Текст книги "Где? – Неважно. Когда? – Все равно"

Глава 7
Психиатрическая

Федор все чаще и чаще кочевал между Наличной, Ржевкой и Тучковым. Работа шла с перебоями, платить за учебу было нечем, на лекции ходить стало стыдно: не сданные вовремя предметы белели пустыми графами зачетки. Папина квартира была единственным убежищем, где можно было если не спрятаться от проблем, то, по крайней мере, поставить их на паузу и побыть с собой наедине.

– Федя, срочно приезжай. Нужно переночевать с Толяном. Срочно, – Вера Анатольевна редко называла его Федей, такое обращение ничего хорошего не сулило.

– Что случилось? – спросил Федор. Как в той притче про мальчика и волков, лимит доверия уже давно был исчерпан, единственное, что двигало юношу в подобных случаях к матери – ответственность и чувство долга.

– Я вызвала себе скорую и уезжаю в больницу. Приезжай как можно скорее.

– Еду, – Федор тяжело вздохнул и, наскоро собравшись, вышел из дома.

Путь от Ржевки до Васильевского был значительно дольше, чем от Наличной. Федор, нахохлившийся, как воробей, сел на заднее сидение автобуса, подышал на стекло, протер его кончиком шерстяного шарфа и уставился в окно. Забрызганные грязью из-под машин сугробы вдоль дорог, безликие человейники многоэтажек – эдакие шкафы с людьми, – ядовито мигающие вывески и светофоры, разбавляющие темное варево из асфальта и глубокой синевы вечера. Кира когда-то возмущалась, почему у ночи постоянный эпитет «черная», если она синяя. Потом Федор додумался, что синяя она в городе, а в природе, впрямь, возможно отсутствие света.

Зима пришла. Раньше – любимое время года, а теперь… Еще год назад хотелось перемен, ускорения жизни, а сейчас хочется хотя бы паузу, потому что сил не осталось. Снежным комом наваливалось все сразу: проблемы с маманом, с Кирой, с учебой, с работой.

И вот уже мост Александра Невского, и Старо-Невский проспект, и Дворцовая площадь, и Остров. Федор выпрыгнул из автобуса на Кадетской линии и буратиньей походкой пошел к дому. Вошел в парадную, уткнулся взглядом в уродливое граффити на рустованной стене, выругался про себя и открыл дверь. Зайдя в квартиру он ничего необычного не заметил. Привычный беспорядок в прихожей, звук кипящего, стартующего в космос, чайника на кухне. Заглянул в комнату. Брат сидел за компьютером в наушниках и уничтожал виртуального противника.

– Привет. Что тут у вас случилось? Где маман? – Федор поднял валяющийся ломаный стул и кое-как примостил на него пальто.

– Привет. Да ничего. Только что уехала, – не оборачиваясь к Федору, отозвался Толя.

Федор ответил на телефонный звонок с неизвестного номера.

– Ты приехал? – спросила Вера Анатольевна

– Да, куда тебя увезли и что случилось?

– Меня довел Толян! Я вызвала скорую и еду в психатрическую больницу. Федя, он сломал об меня стул! Не знаю, долго ли меня не будет. Витя в командировке. Присмотри пока за братом. Не могу говорить, это запрещено, мне медбрат дал позвонить, пока меня не оформили. Завтра зайди навестить, это психиатрическая больница №6.

Связь прервалась. Федор подошел к брату, выдернул вилку из розетки.

– Эй! Нельзя так! – Толя швырнул наушники в стену.

– Что тут стряслось? Выкладывай.

– Ничего, она сама начала. Гулять не пустила, играть не давала, – Толя встряхивал головой, отбрасывая свисавшую челку. Прямые светло-русые волосы, узкие серые глаза, будто вечно прищуренные, задранный кверху нос – полная противоположность Федора.

– Она сказала, что ты ее ударил стулом.

– Я бросил в нее стул случайно. Она клавиатуру спрятала, папу ругала, меня.

– Все, мне неинтересно. Теперь быстро встал и начал делать уборку. Еще раз маман на тебя пожалуется – сам тебя отлуплю. А Вите скажу, чтоб никакого паркура и скейт-парка тебе не было. Стены в парадной ты исписал?

– Нет, – брат надул губы и отвернулся.

– А почему роспись та же, что на обоях? Значит так. Сейчас берешь таз, тряпку – и марш на лестницу стены мыть.

– Так я же не один рисовал! Там еще Вовка был, Санек…

– А мне какое дело? Или ты хочешь, чтобы я им позвонил и пригласил посмотреть, как ты стены моешь?

Брат покраснел, обиженно дернул носом, но промолчал.

– Еще раз распишетесь – скейт твой выкину. Тряпка и таз на кухне.

Толя надулся, запрокинул голову и поплелся в кухню. Авторитет старшего брата пока еще оспаривать ему не приходилось.

Федор опустился в кресло и позвонил Кире.

– Как самочувствие?

– Терпимо. Ты когда домой?

– Слушай, тут такое дело. Маман себе скорую вызвала и уехала в психиатрическую больницу. С Толяном опять передрались.

– Что-то серьезное? – Кира явно не знала, как реагировать.

– Потом расскажу. Надо с ним сидеть тут в Тучкове, как долго – не знаю, пока Витю домой не выдерну из командировки.

– Погоди, а сессия?

– Ну, думаю, на экзамены-то он меня отпустит. Но ночевать пока придется здесь. Все-таки десять лет. Я тебе не очень нужен?

– Химия в конце недели, но я маму попрошу со мной съездить.

– Ночью позвоню, щас буду воспитанием заниматься. А то совсем гопник растет.

– До связи.

Федор огляделся по сторонам и принялся за уборку.

Киру испугала весть о том, что Федор должен будет сидеть с братом. Долгов по учебе у Федора накопилось вполне достаточно, чтобы быть отчисленным. Да и в то, что с Верой Анатольевной что-то серьезное тоже верилось с трудом. На счастье позвонила Даша.

– Привет. Уже началась химия?

– Привет. Идет полным ходом.

– А как волосы?

– Пока на месте, но обещали покинуть мою дурную голову. Как у тебя дела? Что нового на лекциях?

– Никак. На «отвалите» сдаю все, надоело. Я тут вот что вычитала. В Европе практикуют, чтобы сохранить волосы, использование во время химии специального термошлема. Спроси там у врачей, может, они тебе что-то предложат. Вдруг поможет.

– Спасибо, но мне сказали, что это не мой случай. Да и вообще, только сейчас начинаю понимать, что самое страшное – не лысая голова, а расшатанная нервная система. Вера Анатольевна тут в больницу попала, и Федор будет сидеть с братом неопределенное время. А у меня откуда-то стойкое ощущение, что она это специально сделала, чтобы внимание привлечь и Федора втянуть в процесс воспитания. Так что мне надо голову изнутри лечить, а не снаружи.

– А что с ней?

– Нервный срыв.

– Если бы я на скорой уезжала с каждым таким эпизодом, меня бы дома не видели. Не люблю я давать советы, но закрыла бы ты уже тему с этим семейством. Тебе сейчас нужны спокойствие и гармония, а негатив – прямой курс на саморазрушение. Тебе оно надо? Береги себя и не позволяй никому портить себе настроение. Будет скучно – звони. Гулять холодно, да и не стоит тебя мучить, наверное.

– Договорились. Про шлем спрошу, спасибо.

На другой день выяснилось, что после нервного срыва Веру Анатольевну продержат в клинике две недели. Когда через неделю Федор с Кирой вместе пришли ее навестить, оказалось, что она вполне бодра, счастлива и довольна внезапным отдыхом от сына.

– Мальчишки – они все такие, – говорила она, обращаясь к Кире. – Федор таким, конечно не был, но иногда тоже характер показывал. В Петрозаводске, бывало, Борис Сергеич позвонит ему, скажет, что скоро приедет, и все – ребенка как подменили – сразу ноги на стол и никого не слышу, никого не вижу. Хотя все равно с Толяном не сравнить. Витины приоритеты в воспитании только вредят, а Федеря занят тобой, и на нас ему времени не хватает. А воспитанием, конечно, должен мужчина заниматься. Как вы там с Толяном? – спросила она у Федора. – Слушается тебя?

– Да, нормально все. Уроки вроде делает, в комнате поубрались.

– Я же говорю, надо, чтобы брат воспитанием занимался.

– Как Вы тут держитесь? – Кира обвела взглядом палату.

– Да отлично! Больше половины женщин здесь из-за проблем с детьми – есть, о чем поговорить. Сеансы арт-терапии мне понравились. Прошла обследование у всех врачей – когда еще получится это самостоятельно сделать! Тут, помимо психиатров, уйма хороших специалистов. Как в санатории, честное слово! – она засмеялась и продолжила. – Думаю, попроситься, чтоб меня тут еще на неделю оставили.

– Ну уж нет! – Федор улыбнулся. – Давай-ка домой. Сегодня Витя приехал, но надолго ли – не знаю. А я и так полсессии пропустил. Если до лета долги не сдам, можно будет все сначала начинать.

– Конечно– конечно. Это я шучу.

Незадолго до Нового года Федор забрал маму из больницы, и в Тучковом переулке жизнь встроилась в обычное русло.

Глава 8
Новый год

С того момента, как Кире озвучили диагноз она все чаще и чаще втаскивала Федора в разговоры о смерти. «Разговоры» эти больше походили на монологи, начинавшиеся без повода, внезапно. Федор бесился и мрачнел, не замечая, что бисером слов Кира заглушает страх, пересыпает его уродство цветастыми узорами, пытается нащупать ниточку спасения из неизвестности.

Федор убивал время за компьютером. Кира ни с того ни с сего отложила тетрадь, в которой делала наброски для статьи и выдала очередной монолог.

– Жизнь всякого человека подобна роману: любовному, приключенческому, детективному, роману-эпопее – в зависимости от того, в какую эпоху довелось жить и что было приоритетом. Может быть, каждый из нас со своей прожитой жизнью есть не что иное, как книга на Его полке со своими ФИО на корешке. Часть какой-то огромной библиотеки. Я шла по кладбищу и обратила внимание на надгробные горизонтальные плиты с именами и датами. Как огромная каменная книга. Там, знаешь, сначала фамилия, имя, отчество, а чуть ниже даты жизни. Мне показалось, это похоже на обычный поэтический сборник, например, «Марина Цветаева», и чуть ниже – «Избранное». Так вот, а что если так все и есть? Живет какой-нибудь Вася Пупкин, и его «избранное» – это от рождения до смерти.

– Тогда в чем же «избранность»? – машинально отозвался Федор, не поворачивая к ней головы.

– В этих датах: от рождения до смерти. Я подозреваю, что буддисты недалеки от истины. И наше пребывание здесь – тоже отнюдь не вся наша история, а всего лишь такое вот «избранное».

– Ты бы меньше думала о смерти, – лениво прокомментировал Федор, оборачиваясь к ней.

– … и, знаешь, когда я об этом подумала, мне стало так грустно, – Кира не собиралась останавливаться. – Не от того, что вскоре, весьма вероятно, я обзаведусь подобной «обложкой» с датой, – Федор при этих словах нахмурил брови и на мгновение потерял контроль над взглядом, показался ей чужим и незнакомым, – но потому, что читать мое избранное будет дьявольски скучно. Кроме книг, в моей жизни почти ничего не было, были какие-то чувства, переживания, мысли, но глаза не видели, скажем, Барьерный риф, тело не знает, что такое невесомость или сила притяжения, когда падаешь с парашютом, клетки мозга не знают, что такое действие каннабиноидов, я не водила ничего, быстрее велосипеда, не играла на музыкальных инструментах, не научилась танцевать. Мое избранное весьма уныло. «Моя жизнь скудна, игемон», – Кира усмехнулась уголком рта и, вздохнув, откинулась на диван. Федор молчал, а она впервые поймала себя на мысли, что было бы любопытно иметь детей и посвятить себя их воспитанию. Испугавшись этой мысли, она позвала собаку и, сказав, что пойдет погулять, быстро покинула квартиру.

По дороге к лифту пес в нетерпении подпрыгивал и лупил хвостом из стороны в сторону. Кира наклонилась к нему, чмокнула между ушей и сказала:

– Это все блажь в башке, химия мозги разжижает. Ты у меня единственный воспитанник, и никаких детей нам не надо.

Когда Кира вернулась, Федор помог ей раздеться, помыл лапы собаке и, обняв девушку, пока она смотрелась в зеркало в ванной, сказал:

– Давай, Казюлина, научимся танцевать танго. Нам пойдет.

Кира с недоверием на него посмотрела, но ничего не ответила.

Новый год у Федора и Киры был поводом сделать друг для друга что-то особенное. Они задолго до праздника придумывали, что подарить друг другу, отдаваясь процессу выбора целиком. Подарки эти не были чем-то обыкновенным, они становились продолжением их сказки, особыми волшебными предметами, помогающими главным героям творить чудеса и побеждать зло. Еще в начале пути Федора в археологию Кира подарила ему лопату, на рукоятке которой выжгла его старый, времен подготовительных курсов, рисунок: психоделического пьяного Чижика, выразительного и харизматичного настолько, что с тех пор, как он появился в ее руках, она таскала рисунок с собой в рюкзаке повсюду, как верное средство от хандры. Дарила трубку, чтобы отучить Федора часто и на бегу курить сигареты. Дарила шаманские и попросту ею самой придуманные музыкальные инструменты и странные, с причудливыми эффектами, лампы. И в этот марафон неожиданных и чудаковатых презентов Федор с удовольствием влился. Дарил то стол, с врезанным в столешницу стеклом люка стиральной машины, то мачете с гравировкой, изображающей Кирины ипостаси – Билибинскую Василису, с одной стороны, и русалку, с другой, разделенную надписью «all you need is love» посередине. В этот раз хотелось порадовать Киру особенно. Ее замечание, что жизнь скудна, его словно поцарапало. Федор долго шерстил музыкальные интернет-магазины, ездил по этническим лавкам и наконец нашел то, что искал: керамическая дарбука с профилем нарисованной простым карандашом сказочной амфибии.

Протащив подарок в квартиру незамеченным, пока Кира была в ванной, Федор с порога заговорщицки подмигнул Марии Николаевне, открывшей ему дверь, попросил ее спрятать сверток где-нибудь у себя.

– Ермену только не давайте, а то распакует раньше времени.

Мария Николаевна кивнула и осторожно закопала сверток в платяном шкафу.

Федор вошел в их с Кирой комнату и огляделся. Разбросанные вещи, стена из книг, череда волшебных предметов, часть из которых – такие же рудименты праздников. Все это походило на попытки отгородиться от внешнего мира, на стремление создать живущую по своим законам вселенную. Время здесь буквально шло в обратном направлении – на стене висели часы, стремительно бегущие назад – очередной бзик Киры. Когда она сделала эти часы? Два года тому назад? Три? Дезориентация во времени не всегда оказывалась кстати. Набежали воспоминания о ссорах с Кирой из-за того, что он никогда не помнил, когда у них годовщина первой встречи с Новой Голландией, когда – ночи проведенной с кричащей чайкой на крыше и гремящим заблудившимся трамваем. Для Федора их мифология творилась вне времени, а Кире хотелось, чтобы вопреки. Федор посмотрел в зеркало, в котором отражалось полкомнаты и почувствовал неуют. Что-то изменилось, но что – было непонятно. Просто волшебство куда-то ушло. Сверхценные предметы начинали превращаться в обычный хлам.

Едва заметно скрипнув дверью вошла Кира с полотенцем на голове. Ей на секунду показалось, что Федор с серьезным лицом рассматривает себя в зеркале.

– У нас эпоха романтизма? Образ двойника в бытовой прозе или что натворило мое отражение, пока меня не было?

– Привет, Казюлина. С легким! – Федор обнял ее.

– И с почкой, и с сердцем! – улыбнулась Кира. – Давно пришел?

– Да нет, только что. Намытая, вкусная, – Федор зарылся острым носом ей в шею.

– И мне нужна твоя помощь. Я сейчас подсушу волосы, а ты меня пострижешь.

Федор слегка отодвинулся и внимательно на нее посмотрел.

– Ну, не надо так на меня глядеть! Когда еще я со стрижкой похожу? К тому же, лучше я избавлюсь от лишнего сама, нежели меня ото всего избавит химия.

– А не боисся?

– Получится криво – отомщу тебе тем же.

Уже через час они закрылись в ванной, и Федор, застыв с ножницами в руках, пытался понять, что же хочет от него Кира.

– Каре, можно покороче, приблизительно по ухо. Сможешь? Только уши не отрежь: у меня сережек много – обидно будет.

– Посмотрим, – Федор начал стричь. Сначала, взяв в кулак волосы отрезал все разом до уровня плеч. Сердце у него забилось быстрей. Мелькнуло, как где-то читал про славянский обычай, суть которого заключалась в том, что невесте отрезали косу под корень, чтобы родителям девушки предоставить как подтверждение брака. Кира глубоко вдохнула. Легкость и свобода от утомительной массы волос ее будоражила.

– Боже, как легко! Почему я раньше этого не сделала?! – Киру захватывал восторг.

– Уу-уу-у. А мы дураки. Надо было прежде, чем стричь, со всеми знакомыми поспорить, что волосы тебе отрежем. Никто бы не поверил, денег бы срубили, – Федор улыбнулся.

– Отличный бизнес-план пропал, – отозвалась Кира.

Наконец, закончив, Федор снял полотенце с ее плеч, сдул с борта ванны то, что нападало, и неуверенно произнес:

– Все. Можешь смотреть.

Кира отряхнулась и глянула на свое отражение. Совершенно другой человек смотрел на нее из зеркала. Не лучше, не хуже – просто другой.

– Спасибо, я в восторге, – развернулась она к Федору и, чмокнув его в бороду, выскочила из ванной. – Смотрите, как классно! – обратилась она к сидящим на кухне маме с бабушкой.

– Хорошо. Лучше, чем было, – подытожила бабушка.

– Не будет больше красивых причесок, чтобы по полтора часа заплетаться, – вздохнула Мария Николаевна. – А так – отлично. Федор – мастер.

– Ужин готов, приходите есть, – сказала бабушка.

– Да, Кир, помоги на стол накрыть, а мы с Федей покурим.

Мария Николаевна вместе с Федором пошли на балкон.

– Федь, у меня к Вам просьба. Не уходите, пожалуйста, в этот Новый год никуда, ладно? Боюсь, что она замерзнет, простудится, а это автоматически выбьет из сеансов химии. Надо поберечь ее сейчас. Иммунитет и так не справляется. Да и хотелось бы вместе встретить… – мама осеклась и продолжать не стала. Нервно выдохнула дым и замолчала.

– Да, конечно. Останемся, – Федор кивнул, подумав, что Мария Николаевна, судя по настроению, слабо верит в то, что все кончится хорошо. – Холодно тут. Пойду на кухню, – он затушил сигарету и прикрыл за собой балконную дверь.

Теперь никаких разбросанных по подушке Кириных кос, никаких криков, что он снова прищемил ей волосы. Федор не мог уснуть, смотрел в потолок и думал о времени. Пытался нашарить в памяти прошлые празднования Нового года. Что там было?

«Первый совместный. В самый последний момент маман подсказала, что нужно праздновать вместе с Кирой. Прибежал за полчаса до полуночи. Двенадцать отметили у Киры, потом ушли гулять, вроде, пешком. Плохо помнится. Отпечаталось только, как пили из термоса противный растворимый кофе с привкусом прокисшего чая. Да, мерзкий кофе из термоса в Михайловском саду посреди новогодней ночи. Потом прибежала охрана, угрожала вызовом милиции. Прогнали через дырку в заборе. Потом весь день провели у Киры. Я полуспал-полубредил недосыпом, лежа головой на ее коленях. Что было потом? Забылось. Следующий? Щенок. Кирины друзья, пришедшие в гости и оставшиеся спать на диване. А что делали мы сами? Вроде, снова гуляли по бушующему, угарному центру, пили с кем-то коньяк, потом ушли в пустующую квартиру к Вите. Где-то на Опочинина. Что было дальше? Книги по дзен-буддизму на прикроватной тумбочке, разговоры о дацане. В порыве страсти оставленный засос на полшеи Киры и моя поцарапанная спина. Ощущение поистине новой жизни. Возвращение обратно, щенячьи лужи – бесконечные щенячьи лужи! – и выпроваживание гостей. Следующий? Снова город, поездки по родственникам, запуски салютов, и опять город. Было ли что-то еще? Прошлый. Он еще вспоминается, еще не стерся. Бродили где-то в Коломне с Кириллом, пили с ним из горла Asti Martini, потом встретили Кирину подругу, пошли к ней в гости. Где она жила? Где-то на Одиннадцатой линии, во дворах, в коммунальной квартире. Там было холодно: сквозняк из-за треснувшего на кухне окна гулял по длинному коридору. Общались с соседями по квартире, обсуждали что-то. Утро стерлось, как ехали домой, куда делся Кирилл – вопрос. Странно, что никогда не отмечали в Тучковом, только заходили поздравить маман. И почему-то ни разу не праздновали с народом из экспедиции. Всегда символическая полночь с Кириными родителями, потом город, в любых проявлениях».

Размышления Федора прервала Кира внезапно заворочавшаяся и приподнявшаяся на локте.

– Я видела сон. Про мальчика-кентавра, как на входе в Доме Кино. Серый, гранитный мальчик-кентавр, но почему-то он казался Сфинксом. Что общего у кентавра со сфинксом? – она говорила быстро, сбиваясь, заглатывая воздух. Было не до конца ясно, спит она или это лунатизм, иногда с ней случавшийся. – Живой, тихий, гранитный. Мы с ним ходили вдоль канала Грибоедова, он что-то говорил – я не запомнила. И он был городом, – она смяла подушку поудобнее и закуталась одеялом. – Я влюбилась.

Федор не был уверен, послышалось ему последнее слово или нет.

– Пожалуйста, пожалуйста, пусть он меня дождется, – бормотала Кира перед тем, как снова затихнуть.

Федор осторожно обнял ее за плечо, и они уснули.