Текст книги "Где? – Неважно. Когда? – Все равно"

Глава 2
Собачья шкурка

Прошедшее лето волочилось за Кирой кошмарным мороком. Что-то в ней надломилось и не зарастало даже теперь, когда, казалось, все наладилось с Федором. Вера Анатольевна пошла учится след за сыном, но на кафедру религиоведения. Получалось, что и на учебе, и дома, Федора окружали одни и те же люди. После лекций, он, воодушевленный новыми идеями, с упоением рассказывал Кире о том, что будоражило его ум, все чаще раздражая ее непоследовательностью и бессистемностью рассуждений. Да и слушать после учебы дополнительные лекции по философии, уже в его исполнении, терпения хватало не всегда. Хотелось романтики и новых впечатлений, а еще больше – той же остроты чувств, что была в самом начале их прогулок по крышам, но увы, теперь они почему-то почти никуда не выбирались и почти все время проводили у Киры дома.

Ноябрь мрачнел, суровая непогода почти не впускала в город солнечный свет, между утренними и вечерними сумерками проходило не больше трех часов, и те были неизменно просижены на лекциях. Кира и Федор, словно дети подземелья, жили в полусумраке, выходя в город, неизбежно окунали глаза в зависшую в воздухе изморось. Вне траектории дом—учеба Кира бывала на улице только выгуливая собаку. Обеим месить дворовую слякоть не нравилось.

Как-то вечером, Кирина собака отказалась от прогулки, забилась под одеяло. Спустя несколько часов стало очевидно, что зверю плохо.

Вызвали ветеринара. Врач долго и пространно рассуждал, о том, что собака уже стара, что, очевидно, присутствует онкология, что почки отказывают и вариант только один. Несколько дней Мария Николаевна и Кира пытались облегчить симптомы, но в конце концов, было решено собаку усыпить.

Когда приехал врач, Кира потребовала от мамы с бабушкой, чтобы те в коридор, куда позвали смерть, не выходили. Если раньше всю ответственность за себя и всех домочадцев брала на себя Мария Николаевна, то теперь внезапно выяснилось, что пришла очередь делать это Кире. Оказалось, что моральный выбор не по зубам старшим, что они не способны не только принимать решения, противоречащие их моральным устоям, но еще и следовать здравому смыслу. Более того, со всей невыносимой ясностью высветилась их хрупкость, то, насколько им больно даже думать о принятии на себя подобной ответственности. Они попрощались с собакой и с трудом сдерживая слезы, вышли из прихожей. Невысокий мужчина, с уродливо-кривым носом и тяжелым, плохо выбритым подбородком, торопливо поздоровался и потребовал принести большую тряпку «какую не жалко». Лайку уложили на покрывало. Кира гладила дрожащими пальцами голову собаки, отстраненным взглядом следившую за происходящим.

– Подержите, – сказал ветеринар, давая Кире пластиковый флакон. – Сначала наркоз, потом остановим дыхание.

Она протянула руку к пузырьку, от волнения чуть не опрокинув его. В этот момент Яшка, чуть приподняла голову, за пеленой дурноты в ее глазах показался страх. Кира резким движением сбила слезы с лица, глубоко вдохнула и, передав флакон врачу, обеими руками в последний раз обняла собаку, пока та была еще в сознании. Легкие судороги, вздрагивание лап, и голова с закрывающимися глазами всей тяжестью повисла на Кириных руках. Еще один укол, очередные судороги, и врач деловито и буднично подытожил:

– Все. Теперь завязываю в тряпку и забираю. Покрывало точно не нужно?

Кира молча мотнула головой. Закусив почти до крови указательный палец, она не отрываясь смотрела на собаку. Мужчина начал завязывать концы покрывала, и тут внезапно из тряпки послышалось рычание. Кира сдавленно закричала, бросившись к тюку:

– Стойте! Что там?! Она жива?

– Нет, это бывает. Просто воздух из трупа выходит.

«Труп? Это о чем?» – пронеслось в голове. Все поплыло перед глазами, ноги стали ватными, и картинка начала расплываться цветными пятнами.

Врач взял деньги, приготовленные на тумбочке, попрощался и, забрав жуткий узел, вышел.

Из комнаты высунулось зареванное лицо Марии Николаевны:

– Все?

Кира молча кивнула и ушла в ванную. Впервые мама оказалась слабее ее.

На долгое время всякая радость покинула дом. Еще несколько недель Киру периодически накрывало истерикой. Все мысли вращались вокруг собаки, и частым кошмаром стала собачья шкурка, распростертая на стене, вечно оживающая и сбегающая. Первое столкновение со смертью, во всей ее физиологической омерзительности и бескомпромиссности, ошарашило Киру. Известия об умерших в какой-то момент бабушках, дедушках, дальних родственниках мало ее трогали: когда не видишь умирания, более того, не принимаешь на себя ответственность за наступление смерти, не выбираешь для оной момент и не участвуешь в происходящем, все это переносится проще. Не видя агонии, можно сколь угодно долго рассуждать о метафизике смерти, но только когда сам почувствуешь кожей, как уходит жизнь, как обмякшее тело превращается в «труп», ощутишь вес смерти, ее тяжелую, неподвижную массу, только тогда что-то всколыхнется в мозгу, и, уперевшись в тотальное непонимание происходящего, задашься вопросом: «Что это такое?»

Глава 3
Ду́хи пионеров

Федору все сложнее становилось общаться с Кирой. Она периодически уходила в себя, иногда останавливалась на полуслове и недосказанная мысль зависала в воздухе. Особенно тревожным знаком было то, что Кира перестала рассказывать о том, что происходило на лекциях. Внезапно заинтересованность учебой поблекла, а во время прогулок по городу Кира больными глазами провожала каждую попадающуюся на пути псину.

Но наступил декабрь, выпал снег, и, казалось, жить стало проще. Федор всеми силами пытался перевести отношения с Кирой на иной уровень: платоническая любовь оказалась хуже проклятия, и продолжать так дальше было невозможно.

Почти каждая совместно проведенная ночь оставляла на них совершенно неправильно читаемые окружающими следы помятости после бессонной возни.

– В соседней комнате родители, – шипела Кира.

– Твоя мама и так думает, что мы тут бог знает чем занимаемся.

– Значит, она, как всегда, ошибается.

После очередного подобного предутреннего диалога Федор молча собрался и пошел в прихожую обуваться, но восемь колец на гадах не шутки – так просто не сбежишь.

Кира стояла в дверном проеме, прислонившись к косяку, и внимательно на него смотрела.

– Почему ты уходишь? Ты хочешь повторения лета?

Федор спрятал концы шнурков в ботинки, выпрямился и обнял ее:

– Прости, Казюлина, я совсем дикий стал, вечером приду. И, честное слово, больше не пропаду.

Он вышел на холодный декабрьский воздух и мгновенно протрезвел. Когда он пересек весь Васильевский остров и остановился на Биржевом мосту, его осенило. Федор позвонил отцу и спросил, нельзя ли с Кирой съездить на дачу. Папе все было ясно без объяснений.

– Можно, конечно. – папа протяжно зевнул. – Но там холодно. Чтобы нормально переночевать придется дня два топить перед этим. Да и инструментами все завалено. Не лучшая идея. Но, если хотите, можете поехать с нами на новогодний корпоратив в Молодежное. Мы там, как всегда, два дома снимаем, дня на три, места всем хватит. Застолье, сноуборды, лыжи, ватрушки – кто что хочет. На гору точно поедем в один из дней. Думай.

– Спасибо! Прости, что разбудил.

Федор облокотился на перила моста, окинул взглядом запорошенный снегом лед Невы и позвонил Кире.

– Не спишь, Казюля? У меня к тебе предложение.

Уговаривать Киру не пришлось. Через неделю Федор познакомил девушку с отцом, просто распахнув дверь машины:

– Знакомьтесь. Папа, это Кира, Кира, это Борис Сергеевич.

Отец Федора не задавал вопросов, не пытался выяснить что-то об отношениях Федора и Киры, говорил немного и в основном рассказывал что-то о русском роке, цитировал Стругацких и вспоминал свои студенческие годы.

После праздничных застолий и запуска фейерверков Федор с Кирой отправились на поиски зимнего леса, но оказалось, что турбаза со всех сторон обнесена забором, преодолевать который было лень. В этих краях пионерлагеря шли один за другим, подпирая друг друга плечами, как на праздничной линейке.

– Не было дикой свободы в советском детстве, – вздохнул Федор. – Сплошные заборы. Пойдем, что ли, в дом греться.

Ребятам отвели большую комнату с личными ванной и туалетом, предупредив, что, так как в соседней комнате не работает кран, то за водой будут устраивать к ним паломничество. Когда, замерзшие и мокрые они вернулись с прогулки и наконец остались одни, в них кипела смесь из трепета, страха, решимости и любопытства.

– Post coitum omne animal triste est…1212
  Всякое животное после соития печально


[Закрыть] – медленно произнес Федор.

– …praeter mulierem gallumque1313
  кроме женщины и петуха


[Закрыть], – продолжила Кира.

– Все наврали. Non tristis1414
  Не печально


[Закрыть], – и помолчав, добавил: – Я теперь совсем твой, что хочешь, можешь со мной делать.

Тени деревьев на потолке рисовали причудливые узоры, тянули изломанные руки к постели.

– Очень нужно покурить, – Федор поднялся и, придерживая на себе одеяло, поднял валяющиеся на полу джинсы. Он попытался просунуть ногу в штанину, но что-то явно было не так. Кира давилась от смеха, смотря на его старания.

– Оставь мои штаны в покое. Твои – на кресле.

Федор встряхнул джинсы, убедился, что размер неподходящий, и нашарил впотьмах свои. – Пойдешь со мной?

– Пойду, – сама, не понимая зачем, кивнула она.

Федор курил в ванной, Кира протирала холодной водой веки, когда в открытую дверь кто-то постучал. В ванную зашла коллега Бориса Сергеевича с электрическим чайником в руках:

– Федор, что вы творите?! Что за привычка курить в ванной? Пойдите на крыльцо хотя бы. Не понимаю, как папа тебе курить не запретит, – она налила воду в чайник и на пороге обернулась:

– Еще из девушки пассивного курильщика делаешь.

– Все-все, больше не будем! – Федор демонстративно затушил сигарету под струей воды и бросил в урну.

Уснуть им удалось не надолго. Во мгле на исходе ночи раздались звук горна и бодрый бой барабана. Кира схватила Федора за руку.

– Ты слышишь?

Они сели на кровати.

– Да. Пионеры, что ли? Откуда?

– Духи пионеров в заброшенном лагере.

Они снова уснули, обнявшись под одеялом, пока реальный мир не начал настырно выколачивать их из забытья стуком в дверь и указанием срочно присоединяться ко всеобщему веселью. Для Федора и Киры же все, за пределами кровати, казалось фантасмагорией не имеющей смысла.

После поездки в Молодежное все изменилось. Федор успокоился, избавившись от сомнений, а Кирина убежденность в том, что любимый может быть только с ней начала пошатываться. Воображение рисовало и другие варианты. К этому добавилось гнетущее, молчаливое осуждение со стороны родителей.

За пару дней до Нового года во время вечернего телефонного разговора Кира заговорщицки шепнула Федору, что нашла щенка и планирует в самое ближайшее время его забрать.

– Ты с ума сошла? Зачем? – он явно не разделял ее восторга.

– Затем, что я не могу жить без собаки.

Федор траурно молчал. Кира рушила его планы и представления о ближайшем будущем.

– Кобель? – почему-то спросил он.

– Угу, – довольно хмыкнула она.

– Так и думал.

Тридцать первого декабря вместе с Федором Кира приехала к пластмассово-розовому замку Макдональдса на Василеостровской, где ждал владелец собаки. Из джипа вылез бандюгатого вида коротко стриженый и стремящийся всей фигурой к квадрату человек в кожанке. Он распахнул дверь, за которой с щенком на руках сидел на заднем сидении, развалясь под действием праздничного настроения и каких-то веществ, его товарищ помладше, и сказал:

– Вот этот негодяй. Забирайте! Только двуного оставьте, он мало того, что бесполезный, так еще и не симпатичный.

Кира от перепада света и темноты даже не сразу смогла разглядеть, где щенок и как он выглядит. В протянутые руки ей передали черный блестящий комок, который она, чтобы не заморозить, тут же обернула шарфом и спрятала под пальто.

– Федь, отдай денежку, пожалуйста, у меня в кармане, – она двумя руками придерживала щенка, боясь, что он выскользнет.

Они поблагодарили бывших владельцев и сели в маршрутку. Федор забрал зверя к себе под куртку, опасаясь, что для Киры он слишком тяжел. И, уже подходя к дому, куда планировалось пронести ребенка незамеченным в качестве сюрприза к Новому году, он спросил:

– Что за порода? Я в темноте не разглядел.

– Питбуль, – радостно ответила она.

Федор тяжело вздохнул и тихонько, чтобы никто из домашних не слышал, запустил щенка в комнату, закрыв за ним дверь.

Глава 4
Родовое гнездо

Отец Федора переехал вглубь «квартала пяти дураков»: Энтузиастов, Наставников, Ударников, Передовиков, Большевиков. В маршрут кочевий Федора, помимо Наличной и Тучкова, вписалась новая точка. Здесь он обживался на кухне, расставляя по периметру различные ценные предметы, подаренные Кирой. Отец сутками пропадал на работе, а потому самое время было возрадоваться одиночеству. Если папа уезжал за город на несколько дней, то можно было смело приглашать Киру.

После очередной такой ночевки в у Киры состоялся крайне неприятный разговор с мамой. А у мамы за несколько часов до этого – с бабушкой. Три поколения женщин, живущих под одной крышей без мужчин, – ситуация весьма нездоровая. Бабушка, как и большинство представителей военного времени, придерживалась консервативных убеждений о семье и браке. Прабабка родила дочь от заезжего офицера в шестнадцать лет и сразу же была отлучена своей матушкой от воспитания ребенка. Затем последовала война, фашистская оккупация, эвакуация. Сначала умерла мать, потом бабушка. Последовали несколько лет в детском доме, в ремесленном училище и наконец распределение в послевоенный полуразрушенный Ленинград. История, проехавшаяся катком по миллионам, не сделала исключения для Кириной бабушки. Поэтому, создавая свою семью, она методом проб и ошибок, на ощупь, старалась строить ее такой, какой представляла, потому что примера перед глазами не было, после войны даже из дальних родственников не осталось никого. А Мария Николаевна, видевшая перед собой идеал мужчины – отца, которому, как казалось, под силу все: будучи на второй стадии дистрофии, пережить блокаду, совершить несколько путешествий на Северный и Южный полюс в составе экспедиции, попасть на допрос за рассказанный не в той компании политический анекдот и выйти из кабинета следователя, потому, что рассказал ему еще один. На его фоне претенденты на руку и сердце казались лилипутами, не оправдывающими ожиданий. Отец Киры среди них выделялся непредсказуемостью. Эта черта привлекала Марию Николаевну в начале отношений, но воспитывать ребенка с пороховой бочкой под боком было уже слишком. В результате – развод. Опираясь на свой безрадостный опыт, Мария Николаевна сделала вывод, что примером дочери она вряд ли может служить.

– Бабушка устроила мне скандал из-за твоей ночевки у Федора. Очень переживает, – сказала мама. Звон от маминой чайной ложки, размешивающей сахар, раскалывал Кире голову.

– И что? – Кира не знала, как реагировать, вторжение в личную жизнь вызывало бешенство.

– Я все понимаю и учить тебя не могу. И ей сказала, чтобы она не вмешивалась, но ты же знаешь бабушку. Так что имей в виду, что ей ваши моральные принципы чужды, и она какое-то время побубнит. Мне она разнос устроила.

Кира сглотнула ярость с обидой вперемешку, ушла в комнату и собрала вещи, чтобы уехать к Боженьке. В словах Марии Николаевны ничего обидного, вроде бы, не было, но сам факт обсуждений за ее спиной ее личной жизни, сама попытка нарушить ее личные границы вызывали бурю негодования. Ночь она провела у Боженьки, жалуясь на конфликт с родителями и рыдая оттого, что Федора никто не любит.

– Ну хочешь, я его любить буду? – спросила подруга.

– Что-то не очень, – улыбнулась Кира.

Утром она уехала на учебу.

Он ждал ее на улице. Дул сильный ветер, бивший по лицу пылью и непонятно откуда взявшимся мелким песком, машины истерично визжали, где-то неподалеку рабочие грохотали листами кровельного железа – и все это вместе неистово раздражало, убеждая в том, что мир отнюдь не рад ему. Докурив сигарету, он затушил и смял ее об ограду Фонтанки и запихнул под молнию на рукаве. Уже завершая это действие, внезапно поймал себя на мысли, что Киры рядом нет, и, следовательно, можно спокойно бросить окурок куда попало. Но с тех пор как у него появилась девушка, окурки плодились по карманам куртки с быстротой кроликов.

Наконец вышла Кира. Волосы растрепаны, на каждом плече по рюкзаку. Федор пошел ей навстречу.

– Уу-у-у, – пробасил он ритуальный мотив колыбельной, обнимая и прижимая ее к себе. – Сдала?

– Латынь – это мой позор. Зачет мне, конечно, поставили, но было так стыдно!

– Пойдем-ка походим. И рюкзак мне отдай. Хотя бы один.

Они шли почти молча, на все его попытки разговорить ее она не реагировала: ни любопытные истории, ни замечания относительно городских декораций ее не трогали и, казалось, разбивались о барьер, за которым шли ожесточенные диалоги демонов. Этих демонов он уже очень хорошо изучил. Кирино мрачное настроение стремительно набирало обороты. Они проходили по обезлюдевшей набережной Мойки, очищенной от пешеходов непогодой. Федор потянул Киру к себе. Сопротивления не было. Он расстегнул косуху, обнял ее и, слегка раскачиваясь, гудел мотив колыбельной. Кира, будто прячась от внешнего мира, зарылась лицом в воротник его свитера, уткнулась носом в ключицу, изо всех сил вцепилась в него, не желая расставаться, пытаясь удержать не только Федора, но и мгновение.

– Смотри! – кивнул он на ДК связи – Когда-нибудь завладеем умами общественности и сделаем из него наше родовое гнездо!

Она взметнула на него взгляд. Слова Федора мгновенно разогнали всех демонов. Еще секунду назад ей было проще расстаться с жизнью, чем поверить в будущее, но если в него верит он, то оно уже не предмет веры, а факт. А факт, как говаривал классик, самая упрямая в мире вещь. И реальность вновь начала обретать краски. Кто-то мерзкий внутри попытался неуверенно возразить, что эта мрачная громада, прошедшая путь от кирхи до ДК, ставшая памятником идеологическим метаморфозам, никогда не будет их личным особняком, но и его голос потерялся в потоке благодарной любви к Федору. Рядом с ним исчезали любые проблемы и невзгоды, кроме, пожалуй, тех, которые создавал он сам. С самого начала их общения между ними возникла прочная связь, которая, как ни странно, высасывая из них силы, давала взамен такую лавину чувств и эмоций, что порой выдержать это было крайне непросто. Есть мнение, что сильное чувство любви, насыщенное оттенками, справленное ревностью, желанием быть всегда рядом с объектом вожделений, может до неузнаваемости изменить человека, может двигать горы и помогать добиваться невозможного. Но, рано или поздно человек растворяется в страсти, исчерпывает себя, внутренние ресурсы истончаются. В какой-то момент чувство становится зависимостью, нехватка возлюбленного начинает напоминать синдром отмены. И Кира отчетливо ощущала, что Федор – ее зависимость. И хуже всего для Киры было то, что параноидальный страх потерять возлюбленного не давал шанса успокоиться, убедить себя в том, что Федору она нужна не меньше, чем он ей. Подобные размышления рождали целый спектр новых чувств, эмоций и настроений, от которых хотелось бежать, хотелось изорвать связь и обрести свободу. Но, как только Федор обнимал Киру, сомнениям наступал конец, не оставалось ничего, кроме щемящего чувства любви.

– Я из дома ушла.

– А я-то думал, зачем тебе два рюкзака. Почему?

– Потому что гнобят! Мол, если у него ночуешь, то могла бы и не возвращаться.

– Мария Николаевна? – он с недоумением посмотрел на нее.

– Нет, бабушка.

– Ууу-уу-уу-у. – и слегка помедлив – Давай искать комнату.

– Как работу совмещать с платной учебой по десять часов, и при этом платить за жилье? Плюс, я не готова жить в коммуналке. Плюс собака. Это же невозможно.

– Все возможно, если очень захотеть. Как-нибудь киличкой.

Это его выражение: «киличкой» – раздражало ее чрезвычайно, хотелось закричать на него, чтобы он вспомнил, что это не игра, что он мужчина и уже по этой причине она может надеяться на то, что он берет на себя ответственность за них обоих. Так по крайней мере было в романах, которые она читала. То, что люди из плоти и крови не всегда похожи на литературных героев, еще оставалось для Киры секретом. Пока же все основные решения вместе с последствиями приходилось взваливать на себя ей самой, потому что у нее – реальность, а у него – игра и авось.

Федор избегал конфликтов, игнорируя проблемы. И проблемы чудесным образом начинали игнорировать его – исчезали бесследно или теряли свою остроту. А Кира принималась бороться с несовершенством мира, уставала, слабела под грузом быта и паниковала от своего бессилия.

Она впервые задумалась о том, как так получилось. Когда она, сказочница, стала интересоваться бытом и данностью больше, чем он? Погружение в реальность отсекало крылья, со всей возможной остротой демонстрировало, как планы и мечты разбиваются за пределами головы, рутина и безденежье топили, и жить на вдохе уже не получалось. Но, казалось, что это не устраивает только ее. Всерьез что-то обсуждать с Федором не получалось, тот любую тему переводил в шутку или философский диспут, в конце которого она уже не понимала, с чего все началось.

Подобный уход из дома был для Киры не первым, но каждый раз, понимая, что идти, кроме как домой, некуда, что домашние переживают больше, чем она, приходилось возвращаться. В этот раз Кира вернулась вместе с Федором, которому, как ни странно, удалось разрядить обстановку. Как и большинство ее друзей, он немало времени проводил за чаепитием и перекурами с Марией Николаевной. Вот и в этот вечер ощущение назревающего скандала постепенно ушло, а конфликт иссяк.

Уют теплого кухонного вечера с разговорами и чаем был разорван звонком Фединого мобильного.

– Федь, приди домой сегодня. Сосед напился, у них за стенкой разборки с женой, – голос Веры Анатольевны визгливо вырывался из трубки.

– Ну и пускай разбираются, тебе-то что? Он же к тебе не лезет? – Федор, очевидно, не испытывал восторга от перспективы ночевать в Тучковом.

– Нет, но надо, чтобы ты пришел. Вдруг Толян испугается.

– А Витя где?

– Какая разница, где он, я прошу тебя прийти.

– То, что за стенкой, тебя волновать не должно. Успокойся и не обращай внимания. Они сами разберутся.

Вера Анатольевна бросила трубку. Федор слегка постукивал пальцами по краю стола, пытаясь вернуться в беседу.

– Что случилось? – спросила Кира, мрачнея.

– Так, маман беспокоится, что соседи скандалят.

– Это вечная беда коммуналок, – отозвалась Мария Николаевна. – И непонятно как себя вести в таких случаях: то ли сами разберутся, то ли милицию вызывать, пока до поножовщины не дошло. Нам с соседями везло: жили дружнее, чем иные родственники. Но в доме люди разные жили. Случались и совсем уж дикие истории. Как-то раз в соседней квартире отец наказал умственно отсталого сына, уже взрослого, лет двадцати, за то, что тот пришел домой пьяным – отобрал у него ключи и выгнал из дома. Тот, недолго думая, пошел к лютеранской церкви на Большом проспекте и отбил ключи у апостола Петра, что на входе. Помните, там гипсовые статуи стоят? Он каким-то чудом отколол у Петра ключи – а они весят немало – и с этим куском гипса пришел домой. Кто-то из соседей его пустил, он ворвался к отцу в комнату и проломил ему голову. Еле откачали.

Еще один звонок прервал воспоминания о чудесах коммунальной жизни Васильевского острова.

– Федь, это кошмар! Скорее приходи, он выбьет дверь! Быстрее приезж… – связь прервалась, Федор поспешно завязывал ботинки.

– Что случилось? – Кира не на шутку разволновалась.

– Что-то серьезное? Если нужно переночевать, привозите маму, – предложила Мария Николаевна.

– Не знаю, связи нет. Спасибо, позвоню, как разберусь.

Федор схватил куртку и выбежал на лестницу, не дожидаясь лифта. Реальность подернулась пеленой, время остановилось, пока он несся к остановке. На бегу запрыгнув в маршрутку, он пытался дозвониться до мамы то по мобильному, то по городскому номеру, но безрезультатно. Страх вперемешку с яростью разгоняли в нем адреналин, от которого, казалось, выскочит сердце. Воображение рисовало почти баррикадную войну в пределах одной квартиры, с поломанной мебелью, битым стеклом и разбросанными вещами. И еще каким-то кошмаром, от которого хотелось зажмуриться, за который совесть сжигала его с момента второго звонка мамы. Наконец, он выскочил на повороте на Первую линию и через несколько секунд оказался у парадной.

Федор с грохотом ввалился в квартиру, пнул дверь в комнату, но внутри никого не было. В четыре гигантских шага он оказался на пороге кухни. Вера Анатольевна сидела у окна в халате и пила чай, полистывая томик Чехова.

– Что происходит тут у вас? Где Толян? – Федор с шумом выдохнув, сел на стул.

– Толян у Вити. Вася устроил пьяную истерику жене, орал, матерился. Ужас какой-то. Вызвала милицию, они приехали, через порог что-то сказали ему и уехали. Вася тоже ушел.

– А со связью что? Ответить-то можно было, когда я звонил?

– Не знаю, батарейка села, наверное. А домашний здесь не слышно, я увлеклась чтением, в комнату не заходила. Ужинать будешь?

Федора начал бить нервный озноб, напряжение постепенно отступало, и мозг начал отключаться. Тело не могло сопротивляться сну, и он пошел в комнату, чтобы лечь и похоронить этот день в диване.