Текст книги "Где? – Неважно. Когда? – Все равно"

Глава 7
Про Кактус

Вуз, в который поступали Кира и Федор, проводил эксперимент. Слушатели подготовительных курсов зачислялись по результатам двух общих экзаменов: информатики и английского.

День экзаменов наступил. За десять минут до начала Кира была на месте. Федор разговаривал с парнями из группы: обсуждали предстоящий экзамен. Поприветствовав присутствующих, девушка подошла к Наташе, явно нервничавшей больше других.

– Как сайт? Удалось?

– Ай, сайт – полбеды, меня английский парит. Как сдавать, вообще не знаю, все забыла. А ты как?

– Английский завалить не очень боюсь. А вот сайт – катастрофа. Один мой – с подругой делали – о поэзии и городе – слетает, глючит, картинки теряет. Боюсь, что с ним я все завалю. Второй – творение брата – про кактус – шикарный, работает отлично, но спроси меня, как и в чем сделан – и я пропала. Вообще не понимаю в этом ничего.

– Ладно тебе, сдай про кактус. Главное, чтобы работал, а в какой программе делала, какая разница!

– Приветствую! Как готовность? – спросил подошедший к ним Федор.

– Так себе. А у тебя? Готов к английскому? – Наташа очевидно не на шутку распереживалась.

– К английскому, вроде, да. Сайт не успел сделать, вот, думаю, к тетке подойти, попросить по почте прислать потом. Ну или что она там скажет.

– Ого! Ты же с компьютерами на «ты», она же тебя хакером обзывает.

– Дык! Сначала забыл, потом, когда вспомнил, уже поздно было, – Федор отбил свой коронный ритм по блокноту. Потом улыбнулся и нараспев произнес: «Ты когда-нибудь утром откроешь глаза, приглядишься – а там уже ночь. Опоздал!»11
  «Панк-вальс» проект «Инструкция по обороне»


[Закрыть]

Мысли в Кириной голове ускорились до полной неразличимости, контроль потерялся, и следующие действия происходили будто в тумане. Внезапно стали не важны результаты экзаменов и собственное поступление. Все, кроме того, что у нее есть шанс помочь Федору, утратило значение. Кровь ударила в голову, в висках зашумело, а время ускорилось. Пойманный Кайрос22
  Кайрос – почитаемый древними греками бог счастливого мгновения.


[Закрыть] исступлённо лупил крыльями.

– Давай отойдем на минутку, я тебе диск верну, – кивнула ему Кира.

Они подвинулись в узкий коридор рядом с кабинетом информатики, и девушка стала судорожно искать что-то в рюкзаке.

– На, это твой диск, спасибо, прога пригодилась. А это – сайт.

Глаза Федора округлились, на лбу появилась недоуменная складка, брови поползли вверх.

– Что это?

– Сайт, но как он сделан, я не знаю. Ты разбираешься, сможешь объяснить, если что.

– А ты?

– У меня еще есть.

– Спасибо!

Раздался голос преподавателя английского, приглашавшего всех разместиться в аудитории и начать экзамен.

– Удачи! – пожелала она ему и отправилась к части группы, ожидающей сдачи информатики.

Все поочередно запускали принесенные сайты, отвечали на какие-то вопросы, выполняли дополнительные задания и с неизменно положительными результатами покидали аудиторию. Кирино мрачно-поэтическое творение на удивление прилично себя показало, почти ничего не сбросив и не потеряв в работе. Экзамен благополучно был сдан, и пришло время следующего. Как ею сдавался английский, было совершенно непонятно. Туман разлился в мозгах, и волна эйфории вынесла ее уже в конце процедуры, когда за прозрачными стенами аудитории появился Федор, кивающий ей и поднимающий большой палец вверх. Сердце готово было выскочить из груди, легких не хватало для вдоха, результаты экзаменов казались чем-то второстепенным и ненужным. Когда она вышла из класса, он ждал ее.

– Ну как, сдала?

– Да. А ты?

– Сайт про кактус – это круто. Тетка сказала, что не ожидала от меня такой позитивной темы. Сдал, спасибо тебе! И английский тоже, хотя и стыдно было. Ты к метро?

– Да, пойдем.

Гремя тяжелыми подошвами, они спустились на набережную Фонтанки, забрызганную солнечными пятнами на разогретом весенним солнцем граните. Шум моторов, крики туристов, зазывалы на прогулки по рекам и каналам, гул, долетающий с Аничкова моста, – все это вобрало две странные фигуры, на которые бытие внезапно вылило огромную порцию счастья. Жизнь на вдохе открывалась необозримой перспективой всего и сразу, и вдох этот не умещался в грудной клетке.

Федор на ходу достал пачку сигарет и закурил, стараясь выдыхать в сторону и отгоняя от Киры дым ладонью.

Когда сигарета потухла, он щелчком, будто давая щелбан, отправил окурок в воздух. Реакция последовала незамедлительно:

– Ты чего мусоришь? – ее брови гневно взметнулись вверх.

– Так урн же нет, – развел руками Федор. – А окурок куда? Съесть? – он постарался перевести ситуацию в шутку.

– Идеально. И вообще, курить – здоровью вредить, – подняла она вверх указательный палец.

Они шли по Невскому в ногу, и с этого момента ничто не имело значения. Они вместе. И впереди у них пять лет совместной учебы. Да и какая разница, что там впереди, для чего это завтра, если здесь и сейчас он идет рядом с ней, о чем-то шутит, улыбается?

– Слушай, а ты не дашь свой телефон?

– Телефон не дам, номер продиктовать могу. В мобильном не уверена, лучше ты свой скажи.

– Не помню его, я же себе не звоню.

– Резонно. Если ошибусь – не обессудь. Пиши.

Они спустились в метро и, попрощавшись, разбежались по разным веткам.

Глава 8
Где? – Неважно. Когда? – Всё равно

Утро следующего дня началось с ожидания звонка. Еще одна майская пятница неистовым солнцем вливалась в окно вместе с чириканьем птиц, звуком моторов и какой-то человечьей возни. Подступало удивительное чувство готового сбыться счастья, предчувствия, граничащего с уверенностью, что все будет хорошо. Школьные и домашние дела занимали ее в это время меньше всего на свете, мучило только колючее ожидание звонка от него. Уже четырежды она выходила гулять с собакой, но каждый раз, боясь пропустить звонок, быстро возвращалась, несколько раз за день она сажала себя за подготовку к выпускным экзаменам, но тут же отвлекалась на мысли о Федоре, на воспоминания о вчерашнем дне – и занятия не удавались. Это ожидание походило на то, как будто в душу влили шипящую минералку, и внутри от этого все приятно щиплет и зудит. Чем бы то ни было заниматься в таком состоянии было совершенно невозможно, мозг не мог сосредоточиться ни на чем, кроме как на предвкушении встречи. Оставалось только думать о том, как это произойдет, куда они пойдут и что будут делать. С этими бесполезными мыслями она совершила заплыв в ванную, дабы привести себя в порядок. Но даже банные процедуры не задались; рассеянность достигла своего апогея, в результате, брея ногу, она порезалась. Станок дрогнул в руке, диагонально развернувшись, скользнул по колену, и по коже поползла красная змейка. Боль вернула реальность. Кира плеснула водой на порез, но змейка только ускорила свое движение, тревожно и суетно растворяясь в потоке, убегающем в слив. За дверью раздался резкий звонок телефона. Наматывая на себя полотенце и чертыхаясь, она босиком выбежала из ванной на кухню, к визгливому советскому аппарату с вращающимся диском и черным витым проводом, вечно перекрученным во время долгих бесед.

– Алло! – она прислонила трубку к уху, но почти не услышала говорящего, так как в ухе была вода, с волос текло на пол, а съезжающее полотенце приходилось подхватывать свободной рукой.

– Алло. А Кира дома? – по телефону голос Федора звучал иначе, еще ниже обычного.

– Привет!

– Привет! Я уж было испугался, что ты дала не тот номер. На мобилку тебе звонил несколько раз, но без ответа, думал, ты меня так слила.

– Извини, я в ванной была, не слышала звонков.

– Хорошо, что все-таки дозвонился. Какие планы на завтра? Не желаешь ли побродить где-нибудь?

– Планов нет, можно было бы погулять в центре.

– Отлично! Где?

– Неважно.

– Когда?

– Все равно.

– Ну, значит, договорились. До завтра!

– До завтра!

Она положила трубку и только теперь заметила, что замерзла, что зубы стучат и что с нее натекла лужа воды. Кира бодро пошлепала в ванную перекисью водорода унимать змейку, расползшуюся по икре и растворяющуюся в луже на линолеуме.

Глава 9
Обводный канал

На следующий день они созвонились и все-таки договорились о месте и времени встречи. Под барельефом с изображением Невской битвы они оказались одновременно. К удивлению Киры, место Федор выбрал, руководствуясь идеями равноправия: от Дыбенко и Приморской до пересадочной станции пл. Александра Невского было одинаковое расстояние.

Выйдя в город, они, нимало не озаботясь маршрутом, пошли туда, куда пускали светофоры, а пускали они почему-то в сторону Обводного канала. На набережной было шумно и пыльно от проезжающих машин, разговаривать было некомфортно.

На противоположной от них стороне канала высилось здание эпохи ленинградского модерна, монструозно выделяясь своей мрачной экспрессией.

– Смотри, какая цитадель зла! – Федор кивнул в сторону бетонной громадины. – Советская архитектура – это что-то! Я думаю, они там все были сумасшедшие. Где-то читал, что в Москве после революции планировалось сделать памятник Ленину, на ладони которого должна была быть вертолетная площадка. Это же чистое безумие! Восторг!

– У них вообще склонность к гигантизму наблюдалась. Вроде как планировалось Ленинградское шоссе с Московским соединить, срастить города…

– Жаль, что эта дикая эпоха закончилась строительством бесконечных унылых спальников.

– О! А это место, в котором я хотела учиться! – сказала Кира, посмотрев направо.

– Что там?

– Там – Духовная академия. Но, как выяснилось, женщины в ней обучаться не могут.

– В общем-то, логично.

На тротуаре, возле забора, действительно стояло несколько молодых людей в рясах, с кудлатыми бородами. Они что-то обсуждали, смеялись, и если бы не одежда, то вполне могли бы сойти за студентов истфака.

– Ты же планируешь учиться на религиоведении? – спросил Федор.

– Да, думаю, это интересно.

– А выбор чем-то обусловлен?

– Во-первых, я изначально хотела поступать на Россику, но это направление не набирают уже несколько лет, альтернативой оказалось религиоведение. Во-вторых, у меня много вопросов, скажем так, философского толка. И на все эти вопросы меня вдохновил Бродский. Как – объяснить сложно. Это связано с темой смерти. В общем, полагаю, это любопытно. А почему ты выбрал китаистику?

– Ну, я не любитель красных бумажных фонарей и музыки ветра, но так сложилось, что в десятом классе как-то надо было написать доклад про дзен-буддизм. И я начал читать про все это; мне отчим – он дзен-буддист – подкинул литературу, так меня это увлекло, что я месяц читал, изучал – и так и не написал доклад. Это свидетельствовало о том, что у-вей33
  У-вэй – созерцательная пассивность, принцип недеяния.


[Закрыть] я таки постиг.

Кира засмеялась, хотя, что такое у-вей ей было понятно разве что интуитивно. Спрашивать, само собой, не стала, боясь показаться глупой. Она привыкла, общаясь с людьми, которые были ей симпатичны, не задавать лишних вопросов, а внимательно слушать и улыбаться во всех непонятных ситуациях. Федора это, судя по всему, не смущало, и у него была возможность поделиться своими соображениями относительно самых разнообразных тем.

Набережная Обводного канала казалась каким-то краем мира, границей, которую не то, что не следует переступать, но к которой не следует даже приближаться. Казалось, здесь заканчивается старина, и где расположился Балтийский вокзал, уже нет ничего, что напоминало бы о вычурных архитектурных красотах. Рев моторов, прерывистое дыхание умирающих заводов, откашливающих дым из кирпичных труб – все это наполняло собой малопривлекательный пейзаж. Вся эта мрачная суета обычно рождает тревогу в проходящих по набережной Обводного канала. Но тогда и только тогда, когда они не влюблены.

Кира и Федор дошагали до Ново-Калинкиного моста и пошли в сторону Фонтанки.

Город хранит рубежи эпох водными границами, и метафора «река времени» совершенно неслучайна. Время несется вдоль рек и каналов и не переплавляется через них, будто не знает, что петровские указы, запрещающие строительство постоянных мостов, уже не действуют. А может, и какие-то иные силы не позволяют пересекать водные преграды, и эпохи оказываются запертыми в границах островов. Это, должно быть, очередная петербургская мистика.

– Петербург – особый город, местные, кстати, его не видят. Я, когда год назад сбежал из ПТЗ, поначалу просто офигевал от всей этой красоты. Доходные дома – это нечто! Весь центр в них. Маман каждый раз, приезжая, таскает меня по центру, причитая: «Вот бы тут жить, в какой-нибудь коммуналке!».

– Мои раньше жили в коммуналке на Репина, на Васильевском. Потом в спальник перебрались. А жаль.

– С Васькой я мало знаком.

– Так пойдем. Только воды купим по дороге.

Так они добрались до острова, затем до залива, где-то около Шкиперского ковша, где по высоким, отсыпанным крупным песком крутым берегам, среди строительного мусора, картона и бутылок, словно в постапокалиптическом пейзаже, умирали свезенные со всего города стеклянные ларьки. В некоторых сохранялись витрины с мятыми коробками из-под сигарет, шоколада, жвачки. Эти ларьки, судя по антуражу, были облюбованы местными бичами44
  Бич – опустившийся, спившийся человек


[Закрыть], отчего пестрели самым разнообразным скарбом: от посуды и матрасов до диванов с торчащими пружинами.

– Так вот где кладбище ларьков. Матвиенко старается.

– У этой дамы неконтролируемая тяга к разрушению: то ларьки, то исторический центр – сказала Кира и, слегка помедлив, продолжила. – Когда-то, классе в восьмом, мы с подругой отправились в клуб «Орландина» на фестиваль «Гильдия тяжелого металла». Там мы познакомились с очень смешным дядькой; такой, знаешь, старый металлист, с бородой и усами, как мне показалось, длиннее хайра, наподобие Тараса Бульбы. Он представился Маньяком, а когда начал к нам клеиться, я предложила ему свои стихи почитать – и он почему-то сразу потерял к нам всякий интерес. Но визитку дал, с тремя иксами. Звали его Ростислав Прянишников, а работал он на студии звуко– и видеозаписи. А еще через полгода, состоялись выборы губернатора, и, представляешь, баллотировался вроде как его брат или какой-то иной родственник, предлагавший легализовать проституцию. У него еще была очень смешная предвыборная компания: на Невском промоутеры в белых футболках с надписью «Лучше пряник, чем кнут» раздавали его листовки и газету «Голая правда». А еще он книжку издал с интригующим названием: «Порнограф поневоле». Я, правда, не читала.

– Сильно. Я не знал, наверное, тогда еще в Петрозаводске жил, был не в курсе всех этих питерских тем.

Набрав достаточное количество песка в ботинки, они пересекли улицу Кораблестроителей и оказались во дворах между метро и заливом. Кира стерла ноги, и усталость от восьмичасовой пешей прогулки боролась с желанием как можно дольше продолжать этот день. Дом, в котором ждала теплая ванна, диван с высокой спинкой (для забрасывания ног, конечно) – все это было в пяти минутах ходьбы. Дьявол с плеча уже нашептывал, что все это счастье как раз по пути к метро, и будет очень хорошо, если она оставит спутника около своего подъезда, как вдруг внимание зацепилось за тысячу раз виденную кирпичную многоэтажку с невысокой пристройкой непонятного назначения. На крышу пристройки вела приваренная металлическая лестница.

– Пойдем, посидим, – кивнула она вверх.

– Давай. Хотя, думаю, те, у кого окна выходят на крышу этой будки, будут нам не рады.

– Значит, уйдем, если будут скандалить, – она поправила рюкзак и стала подниматься по лестнице.

На уровне второго этажа располагалась небольшая площадка, примерно два на три метра, с высокими бортами, застеленная рубероидом, затененная высоченными домами и потому как будто невидимая.

Они сели на край и огляделись.

– Даже не замечал, что такое бывает. Не крыша, конечно, но все же не на лавочке сидеть.

– Чем выше, тем лучше.

– Я слышал, есть ребята, которые по крышам проходят целые кварталы. Петроград сверху, наверное, вообще иной мир. Надо будет как-нибудь поискать варианты. Ты не знаешь, где открытые есть?

– Не припомню.

Ей становилось все проще и проще с ним общаться, внутренние барьеры трещали и рушились: чем дольше они находились рядом, тем ближе становились; ничего в нем ее не смущало и не отталкивало. Внезапно она поймала на себе его пристально-кошачий взгляд, не имеющий ничего общего с темой разговора, взгляд этот относился отнюдь не к крышам, будто спрашивающий, мол, кто ты, чего хочешь, что думаешь, и по пути ли нам. Мгновение – и все как раньше.

– Тебе никогда не говорили, что ты похож на кота?

– Черного, надеюсь?

– Именно. На черного кота.

– Буду иметь в виду.

– Однако, наверное, нужно идти. Холодно уже и дома еще дела всякие.

– Да, пора.

Они спустились и двинулись к метро. Идти после отдыха стало в тысячу раз тяжелее и больнее, но она проводила его до метро, попрощалась и отправилась домой. Каждый шаг давался жгучей болью, больше всего хотелось снять ботинки и остаться тут, на скамейке около ближайшей детской площадки. Мозг, разрывавшийся между жалобами на пожар в ногах и ощущением ирреальности происходящего, начинал трещать.

Федор ехал домой в подземке и смотрел в свое отражение. Длинный горбато-выразительный нос, как у Кощея, брови вразлет, с гневно-встревоженным переломом у внешнего края, полуприщуренные золотые глаза, косой пробор, завязанный под затылком хвост, спускающийся до низа лопаток, только черная одежда. «Черный кот», – думал он, усмехаясь. – «А ведь и правда».

Оказавшись дома, Кира доковыляла до ванны, обработала перекисью уже успевшие лопнуть мозоли и, упав на диван, мгновенно уснула. На следующее утро казалось, что прошлый день приснился, и только содранные во сне о простыни болячки на месте вчерашних мозолей убедительно доказывали обратное.

Глава 10
Голуби

Подобные прогулки по городу вскоре стали для Федора и Киры традиционными. Маршруты постепенно расширялись, genius loci55
  В римской религии дух-покровитель того или иного конкретного места


[Закрыть] уводил их узкими коридорами петроградской стороны, забавляя названиями улиц: Подковырова, Бармалеева, Плуталова, Подрезова, – разматывал Ариаднову нить по блоковской Коломне, дирижируя ритмом шагов в такт однообразной ограде канала Грибоедова, закручивал маршрут, теряясь в окрестностях Суворовского проспекта.

Однажды на Петроградке они наткнулись на здание девятнадцатого века с табличкой советского времени, гласящей, что оное является «домом высокой культуры быта и образцового содержания». Под окнами его были с обеих сторон от круглой арки разбиты небольшие газоны, прячущиеся за ажурной оградой. Дверь его, гостеприимно раскрытая, как бы намекала, что всяк идущий мимо может приобщиться, в меру своих возможностей, к той самой высокой культуре быта. Они сами не заметили, как оказались на последнем этаже, рядом с лестницей на чердак.

– Вот это удача. Полезли? – Кира уже занесла ногу на нижнюю ступень.

– Давай я первый заберусь, мало ли дверь тяжелая.

Она пропустила его вперед и отошла к перилам, чтобы посмотреть, нет ли недовольных их появлением жильцов. Федор толкнул дверь над головой, и темнота чердака втянула его в себя. Спустя мгновение из темноты показалась его рука:

– Поднимайся, тут выход на крышу открыт.

Кира с колотящимся сердцем вскарабкалась по ржавой, громыхающей лестнице и схватилась за его руку. Федор втащил девушку внутрь и закрыл дверь на чердак. Стало совсем темно, только кое-где мрак прорезали узкие полоски света, пробивающиеся между кривых кровельных досок. В этих полосах, словно волшебная пыльца из «Питера Пэна», золотилась пыль.

Федор сделал несколько шагов в сторону, достал телефон и, освещая путь, предложил двинуться к лазу на крышу. Она последовала за ним. Окошко оказалось совсем небольшим треугольником, к нему была приставлена деревянная колченогая лесенка, как попало сколоченная из старых досок со следами прошлой жизни, угадывающимися в кое-где проглядывающей масляной краске, настолько пыльной и грязной, что страшно было к ней притрагиваться.

– Тебе в белых штанах, наверное, не здорово будет туда вылезать, – заметил Федор.

– Ладно, это же всего лишь шмотка. Тем более, старая как мир, рубашку жальче. Полезли!

Сначала он, а затем и она вышли на крышу. Доступный кусок кровли был крайне невелик, его ограничивало то, что высота в этой части дома была максимальной, почти вся крыша оказывалась на пару этажей ниже. Про заборы, отделявшие основной массив площади, местные жители тоже не забыли, и для надежности к сетке из металла были намотаны колтуны колючей проволоки, на которые налипли светлые перья.

Кира пошла разведать территорию и внезапно на противоположной стороне крыши нашла старую заброшенную голубятню. Федор закурил. Он смотрел на упавший перед ним ниц город, близкие – почти достать рукой – купола Князь-Владимирского собора и шпиль Петропавловки, на девушку в мужской серо-зеленой – не может быть, чтоб выбирала не под цвет глаз! – рубашке и белых клешах. Белые штаны! Это так странно и непрактично, как будто она Остап Бендер, собирающийся в Рио, честное слово! Обладательница белых штанов диссонировала с его образом тоскующего и носящего траур по собственной жизни декадента. Весь ее облик воспринимался им как вызов, как демонстрация того, что ей нет никакого дела до мнения окружающих. Это удивляло и бодрило, казалось чем-то из ряда вон выходящим. В родном городе его окружали девицы, принадлежавшие к субкультуре готов: всегда в черном, с темной помадой и похоронными выражениями лиц, занятые исключительно своим имиджем. А она, чебурашка в хайратнике, позволяла себе быть смешной, смотрела на мир широко распахнутыми глазами, была открыта всем ветрам и будто бы ничего не боялась: ни высоты, ни милиции, ни ошибки.

Федор, осторожно ступая по фальцам кровельных листов, чтобы не издавать лишних звуков, обошел трубу дымохода, снял сюртук и расстелил его в тени.

– Садись! Тут тень.

Он подвинулся, она села рядом, плечи их соприкасались. Солнце светило так ярко, что невозможно было ничего разглядеть, крыши домов сливались в одно пестрое, бликующее месиво.

– Наконец-то лето! Думала, оно никогда не наступит, – она откинулась назад и всей спиной облокотилась о дышащую жаром трубу с обсыпающейся, бугристой штукатуркой. Где-то внизу, во дворе-колодце, со скрипом открылось окно, из которого показалась старушка, ломающая хлеб и вытряхивающая из пакета крошки. С соседних карнизов, скрипя коготками по металлу и шелестя крыльями, к ней слетались птицы. Федор обратил на нее внимание:

– Смотри, очередная любительница голубей.

– Одна моя подруга утверждает, что голуби – это летающие крысы. Мне они тоже не очень приятны. Хотя они друг о друге заботятся, самцы даже приносят самкам еду… Где-то на Волго-Доне стоял памятник Сталину, который вечно был обсижен голубями. Дело было в советскую эпоху. И вот, поскольку гадить на вождя не разрешено никому, даже птицам, к монументу подвели электричество, и птички, решившие на нем отдохнуть, падали к ногам генералиссимуса замертво. Но от этой идеи тоже отказались: негоже памятник вождю усеивать трупами символов мира.

– Дивная история.

– Жаль, что лишь легенда.

Время незаметно плавилось, расползаясь увеличивающимся пятном тени, которое текло по крыше быстрей и быстрей, захватывая все большее пространство. Ветер становился прохладнее и порывистей, город стал отчетливей, резкость прибавила деталей и, будто острые, высокие скулы, проявились углы зданий, добавляющие оттенок беспокойства, напоминающие о том, что время идет с ними или без них, и только оно всем подлинно распоряжается.

Не замеченные местными жителями, Кира и Федор спустились на землю, где царствовала суета: люди копошились у магазинов, машины, сигналя, неслись по проспектам, на детских площадках орущие дети сменялись распивающей пиво молодежью и прочим маргинальным элементом. Не привыкший к жаре Петроград требовал разрядки. Погода под вечер стремительно портилась; небо набрякло, и город залило серой тревогой, предвещающей разгул стихии.

Шквал воды обрушился внезапно. Кирины белые штаны, впитав в себя, казалось, не меньше половины Финского залива, стали ужасно тяжелыми, отвисли и волочились по земле, норовя свалиться. Рубашка прилипла к телу, которое тут же покрылось крупными колючими мурашками. Федин сюртук из темно-серого превратился в черный, а хвост стал напоминать обсосанную плетку. Все это произошло так быстро, что они даже не успели спрятаться от дождя, который иссяк столь же внезапно, как и начался.

Запах мокрого, раскаленного асфальта смешивался с запахом озона и тополиных листьев, к этому примешивался запах сигаретного дыма и мокрых волос Федора – все это вместе с этого вечера стало для Киры любимым коктейлем.