Текст книги "Где? – Неважно. Когда? – Все равно"

Глава 7
Пренеприятное известие

На следующий день после приезда в город Федор позвонил ей на домашний номер.

– Ну вот, я вернулся. Телефон обсох. Денег кинул сегодня, но не дошли еще. Вчера был совсем некузявый, да и приехали поздно с Чупой, – о том, что, приехав в город, они всю ночь просидели в ирландском пабе, он благоразумно умолчал. – Сегодня отошел маленько, звоню. Что нового в Петрограде? – Федор говорил с Кирой так, будто все в порядке.

– Не знаю.

– А мы все докопали. Понаходили там интересного: шаманку в цацках, века шестнадцатого. Прикинь, там христианство вперемешку с глухим язычеством, сплошной синкретизм – мечта религиоведа. Война тоже попалась. Потом при встрече расскажу. Нет ли у тебя желания, кстати, прогуляться? Погода хорошая, солнышко жарит что надо.

– Можно на Ваське встретиться, у метро. Мне надо с тобой поговорить, – Кира старалась контролировать голос, говорить как можно спокойнее, хотя чека была уже сорвана и взрыв мог разразиться в любой момент.

– Давай. Мне только нужно в магазин зайти шмоточный – все джинсы убил на раскопе, приехал в Чупиных. Может, ближе к вечеру?

– Нет, вечером мне нужно быть на дне рождения, а до этого еще за подарком придется ехать. Лучше сейчас. Сможешь?

– Через полчаса на выходе из метро. До скорого!

– Да, уже выдвигаюсь, – она повесила трубку и, спешно собравшись, отправилась к метро.

Солнце и впрямь жарило, но, несмотря на это, было холодно: то ли от нервного озноба, то ли от ветра. Резкий, кусачий, налетавший с Финского залива, он продувал до костей, швырялся пустыми полиэтиленовыми пакетами и пылью.

Федор ждал у метро. Взглянув в ее каменное лицо, он тут же понял, что встреча вряд ли сулит что-то хорошее.

– Приветствую. Пойдем куда-нибудь, где потише, а то у меня голова сейчас разорвется.

– Куда? Может, на чай к маману зайдем?

– Нет, спасибо. Пойдем просто к какой-нибудь скамейке.

Он стал рассказывать ей об экспедиции, о том, что она пропустила, но все очевиднее становилось, что эти истории не только ее не забавляют, но, напротив, довольно основательно бесят.

Они прошли по шумной пешеходной Шестой линии, повернули на Большой проспект за Андреевским собором и оказались на углу Четвертой линии.

– Вон, детская площадка, там есть свободная скамейка. Пойдем?

– Да, давай сядем, я отвыкла ходить, пока болела. И времени мало.

Федор напрягся, предполагая, что сейчас она начнет пилить его разговорами о недавних событиях или заведет речь о том, что им пора подумать о разрыве отношений или еще что-то в таком духе. Все в ее поведении явно сигналило о том, что сейчас начнется эмоциональный штурм. Молчание было ею прервано на выдохе:

– Короче, есть подозрение, что я беременна, – говоря это, она почувствовала, что падает в пропасть с обрыва. Отступать было уже некуда.

Молчание. Молчание, длившееся секунд десять, показалось ей вечностью.

В пропасть с этими словами она отправилась не одна.

– У-у-уу, – прозвучал успокоительный мотив колыбельной, который на сей раз не сработал. Федор отбил коронный ритм по сигаретной пачке. – Когда? Той ночью, перед тем, как я уехал?

– Скорей всего. Не знаю. Это не точно, врачи сказали, что только на третьем месяце смогут подтвердить на сто процентов. Третий – это очень поздно, на третьем у меня и самой никаких сомнений не будет.

Она попыталась встать, но он удержал ее и обнял за плечи. Ответного объятия не последовало, она безвольно обмякла и, казалось, не соображала, что происходит. – Так, – начал он, но был прерван – и мысль повисла в воздухе.

– Мне пора. Магазин на Пушкинской. Мне нужно еще успеть вернуться на Остров к шести.

– Хочешь, я с тобой съезжу?

– Нет, не надо, – она высвободилась и пошла к пешеходному переходу. Еще не остыла обида на Федора за экспедицию, за то, что ни разу он не позвонил ей со Дня археолога. Кира стремилась сбежать от этого пренеприятного разговора, от противоречий и себя самой.

– Во сколько ты освободишься? Я кое-что сделаю дома и позвоню тебе вечером.

– Не знаю, пока, – ответ относился не ко времени и планам на ближайший вечер, а вообще ко всему. Кира оказалась не готова к вопросам, задаваемым обстоятельствами. Федор, время, родители, учеба, работа, деньги, будущее, ребенок – слишком много слов с вопросительными знаками гремели в ее голове. Киру била дрожь и поливало потом. Идти было трудно, казалось, что она не идет, а крутит ногами всю махину земного шара, она будто переставала понимать, где она и что нужно делать. Вскочила в первый же автобус, вцепилась в поручень и, прислонясь виском к стеклу, смотрела на все вокруг так, будто каждый предмет причинял ей физические страдания.

Федор же тем временем пытался справится с бушующим потоком мыслей и эмоций, без предупреждения опрокинутых в его голову. Перед глазами пронеслось сразу все: от той ночи до младенческих криков, коммунальной жизни, несбывшейся научной карьеры и внезапного счастья. Счастья?

Всю дорогу от Четвертой линии до Волховского переулка он курил, пальцы отбивали по карманам чечетку, мысли в беспорядочной возне натыкались друг на друга и носились по кругу, не приводя ничего к заветному знаменателю. Забыв остановиться у собственной парадной, он дошел до памятника Сахарову – потекшей под солнцем пластилиновой фигурке, неумело слепленной ребенком, стыдливо прячущей руки за спину, в голубиных потеках, только дополняющих эту странную композицию. Постояв в отдалении и докурив очередную сигарету, он повернул назад и наконец открыл дверь квартиры. В коридоре его встретила мама в халате и с расческой в руках. Она собиралась куда-то и была весьма удивлена столь скорым возвращением сына.

– Федюнь, ты один? Почему так быстро? Где потерялась Кира? – вопросы сыпались, как из дырявого мешка, а его мыслительный аппарат уже не мог справляться с поставленными задачами.

– У нее дела.

Маман пристально на него посмотрела.

– Поругались? Приходи на кухню – покурим.

Он послушно поплелся на кухню, налил чай, крепкий, как чифир, и, скрестив вытянутые ноги, сел на заставленный пепельницами и вазочками с пыльными сухоцветами обшарпанный подоконник.

Вера Анатольевна все это время курила, прищуриваясь на вдохе и периодически поправляя очки.

– Такое дело, Кира, вероятно, беременна.

Если бы не подпрыгнувшая бровь, можно было подумать, что реакции на его слова не последовало вообще.

– Ну, что ж. Была мама Вера, теперь будет баба Вера. Ты рад? А она?

– Это неожиданно, – Федор начал с шумом крутить колесико сломанной кремниевой зажигалки, попавшейся ему под руку.

– Федеря, я тебе уже говорила когда-то и сейчас еще повторю: если от тебя кто-то когда-нибудь сделает аборт, я тебя прокляну.

– Да кто говорит про аборт? – он внезапно запнулся.

– Что планируете?

– Не знаю, надо думать.

– Тут нечего думать. Только в данном случае я бы на твоем месте поговорила в первую очередь с ее мамой.

Разговор этот был мучителен для него, хотелось скорее все закончить, очнуться и понять, что это морок. Но родительница была настроена решительно и начала рассказывать ему что-то про цветочный магазин неподалеку и возможную перестановку в комнате. Спустя какое-то время она все-таки вспомнила, что собиралась по делам и, закончив приводить себя в порядок, наконец, оставила его одного.

Тем временем на Пушкинской улице, в средоточии этномагазинов, Кира, по привычке задававшая судьбе вопросы в форме орлянки «если-то», вместо ответа получила очередную монетку, выпавшую ребром. Отправляясь за подарком подруге, она решила, что если ей удастся купить маракасы – а они, как известно, как и все шумовые инструменты, отгоняют неприятности и злых духов – то и у нее все будет хорошо. Однако жизнь снова смогла удивить. Ни в одном из трех магазинов не нашлось двух однотипных кокосовых маракасов. Отказаться от своей реплики в диалоге с Провидением она не могла, поскольку нарушать правила игры позволено судьбе, а не смертным, поэтому пришлось купить один маракас и с ним отправиться на празднование. Судьба, видимо, сообщала, что хорошо не будет, но на «как-то так себе» вполне можно рассчитывать. У виновницы торжества в этот день тоже что-то не задалось в отношениях с возлюбленным, поэтому одинокий маракас никого не смутил, дела до этого попросту никому не было. Когда в очередной раз позвонил Федор и Кира, наконец, отважилась ответить, появился повод покинуть заведение. Федор ждал ее на набережной, неподалеку.

– Как прошел вечер? Успела в магазин?

– Да, успела. Устала очень.

– Значит, гулять не идем?

– Не сегодня. Я хотела домой – спать.

– Давай провожу, коли так.

Они шли почти не разговаривая. Небо на набережной Макарова казалось стеклянным, желтые бироновские склады у Тучкова моста на противоположной стороне реки, обычно будоражившие фантазию и неизменно манившие неизвестностью, на этот раз не вызывали никаких эмоций. Молчание нависало над Федором и Кирой, в головах обоих гремели диалоги, хор демонов выл и лязгал медью, в то время как внешнее безмолвие сохранялось. А город вновь вставал на их сторону и помогал как мог: давал повод не говорить, заглушал все вокруг шумом моторов, насылал порывы резкого ветра, вырывающего слова изо рта и уносящего их, мертворожденных, прочь, дребезжал разболтанными велосипедными звонками, бренчал жестяной банкой из-под пива, бодро побрасываемой все тем же ветром, перекрикивал их лаем собак, носящихся вдоль ограды Малой Невы до самой Уральской улицы, где вступал уже с новым соло гул еле живых заводов и громыхали фуры и грузовики, спешащие непонятно зачем и откуда на остров Декабристов.

Так они добрались до Кириного дома и, нажав на кнопку восьмого этажа, полетели вверх.

Он пристально посмотрел на нее.

– Любишь меня?

– Люблю, – выдавила она, чувствуя, что дыхание перехватило, а дурацкие предательские слезы вот-вот хлынут потоком.

Он обнял ее так крепко, как еще никогда не обнимал. Смял в охапку, как легкую щепку, и прижался губами к ее виску. И произошло чудо. Мрачная жуть, навеянная думой о будущем, начала рассеиваться, запах сигаретного дыма, растекшегося по дубовой коже косухи, всколыхнул волну нежности, опрокинувшую остатки здравого смысла.

– Ты останешься?

– Сегодня нет, я приду завтра, после учебы.

Они стояли, обнявшись в раскрытом на восьмом этаже лифте целую вечность, в которой мельчали, терялись, превращались в ничто былые ссоры, ревность, недопонимание, упреки и обиды. Их вселенная только что рухнула, обратившись в прах, и воскресала заново, без груза памяти и багажа бед. Любовь на их глазах выросла и повзрослела, хотя бы на мгновение забыв об эгоизме.

А на первом этаже тем временем бряцала брань, адресованная любителям кататься на лифтах, пока кто-то с грохотом не пнул дверь на лестницу и, шаркая по ступеням, не начал восхождение наверх.

Глава 8
Ложная тревога

Для Марии Николаевны Федор превратился во врага народа мгновенно, ровно в тот момент, когда она узнала, что дочь с температурой, рудниковым кашлем и отваливающимися почками приехала в город одна. Разговаривать с ним она не собиралась. Молчание было ее излюбленным приемом для морального уничтожения врага. В жизни, правда, оно не помогало, но привычка упрямее факта, спустя годы укоренения она даже начинает казаться принципом, а уж им-то точно поступаться не следует, чего бы это ни стоило. Молчание ее по отношению к близким обычно носило деструктивный характер, поскольку интерпретация – дело субъективное, следовательно, было не всегда очевидно из-за чего именно объявлен бойкот. С Федором же ситуация становилась и вовсе курьезной, потому что сложно не разговаривать с тем, кто отсутствует.

Через день после того как Федор узнал, что скоро станет отцом, он появился на Кирином пороге. Дома девушки не было: что бы ни происходило в личной жизни или в мире вообще, учебу никто не отменял. Кирина система ценностей была довольно специфичной, ничего важнее образования в ее жизни, казалось, быть не могло.

Бабушка открыла дверь почти невидимому за букетом Федору, и предложила подождать возвращения внучки, затем зашла в комнату к Марии Николаевне и сказала, что пришел Федор.

– Не хочу его ни видеть, ни разговаривать с ним, – сказано это было четко и достаточно громко, чтобы вошедший понял, что ему здесь не рады, а если и рады, то не все. Несмотря на то, что пришел он не столько, чтобы обсуждать дальнейшие планы с Кирой, сколько для того, чтобы поговорить с Марией Николаевной, разбираться с этой задачей один на один было как-то неловко. Однако Кирина мама, сама того не желая, упростила ему задачу, демонстративно закрывшись в комнате и сделав вид, что пришедший для нее не существует.

В это время, Кира вместе с Дашей, ставшей после первого курса близкой подругой, посвящённой во все ее радости и невзгоды, шла к метро.

– Что врачи говорят? По-прежнему «приходите через три месяца»?

– Да, через три. Я в ужасе. В мои планы это не входило, я хочу учиться, а не детей воспитывать. И я боюсь беременных – у меня настоящая фобия: кажется, дотронешься до них пальцем и они лопнут. И что-то там под кожей у них шевелится, как гигеровский Чужой, честное слово! И рожать боюсь, и не рожать боюсь.

– Ну, тогда в монастырь надо было уходить. Хотя тоже не факт, что спасло бы.

– Я вообще хочу уснуть и, проснувшись, понять, что это какой-то страшный сон был.

– Федору сказала?

– Да. Хуже всего, что это, вроде, твое тело, но в тот момент, когда возникает хотя бы подозрение на беременность, и об этом кто-то узнает, оно перестает быть твоим, сразу же все начинают влезать в твое личное пространство, задавать неэтичные вопросы и давать такие же неэтичные и тупые советы. Тупость – это настоящий бич. Например, в женской консультации меня спрашивают: «Вы беременны?» Я говорю, что пришла, чтобы это узнать, потому что все признаки налицо, но тест в нерешительности. Они отвечают, что тоже не знают и узнают не раньше, чем через три месяца. И тут у меня наступает кома. Это сродни тесту на беременность в интернете: «Прикоснитесь лбом к синему пятну на экране, пройдите по ссылке и результат загрузится в течении пяти минут».

– Можно еще на правой ноге попрыгать. Дедовский способ, – засмеялась Даша. – Федор замуж тебя еще не зовет?

– Нет, слава богу. Это было бы уж совсем унизительно. Хотя в апреле он подарил мне кольцо, но сам сказал, что это мещанство. Я подумала, что это инициатива его мамы, и всерьез относиться к этому не стала. Наверное, прокомментировал бы иначе, если бы что-то в это вкладывал. Кстати, почему-то не могу его носить, как только надеваю, сразу что-то плохое случается и настроение портится. Как заговоренное.

– Ну, значит, точно мама выбирала. Со свекровью всегда так: ничего хорошего ждать не приходится, – Даша была очень ценным человеком в окружении Киры. Она была бесконечным источником бытового цинизма, эдакий обитатель пелевинского мира с включенными на максимум сарказмом и самоиронией – коктейль житейского опыта и детского мировосприятия. Странно, но когда у Киры возникло обоснованное подозрение в том, что она беременна, то она рассказала об этом Даше, а не Боженьке, с которой общение становилось все менее регулярным и задушевным.

Придя домой, Кира застала в комнате читающего Федора. Он так и не смог набраться храбрости, чтобы поговорить с Марией Николаевной, и решил спустить все на тормозах. На письменном столе лежали красные розы, которые сам Федор не решился ставить в воду, потому что подходящей вазы в комнате не было, а спрашивать у бабушки или мамы было неудобно. Кира поставила цветы, налила чай и принесла его в комнату, забралась в угол дивана и зарылась в плед – в последнее время ее постоянно знобило.

– Спасибо, красивые, – она смотрела на розы, и ей было очень неуютно, казалось, что-то нависло в воздухе и вот-вот должно было обрушиться на их головы.

– Что у тебя завтра? Лекций много? – спросил он, садясь рядом и обнимая ее за плечи.

– Да, с утра и до позднего вечера, – отозвалась она.

– А послезавтра?

– Часа в четыре освобожусь.

– Пойдем, что ли? – Федор встал и начал ходить по кругу – от дивана до письменного стола и обратно.

– Куда? – Кира очень плохо себя чувствовала и хотела спать, поэтому перспектива любого перемещения вызывала волну неприятнейших предчувствий.

– В ЗАГС. На Английской набережной, вроде, эстетский был.

Кира затаила дыхание. Замуж? В ЗАГС? По-настоящему? И что это изменит? Решит вопрос с возможным ребенком? Решит еще булгаковский квартирный вопрос?

Она начала с конца.

– А жить мы где будем?

– Что-нибудь придумаем.

– А учеба?

Федор внимательно на нее посмотрел, прошелся по комнате, отбивая по карманам джинс коронный ритм, и после короткого смешка сказал, глядя в окно:

– Как-нибудь да будет. Еще никогда не было, чтобы никак не было.

Ответа не последовало. Кира молчала, смотря в окно. Она думала о том, что вроде бы того и хотела, но не так и при других обстоятельствах, к тому же, не было уверенности в том, что это инициатива Федора, а не его мамы. Любовь к Федору всегда отбрасывала тень неуверенности в том, что чувство взаимно. Долг, инициатива Веры Анатольевны, внезапное желание создать семью – что из этого руководит Федором? А вдруг нет никакой беременности, что тогда? Будет выглядеть так, будто все ради ЗАГСА. Нет уж.

– Я очень хочу получить образование, очень хочу довести все до конца, потому что не смогу спокойно жить с тянущимися хвостами недоделок. А ребенок, семья… Я не представляю, как жить самостоятельно. Да и мама меня линчует, если я без диплома останусь.

Федор рассматривал книжные полки, периодически снимал с них сторожащие книжный покой статуэтки, нэцке, какие-то бог знает кем и откуда привезенные сувениры и, повертев в руках и сдув с них пыль, ставил на место. Наконец он нарушил молчание:

f – Когда маман впервые закурила при своем отце, тот взял у нее из рук сигарету и затушил об ее щеку. Дед был военным, и дома его слово было законом, а она была вся хипповая, и ей эти вечные «нельзя» были как кость в горле. Вот и уехала в Питер учиться. В Ленинград, то есть. Тут с отцом и познакомилась. Он ее беременную мной водил на концерт «Алисы» в СКК. Я, наверное, поэтому такой и получился, – Федор смеялся, рассказывая о себе и родителях. – А вообще, было бы неплохо в гости к бабушке с дедом съездить. К папиным. Ты как?

– Давай послезавтра съездим.

Но ни через день, ни позже, они так и не поехали ни к родственникам, ни в ЗАГС, откладывая все это на неопределенное «потом», синонимичное «никогда».

Глава 9
О совпадениях

Через неделю хождения по врачам вопрос разрешился сам собой: беременность оказалась ложной тревогой. Все вздохнули с облегчением и как по волшебству исчерпали себя разговоры о ЗАГСЕ и каких бы то ни было переменах в привычном русле жизни. Однако августовская экспедиция, раскапывая курганы под Борницами, закопала там Кирины почки.

Шли дни, и Кирино состояние становилось все хуже и хуже: постоянная температура мешала спать, ходить было все тяжелее, потому что спина беспрестанно болела, посещение лекций стало невозможным. В конце концов все закончилось предсказуемой поездкой в больницу на скорой помощи. В первый же день в больнице Федор позвонил Кире, чтобы сказать, что прийти не сможет, извинялся и спрашивал, что принести завтра. В Кире разворачивалась обида. Хотелось наорать на Федора, высказать ему все, что накипело за последний месяц: от этой дурацкой экспедиции, до предложения замужества «по залету». Все его отрицательные качества, все ошибки, совершенные им, – все это будто высвечивалось прожектором, не давая шанса затушевать или исправить.

Ближе к вечеру позвонила Вера Анатольевна.

– Кирочка, как ты? Что говорят врачи? – щебетала мать Федора, стараясь проявить сочувствие.

– Здравствуйте. Пока ничего не говорят, кроме того, что это почки.

– Очень плохо, но мы тебя починим. Не обижайся на Федерю, это я виновата, что он не пришел сегодня. Надо было с ним Толяна оставить, меня весь день дома не было. Тебе если что-то нужно – звони, он завтра привезет.

– Спасибо, у меня были мама и подруга – все есть.

– Поправляйся, завтра он придет.

– Спасибо, необязательно. Мама и подруга будут приходить каждый день.

– Поправляйся, – Вера Анатольевна повесила трубку.

На следующий день, как всегда с шумом, в палату влетела Боженька.

– Здравствуй, о болезный Кирунчик! Как твои страдания? Переживаем за тебя всем курсом, вот, фенечку сплели с девчонками – коллективное творчество на этот раз. Как дети малые, ничего не умеют, даже примитивный узор сами не могут вытянуть. Но тебе сейчас лучше бы не феньку, конечно, а что-то посерьезнее, чтоб тепло было. Прав был Паша, когда говорил, что феньки бесполезны, то ли дело уметь вязать. Свитер, шарф… Вот выгонят меня из ГАСУ, куплю клубочков цветастеньких и буду шарфы вязать. А, впрочем, это я размечталась. Как ты тут? Вижу соседи у тебя в палате интересные, – она кинула взгляд на соседнюю койку, на которой лежала помятого вида девушка с недвусмысленными синяками на руках и ногах, – и почти шепотом добавила: – Что это с ней? Что за жесть?

– Давай в коридор выйдем, я объясню, – Кира надела халат – презираемый ею символ старости, – и они вышли из палаты. – У нее ночью была ломка, я думала, с ума сойду. Утром – скандал: друзья пытались через окно, на веревке, дозу ей передать. Мне теперь кажется, что наша жизнь прекрасна и удивительна, и мы не знаем, что такое проблемы. Если так дальше будет, у меня вообще переоценка жизненных ценностей произойдет.

– Это да. А где Федя? Почему я его не вижу?

– Это запутанная история, я потом тебе расскажу.

– А у меня новый сосед. Помнишь чувака, который снимал комнату в соседней квартире, постоянно ко мне клеился и учил меня играть на гитаре?

– Конечно.

– Теперь там комнату снимает новый мальчик, миленький такой блондинчик. Вроде бы, тоже гитарист. Я у него вчера велик выклянчила покататься. Сегодня вечером буду вспоминать, как это делается. Уже забыла, как педали крутить. Пол-Купчино передавлю сегодня. Если по радио услышишь о массовом убийстве пешеходов, знай, это я осваиваю велосипед соседа.

– Возвращать будешь – не забудь колеса помыть.

Боженька зловеще захихикала и сказала:

– Пора мне, еще лабу надо сделать, – и помедлив: – Как я не хочу учиться! Брошу-брошу универ я, залетев от проходимца, и волшебные березы окружат меня стеною. Вот видишь, даже в поэты заделалась. Прощайте, до завтрева! Приду непременно.

Они обнялись, и Кира вернулась в палату. Спустя полчаса появился Федор, обида на которого мгновенно исчезла.

Уже ночью Кире прилетело сообщение от Боженьки, в котором та писала, что крайне неудачно упала с велосипеда и основательно ободрала колени и локти, так что на следующий день прийти не сможет. Еще через день подруга, хромая, вошла в палату и сразу предложила побеседовать в коридоре.

– Чертов велосипед, хожу, как Квазимодо, волоча за собой ногу.

– Как тебя угораздило?

– Оказалось, что перескакивать поребрики – это не мое призвание, а еще я не очень внимательна: как можно было не заметить бетонное ограждение – вопрос, и с габаритами у меня проблемы. Думаю, автомобилистом мне не стать. Я бы себе даже трамвай водить не доверила, так что плакала наша мечта стать водителями трамвая и троллейбуса и гоняться наперегонки по городу. Однако есть и положительные стороны в этой истории. Сеня – хозяин велосипеда – так за меня переживал, что совсем не расстроился из-за помятого имущества. И сегодня у меня с ним свидание. Ведет меня в какую-то кафешку.

– А на гитаре он тебя будет учить играть? – хитро улыбнулась Кира.

– Не глумись. Это он тоже предлагал. Проклятая квартира. Все время там живет какой-то чувак, которому есть до меня дело. Прошлый, кстати, меня к тебе ревновал и терпеть тебя не мог. Поэтому срочно выписывайся – познакомлю. Если он не будет тебя любить, прогоню его.

– Договорились. Удачи тебе вечером!

– Не помешает! Помчусь домой, надо еще придумать во что нарядиться. Не скучай! Федор-то приходит?

– Да, каждый день. Беги уже!

Вечером Боженька позвонила Кире, чтобы рассказать, как прошла встреча с соседом, а еще через пару дней Кире пришло сообщение: «Переехала к Сене, за стенку. Удобно – вещи перевозить не надо. Дома скандал».

Через пару дней Боженька познакомила Киру со своим молодым человеком. Было в нем что-то приторно-неприятное: очень много говорил, предлагал помощь и участие там, где это не требовалось, вел себя так, словно они с Кирой лучшие друзья. Что Боженька в нем нашла? Сеня был похож на актера детского утренника, играющего только положительных персонажей, и сразу же не понравился Кире. Злодеи ей были ближе. Ей интереснее было вглядываться в характеры, разгадывая их, всматриваться в отпечатки прошлого, оставленные на людях. Сеня же не производил впечатление трагического героя. Вообще не производил впечатление героя. Обычный человек. Творчество для него давно стало работой, инструментом для зарабатывания денег. Кира была готова видеть спутником подруги как минимум Сальвадора Дали или Сида Вишеса, но жизнь настаивала на совершенно ином варианте. И Боженьку этот вариант абсолютно утраивал.

Но больше всего Киру удивляла скорость, с которой развивались отношения подруги. Каждому свое: кому-то едва заметные знаки судьбы, родство душ и свой язык, а кому-то лобовое столкновение у двери собственной квартиры. И еще большой вопрос, в котором из этих двух вариантов ярче проступает печать судьбы.