы последнее слово оставалось за ним – ну и на здоровье. В конце концов, если она решит остаться в собственном доме, не будет же он ее связывать и увозить силой? Хотела бы она посмотреть на того, кто сумеет ее связать…

Завтрак прошел в молчании и в печали, но при этом с необыкновенной скоростью. Даже Любочка, которая всегда ела очень обстоятельно и вдумчиво, сегодня торопилась как на пожар. Тьфу-тьфу-тьфу, опять пожар вспомнился… Неужели правда этот подонок вылил на дом столько бензина, что теперь там жить опасно? Опасней – там не жить. Вокруг дома ходит целая толпа мужиков, и наверняка большинство из них – курящие. Да если даже не большинство, если даже один – и одного хватит, чтобы горящую спичку или непотушенный окурок прямо в бензин бросить. Нечаянно. Они нарочно никогда ничего не делают, у них все всегда получается нечаянно – и выбитые окна, и облитый бензином дом, и исчезнувший из-под носа гипотетический сообщник, и обгоревший поджигатель… И машины у них нечаянно разбиваются, и мосты рушатся, и самолеты падают, и кинотеатры минируют, и войны начинаются – все нечаянно. И грязь жуткую всюду разводят, мусором все вокруг заваливают – тоже не специально, просто так получается. А чтобы получалось по-другому – это ж надо извилины напрягать, что им в принципе не под силу. Эволюция так решила, так что никто не виноват. Ну и нечего злиться.

Но она все-таки злилась и тревожилась: и когда наскоро собиралась и прощалась с девочками – и они учуяли ее состояние, тоже молчаливо затревожились, и когда сидела в машине рядом с Полининым братом, рассеянно слушая его соображения на тему «ребята все мигом починят», и когда уже приехали и она осторожно шла к дому, будто ожидая, что вот прямо сейчас действительно все полыхнет как порох… Подошла, посмотрела на разбитое окно, на пару досок, выдранных из перил летней веранды, принюхалась, потрогала подозрительные пятна на стене и на входной двери, пожала плечами и оглянулась на Полининого брата, который топтался в двух шагах позади нее, тоже задумчиво разглядывая выбитое окно и выломанные доски.

– Тимур Романович, вам не кажется, что все это выглядит несколько… странно?

Он оторвался от созерцания разрушений, уставился на нее и растерянно пробормотал:

– Действительно… И зачем хоть?..

– Значит, вы тоже не понимаете, – с сожалением отметила Наталья. – Но что касается «зачем» – это мне не очень интересно. Может, он пьяный был – вот и весь мотив. Но вот вопросы «когда» и «каким образом» меня просто интригуют. Просто замучили меня эти вопросы, Тимур Романович. Не вижу я на них ответа. Ну просто никакого ответа, не говоря уж о более-менее правдоподобном. Может быть, ваша боевая дружина что-нибудь может сказать, Тимур Романович?

Боевая дружина в количестве трех человек как раз шла через заросший огород со стороны дома Анастасии Сергеевны, и еще одна боевая единица высунула бдительную физиономию из разбитого окна. Наталья готова была поспорить, что под ногами боевой единицы внутри дома сейчас хрустит битое стекло, потому что подметать пол и выбрасывать осколки – такой боевой задачи не ставилось. Шуты гороховые. Нельзя было из дому уезжать.

Боевая дружина подошла, и тот из дому вышел, Полинин брат представлял всех и по именам, и по профессиям, и по человеческим качествам, и вообще как-то очень подробно, а Наталья молча слушала, вежливо кивала, делала уважительное лицо, а сама пыталась представить, как эти гераклы и атланты – действительно, «ОМОН отдыхает» – всей толпой караулили ночью одного алкаша, и докараулили до того, что алкаш успел порезвиться минут пять как минимум. Гераклы и атланты, наверное, угадали ее мысли, потому что тут же стали в лицах изображать картину происшедшего, и картина получалась динамичная и вполне правдоподобная, просто до мельчайших деталей. Если не считать одну деталь: когда же этот подонок успел поломать перила веранды и разбить окно? Получалось так, что, бегая вокруг дома с канистрой, подонок на ходу отвлекался от основного дела на совершенно бессмысленные, а главное – шумные занятия, а доблестная охрана все это время терпеливо ждала, что же он в конце концов решит – разнести дом по бревнышку или все-таки сжечь. Спасибо, что хоть сжечь не позволили.

– Спасибо, что не позволили сжечь мой дом, – сказала Наталья, демонстрируя все чувства, приличествующие обстоятельствам. – Просто не представляю, что бы мы делали возле остывшего пепелища… Спасибо Тимуру Романовичу, он нам дал приют в минуту опасности. Сейчас все уже позади, можно было бы и домой возвращаться… Но раз так получилось, что кое-что поломано, тогда, конечно, Тимур Романович прав – детям в доме с разбитыми окнами жить не следует, даже летом. Тимур Романович, вы ведь не против того, чтобы дети еще денек пожили в вашей квартире? Спасибо большое, вы очень великодушны. Ну вот, дети еще там побудут. А я остаюсь здесь. Мне надо ремонтом заняться, порядок навести, приготовить все к возвращению детей, правильно?

Боевая дружина растерянно смотрела на Полининого брата. Полинин брат растерянно смотрел на Наталью.

– Да зачем? – наконец сказал он. – Ребята тут все мигом… Буквально за пару дней… В крайнем случае – за три… И бензином воняет… И как же там котята… в смысле – дети? Одни?

– Дети совершенно самостоятельны, – успокоила его Наталья. – Им уже приходилось оставаться одним надолго. Вы не беспокойтесь, никаких забот они вам не доставят. А что касается ремонта – это я сама. Спасибо за предложение помощи, но мы и так вам обязаны. И ждать два-три дня я не могу… У меня только половина отпуска осталась, а столько дел накопилось… Нет-нет, возвращаться надо немедленно.

За пазухой запиликал «чижик-пыжик», она выдернула телефон за веревочку и глянула на экран. Ага, очень кстати.

– Доброе утро, Вера Михайловна. Вы уже в курсе?.. Да нет, пустяки, только стекла вставить… Хорошо, жду. Спасибо.

Сунула телефон в вырез сарафана и объяснила боевой дружине: