Текст книги "Город мертвецов и другие истории (сборник)"

Я вошел во мрак комнаты. Он сидел на кресле, запрокинув голову, ведь именно так он любил курить – лицом вверх, чтобы по открытым дыхательным путям проникал сизый дым его дешевых сигарет. Инструкция по оказанию первой помощи пострадавшим от здорового образа жизни. Не мешкая ни секунды, я зашел за спинку кресла и, скрестив руки, накинул петлю ему прямо под кадык. Первые несколько мгновений мне начало казаться, что все происходящее – лишь сон, потому что его тело никак не реагировало, но потом…

Он резко дернулся и попытался наклониться. Не знаю, откуда во мне взялась такая сила, что я смог удержать его могучее тело, но мне хотелось, чтобы это была вся злость и весь страх в моей душе, чтобы они вырвались на свободу через силу, твердость руки и ясность намерений.

Он все дергался, размахивая руками, пока не увидел мой силуэт в зеркале на стене напротив. На секунду он замер, не веря своим глазам, но это выражение пропало, а его лицо исказилось маской ярости. Его кулак врезался мне в висок, не так сильно, но ощутимо. От следующих ударов я уворачивался, как мог, и чувствовал, что он слабеет, промахивается, попадает мне вскользь по подбородку и носу. В зеркале я видел его вздувшееся лицо и шею. Глядя на то, как он мучается и понимает, что собственный сын ненавидит его до желания убить, я начал осознавать то действие, которое осуществлял. Детский страх перед преступлением, перед смертью отца, уступали место чувству освобождения, которое заставляло задумываться, представлять картины будущего, где я был свободен от всякого страха и унижения.

Я упал на колени, уворачиваясь от уже теперь бьющих в хаосе, в предсмертной конвульсии, кулаков, развел руки вдоль спинки кресла, но до самого последнего момента не отпуская жгута. Когда все было закончено, я решил, что освободил не только себя.

Теперь нужно было найти что-то, чтобы сжечь квартиру. Похоже, дядя, нам придется задержаться на какое-то время.

5

Моя жизнь в городе была похожа на сон. Я и понятия не имел, насколько другим может быть мое существование. Огромные дома, высокие, переходящие из одного в другой так далеко, насколько хватало взгляда. Запах промышленности сменился новым, доселе неизвестным мне ароматом, который я представил как «ветер новой жизни». Мне больше ничего не нужно было на этом свете.

Кроме, разве что, старых друзей. Они остались где-то там, далеко-далеко за двое суток пути по трассе. Даже воспоминания не грели сердце, ведь мы уезжали в такой спешке, из-за чего в голове все смешалось, отдельные отрывки не складывались в общую картину, они напоминали несимметричный калейдоскоп.

Два дня на организацию похорон, три дня на оформление документов о продаже квартиры, которая осталась в лучшем состоянии, чем я представлял себе, когда стоял на улице, глядя как алый ореол вырывается из наших окон. Пожарные приехали очень быстро и, уж не знаю, как они это сделали, но большая часть жилья была спасена. Лишь комната отца была превращена в камеру смертника, в ней сгорело практически все.

Дядя свидетельствовал, что отец был чертовски пьян, когда провожал его в мотель. И, скорее всего, уснул с сигаретой.

Как было противно слушать о том, что весь город знал о его пьянстве и поведении, но это все спускалось на тормозах из-за его горя, его утраты. Никто не хотел связываться с отчаявшимся человеком, особенно таким, который на вид выглядит уравновешенным, лишь по ночам пьянствующим напролет.

Всем было плевать на мальчика, живущем в постоянном страхе от созерцания настоящего отчаяния, причину которого он узнал лишь, когда терять уже было нечего.

И что теперь? Когда мне исполнилось восемнадцать, я получил полное право распоряжаться денежными средствами от продажи квартиры и прочего имущества. Было ли это приятным – осознавать, что прошлое исчезло, осталась лишь его тень в воспоминаниях?

Дядя был идеальным опекуном для меня. Он хранил деньги в банке, чтобы я мог сосредоточиться на учебе, которую он же мне и оплачивал. Мне казалось, он чувствовал вину за то, что знал о сущности моего отца, но приехал за мной слишком поздно, оттягивая этот момент до последнего.

Никто не мог предположить такого исхода.

Обучение мое осуществлялось в виде особых курсов по ускоренному изучению современных методов заработка, на которые дядя делал огромные ставки, будучи человеком умным и следившим за ходом жизни.

Репетитор, мужчина лет сорока, никогда, наверное, даже во сне, не расстающийся с костюмом-тройкой, вбивал мне в голову веяния рынка, пытался до боли во лбу объяснять мне экономику, как науку, простейшими словами.

И, черт возьми, ему это удалось.

В двадцать лет я обнял напоследок своего старика, как я называл дядю уже давно, и купил себе двухкомнатную квартиру на другом конце города, почти в часе езды от старого жилища на метро. Мне нравилось метро, видимо, долгая поездка к адресу из объявления и стала последним камнем на весы правильного решения.

Когда я ехал в толпе людей, которая жила своими интересами, своими правилами, я чувствовал ее мысли, изучал каждого представителя рядом с собой. И это помогало мне держать свои собственные мысли на плаву, даже несмотря на то, что новых друзей за все эти несколько лет мне так и не удалось завести.

Конечно, в определенный момент, я начинал понимать, насколько моя жизнь отвратительно скучна. Ведь я нисколько не отличался от тех, кто приносил мне доход, я поддавался тому же веянию этого мертвенного ветра, что создавался самим существованием города.

А еще я не мог спать. Я выпивал две чашки отвратительного на вкус кофе из старой турки, которая когда-то украшала полку с посудой матери и, посреди ночи, садился за свой ноутбук.

Свет из окна служил мне ночником и, не глядя в экран, я погружался внутрь себя, чтобы выплеснуть все, что копилось во все остальные дни, когда я был лишь инструментом, взращенным механизмом для бесцельного существования.

Я одевал наушники, чтобы не слышать ничего, кроме своего сознания и закрывал глаза, чтобы не видеть ничего, кроме своего прошлого и настоящего.

В этих письменах я снова оказывался маленьким мальчиком, стоящим на подоконнике и смотрящим во мрак, сквозь который проглядывался лишь силуэт земли. И каждый раз я прыгал вниз, внутрь своих мыслей, которые, порой, превращались лишь в несвязный поток фраз и предложений. Но в них была жива мама, отец, по которому я никогда не скучал, я снова был на берегу со своей единственной женщиной, которую я прогнал когда-то из своей головы, заполнив ее место лишь страхом на долгие годы.

Только в одиночестве я мог быть самим собой.

И конечно все это изменилось тогда, когда я встретил ту, другую.

После нашего расставания на кладбище я больше не мог заниматься ничем кроме ее поисков. Я перестал делать зарядку, перестал есть, мой простой, а бизнес начал сходить на нет без постоянной поддержки с моей стороны.

Каждый день я выходил из дома и вглядывался в лица прохожих, тщетно надеясь увидеть знакомые острые черты лица под черными волосами. Дело доходило до галлюцинаций, я был вот настолько близко к тому, чтобы подходить к девушкам, лишь отдаленно напоминавшим мою музу.

Хотя, правильней было бы сказать, убийцей музы. Ведь теперь я не мог больше бороться со своими страхами с помощью письма. Чувство собственной ничтожности давило меня, искало малейший повод в мыслях, чтобы ударить побольнее. Словно в бреду, я видел в сером потолке последние минуты своего отца, но он смотрел прямо мне в глаза, и ему было все равно на удавку, он протягивал руки ко мне, будто хотел обнять, но, в последний момент, вцеплялся мне в горло и начинал душить. Я не мог пошевелиться, эта картина становилась все реальнее, она заставляла меня верить в существование призраков наяву.

В другие ночи я слышал в голове голос отца, как он рассказывает о смерти матери, и я видел, как ее хрупкое тело бьется о ступени, падает и снова бьется…

За два месяца я похудел на десять килограмм, хотя казалось, что уже некуда. Моя кожа была бледна, а взгляд устал. Жалкое зрелище.

В какой-то момент я понял, что все делал неправильно. Во время, когда мертвецы оживали вокруг меня, а тишина заполнялась голосами, я взглянул на события того вечера с новой точки зрения.

Я вспомнил ее грацию, плавность действий. Словно слепой в собственной квартире, ориентирующийся лишь по памяти и следующий рефлексам, также и она вела себя в тот день. Когда я видел ее лицо у выхода, мне открылась частичка ее настоящей сущности.

Слишком часто она прибегала к собственному лицемерию, пыталась сочувствовать другим, чтобы хоть как-то приглушить боль утрат, убежать от собственных призраков. Быть может, в глубине души, она и вправду желала быть той спокойной и нежной натурой, но жизнь решила иначе.

Но это мне еще только предстояло выяснить.

На следующий день пошел дождь.

6

Я стоял на кладбище и не мог поверить своим глазам. Она была там.

Ходила тенью вдоль могил, не задерживаясь нигде больше пяти секунд. Я видел все тот же черный дождевик с капюшоном, из-под которого выбивалась густая черная челка. Ее тонкие стройные ноги, затянутые в плотные колготки, опирались на черные сапожки ниже колена.

О, как она была прекрасна! Аккуратные, чуть заостренные, черты лица, тонкие губы и большие глаза на белоснежном лице. Я, словно зверь, желающий напасть на нечто прекрасное, совсем потерял голову в своем преследовании. Я прятался за могильными камнями, когда чувствовал, что она вот-вот обернется, старался ступать совершенно бесшумно, когда мы проходили по дорожкам, мощеным звонким камнем. Малейшая неосторожность – и даже дождь не смог бы спасти меня от обнаружения.

Я не знал, что делаю, но догадывался о том, что требовалось совершить.

Медленно, не дыша, я приблизился к ней на расстояние шага и почувствовал те же самые духи, едва слышимые и нежные, с тонкими древесными нотами. Когда я протянул руку, чтобы прикоснуться к ее плечу, то испугался, представив, как она вздрогнет и пошатнется в ужасе, поняв, что я преследую ее уже не меньше часа.

Но когда мой палец лишь коснулся ее плеча, она слегка задрожала и, обернувшись, сказала:

– Я узнала тебя. Ты даже не представляешь себе, как долго я тебя ждала.

На последней фразе ее голос дрогнул, и она обняла меня…

Я очнулся и обнаружил себя с все так же протянутой вперед рукой, так и не прикоснувшейся к ее плечу. Видение отпустило меня, оставив лишь некое разочарование, но мне стало ясно, что она своей силой испытывает меня. Я дотронулся до ее капюшона и потянул его вниз.

С шагом в сторону она быстро развернулась. Капюшон скользнул ей на плечи, и моему взору открылась ее истинная красота. Ее волосы были длинными и прямыми, они обрамляли белое лицо, как резная рама для прекраснейшего портрета.

– Это ты?! – ее фраза была возгласом не то удивления, не то злости от того, что ее отвлекли.

– Да я. И я искал тебя все это время, – я решил выкладывать все карты на стол. Ведь столь долгим было мое мучительное ожидание.

Она ничего не ответила, лишь улыбнулась, словно оценивая сказанное.

– Я хочу провести с тобой этот день. Как ты и обещала.

– Что-то я не помню, чтобы я говорила нечто…

– Ты сказала: «В другой раз». Так вот, он настал.

– Знаешь, ты изменился. Похоже, одержимость пошла тебе на пользу.

Она ходила вокруг меня кругами, оглядывая с ног до головы. Я протянул руку и взял ее ладонь и, когда она остановилась, то притянул ближе.

– Может, просто ты хотела, чтобы я был таким для тебя? – слова сами сорвались с губ.

– А с чего ты решил, что я вообще хотела видеть тебя? Обычный парень, который лишь узнал о моем пристрастии. С чего ты вообще взял, что тебе есть место в моей жизни? – так же самоуверенно, что и в тот раз, она сказала это прямо мне в лицо, от чего мне стало совсем не по себе.

Но я понимал, что у меня в рукаве припрятан еще один козырь. Он не мог промахнуться, иначе меня ждала бы бессонная и очень короткая жизнь без нее.

– Потому что я понял тебя. Ты права, одержимость пошла мне на пользу. И я видел призраков, так же как и ты. Я жил с ними все то время, что ты покоилась в моей голове.

Ее губы дрогнули, а страх поднялся прямо из глубин ее бездонных в ночи глаз. Мне кажется, она поняла, что я разгадал ее секрет и теперь с этим что-то нужно будет делать. Ее взгляд испугал меня не меньше, ведь она могла лишь оттолкнуть меня и уйти прочь навсегда. Но интерес и одиночество превозмогли страх.

– Да что ты можешь знать? О, я понимаю, о чем ты! Не мог спать и они стали посещать тебя? Но это не дает тебе право ходить за мной и говорить, что знаешь обо мне все! Ты ничего обо мне не знаешь! Ни-че-го!

Я будто проглотил собственный язык. Ее волосы промокли, облепили лицо густыми прядями, не делая его отвратительным, лишь скрывая слезы, которые слышались в голосе.

Она пошла прочь из кладбища, но не быстро, давая понять, что хочет моего присутствия рядом. Когда я, по мужскому обыкновению, хотел остановить ее, она вырывалась и убегала вперед, но потом снова сбавляла шаг. Я слышал ее тяжелое дыхание сквозь притихший шум дождя.

Она вывела меня на центральную городскую улицу, где, на удивление, было не так много людей. Скорее всего, из-за дождя, в выходной день все прятались по домам, или же моя спутница действительно обладала некой силой, которая очистила тротуары, покрыв их туманной дымкой. Она шла вперед, не смотря по сторонам и не обращая внимания на прохожих. Я плелся следом и мог лишь догадываться, чем закончится эта прогулка.

Вдруг она остановилась. Будто случайно, совершенно не запланировав этого, она посмотрела направо, где горела единственная на ближайшие сто метров вывеска. Изящные неоновые трубки гласили «Le goût vers la vie» («Вкус к жизни» (фр.)), и это был ресторан в классическом смысле этого слова – место, где люди в костюмах едят дорогую еду и слушают дорогую музыку.

Она смотрела сквозь стекло и почти не дышала. Настолько ее заворожило это место, так непохожее на тот мир, в котором мы живем каждый день, проводя часы в бдении, которое и жизнью-то назвать сложно.

Она, в своих черных сапогах, в черном дождевике; я в черной ветровке, джинсах и кроссовках. А там взгляду открывался совершенно новый свет, другая эпоха. Окно было занавешено наполовину, но в щели было видно, и я знал, что она тоже это видит, как по ту сторону окна несколько пар, затянутых в классические вечерние костюмы и платья, кружатся в танце.

– Завтра в полночь приходи к северному шоссе.

Она пошла прочь. Я не решился идти следом.

Сердце билось с бешеной скоростью, но я успокаивал себя тем, что стал на миг ближе к ней и к ее призракам.

Северное шоссе – место, что пронзает зеленую долину за городом, так называемую из-за лужаек, которые, несмотря на близость к трассе, не погибли из-за шума автомобилей и их испарений. С холма рядом с шоссе открывается прекрасный вид на весь город. Говорят, что туда любят съезжаться парочки, желающие уединиться.

Но мне не нужна была нежность или объятия. Я и сам не знал, чего хочу, лишь бы она была рядом.

В эту ночь я спал без снов, как будто провалился в глубокую бездну, на дне которой меня ждало еще одно утро. Теперь все начинало обретать смысл. Время тянулось медленно, я ощущал физическое присутствие своих мыслей, они кричали и звали меня на шоссе прямо сейчас, словно от этого моя спутница появится там раньше.

Нет, мне нужно было совладать с собственным нетерпением, иначе психологическая травма была бы мне обеспечена на долгое время. Я постарался привести себя в форму, сделал зарядку, принял душ и плотно позавтракал. Обычное утро, такое же, как и несколько месяцев назад.

Но после… Усевшись на диван, я понял, что не могу ни о чем другом думать, кроме как о предстоящей встрече. Попытки проанализировать все придуманное самим собой, чтобы встретиться с ней, ни к чему хорошему не вели. Все что я знал – лишь собственный блеф, который, так или иначе, зацепил ее некой важной темой. Скорее всего, я оказался прав насчет тех мотивов, что заставляли ее приходить на кладбище.

Тень последних событий начала приобретать четкость в моей голове, но становилось лишь хуже. Только выспавшись как следует, я начал понимать, что за бред вообще происходил со мной. Призраки? Ожившие воспоминания? Неужели умственное расстройство на почве поисков и бессонницы смогло довести меня до того, что я начал верить в какую-то мистическую чертовщину, и, более того, сам начал придумывать ее?!

Но ведь она слышала это и не отреагировала, как обычный человек отреагировал бы. И что-то это должно было означать.

Говорят, что когда ты не спишь долгое время, мозг не расслабляется, а, наоборот, начинает понемногу усиливать свое воздействие, но, тело не автомобиль, его невозможно гнать от заправки к заправке без длительной остановки. И, опять же по слухам, сердце не справляется с нагрузкой, что требует мозг для подпитки своих возможностей. Неужели на какое-то время я попал в такое состояние своего разума, где мой мозг, на пике своих возможностей, дал мне осознание чего-то неизведанного ранее?!

О, черт, не может быть, что я снова начинаю верить во все это!

Именно так, в сумасшествии от ожидания, и прошел день. Как только солнце провалилось за горизонт, что в городе происходит гораздо раньше, из-за искусственно приподнятой линии заката, я направился к месту встречи. Моя квартира находилась в северной части города, что я принял за удачу, ведь я мог пройтись до шоссе по свежему воздуху, чтобы проветрить мысли, а это было мне очень необходимо.

Я шел по темным переулкам, стараясь избегать неоновых огней и придорожных фонарей. Что-то было в них сегодня нехорошее. Улицы были непривычно пусты, а весь бутафорский свет стал зловещим, словно лампа от насекомых. Но я не собирался становиться глупым мотыльком, что безвольно летит на губительный свет. Сегодня вечером я дышал воздухом темноты.

Высокие дома остались позади, сменившись на двухэтажные дома и прочие приземистые развалюхи, которые по доброй традиции располагаются на окраинах. И, в один прекрасный момент, все вокруг исчезло, сменившись лишь темнотой по обе стороны от меня и одинокими автомобилями, изредка мельтешащими на шоссе впереди. Фонари на столбах горели далеко не все, обозначая своим светом причудливый шифр или играя в чехарду. Лампы мигали, а тень прыгала то к одному столбу, то к другому.

Пока я шел, глядя вверх, и был ослеплен искусственными светилами, то совсем не заметил, как вдали показался девичий силуэт. Мои глаза видели тьму не настоящую, полную неверных фигур, разноцветных, как если бы мир вокруг был рисунком ребенка на темной бумаге. Когда я опустил глаза, сквозь радужную феерию проступило видение той, кого я ждал.

В свете уличных фонарей ее одежда – воздушное платье темно-синего цвета, но в ночи превратившееся в воздушный сгусток темноты, прямо поверх которого грубыми чертами ложилась черная кожаная куртка; весь этот наряд контрастировал с бледным лицом, которое будто сильнее насыщалось лунным светом.

Когда она подошла ко мне, к горлу подступил комок. Я снова подловил себя на мысли, что она не могла похвастаться какой-то волшебной красотой, однако ее внешность определенно обладала противоположным моему полюсу магнетизмом – так сильно меня влекла ее грустная улыбка, ее большие синие глаза, ее тонкая и изящная шея, и ключицы, приоткрытые воротом куртки.

И, конечно же, волосы, представшие передо мной во всей красе. С распущенными волосами моя спутница выглядело так по-настоящему, так живо, что когда легкий ветерок отрывал ее лишь едва заметные в ночной феерии локоны, я чувствовал их движение каждым биением сердца, каждым вдохом.

Мы шли вдоль дороги прочь из города, и все дальше, даже когда исчезли последние заправки, редкие фонари перестали освещать наш путь и мир вокруг погрузился во мрак, лишь иногда рассекаемый лучами света от появляющейся, или вновь исчезающей за невидимыми облаками, луны.

Не понимая, зачем это делаю, я рассказывал спутнице о своей жизни. Держались за руки, это придавало мне уверенности в себе, что делала мой голос тверже, и, не считая шагов, наш путь становился все длиннее с каждым лишним метром моего повествования.

Слушая ее молчание, я становился более раскрепощенным. Может быть, я подсознательно боялся, что она раскроет любую ложь, любую фальшь в моем рассказе, и этот самогипноз вел меня по горькой дорожке правды. Не стесняясь дрожи в голосе, я рассказал о смерти матери и отца, рассказал о своей первой любви и о несчастных друзьях, ведь не каждый из них смог бы дожить до моего теперешнего возраста. Я рассказал, как мой дядя заботился обо мне, как я боюсь, что с ним что-нибудь случится, ведь он единственный человек, которого я знаю в этом мире.

С каждым шагом я чувствовал, как мне становится все легче, жизнь снова обретает важность, а интерес к ней заставляет мое сердце биться быстрее. С каждым словом я понимал, что именно это и есть любовь – непонятная и бурная. Никогда раньше я не был уверен в том, что завтрашний день будет лучше предыдущего.

Мы дошли до знака, что сообщал о десятикилометровом рубеже, и моя спутница остановилась. Всю дорогу она молчала, но я чувствовал ее по сбивчивому дыханию, по дрожанию ладони, когда я рассказывал о самом сокровенном, чего не знал никто, даже мой дядя, ставший кем-то даже лучшим, чем просто приемный отец. В некоторые моменты я останавливал повествование, чтобы вдохнуть побольше воздуха, и я слышал громкое и частое биение ее сердца, она принимала груз моей жизни на себя.

А сейчас она остановилась и посмотрела на меня. В ее глазах я видел отражение собственного лица, освещенного лунным светом, – такое маленькое и искаженное – такое же, как и моя важность перед вопросом, что я боялся произнести вслух.

Она положила свободную руку мне на грудь и спросила:

– Что ты почувствовал, когда понял, что твой отец мертв?

– Боль… и отчаяние, – произнес я, подумав лишь пару мгновений.

– И все? – ее голос был тихим, но пытливым, погружающимся в самые далекие уголки мозга, где он звучал эхом, будто приказ. – Неужели не было легкости и свободы, чувства освобождения или отмщения за человека, которого так любил?

Я боялся ее слов. В ночи она вела себя совсем иначе, уверенно и твердо вопрошала об ужасных вещах.

– Почему ты спрашиваешь? – спросил я.

И она рассказала.

Она не помнила своего отца. Он был спортсменом, культуристом, всегда заботился о здоровом образе жизни. И умер в возрасте тридцати двух лет, через три года после рождения единственной дочери, от рака кожи. Тогда, в маленьком городке, мало кто знал об этом заболевании, и маленькую девочку с матерью вежливо, но настойчиво, попросили перебраться на окраину, где город граничит с лесом. Все не было бы так плохо, но врожденная непереносимость солнечного света оказалась единственным наследием отца для маленькой девочки.

Мать, любящая, но чрезвычайно сильно опекающая своего ребенка, запрещала ей выходить на улицу даже в пасмурную погоду. Девочка росла в четырех стенах, зная о том, что происходит вокруг лишь из книжек, ставшими для нее настоящим атласом в окружающем мире. Выдумка сливалась с реальностью, картинки оживали в ее глазах, как по волшебству, а стоило отвлечься от чтения, как вокруг оставалась лишь вечно больная от работы мать. И жгучее солнце, которое играло с маленькой девочкой, звало на волю, она словно слышала его, но, каждый раз, нещадно наказывало, стоило лишь взглянуть на ярко освещенную поверхность, не говоря уже о выходе на свежий воздух. А зимой, на окраине города, когда снег ложился ровным белым полотном, и солнце насмешливо зажигало каждую снежинку в этом бесконечном поле, заставляя глаза слепнуть, девочка пряталась в подвале, и тогда тени вокруг оживали под слабыми лучами масляной лампы.

Реальность и жизнь разочаровали девочку. Они жестоко пошутили над ней, заставив все время находиться в окружении стен и пляшущих на них теней. Единственным настоящим другом для нее стала домашняя крыса, однажды появившаяся на крыльце дома девочки.

В тот день стояла ужасная солнечная погода, а девочка стояла в углу рядом с окном, из которого открывался вид на крыльцо и дворик перед домом. Ее глаза были прикрыты мамиными солнечными очками, большими и неуклюжими, но только в них девочка могла видеть то немногое, что приоткрывали ей окна дома, ставшего ее крепостью на долгие годы.

Стоя в тени уютных стен, она заметила странное движение во дворике. Маленькое существо, не боясь солнечного света, бежало прямо к крыльцу. Когда оно приблизилось к первой ступени, движение прекратилось. Девочка думала, что существо заблудилось, будучи ослепленным беспощадным светилом, но, спустя несколько минут беспрестанного наблюдения, она не выдержала и вышла на улицу.

Навес над крыльцом был специально сконструирован так, чтобы защищать тенью максимально возможную территорию. Девочка подошла к границе света и тени настолько, насколько это было возможно, и заглянула вниз, к концу лестницы.

Внизу, маленькая крыса лежала на земле и тяжело дышала. На ее мохнатом туловище явно виднелись следы крови. От неожиданности, девочка наклонилась и зацепила рукой дышащий комочек. Правая рука почти сразу покрылась неприятной краснотой, которая выглядела словно вареная колбаса, и чесалась ужасно.

– Наверное, она убежала от своих хозяев. – Сказала девочка матери.

– Тьфу, выкинь эту гадость. Это же крыса, ты не знаешь, где она была и какую только гадость не принесла на своем противном хвосте.

Хвост новоиспеченного питомца был розовым и лысым, если не упоминать о том, что добрая его половина и вовсе отсутствовала.

– Доченька, я ведь хочу, чтобы ты росла умной и здоровой. Ты итак должна понимать, сколько мама делает для тебя, а ты принесла домой такой рассадник заразы, да еще и руку поранила.

Но девочка не послушала маму и оставила крысу себе, спрятав ее в большом деревянном ящике в подвале.

С того времени она спускалась в подвал все чаще, зажигала свою масляную лампу, чтобы убрать ящик и насладиться игрой с маленьким крысенышем, который оживал и, в тусклом оранжевом свете, становился настоящим гигантом, и неважно, что лишь на стене.

И вот однажды, девочка, дождавшись, когда мама уйдет на работу, в очередной раз спустилась под землю, ее ждало разочарование столь сильное, что оно могло сравниться лишь с небольшим количеством случаев ее жизни.

Ее друг едва шевелился в своем домике. Его движения были скованными и слабыми. Подергивая половинкой хвоста, он не мог шевелить задними лапами, и только мордочка дергалась к хозяйке, наполненная отчаянием, слишком огромным для такого маленького существа. Целый день девочка не умолкала, сидя в подвале и выходя лишь затем, чтобы стащить немного пищи для умирающего питомца. Она плакала, поглаживала его ставшую жесткой шерсть, приговаривая ласковые слова, потом рассказывала ему истории из книжек, убаюкивала стихами и песнями, но любимцу становилось все хуже.

– Он начал кричать, – ее глаза были полны боли, но рассказ уже увлек ее в бездну воспоминаний. – Он кричал громко и страшно, почти по-человечьи. Черт подери, я даже в самых ужасных снах не могла представить, что это будет настолько ужасно! Только потом, спустя много лет, я узнала, что это был рак. Что крысы страдают им гораздо сильнее людей, и боль от ног, пораженных опухолью, поднималась в его маленький мозг.

Девочка гладила питомца, проливая на него слезы и поток утешительных слов, и одну-единственную просьбу к богу, о существовании которого она знала из книг. Она просила того, кто, в ее понимании, был существом, способным исполнить желание, о том, чтобы ее крыс скорее перестал кричать и выздоровел, но ничего не помогало.

Наверху раздался голос матери. Она пришла с работы.

Девочка вся дрожала, прикрывая рот своему другу, боясь, вдруг, если мать узнает, что дочь не выкинула заразного питомца, это рассердит ее, она просто бросит его умирать на помойке.

В какой-то момент, наиболее жестокий, все остановилось. Звуки затихли, время превратилось в густой туман. Может это произошло из-за пелены слез, застилающих глаза девочки, но она почувствовала взгляд малыша в ее руках на себе. Он перестал кричать, его глаза были едва открыты, что лишь сквозь маленькие щелочки он умоляюще смотрел на хозяйку и на друга.

Ощущение исчезло. Малыш снова захотел кричать, и девочка, отвернувшись в сторону, роняя на землю десятки слез, сжала свои маленькие кулачки крепко-крепко…

Она даже не услышала хруста за стеной своего плача.

– Когда я поднялась наверх, мать не поинтересовалась, почему я все в слезах и грязи. Она готовила ужин и просила не мешать ей. За окном сгущались сумерки и, одевшись, я вынесла под курткой тело своего питомца.

На улице бушевал ветер. Не ураган, но все же достаточно сильный, чтобы девочка испугалась, что ее унесет прочь от ее крепости. Но план уже сформировался в ее голове, и она не намерена была отступать.

Короткими перебежками от куста к дереву и дальше, она обогнула дом до безветренной стороны. Там, выкопав ладошками яму, достаточную для успокоения своего любимца, похоронила его. И, когда дело было сделано, она поняла, что произошло только что.

Смерть друга освободила ее из уз страха перед окружающим миром. Она выскочила прямо в объятия ветра, сейчас девочка хотела, чтобы ее унесло прочь, далеко-далеко, где всегда ночь и где можно кружиться под музыку ветра бесконечно. Каждый миг нескольких минут девочка наслаждалась тем обилием шума, что окружал ее и резал слух, но был таким желанным. Каждый шаг по мягкой и податливой земле вызывал желание сбросить обувь, чтобы почувствовать холод ногами.

– Это было прекрасно. По иронии судьбы, один из страшнейших дней моей жизни, стал же и счастливейшим.

Мы шли обратно, с той же скоростью, взявшись за руки. Я чувствовал, какие эмоции бушуют в ее душе всем своим телом, от ушей до кончиков пальцев, которые она сжимала своей ладошкой.

– Через семь лет, когда мне исполнилось четырнадцать, несчастье приключилось и с матерью. Я смотрела в окно и видела, как она, в свой выходной, работает в саду, ее это успокаивало, а может, даже давало смысл в жизни. Как будто цветы и прочая зелень требует куда большего ухода, чем больная дочь, обреченная всю жизнь провести в стенах. Внезапно, она схватилась за сердце и упала навзничь. Я видела это собственными глазами, но ничего не могла поделать. Гадкое солнце даже не пряталось за тучей. Я видела тело матери размером со спичечный коробок. Я набрала все известные номера телефонов, но никто не отзывался. Лишь спустя два часа бесконечной паники и отчаяния, я, посреди жаркого лета, вышла на улицу в нескольких куртках с дождевиком поверх всего этого уродства, чтобы не зажариться на солнце. Но было уже слишком поздно…