Текст книги "Город мертвецов и другие истории (сборник)"

Врач уже перестал слышать голоса людей за спиной, они были вытеснены чудовищной силы напором давящего звона, который поглощал все вокруг. Даже видеть стало труднее, все больше разноцветных пятен портило обзор, как разводы бензина на воде.

Где-то вдали раздался возглас, но такой неяркий и призрачный – как если бы Врач находился под водой.

И через секунды тысяча солнц взорвалась над головой.

Потом, Врач мог поклясться, что в этот момент он даже услышал сильнейший взрыв. Свет появился внезапно, белоснежный, настолько чистый и сильный, что темнота даже не успела попрятаться в тени столов, диванов и колонн. Врач ослеп, глаза слезились, а веки дергались от боли.

Над головой мерцала огромная хрустальная звезда, сверхновая, из двадцати пылающих неимоверно сильным электрическим светом лучей.

1.

Сержант зажмурил глаза. Это было несвоевременно, свет успел поразить его раздраженную сетчатку, дрожь в руках усилилась, к ней также добавились озноб и прохладное недомогание. Сержант готов был отдать все, что угодно за возможность узнать, что с ним происходит и как это прекратить.

Выждав несколько секунд, он открыл глаза, уставившись в пол. Пол был теплого кремового цвета, не ярким, но к такому мощному освещению глаза привыкли не сразу, отчего любые цвета казались болезненно резкими и яркими. Когда комната предстала перед Сержантом во всей своей красе, в цветах, верных и неискаженных предательскими тенями, даже он удивился, в насколько роскошных апартаментах они все оказались.

Огромная люстра сияла подобно радуге, которая сконцентрировалась в каждом стеклянном камешке, коих были тысячи, и все они отражали и преломляли сильнейшие лучи двадцати ламп. Высокий потолок обрушивался на группу, а точкой удара должны была быть эта громадная люстра.

Остальное убранство также говорило о принадлежности помещения к какому-нибудь особняку или даже замку. Резные рамы, оказавшись рассекреченными, уже не пугали своей стариной, наоборот, приковывали внимание, заставляли задуматься о произошедшем путешествии в прошлое. Да, они были пусты, как порталы в другие миры, но эта пустота смотрелась подобно отдельным произведениям искусства, инсталляции в пределах одного зала.

– Чтоб я сдох, – только и вырвалось у Сержанта.

– Другими словами – это прекрасно, – подвел черту Писатель.

Сержант ничего не стал отвечать на эту колкость, он был рад тому, что недомогание слегка отпустило его, и можно трезво рассуждать о происходящем.

– Это же потрясающе! – восхищалась Актриса, бродя вдоль стен. Ее голос стал звучать увереннее и спокойнее.

Весь зал был одним сплошным полем для прогулок – из мебели выделялись только три дивана, один стоял в углу и, по виду, был мягче остальных, барная стойка, длинная и величественная, как если бы она была вырезана из одного массивного дерева. Немного разбавляли пустоту стулья, пара табуретов и журнальный столик на колесах.

Группа оказалась в огромной гостевой комнате.

3.

Писатель немного побродил по залу, представляя, каким он мог быть в другое время, в другую эпоху. И, конечно же, в других обстоятельствах, когда группа напуганных и ничего не помнящих людей не бродила по нему лишь в поисках выхода, практически не обращая внимания на красоты.

Внимание Писателя сразу приковали пустые рамы на стенах. Их было около десяти, если сосчитать все, что попадали в поле зрения, и выглядели они отличнейшим примером инсталляционной работы. Будто некто, владеющий этим зданием, решил отринуть все нормы и понятия о красоте, сорвать картины, уничтожить их немое величие, оставив лишь пустые глазницы стен.

Писатель ни на чем не мог сконцентрировать свое внимание, его манило в одинокую тишину, которая ассоциировалась лишь с его комнатой, пусть она и была чем-то вроде тюрьмы.

И он направился прочь из холла.

В который раз, пройдя по каменной кладке и аллее из тусклого света, он увидел дверь своей комнаты и испытал некое подобие теплых чувств. Что это? Возвращение домой? Или ему была настолько противна нынешняя компания, что возвращение в темницу казалось более удачным вариантом развития событий?

Прикоснувшись к холодной ручке, Писатель подумал, что в этом доме он чувствует, как чуждое становится нормальным, поглощает его и его мысли. Что же происходило с привычными вещами? Терялись ли они в потоке всего нового и необузданного?

Писатель сел на кровать и, достав из кармана диктофон, решил чем-нибудь поделиться с возможными будущими слушателями. И он придумал новый рассказ:

«Он очутился в доме не случайно. Более того, он бы не удивился, даже глазом не повел, если бы этот дом вдруг оказался картонным строением, созданным лишь для того, чтобы поместить его, Алекса, в себя. Ведь так очевидно – после всего, что он успел совершить, повинуясь животным инстинктам, определенно – подобное наказание было оправданным и ожидаемым. Если не сегодня, то обязательно завтра. Или в другой день, когда Алекс будет предаваться размышлениям о никчемности своей жизни и о взорванных в пух и прах отношениях со всеми знакомыми и близкими людьми. Этот день должен был наступить.

Но он никогда не думал, что наказание может быть настолько суровым…

Сьюзан была здесь вместе с ним. Ходила молча, ничего не замечая, но каждое движение отдавало привкусом ржавчины ее голоса. Лишь по ночам она входила в его комнату совсем другим человеком. Призрак той, кого он когда-то полюбил, забирался под одеяло, тело было неожиданно горячим и страстным, а отвращение – приятным.

Ужаснейший кошмар каждого мужчины – жить в одном доме со своей бывшей женой, которая все еще требует от него интимной близости, неестественной, насколько вообще может быть секс с человеком, потребовавшим развода по причине собственных измен. Но, в этом была вся Сьюзан, она умудрилась обставить все так, будто Алекс сам толкал ее к загулам своим постоянным прозябанием на работе и недостатку внимания.

Он не хотел думать. Виски в голове неплохо справлялся с функцией подавления мыслей. Мыслей, воспоминаний, личности.

Алекс хотел секса. И даже не стыдился мысли, что Сьюзан в роли партнера на сегодня – вполне подходящий вариант. Как говорится, no hard feelings…

Он уже представлял, что она опять входит в комнату, видел ее ореол в свете прямоугольника двери…»

И Писатель понял, что действительно видит девичий силуэт в открытом проходе…

5.

Фотограф побродила вместе с остальными по преобразившемуся залу, но противное ощущение пребывания в тюрьме, пронизывающее хуже, чем зубная боль, все еще ныло где-то в подсознании. Дело было не только в отсутствующих воспоминаниях и предвзятом отношении – сама атмосфера этого места была неприятна Фотографу, она давила неосязаемыми пальцами в глаза, в уши, неслышные звуки создавали головную боль и дрожь. Люди не должны находиться здесь, решила она для себя. Никто из живых людей.

Совершая один из шагов, глядя себе под ноги, Фотограф заметила, что силуэт Писателя удаляется вдоль по коридору, идет дальше и дальше, как уверенными шагами он ступает в одиночество и полусвет, пока не исчезает за поворотом.

Отчего-то Фотограф захотела пойти за ним, неизвестно на что рассчитывая. В ее мыслях не было места какому-то расчету, только эмоциональный порыв, желание привязаться к человеку, который создает впечатление возможного защитника. Возможно, в подобном отчуждении, инстинкты диктовали ей свою волю.

Пройдя по знакомой аллее грязно-желтого освещения, Фотограф увидела приоткрытую дверь, из-за которой доносился голос Писателя.

Это казалось удивительным – человек разговаривает сам с собой, будто не было ничего более удивительного и странного во всем происходящем. Но именно такая мелочь сразу откладывалась в голове гадким семечком.

Приоткрыв дверь еще на несколько миллиметров, она увидела его лежащим на кровати, с диктофоном в руках. Почему-то даже голос его изменился, когда он заговорил о несуществующих людях, о нереальном мире. Писатель будто растворялся в собственной речи, становился свидетелем в параллельном мире своих героев.

Фотограф не была уверена, что слышит все слова именно так, как они должны были звучать – они собирались комками в единые, совсем неразличимые звуки, лишь отдаленно напоминавшими раздельную речь.

Она открыла дверь и услышала лишь несколько последних фраз, что-то о сексе… Это показалось ей забавным и, выждав несколько секунд, она вошла в комнату.

– Знаешь, если бы не выражение твоего лица, я бы решила, что все это представление только для того, чтобы заманить меня в комнату, – съехидничала Фотограф, глядя, как Писатель поднимается из своего лежачего положения.

– Какое представление? – спросил Писатель, жестом приглашая ее сесть рядом.

Его кровать была мягче, во всяком случае, так ей казалось, по остаточным воспоминаниям от момента, когда она сегодня (или уже вчера?), проснулась.

Они смотрели друг другу в глаза, боялись обронить лишнее слово и нарушить эту тишину, создать неловкость. А молчание все затягивалось петлей-удавкой, их глаза дрожали, бегали взглядом от одного зрачка к другому, словно хотели уловить мысли.

В руках у Писателя щелкнуло, да так неожиданно, что Фотограф вздрогнула. И пока еще мурашки не перестали бежать по ее коже, Писатель поднял руку с диктофоном и произнес:

– Когда она вошла, то почувствовала легковоспламеняющееся желание, которое неотвратимо захватывало волю, подобно приказу, который не подразумевает отрицательного ответа. Желание забыть обо всем, что их связывало, и просто поцеловать его губы, как когда-то…

Писатель улыбнулся, повторно нажав на кнопку аппарата. Что-то в его голосе было гипнотическое, будто этот диктофон писал летопись их группы, или, может быть, только их двоих.

Она приблизилась к нему, почувствовала запах кожи и волос, но он совсем не отталкивал, и, стоило ей закрыть глаза, почувствовала вкус жестких губ.

6.

Клерк заглянул в дверь одного из своих спутников. Почему-то он сразу догадался, что она принадлежит Писателю. Так же, как и в его собственной – все окружение подчеркивало черными линиями одиночество и замкнутость.

Лампа на тумбочке неровно дышала, заполняя лишь часть комнаты мерцающим светом.

Писатель и Фотограф смотрели на него.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Писатель.

– Я просто немного отлучился от группы, – автоматически начал оправдываться Клерк. Он не мог понять, откуда эта покорность, ведь всех выбросили просто в идеальные условия для того, чтобы скрыть личность.

Как ни прискорбно, невозможно держать все под контролем, мы так и лезем наружу из собственной черепной коробки, вместе со всеми комплексами и слабостью, а любая маска – не больше, чем простыня в кинотеатре. А ты – киномеханик, смотришь на себя лишь через крохотное смотровое окно.

Писатель посмотрел на Клерка злобным взглядом, взглядом человека, которого только что обворовали. Клерк потупил взгляд и пропустил Фотографа, когда она прошла мимо. Краем глаза он заметил, что она обернулась и с полуулыбкой проводила взглядом Писателя.

«Как же это произошло? Мы все, возможно, на грани жизни и смерти, а он…» – думал Клерк, смотря, как Писатель встает, поправляет одежду.

– Не нужно меня преследовать! – жестко отрезал Писатель. – Я не спасал тебя. Кто-нибудь другой все равно бы открыл дверь, поэтому ты мне ничего не должен.

Клерк не сразу понял, о чем говорит его собеседник. Когда до него дошло, он почувствовал себя оскорбленным такими словами – он просто надеялся подружиться с Писателем, ведь тот был совсем не таким, как остальные члены группы. Не такой озлобленный и помешанный на исполняемости приказов, как Сержант, не такой нелюдимый, как Врач… Про отношения с местными дамами Клерку даже не хотелось думать.

1.

Сержант стоял у входа в зал и ждал, когда вернется Врач. Он нашел какую-то щель в стене, но она была недостаточного размера, чтобы крупный Сержант мог хотя бы попытаться пролезть в нее.

– Да что же он так долго?! – Сержанта трясло. Он не понимал, что происходит – его тело бил озноб, а руки тряслись, словно листья на ветру, что становилось скрывать все сложнее.

Для него самого было тайной, что же такое с ним происходит. Он не хотел спрашивать у других спутников, не испытывают ли они чего-то подобного, вдруг все они находятся под действием каких-то препаратов? Но он не хотел, чтобы другие узнали о том, что он – Сержант – главный член команды, может дать слабину. Даже если все больны, Сержант собирался скрывать это до последнего.

Врач вынырнул из проема в стене, будто из водной глади посреди ночи. Сначала из темноты провала показалась рука в уже давно не белом, а серо-черном халате, следом, с натужными звуками и едва различимыми словами – голова Врача.

– Это еще одна комната! – выпалил он, еще даже не успев вынырнуть из провала.

– Что?! – практически одновременно проскандировали Сержант, Актриса и вернувшаяся Фотограф.

Врач вылез и начал бесполезно отряхивать одежду.

– Там, за проемом, коридор, почти один в один такой же, как и в другом крыле, с нашими комнатами. Но он короткий – и в конце одна-единственная дверь.

– Что за ней? Ты попробовал связаться с тем, кто внутри?

– Да, но дверь не такая. Она больше и массивнее. Кажется, меня никто не услышал за ней.

– Хорошо, нужно придумать что-то с лазом, – подытожил Сержант.

Проем представлял собой просто вертикальную щель в стене, в которой угадывалась раздвижная дверь, но только не было ни одного намека на створки.

Сержант еще раз попробовал сдвинуть стены в стороны и – они подались! Немного, на долю миллиметра, но Сержант все же почувствовал движение. От нахлынувшего адреналина он перестал чувствовать дрожь и озноб, все, что ему нужно было – открыть эту чертову дверь.

– Врач! Она подается! – сказал он, и Врач тотчас же подлетел на помощь.

– Давай, на счет «три»! Раз! Два! Три!

В глубине проема раздался оглушительный грохот. Сержант точно знал, что это за звук, несмотря на амнезию. Выстрел он смог бы различить даже за сотню метров.

3.

Писатель остановился, как вкопанный.

– Что это было? – послышался вздрогнувший голос Клерка за его спиной.

– Похоже на выстрел, – тихо ответил Писатель, прислушиваясь и ожидая возможного продолжения.

– Откуда ты знаешь? Ты что-то помнишь? Я вот никогда не слышал выстрелов раньше…

– Ничего я не помню… – огрызнулся Писатель. – Откуда, например, ты знаешь, что не слышал выстрелов раньше?

Писатель не стал дожидаться нелепого ответа и побежал по коридору. Интуитивно он старался бежать не быстро, чтобы шаги не стучали по полу, словно отбойные молотки. Но он понял, что его усилия тщетны, когда услышал, как позади, все отдаляясь и отдаляясь, пыхтит и стучит ногами Клерк.

Почему-то первые мысли Писателя были заняты не прозвучавшим выстрелом и не пистолетом Сержанта и им самим, а Фотографом. Он не хотел, чтобы ей причинили вред, а, похоже, что Сержант не очень-то хорошо отнесся к ним обоим.

«Что за глупости?» – успел подумать Писатель перед тем, как перед его глазами открылся холл.

Он увидел Сержанта и Врача где-то поодаль – они, громко крича, пытались раздвинуть стены, женщины стояли рядом и что-то говорили, не менее нервно и громко.

Стрелял не член группы.

4.

Актриса первая подошла к двери. Остановившись, она осмотрела ее и увидела, что Врач не ошибся – дверь действительно сильно отличалась. Высотой около двух с половиной, может быть трех метров, она закрывалась на винтовой замок с большим колесом, который будоражил в ее памяти что-то связанное с кораблями, хотя она не была уверена, что сможет описать, как выглядит хоть один «корабль».

И дверь была открыта.

Врач подошел последним, он помогал Сержанту протиснуться в щель, которую они смогли раскрыть лишь до какой-то «мертвой зоны». Никто не решался войти внутрь, стояли, будто боялись самой тишины перед прыжком в неизвестность.

– Я могу поклясться, что…

Сержант шикнул, давая понять, что сейчас не самое лучшее время для нарушения тишины. Не говоря ни слова, он жестами показал Врачу и Писателю, чтобы те раскрыли дверь, а сам вскинул свой пистолет наизготовку.

Не без усилий, они смогли открыть дверь, прячась за ней и ожидая чего угодно.

Сержант стоял и смотрел на шесть мониторов перед собой, метрах в пятнадцати, настолько большой была эта комната.

Мониторы пестрили черно-белыми огоньками, а один и вовсе был пробит, но не выстрелом, а, судя по всему, ударом рукоятки.

Шесть мониторов, в едином массиве, стояли на хлипком столе, который даже не пытался скрыть тучу проводов за собой, а над всей этой конструкцией возвышалась надпись.

ХРАНИТЕЛЬ СМОЖЕТ ОСТАНОВИТЬ

Слово «ОСТАНОВИТЬ» оканчивалось жирной точкой, переходящей в засохший ручей до самого пола. Под столом лежало тело мужчины.

Это можно было понять только по одежде, так как то, что оставил от головы револьвер, зажатый в правой руке трупа, невозможно было опознать по половому признаку. Останки того, кто застрелился, все еще скапывали с потолка, уродливым узором распластавшись по нему, как по картине импрессиониста. Свет в комнате был красновато-серым, от капель крови на лампе.

Актриса почувствовала странный запах, который был неизвестен ей вовсе не из-за амнезии – запах спекшейся крови и гари, словно от жженых спичек. Он не был противным, как запах бензина – кого-то воротит, а кто-то хочет подсознательно чувствовать его снова и снова.

Но запах заполнял легкие, душил, вполне ощутимо подползал к горлу приступом тошноты. Актриса чувствовала, как ей становится все хуже, в глазах темнеет…

6.

Клерка почти вырвало, когда Актриса повалилась на него. Нельзя было сказать, что он отреагировал молниеносно, слишком уж был тугодумным, но, по стечению обстоятельств, она упала прямо в его руки.

– Ребята! Ей плохо, помогите! – воскликнул он, укладывая ее на пол, не в силах держать ее на весу.

Писатель подошел к Актрисе и приложил к ее шее два пальца. Врач появился из-за его плеча и сказал:

– Да что ты творишь?! У нее обморок.

– Просто решил проверить, – пожал плечами Писатель, поднимаясь.

– Ее нужно уложить куда-то, – сказал Врач.

– В холле был диван. Мы вытащим ее через проход? – спросил Клерк, представляя, как с трудом будет нести ее через лаз, в который сам едва протиснулся.

Врач сверкнул взглядом в сторону Клерка и приподнял Актрису левой рукой. Правой рукой он зарылся в ее волосы у виска. Через мгновение она уже хватала воздух ртом, держась рукой за грудь.

– Что случилось? – только и сказала она.

– Ты упала в обморок. Лучше выйди наружу, если не переносишь запаха и вида крови.

– Нет, все же было хорошо. Я не чувствовала какого-то сильного недомогания. И запах не такой противный. Все очень быстро навалилось – я даже не успела ничего понять, – растерянно пробормотала она.

– Так оно обычно и бывает, – ответил Врач с улыбкой и, прежде чем подняться, аккуратно провел рукой по ее щеке.

Клерк смотрел на происходящее и не понимал, почему все его спутники ищут близости, или же это обычное поведение Врача, которое показалось ему двусмысленным.

1.

Сержант даже головой не повел, когда Актриса свалилась в обморок.

Он, как завороженный, смотрел на экраны, на надпись, на тело под столом. Красные световые пятна болтались и ползали по стене, как новогодние игрушки, они гипнотизировали и раздражали Сержанта.

Что-то зрело в его голове, как будто похожее на ответ.

Дрожь сникла, потихоньку отступила, прячась от резкого прилива адреналина. Теперь Сержант хотел лишь узнать, что произошло в этой комнате, его не отпускало ощущение, что мониторы когда-то показывали их, людей из группы, комнаты. А если это было так, то человек на полу – один из тех, кто устроил происходящее вокруг.

Фотограф ходила по периметру комнаты, пока остальные возились с Актрисой. Около десяти метров в ширину и пятнадцати в длину – комната была подобием бункера, или так казалось из-за толстой двери и освещения с «привкусом» крови.

– Не трогай здесь ничего! Слышишь?! – рявкнул Сержант, злобно смотря на Фотографа.

Она решила не опускаться до ответа и продолжила изучать комнату. В углу справа, ближе к входу, располагался двустворчатый шкаф с дополнительными ящиками внизу. В дальнем левом углу, рядом со столом с мониторами, располагалась кровать, обычная, из металлических трубок со старым серым матрасом с пятнами сырости и дырявым одеялом. Никакого белья не было.

В столе было три ящика. Сержант открыл первый – пусто. Второй также не показал ничего интересного.

Когда Сержант открыл третий ящик, хотя он не хотел этого делать, представляя пустоту, как и в предыдущих, его глаза наполнились удивлением вперемешку с гипнотическим вниманием. Когда, то ли из-за тени в памяти, то ли из-за рефлексов, но Сержант ощутил некое узнавание того, что лежало в ящике. Как только он понял, то сразу же, с силой, захлопнул ящик, боясь, что кто-то мог увидеть то же, что и он.

4.

Актриса смотрела на Врача, который практически сразу отстранился от нее. Это было странно после его последнего жеста, поразившего своей прямотой. Она была симпатична этому мужчине, симпатична как женщина, что вызвало целую бурю эмоций.

Актриса не знала, о чем думать в подобной ситуации – местоположение группы до сих пор оставалось неизвестным, а надеяться на обнаружение выхода тоже не приходилось. И в отчаянии, которое слилось со всеми остальными эмоциями и чувствами, она вдруг ощутила симпатию к человеку, оказавшемуся в таком же положении. Общий страх сплотил их вдвоем, чего нельзя было сказать о группе.

Сержант по-прежнему был мрачнее тучи, он хотел бы грызться со всеми, но не мог себе этого позволить – и это сразу бросалось в глаза. Что-то в его поведении менялось с каждой минутой и перемены пугали Актрису. Поначалу, увидев в мужественном и сильном мужчине лидера, она не боялась потерять надежду на освобождение, но сейчас ей стало казаться, что дом давит Сержанта своей мрачной атмосферой и постоянными происшествиями. Он стал нервным, постоянно озирался по сторонам и обшаривал взглядом не только окружение, но и всех своих спутников, будто боялся удара в спину. Когда Актриса входила в комнату с трупом, она прикоснулась к руке Сержанта, случайно, но все равно обратила внимание на то, что его кожа была натянута от напряжения, покрыта мурашками, а могучие мышцы дрожали.

Врач был все таким же молчаливым и нелюдимым, эта черта характера, скорее всего, не изменится ни при каких обстоятельствах. Он появлялся из ниоткуда и также внезапно пропадал, как кот, который всю свою жизнь провел в одиноком блуждании по переулкам в поисках пищи. Актрисе бы хотелось задержать его на несколько мгновений, чтобы узнать лучше, но он был слишком осторожен для этого.

Писатель выглядел слишком смешным, особенно в контрасте с тем, кем он хотел казаться. Его манеры, вычурное поведение и попытки быть лидером вызывали лишь улыбку, с которой можно смотреть на детей с недостатком внимания. А у Сержанта подобные жесты и вовсе отражались злобой на лице. Ему не стоило играться с этим негром, но Писатель, пытаясь быть бесстрашным авантюристом, упорно лез в яму с проблемами.

К Фотографу Актриса относилась с одновременным презрением и осторожностью. Эта мелкая девчонка, гораздо старше своей внешности (в этом Актриса была уверена на все сто процентов) постоянно лезла во все, что происходило вокруг, сканировала своими маленькими глазами каждый миллиметр, отчего у Актрисы порой мурашки по коже прыгали. Актриса даже думала, что она знает немного больше, чем все остальные.

2.

В комнате с мониторами начинала кружиться голова. Врач не знал, почему это происходило, то ли атмосфера смерти уже заполнила пространство между четырьмя стенами, то ли бесконечный двуцветный калейдоскоп от кружащейся лампы играл с мозгом в «Твистер». Неизменной оставалась только неприязнь к этому помещению, полному неизвестности плюс одно мертвое тело.

Врач опустился на одно колено, но, увидев, что кровь, этот горячий каучук красного цвета, все еще расползается в разные стороны, решил отойти подальше. Осторожно, нависнув над телом, Врач позволил себе перевернуть его. Его глазам открылось отвратительнейшая картина.

Лицо у несчастного попросту отсутствовало, что было не удивительно, если учесть размер пистолета, но от мышления Врача не увильнула одна деталь, хотя он не мог объяснить, почему он так решил. Ведь револьвер мог снести череп таким образом только, если бы выстрел был произведен в тыльную часть головы. Врач еще раз решил повернуть тело. Теперь это было не так просто – окоченевшие руки мешали совершить даже небольшое движение. Врач напряг мышцы так сильно, как сумел, и слегка приподнял спину и шею, стараясь не запачкать свой грязный халат еще и кровью.

– Так и есть… – прошептал Врач.

В темечке было видно ВХОДНОЕ отверстие.

– Что такое? – спросил Сержант, который так и не вышел из этой душегубной комнатушки.

– Посмотри на дырку в голове. Что скажешь? – спросил Врач.

Сержант не сразу сообразил, о чем Врач хотел ему намекнуть, но понимание все-таки пришло к нему. Глаза Сержанта округлились, он не мог выдавить и слова. Он присел рядом с трупом, даже не боясь запачкать свои брюки, и осторожно прикоснулся к волосам трупа, чтобы повернуть голову.

– Черт! Этого не может быть! Мы же зашли сразу после выстрела.

– Боюсь, что может, Сержант. Либо он решил вынести себе мозги очень экстравагантным способом, либо отсюда есть еще один выход…

6.

Клерк шел по залу. Его прогулка растянулась до бесконечности, он уже перестал слушать и считать собственные шаги, а каждый вырез в картинных рамах он знал, как свои пять пальцев.

Ему было стыдно возвращаться к группе. То ли остатки воспоминаний сделали из него жалкого червяка, каким он, судя по всему, был в прошлом, то ли характер было просто невозможно изменить ни при каких обстоятельствах.

Клерк представлял их лица перед собой, не понимая, что подсознательно искажает их в ужасных, насмешливых гримасах. Они все смеялись над ним, каждый взгляд и излом губ в злых улыбках говорили об этом. Когда Клерк вновь поднимал голову, отрывая взгляд от мраморного пола, он видел их гримасы в прямоугольниках на стенах.

Он смотрел на них, в эти подобия телевизора, и видел лишь их смех. Они с отвращением глядели на него, эти огромные лица, все пять, сверкали глазами каждый раз, когда Клерк пытался сбежать из их поля зрения, но там где пропадало одно лицо, сразу начиналось другое, еще более насмешливое и неискреннее, а из-за того – озлобленное.

Клерк словно слышал их смех, он отражался в стенах этого огромного помещения, заполнял его уши, сколько бы ладони не сжимали голову; он проникал внутрь головы и тела, дрожью отзывался в груди и ногах.

Клерк сел на пол, отвернулся от взглядов и зажал голову между коленей. Дыхание сразу же перехватило из-за круглого живота, поджавшего легкие. Но Клерку было плевать, он хотел унять голоса в голове. Все громче и громче они сливались в монотонный гул, неразличимый и густой.

Клерк поднял голову и…

Он понял, что гул действительно распространялся по комнате, по всему залу, как мяч, отталкивался от одной полированной поверхности и стремился к другой, по пути еще тысячу раз отразившись от каждого препятствия.

Фотограф выбежала из комнаты с трупом. Она что-то кричала. Заткнув уши ладонями. Но никто ее не слышал. Врач упал на пол, кажется, он подвернул ногу, но его руки все равно сжимали голову, тщетно пытаясь защитить ее от могучего и низкого звука. Сержанта не было видно, как и Писателя. Только крик Актрисы был единственным звуком, едва различимым во всем мире громогласного зова.

3.

Писатель был возбужден, как никогда раньше в жизни; короткой, не больше нескольких часов. Он вошел в зал, когда все стихло, но в памяти отчетливо запекся вид его спутников, лежащих на полу, их лица, полные боли и тихого крика.

Странная прозрачная стена, образовавшаяся вокруг него, защитившая от воздействия силы, что пронеслась по огромному помещению прямо перед Писателем.

Его голова пыталась понять то, что произошло в эти несколько минут. Казалось, будто память снова вырезали, но в момент бодрствования, настолько силен оказался шок.

Он помнил, как вышел из зала, убрал руку в карман, хотел что-то сделать, все как в тумане.

Когда он услышал отголосок приближающегося грома, он обернулся и…

Дорогу ему преградил водопад. Это было сущей правдой, он даже прикоснулся к этой субстанции – прозрачной, тягучей, но не липкой. Она текла прямо из потолка, не имевшего никакой щели, и пропадала в массиве каменного пола. Медленно и густо, как в стазисе, эта прозрачная стена шевелилась, не пускала Писателя в холл. Но он бы и не пошел, слишком он был ошарашен увиденным.

Когда все стихло, стена исчезла. Казалось, что он моргнул и смахнул ее молниеносной темнотой. И он задумался, а была ли она на самом деле, или ее появление – лишь иллюзия, плод разгулявшегося воображения?

Он вошел в зал и первый же шаг, его звонкий стук, рассеял морок. Писатель вспомнил.

5.

Фотограф поднялась, сначала на колени, потом, с огромным трудом, – на ноги. Слегка покачнувшись, она постаралась вспомнить, о чем она думала перед ударом. Но она не успела привести мысли в порядок, когда почувствовала, как руки Писателя, неожиданно сильно, схватили ее за плечи и, слегка встряхнув, повернули лицом к нему.

– Послушай… Я понимаю, насколько странно это звучит, но… – он перевел дыхание, будто взял небольшой тайм-аут, чтобы переварить и подготовить грядущие слова, – это я вызвал гром!

Она не знала, что и ответить, ведь была совершенно не готова к этому сообщению. Как можно обдумать ответ на слова, которые даже в перспективе не могут всплыть в голове?

Сначала, Фотограф хотела переспросить, но, обдумав вопрос, поняла, что слышала всю фразу целиком и уточнения будут бессмысленны.

– То есть… как? – промолвила она чуть слышно.

– Я… Я не знаю. Помню, что хотел записать какую-то мысль на диктофон и…

Писатель достал диктофон, нажал кнопку. Раздался звук, похожий на трение электрической кофемолки, если бы его можно было сделать тише раз в десять. Когда он нажал кнопку еще раз, Фотограф услышала голос, который так заворожил ее в прошлый раз. Он одновременно и принадлежал Писателю, и был слишком не похож на тот голос, который она слышала из его уст. Конечно, диктофон искажал звучание, но у Фотографа не оставалось сомнений, что Писатель полностью менялся с этой штукой в руках.

«Он уже не мог находиться в старом холле, каждая деталь напоминала о минувших днях, а в них не было ничего хорошего. Во всяком случае, ничего лучшего, чем происходящее сейчас. В его голову стали закрадываться мысли, как продать дом, как преодолеть огромные от него расстояния, лишь бы память не пытала его измученную душу. Но, понимая, что пока существует этот дом, воспоминания будут всплывать в омуте мыслей.