Текст книги "Прайд окаянных феминисток"

– Ты молодец, ягода малина, – с восхищением говорил Полинин брат. – Ты гениальный профи с очень большой буквы. За полчаса столько узнать! Уважаю. А Немирову я перекуплю, куда она денется…

– Ты тоже не совсем дурак, – хладнокровно отвечала Ядвига Карловна. – Ты бы тоже кой-чего достиг, если бы по профилю работал. С прессой – это ты хорошо придумал, даже мне в голову как-то не пришло. А если и публикация, и передача, и регистрация сразу – так и экспертиза дело десятое… Хотя если хоть немного совпадет – это хорошо. Эх, Борисов, втравливаешь ты меня в уголовщину! Наталья Владимировна, вы возникшие разногласия по поводу законного брака с присутствующим здесь гражданином урегулировали?

– А? – будто очнулась Наталья. – С гражданином?.. Да… С присутствующим…

– Она согласилась, – со сдержанной гордостью перевел ее ответ Полинин брат. – Я же говорил!

– Заткнись, – ласково посоветовала Ядвига Карловна. – Наталья Владимировна, на что именно вы согласились?

– На все, – подумав, ответила Наталья.

Расческа сломалась в ее волосах, она сунула половинки в карман халата и принялась выбирать из подсохшей гривы отломившиеся расчесочьи зубцы, уже не очень слушая, как Ядвига Карловна деловито говорит в свой телефон: «Стас, у тебя никого срочно не привезли? Хорошо, мы будем через двадцать минут», – а Полинин брат слушает свой телефон, время от времени одобрительно говоря: «Правильно». Она вытащила из кармана халата свой телефон, повесила его на шею и рассеянно отметила, что сегодня ей никто не звонил. И она никому, кроме Полининого брата, не звонила. Вот вам и Смольный на проводе… Похоже, штаб закрылся. За ненадобностью. Ну и пусть. В конце концов, она страшно устала быть штабом и сама передала власть в другие руки. Теперь что ж… Теперь ей остается только подчиняться, ждать и надеяться, что эту власть не используют против нее.

Вот она и подчинялась, ждала и надеялась. Все происходило в ее присутствии, как и обещал Полинин брат. Но все происходило, строго говоря, без ее участия. Она была просто свидетелем событий. Зрителем. Причем зрителем бестолковым, который не понимает и половины того, что видит и слышит.

В больнице она просто держала Любочку на руках и тупо наблюдала, как Ядвига Карловна и ее муж, который, оказывается, был каким-то кардиологическим светилом, долго кричали друг на друга, а потом поцеловались, и Ядвига Карловна убежала, а ее муж повел Полининого брата, Наталью и Любочку в другое отделение, по пути крича теперь на Полининого брата. Наталья даже чуть не сказала, что кричать нехорошо, но Полинин брат смеялся, и Любочка тоже почему-то смеялась, и Наталья промолчала. Кто их знает, может, так нужно… Она ведь просто зритель, который ничего не понимает. Потом у Любочки брали кровь, а Наталья сидела рядом, держала Любочку за руку и боялась, что Любочке больно. Но Любочка вдруг спросила: «Бэтээр, тебе не больно?» – и Наталья опять как-то отстраненно удивилась: а он-то здесь при чем? Проследила за озабоченным взглядом Любочки, увидела, что у него тоже берут кровь, и только тогда вспомнила: ну да, генетическая экспертиза… А в машине по дороге домой опять забыла, молча сидела, держала Любочку на коленях, слушала, как та рассказывает Полининому брату о том, что девочки собирались приготовить сегодня на обед, и с вялым раздражением думала: обед был час назад! То есть должен был быть. Нарушили режим, схватили голодного ребенка, повезли незнамо куда, незнамо зачем!

И даже у себя дома, вернее – за домом, в собственном дворе, за собственным столом, Наталья чувствовала себя посторонним зрителем, присутствие которого в общем-то и не обязательно. Девочки сами приготовили обед, и сами накрыли на стол, и сами хозяйничали за столом… Впрочем, ради справедливости надо сказать, что почти всегда так было. Но она хотя бы всегда знала, что именно приготовили на обед, и кто приглашен, и кто на каком месте будет сидеть… А сегодня за столом собралось столько народу, будто чей-то день рождения отмечают, и Наталья даже начала было всерьез вспоминать, какой сегодня праздник… Может быть, даже и вспомнила бы, но тут из-за стола поднялся Полинин брат, постучал ножом о стакан и торжественно объявил:

– Дамы и господа! Минутку внимания. В присутствии свидетелей… Я хочу сказать – это хорошо, что все собрались… Все свои… Да, так вот. В присутствии всех я прошу руки Натальи Владимировны Луниной.

– Дикси, – в полной тишине шепнула Полина и молитвенно закатила глаза.

Анастасия Сергеевна и Степан Михайлович пихнули друг друга локтями и с гордостью уставились на Полининого брата.

Вера-Надя переглянулись и с ожиданием уставились на Наталью. Тр и мамы Натальиных детей, снятые на время обеда с сельхозработ, одинаково закрыли рты ладошками и уставились друг на друга. Менты, наоборот, опустили глаза и сделали непроницаемые лица. У Натальи на коленях шевельнулась Любочка, обвела всех тревожным взглядом и спросила:

– Руки – это как?.. Зачем?

– Это он жениться на тете Наташе хочет, – солидно объяснил тот из близнецов, который цыган. – Когда жениться хотят, всегда руку просят.

– И сердце, – добавил тот близнец, который белорус. – Руку и сердце. Я читал.

– Жениться! – обрадовалась Любочка. – Это мы теперь все вместе жить будем? Всегда? Тетя Наташа, вы же согласитесь жениться, правильно?

– Да, вместе… – Наталья проглотила комок в горле и прокашлялась. – В смысле – да, я согласна.

И вздрогнула от ликующего вопля Полины и ее брата. Вот ведь два сапога пара…

Глава 11

Бэтээра из кухни выгнали. Он, видите ли, слишком много места занимает, а там и так тесно. Еще бы там не было тесно! В двадцатипятиметровой кухне собрался весь прайд во главе с Наташкой – и все ее котята, и Пулька со своими подружками, и несколько мам Наташкиных детей, и безбожный одуванчик Анастасия Сергеевна… Часть прайда переместилась в гостиную, в гостиной тоже сразу стало тесно, и оттуда Бэтээра тоже выгнали. Нет, надо срочно расширять квартиру, ведь невозможно в такой тесноте существовать, и так уже на каждом шагу на кого-нибудь натыкаешься, а ведь еще Ядвига со своими бабами прийти должна, и кто-то из детсадовских баб, и еще несколько мам Наташкиных детей… А потом мужики начнут собираться! Где все поместятся? Совершенно срочно квартиру надо расширять, а то просто некуда сунуться.

– А ты не суйся, – рассеянно посоветовала Наташка, полностью поглощенная руководством всей этой толпой. – Не суйся, мы сами справимся. Любочка проснется – на шее ее покатаешь. А пока иди, делом каким-нибудь займись… Газету почитай, что ли. Или телевизор посмотри.

Ну, он и пошел читать газету и смотреть телевизор, прилепив на дверь спальни записку «Просьба не беспокоить». Бэтээр знал, что беспокоить его и так не будут, кому он тут нужен, о нем вообще вряд ли кто вспомнит… Но записку все-таки прилепил. Надо же напомнить, кто в доме хозяин. Это не они его прогнали, это он сам ушел. И все, и пусть его не беспокоят. Он делом занимается. Газету читает, телевизор смотрит.

Этим делом он занимался почти каждый день вот уже целый месяц. Выбирал время, когда дома никого не было или все были чем-то заняты и на него не обращали внимания, – и закрывался в спальне с газетой и телевизором. Особенно газета ему нравилась. Он ее уже наизусть выучил и в буквальном смысле до дыр зачитал, – а каждый раз лез в тумбочку за затертой газетной страничкой с предвкушением удовольствия.

Все-таки молодец этот корреспондент, это их продажное золотое перо, которого нашла Ядвига. Ни одного слова брехни! Невиданное дело. Правда, это в большей степени заслуга Ядвиги, это она каждую фразу по сто раз выверяла, чтобы ни к одному факту, ни к одной формулировке, ни к одному слову, ни к одной запятой невозможно было примотаться с опровержением. Вот никто и не сумел примотаться. Но и золотое перо тоже молодец – все-таки это он сам в своей редакции отстаивал каждый факт, каждую формулировку, каждое слово и даже каждую запятую, чтобы никто с правкой не влез. Отстоял. Нет, молодец, чего уж там.

Наташка была в ярости: как это – платить за правду?! Вот ведь глупая. Да именно за правду и приходится дороже всего платить, а бесплатно они вон какую брехню печатают. К тому же это золотое перо могла перекупить противная сторона, и тогда никто ничего об этой сладкой парочке не узнал бы, и Любочку наверняка отдали бы им. И что тогда с Наташкой было бы? То-то. Нет, хорошая статья получилась. Убедительная, доказательная, в меру эмоциональная, но без соплей. Главное – чистая правда. И не так уж дорого, если учитывать результат. Ведь именно благодаря этой статье сладкая парочка нечувствительно покинула сплоченный коллектив желающих удочерить Любочку вместе со всем ее наследством.

Но и после этого Любочку могли отдать кому попало. Мало ли вокруг бездельников, у которых в администрации – папы, в казино – долги, а в столице – блестящие перспективы, для осуществления которых срочно нужна московская квартира… Или никому не стали бы отдавать, отправили бы в детский дом, и неизвестно, сколько бы потом биться пришлось, чтобы ее оттуда вызволить. А то, что Любочку все-таки отдали им с Наташкой, – так это благодаря телевизионщикам. Кино, конечно, получилось невероятно дурацкое, но нужное впечатление произвело. Телезрители обрыдались.

А Ядвига за эту передачу чуть Бэтээра не убила. Та к орала, что даже охрипла. И с кулаками на него кидалась, а когда он ее руки перехватил, – два раза пнула его ногой, больно, прямо по голени, синяк потом неделю держался. Вообще-то правильно орала, и пинала тоже правильно… Бэтээр эту передачу организовал на свой страх и риск, Ядвигу даже не предупредил, не то что советоваться… Авантюра. А что делать было? Результаты официальной генетической экспертизы еще незнамо когда будут, да и от результатов неофициальной они не будут отличаться, то есть никто не скажет «да, отец», а скажут в лучшем случае «может быть отцом». А время поджимало. Вот Бэтээр и организовал передачу на телевидении. Риск, конечно. Если бы кто вздумал копать всерьез – его просто по стенке могли бы размазать. Потому что кое-что в передаче было… ну, в общем, не совсем правдой. Да ладно, подумаешь! Как будто в других передачах правды больше. К тому же никто копать не вздумал, документальных подтверждений не потребовал, а Любочку отдали им с Наташкой. Бэтээр считал, что отдали благодаря именно этому дурацкому кино, поэтому это дурацкое кино он любил, попросил телевизионщиков записать кассету и время от времени с удовольствием ее пересматривал. Закрывшись в спальне, чтобы никто не застукал. Все-таки очень дурацкое кино получилось.

Бэтээр смотрел на экран телевизора со смесью стыда и гордости. Молоденькая ведущая чуть не плакала, рассказывая Любочкину историю, страдальчески поднимала брови, таращила глаза и запиналась, не сразу находя нужные слова. Очень убедительно. Еще убедительнее – Любочка на больничной койке, вся в синяках и ранах, с забинтованной головой, с иглой капельницы в тонкой ручке, со стариковской безнадежной тоской в ввалившихся глазах. Эти кадры уже проходили раньше, это показывали, когда Наталья отбила Любочку у этого подонка, а потом подняла шум на всю область, добиваясь над ним немедленного суда. Правильно сделали, что повторили. Потому что следом за этими кадрами – другие, где Любочка уже смеется, играет с Верой-Надей, сидит на коленях у Наташки и ездит на шее у Бэтээра. А потом Бэтээр, уже без Любочки, рассказывает в камеру, как долго искал дочь, и как наконец-то нашел, и благодаря этому познакомился со спасительницей своей дочери, и что теперь он сделает все, чтобы его новообретенная семья была счастлива… А потом ведущая опять говорит растроганным голосом, и чуть не плачет, и желает ему и его навообретенной семье большого человеческого счастья, и ей в голову не приходит спросить, с какой такой стати Бэтээр решил, что Любочка его дочь, и давно ли он обрел семью. Ну и хорошо, что не спрашивает. Потому что семью Бэтээр обрел только на следующий день после этой передачи, а о результатах экспертизы еще вообще ничего не знал. Именно это обстоятельство и толкнуло Ядвигу на применение к нему физических мер воздействия.

– Сволочь! – хрипло орала Ядвига, свирепо выкручиваясь из его рук и пытаясь еще хоть разок пнуть его ногой. – Ты сволочь, Борисов! Ты что наделал, а?! Гад! Ты во что меня втравил?! Мерзавец! Ты меня под статью подводишь! И сам загремишь! Идиот! Народный артист! Трепло безмозглое!.. Мама дорогая, и на кой же я с тобой связалась… Ведь ни одного факта еще не подготовлено! Ни одного! А ты уже на весь мир раззвонил! Лжесвидетель! Уголовник! Звезда экрана!

– Тихо, тихо, – бормотал Бэтээр, крепко держа Ядвигу за руки и уворачиваясь от ее пинков. – Чего это сразу звезда экрана?.. Чего это сразу лжесвидетель?.. Чего я такого говорил? Ничего такого… И про экспертизу не говорил… И про тебя не говорил… Просто радовался. Это же не преступление, правильно?

– Мошенник, – просипела Ядвига, закашлялась и перестала вырываться. – Ладно, отпусти. Вон дети бегут…

Бэтээр выпустил руки Ядвиги, на всякий случай отступил на пару шагов и оглянулся. От дома к калитке бежала вся толпа котят, впереди – Любочка, за ней – Пулька и Вера-Надя. Пулька и Вера-Надя что-то кричали и размахивали руками, а Любочка бежала молча, прижав локти к бокам, сжав крошечные кулачки, не отрывая взгляда от Ядвиги, и выражение ее глаз было… страшным. Бэтээр протянул руки ей навстречу, но она молча увернулась от его протянутых рук, с разбегу молча же бросилась на Ядвигу и вцепилась зубами ей в ногу. В ногу все-таки не получилось, помешал длинный ажурный жилет, и Любочка мотнула головой, разрывая зубами вычурный ажур, – совсем как щенок… Бэтээр ахнул, схватил Любочку в охапку, попробовал оторвать ее от Ядвиги, но оторвать удалось только с куском жилета в зубах. Любочка выплюнула кусок жилета и попробовала достать Ядвигу кулаком, сильно дернувшись на руках у Бэтээра, – он ее едва удержал. Ядвига порассматривала дыру в ажуре, вздохнула, подняла взгляд на Бэтээра с Любочкой на руках и сипло сказала:

– Ну и семейка… Одни убытки от вас. Вчера только купила.

Набежали Пулька и Вера-Надя, загалдели хором, заахали, заохали, стали утешать Ядвигу, обещать починить жилет и объяснять, что Любочка не виновата, она нечаянно, она не хотела…

– Хотела, – тихо сказала Любочка, и все сразу замолчали. – Я нарочно. Она на Бэтээра напала.

Ядвига закашлялась, засмеялась, завела глаза к небу и просипела:

– Точно, родная кровь… Никаких экспертиз не надо. Ну, Борисов, умеешь ты устраиваться…

Девочки опять загалдели хором, объясняя теперь уже Любочке, что тетя Ядвига не виновата, она нечаянно, она не хотела… Но тут подошла Наташка, сказала: «Так», – сделала губы утиным клювиком, – и все тут же замолчали, не считая Ядвиги, которая сипло поздравила Наташку с законным браком и заявила, что привезла подарок и рассчитывает на праздничное угощение. Законный брак зарегистрировали только два часа назад, праздничное угощение приготовить никто не догадался, так что пришлось кормить Ядвигу обычным обедом, которым, впрочем, она осталась чрезвычайно довольна.

– А это кто готовил? – с интересом спрашивала она. – Жена? Ага… А это? Сестра? Ну-ну… А это? Вера-Надя? Я ж и говорю: умеешь ты, Борисов, устраиваться.

Девочки смеялись, Бэтээр гордился, Наташка заметно ежилась от слова «жена», а Любочка, сидя на коленях у Бэтээра, бдительно следила за каждым движением Ядвиги. Вот такая у них получилась свадьба. Вернее, начало свадьбы, но именно это начало Бэтээр вспоминал с особым удовольствием – и как Ядвига сипела, и как Любочка за ней следила, и как девочки смеялись, и как Наташка ежилась и краснела как маков цвет. И замечая его взгляд, одергивала и поправляла свой линялый полосатый халат. И безуспешно пыталась пригладить растрепанную копну почти белых, как у Веры-Нади, волос. И не слышала обращенных к ней вопросов, отвечала невпопад и таращила круглые честные глаза. Растерянные. Боялась. Ну до чего забавная…

А к вечеру приготовили уже настоящий свадебный обед, и народу набежало страшное количество, и подарков понатащили сто тонн, и столов-стульев от соседей понаволокли, и Наташка надела костюм цвета увядшей розы, и Васька смотрел на нее почти со страхом, пихал Бэтээра локтем в бок и шипел на ухо:

– Не, ну ты вообще… Как хоть уговорил-то, а? Не, ну я тебя уважаю…

Бэтээр гордился, конечно, но в глубине души чувствовал: нет, не уговорил еще. Обстоятельства так сложились. Это мэрская замша и та сладкая парочка ее уговорили, а не он. Ну ничего, и он еще уговорит…

Как уговаривал – это он тоже любил вспоминать.

Любочка уснула у него на коленях, и он отнес ее в дом стариков, в желтую комнату, и велел Пульке не отходить от Любочки ни на шаг, а Жульке – караулить обеих. Сказал Вере-Наде, что Любочка у Анастасии Сергеевны, так что они о ней не думают, а остаются за хозяек в доме – гостей разогнать, мебель соседям раздать, посуду перемыть… В общем, дел и так много. А они с тетей Наташей уезжают, вернутся завтра, он оставляет им теть Наташин мобильник, но без крайней надобности не звонить. Потом предупредил ментов, чтобы на всякий случай посматривали, поблагодарил двух уже знакомых мам Наташкиных детей, которые решили сегодня остаться в доме с Верой-Надей, велел уже заметно веселенькому Ваське не садиться за руль, а добираться домой на такси, взял Наташку за руку и увел ее со свадьбы в самый разгар веселья, посадил в машину и повез домой. Она даже не протестовала, вот до чего боялась. Сидела рядом молча, краснела и таращила на дорогу глаза. И в квартиру с ним вошла молча, и остановилась в прихожей, растерянно оглядываясь, будто попала сюда впервые, и сильно вздрогнула, когда он спросил:

– Наташ, шампанского выпьем?

Потаращила круглые тревожные глаза, подумала и серьезно ответила:

– Мне кажется, это не обязательно. Нам все-таки следует поговорить. А говорить надо на трезвую голову, правильно?

– Правильно, – так же серьезно согласился он, мечтая слизнуть крошку шоколада, прилипшую к ее щеке, – как раз в том месте, где время от времени появляются и исчезают ямочки. – Ты всегда все правильно говоришь. Ну, тогда чайку, да?

Она, кажется, немножко успокоилась, пошла за ним в кухню и на ходу что-то начала говорить – глупости какие-то, что-то о переустройстве быта, об огороде, о доме, который тоже можно сдать… Он ничего не понимал, потому что ничего не слушал, и потом ничего из ее речей вспомнить не мог, помнил только, что кивал, поддакивал и со всем соглашался, а сам смотрел, как она вполне привычно возится в его кухне – чайник ставит, чашки вынимает, стол вытирает, полотенце вешает, холодильник открывает… Она поймала его взгляд, вспыхнула как маков цвет, захлопнула дверцу холодильника и напряженно спросила:

– Что-нибудь не так? Я что-то не то делаю?

– Понятия не имею, – рассеянно ответил Бэтээр, пристально следя за каждым ее движением. – Делай что хочешь. Ты же здесь хозяйка.

Она вдруг растерялась и смутилась – сильно, чуть не до слез, – и начала бормотать уж вовсе какую-то ерунду – о том, что у нее, видите ли, вполне приличный доход, и отец Веры-Нади кое-что присылает, и огород – это заметная помощь семейному бюджету, и работу бросать она не хочет.

Бэтээр вздохнул, поднялся, выключил газ под чайником, взял Наташку за руку и повел из кухни, на ходу что-то безостановочно говоря – тоже какие-то глупости: конечно, приличный доход, конечно, огород – это хорошо, конечно, работу бросать не надо, он тоже свою работу бросать не будет, если она не против… В своей комнате он первым делом включил настольную лампу, а потом уже слизнул шоколадную крошку с ее щеки и принялся стаскивать с нее шелковый пиджак цвета увядшей розы. И она тут же стала сопротивляться. Сильная. Глупая. Он же мужчина, так что все равно сильнее… Только очень не хотелось, чтобы она восприняла это как насилие.

– Не брыкайся, – сказал он сквозь зубы. – Наташка, не сопротивляйся, пожалуйста. Я же тебя все равно не отпущу.

– Это… это… это разврат! – вдруг закричала она возмущенно. – Ты зачем свет включил? Выключи сейчас же!

…Бэтээр до сих пор хохотал каждый раз, как вспоминал этот ее возмущенный крик, и эти ее испуганные глаза, и эти ее полыхающие как маков цвет, щеки, и эти ее совершенные руки – черт, какие сильные руки! – которыми она все время пыталась закрыться от него. И сейчас захохотал, представляя, как и сегодня Наташка будет кричать на него шепотом: «Это разврат! Выключи свет!» А он не выключит. Он никогда свет не выключает. В конце концов, кто у нас глава семьи? То-то. Феминизм не пройдет.

На тумбочке пиликнул мобильник, и Бэтээр, не успев отвлечься от воспоминаний, ответил смеющимся голосом:

– Привет, Вась. Ты скоро?

– Я не вовремя? – с подозрением спросил Васька. Ты… это… занят, да? Та к я потом перезвоню…

– Ничего я не занят, – успокоил Ваську Бэтээр. – Так, кино смотрю. Меня бабы из кухни выгнали. Ничего делать не дают. Говорят – не мужское это дело…

– А я предупреждал! – с острой завистью напомнил Васька. – Я тебе говорил: наплачешься еще с этими феминистками!.. Там их много?

– Феминисток? – уточнил Бэтээр. – Да практически все. И еще придут.

– Ага, – задумчиво буркнул Васька. – Тогда я белый костюм надену. Мне ведь белый костюм идет? Надену. Да, я чего звоню-то! Я спросить хотел: у Веры-Нади уши проколоты? В смысле – для сережек? Ты не заметил?

– Проколоты, – с некоторым недоумением отозвался Бэтээр. Ну и вопросы Ваську интересуют. – Вера-Надя сережки носят… А что такое?

– А то! – Васька откровенно обрадовался. – Я придумал, как их различать! Я им серьги подарю! Одной – гвоздиками, а другой – колечками! Здорово, да?

– Да день рождения у Любочки, а не у Веры-Нади, – удивился Бэтээр.

– Любочке подарок я уже нашел, ты не волнуйся, – очень таинственным голосом сказал Васька. – Такой подарок, такой подарок… Никто до такого не додумается. А Вере-Наде сережки – это чтобы их различать. А то каждый раз смотрю – и крыша едет. Глюки. А я и так в себе неуверенный.

Бэтээр попрощался с неуверенным в себе Васькой – и тут же ответил на звонок Ядвиги. Ядвига интересовалась, следует ли привозить шампанское, и похвасталась, что нашла для Любочки такой подарок, такой подарок – никто до такого не додумается.

Потом в комнату заглянула Наташка и сказала, что пора съездить за Степаном Михайловичем и близнецами, а то если они сами будут добираться, так их до ночи не дождешься. Мужики, что с них взять. Бэтээр съездил, что ж не съездить… Тем более что все равно надо было заскочить в магазин за хлебом – забыли про хлеб-то! Бабы, что с них взять…

Потом проснулась Любочка, и Бэтээр стал катать ее на шее – долго катал, до тех пор, пока все гости не собрались. Сорок два человека, не считая хозяев. Нет, надо срочно расширять квартиру.

Потом началось вручение подарков, и первым без очереди влез, конечно, Васька.

– Вот! – торжественно сказал он, ставя большую нарядную коробку почему-то на пол. – Открывай скорей, а то ей там страшно, наверное.

Любочка развязала пышный розовый бант, подняла крышку – и замерла, не решаясь дотронуться до подарка.

– Мяу! – сказал подарок тоненьким голосом.

– Оригинально, – буркнула Ядвига и поставила коробку со своим подарком тоже на пол. – Открывай, Любовь Тимуровна, что ж теперь.

Любовь Тимуровна открыла.

– Мяу! – сказал еще один подарок.

– Ой, – вдруг озаботилась Любочка. – А как же их кормить? Они же маленькие!

Бэтээр вздохнул и пошел в соседнюю комнату за своим подарком. Принес, поставил большую плетеную корзину на пол и виновато покосился на Наташку – подарок Любочке он приготовил без ведома жены.

– Мр-р-р? – сказал его подарок, мягко выпрыгивая из корзины и деловито обнюхивая подарки Васьки и Ядвиги.

– Это кто? – потрясенно спросила Любочка, протягивая руку и осторожно гладя большую трехцветную кошку. – Это Муся, да?

– Да, – подтвердил Бэтээр. – Конечно, Муся, кто же еще… Только она не одна! Вон, гляди, в корзине еще два котенка. Это ее дочки.

– Уже четыре, – поправила его Наташка, наблюдая, как Муся за шкирку перетаскала подарки Васьки и Ядвиги из коробок в свою корзину. – Вы что, сговорились? М-да… Ну ладно, по крайней мере проблема питания подарков решена. Бэтээр, ты был прав – квартиру придется расширять.

Другие подарки были, слава богу, не такие оригинальные – все больше игрушки, книжки, краски и альбомы. Любочка за каждый подарок благодарила, но почти не отводила взгляда от Муськи с ее дочками – двумя родными и двумя приемными. Только один раз оторвалась от созерцания спокойно дрыхнущей кошачьей семьи – когда Васька вручил Вере-Наде по паре сережек, и те их сразу же надели. Васька глянул, закатил глаза и жалобно застонал: Вера-Надя вдели по гвоздику в левое ухо и по колечку – в правое. Гости хохотали. Любочка подергала Ваську за штанину и успокаивающим тоном сказала:

– Дядя Вася, они не нарочно. Это у них само собой так получается. Они даже стукаются одинаково. Вчера в разных комнатах что-то делали, а локти одинаково ободрали. Вера-Надя, покажите дяде Васе!

Вера-Надя с готовностью показали дяде Васе правые локти с одинаковыми ссадинами. Дядя Вася глубоко задумался, а потом решительно потребовал:

– А поменяйтесь серьгами!

Вера-Надя переглянулись, пожали плечами и послушно поменялись серьгами. Теперь у каждой гвоздик был в правом ухе, а колечко – в левом. Бэтээр развлекался вовсю, но Ваське все-таки сочувствовал. Он помнил, как и его самого немыслимая одинаковость Веры-Нади доводила до отчаяния. А потом он научился их различать, чем заслужил искреннее уважение Наташки – она была уверена, что никому, кроме нее, это не под силу. Тем более – мужику. А он научился, вот так-то. Теперь и с закрытыми глазами их различает. С закрытыми еще и легче, чем с открытыми. Потому что Вера любила мыло с запахом зеленого яблока, а Надя – с запахом миндаля. Подсказать, что ли, Ваське? Наверное, все равно не поможет. Васька по запаху и одеколон от ацетона не отличает. Курит как паровоз, конечно, какое там обоняние может быть. Сам Бэтээр бросил курить семь лет назад, когда шестилетняя Пулька потребовала у него сигарету.

– Почему это мне нельзя? – удивилась она, совершенно не обратив внимания на его длинную и аргументированную лекцию о вреде курения. – Тебе, значит, можно, а мне нельзя? Та к нечестно.

Пришлось бросить, что ж еще оставалось делать. Личный пример и все такое. А то ведь эта морда упрямая еще до школы курить начала бы. И тетя Варя очень обрадовалась, что он бросил… И Наташка довольна, что он не курит… Спасибо Пульке – если бы не эта ее дикая заявка семь лет назад, он бы, наверное, до сих пор дымил. И Веру-Надю не научился бы различать. И Наташка бы морщилась и отворачивалась от табачного запаха… Пульке вообще за многое спасибо. Это ведь из-за нее он раньше не женился. И это благодаря ей познакомился с Наташкой. Повезло ему с сестрой.

– Ты чего улыбаешься? – Любочка прислонилась к его боку, ухватилась обеими руками за его руку и с ожиданием заглядывала ему в лицо. – Ты про что-нибудь веселое думаешь? Расскажи.

И Бэтээр стал рассказывать Любочке, как ему повезло с сестрой, и с женой, и с дочерью, и с племянницами, и со всеми их родными, друзьями, знакомыми, соседями, собаками, кошками… И рассказывал до тех пор, пока Любочка не уснула, прижавшись к его боку и улыбаясь во сне. Тогда он поднялся с ковра, где они с Любочкой провели весь вечер рядом с кошкиной корзиной, поднял Любочку и отнес в ее комнату, раздел и уложил в кроватку, и посидел немножко рядом, и успокаивающе помахал рукой заглянувшей в дверь Наташке, и дождался Веру-Надю, и тогда уже пошел к гостям допраздновать Любочкин день рождения. Черт, наверное, долго еще сидеть будут. Завтра воскресенье, на работу никому идти не надо. Как бы их всех разогнать? Надо что-нибудь придумать такое хитрое, чтобы и подействовало, и Наташка не заметила.

Но ничего такого хитрого придумывать не пришлось – гости и сами уже потихоньку собирались. Мужики-то еще посидели бы, наверное, допили бы недопитое, договорили бы недоговоренное… Но эти окаянные феминистки как-то очень быстро и незаметно вынулы бокалы из рук, убрали тарелки из-под носа, подняли всех из-за стола, погнали из квартиры, нежно поддерживая под руки и ласково воркуя на ушко. При этом некоторые складывали губы утиным клювиком и сверкали ямочками на щеках почти так же, как Наташка. Бэтээр догадывался, что сейчас им больше всего хочется пнуть этого козла как следует, чтобы он, наконец, перестал молоть чушь, заткнулся бы и зашевелил копытами в нужном направлении. Дома дети ждут, и дел несделанных – миллион, и на все про все только одно воскресенье осталось – что можно успеть за одно воскресенье? Он-то будет валяться весь день кверху пузом, у него-то выходной, а ты ему и обед приготовь, и штаны постирай, и покой обеспечь, и еще и претензии выслушай… А послезавтра – новая рабочая неделя, но это для него не аргумент, он и среди недели кушать хочет, а самому приготовить – в голову не придет, он работает, он устает, ему дома отдыхать надо, а что жена тоже работает и тоже устает – так это он даже не догадывается… Вот примерно так Бэтээр понимал все эти утиные клювики и ямочки. Все-таки за месяц с Наташкой он кое-чему научился. Только надеялся, что она так о нем не думает.

Бэтээр закрыл дверь за последними гостями, обернулся и увидел Наташку. Наташка смотрела на него задумчиво и складывала губы утиным клювиком.

– Ты чего, Наташ? – испугался он. – Я сейчас все сам уберу, и посуду перемою, и все… И пол надо протереть, да? И еще чего-нибудь, да? Я все сделаю, ты не беспокойся. А то ты и так целый день на ногах, крутишься как белка в колесе… Устала, да? А я весь день бездельничаю. Ты на меня сердишься, да?

– Бэтээр, не придуряйся, – строго сказала Наташка и немножко посверкала на него ямочками. – У Семена Михайловича научился, что ли? Не морочь мне голову. Лучше признайся: когда ты решил Любочке кошку подарить?

– Давно, – признался Бэтээр. – В пять утра… Ну, когда она проснулась и в первый раз ко мне пришла. Она тогда про свою Мусю рассказала, Муся была большая и теплая, и Любочку на балконе грела, особенно когда снег… Я уже тогда хотел хорошую кошку найти, но к тебе в дом нести ее было… ну, я не решился. А сейчас вот подумал: может, ничего? Может, ты не очень будешь сердиться? А, Наташ?

– Кто в доме хозяин? – Наташка склонила голову к плечу и опять на миг показала ямочки. – Ты. Добытчик, кормилец и защитник. Глава семьи. С решающим правом голоса. Ну, вот тебе и решать… Туалет кошачий догадался купить?