Текст книги "Бес, творящий мечту"

Огненный перст

В лето 6419 явися звезда велика на западе копейным образом…

Нестор-летописец. Повесть временных лет

В стольном Киеве, во дворе великокняжеском, вкруг Оленушки, бывшей черницы, от мира отрекшейся и в мирскую смуту насильно вовлеченной, все крепче завязывался узел страстей человеческих…

Мягкий Ярополк постепенно, незаметно все более и более развращался властью и раболепством окружающих и вечным, никогда не перестающим разгулом дружины, в котором он хочешь не хочешь, а должен был принимать участие. Строгая Оленушка иногда становилась ему тяжела, и потянуло его к другим женщинам. Свентельд очень хвалил ему Рогнедь, княжну полоцкую, и к отцу ее были посланы мужи честные поразведать, как взглянет князь на такое дело. Они принесли благоприятный ответ. И Ярополк готовился уже посылать сватов открыто. Оленушка от ревности места прямо себе не находила, мучилась, плакала, молилась, но бабы все одинаковы, и не стоит обращать на всю эту их чепуху никакого внимания: подурит и перестанет. И она плакала, а он смеялся. И с замиранием сердца стал вдруг замечать Варяжко, что все чаще и чаще стали останавливаться на нем исподтишка лучистые глаза грекини, и не мог верить себе. Ничего особенного не замечала за собой и Оленушка: просто при растущем отчуждении князя ей нужно было зацепиться душой за что-нибудь. А молодой гридень травой ковылем стлался ей под ноги, куда бы она только не показалась. Ее черные звезды-глаза видели, как гаснет он, знала она из тех безумных, кощунственных слов его, которые тогда на заборале у него вырвались, о причине тайных мук его, и жалела она его, и не знала, что делать… И в смуте душевной подолгу молилась она перед богами своими…

Портились у Ярополка отношения и с братом его, Олегом, который в земле Древлянской княжил. Сын Свентельдов, Лют, витязь не из последних, выехал как-то на зверовые ловы в ту сторону и, увлекшись, заехал в угодья Олеговы, который тоже любил творить ловы. Тот, совсем еще по годам мальчишка, пришел в бешенство и тут же, в лесах, убил Люта, хорошо, конечно, зная, что он сын Свентельдов, а Свентельд – старший дружинник брата. Свентельд и до этого случая не раз осторожно намекал молодому князю, что негожее это дело – дробить так землю Русскую, что только с одной головой может быть сильна она, а теперь, после убийства сына Олегом, он еще настойчивее стал говорить князю о необходимости присоединить к земле Полянской и землю Древлянскую. Но Ярополк не сдавался: он не любил бранной потехи и совестно было на родного брата руку подымать, хотя мысль Свентельда об объединении всей Руси под его рукой и пьянила его… И вдруг зашел между братьями спор – Свентельд немало поработал для этого – из-за тех же самых зверовищ. Задорный Олег вместо того, чтобы уступить, покориться старшему брату, на стену полез, наговорил Ярополку лишнего, и Ярополк, загоревшись, приказал дружине и воям пристраиваться на рать…

Замерли в тревоге сердца у киян, и душно стало в эти осенние ясные дни в Киеве, как перед грозой. А по ночам вдобавок звезда огромная над землей Полянской появляться стала. Знамения бывают ово на зло, ово же на добро – тут и думать не приходилось, что предвещала зловещая копейная звезда. Из Царьграда приползли слухи, что император Цимисхий, победитель Святослава и коварный убийца его, отравленный врагом неведомым, в страшных муках умирал в роскошном дворце своем. Хорошее бы время ударить на Византию и расплатиться за кровь Святославову, но кто знает, что сулит звезда молодой Руси? И все, провожая воев на рать с древлянами, затаились в тяжелых предчувствиях.

Во главе своей дружины и воев ехал молодой князь солнечными борами против брата своего. Рядом с ним ехал удовлетворенный теперь Свентельд, а с другой стороны – всегда угрюмый Блуд с его длинными рыжими, поседевшими усами. Блуд давно уже думал перейти на службу к какому-нибудь другому князю. Здесь не любо было ему, что он стоит на втором месте, за Свентельдом, и противно было то, что в Киеве все больше и больше подымала голову эта новая дурацкая вера в какого-то жидовина, которого свои же родичи распяли незнамо за что, а он потом воскрес. Не то что Блуд сознательно предпочитал старую веру новой – все эти заботы и волнения были совершенно чужды старому воину, – а просто не терпел он этой ненужной суеты: есть боги, стоят, так чего же крутить еще?.. И он подумывал о новгородском князе Володимире. Правда, и там первое место Добрыней занято, уем Володимира, но зато всей этой пустой суеты вокруг веры нет…

Встретились рати под Овручем. Олег, преждевременно узнавший все княжеские удовольствия, – это было очень заметно на его молодом лице с нехорошими глазами, – размахивая мечом, вынесся на коне перед исполчившейся ратью своей. За ним скакали его дружинники, которые, однако, не одобряли этого молодого бахвальства. Презрительно смотрел на молодого князя и выстроившийся в молчании противник.

– Потягнем!.. – крикнул Олег. – Ну, враз!..

Рать Олегова нестройно двинулась на врага, но поляне не ждали ее и, одушевленные презрением к этим хмурым лесовикам, бодро ударили на них. В туче желто-седой пыли заиграли резко трубы, заржали злым ржанием возбужденные кони, и, все усиливаясь, поднялся ровный шум сечи. Древляне сразу дрогнули и замялись. Это еще более подбодрило рать Ярополкову. С криками нажали они на древлян, и те, оставляя по полянам убитых и раненых, бросились в городок… У тесных ворот, на мосту через дебрь-болото, началась давка. Зловеще затрещали перила, и многие – из них первым Олег – с криками повалились в болото. На гибель князя никто внимания не обратил: всякому хотелось прежде свою голову спасти. Озверелые ругательства, лязг оружия, крики о помощи, вопли, ржание и визг дерущихся коней – а сзади, кроша мечами, напирали вои Ярополковы…

Война была, в сущности, уже кончена. Уцелевшие древляне заперлись в затихшем городке, а дружинники Ярополка, скаля зубы, насмехались над противником. Древляне угрюмо смотрели со стен и башен-костров и даже в лучный бой с полянами не вступали, хотя эти чертовы кияне бесстрашно стояли под самыми стенами. Такие столкновения в те времена случались то и дело, но очень редко они сопровождались большим кровопролитием: выйдут навстречу один другому враги, прикинут на глазок силы один другого, и та рать, которая почтет себя слабейшей, в подходящий момент бежит…

Несмотря на легкость победы, Ярополк был сумрачен: ему стало жаль брата. Он стоял на коне у полуразрушенного беглецами моста и угрюмо смотрел, как его вои разбирали груду тел, свалившихся в болото. Некоторые были еще живы и мучительно стонали, но большинство, синие, окровавленные, изуродованные, были мертвы и перепачканы в рыжей ржавчине дрягвы.

– Да ну, пошевеливайтесь же!.. – сердито прикрикнул князь. – Не спать пришли…

И в самом низу кучи нашли наконец мертвого Олега. Синий, со страшными глазами, он был весь в жидкой грязи. Осторожно его положили на разостланный ковер. Из глаз Ярополка брызнули слезы.

– Гляди вот!.. – сердито бросил он Свентельду. – Вот чего ты хотел.

«Дурак…» – скучливо подумал про себя старый дружинник, не любивший лишних слов, и досадливо отвернулся.

Рать Ярополка стала станом на опушке лесов, и сейчас же начались приготовления к похоронам погибшего князя. Что война была кончена, что Древлянская земля стала подвластна киянам, было до такой степени ясно, что древляне и не думали о сопротивлении, а поляне – о том, чтобы готовиться взять городок на копье.

– Ну, вы там!.. – сурово крикнул Свентельд на стены. – Отворяй ворота живо, а то враз спалим…

Ворота распахнулись. Плотники сразу взялись чинить изуродованный мост, а горожанам приказано было копать могилы для убитых и позаботиться о раненых.

Погребение и сожжение были в ходу одинаково – как в каком роду было принято. Но и в первом, и во втором случае покойника клали в ладью для удобства переезда его в царство мертвых, навье царство. Воин погребался с оружием, крестьянин – со своими орудиями, женщины – с украшениями. Сожжение происходило при громе палиц и мечей в щиты, чтобы скорее отворялись двери рая… Олега погребли неподалеку от городской стены и, по старому обычаю, насыпали над телом его высокий холм. И еще не было с этим делом покончено, как по всему стану задымились костры, и в осеннем, напоенном солнцем и ароматом хвои воздухе запахло вкусными яствами. То готовилась по приказанию князя Ярополка богатая тризна. Вои радостно предвкушали близкое насыщение и добрую выпивку, и потому как в стане победителей, так и в городе царили большое оживление и почти веселость. Побежденные старались всячески подольститься к победителям, и всякий тащил к кострам что только мог: лучше отдать самому, чем ждать, пока отберут силой еще больше… Кто мяса копченого тащил, кто зверовины свежей, только что перед неожиданным боем из лесу принесенной, кто медов лежалых. В сторонке, на широком пеньке, старый бородатый вой в ржавой кольчуге и разбитых лаптишках острым мечом ловко оттяпывал головы курям, которых натащили бабы. Одна старуха молока было притащила, но ее вой начисто засрамили: «Вина тащи, старая, меду, березовицы хмельной, а грудных детенышев тут нету!..» И хохотом проводили ее из шумного, в дымах стана…

И только было стали рассаживаться для тризны вкруг высокого, пахнущего свежевскопанной землей холма, как от лесу, по дороге Киевской, запылил какой-то всадник.

– Что такое?! – раздались со всех сторон голоса. – Гонец какой-то… Нет, не наш это. В чем дело?

Молодой, стройный отрок с красивым решительным лицом, с чуть пробивающимися усиками слетел со взмыленного коня у воинского табора.

– Где князь Ярополк?

– А что тебе?.. – разинули рты обступившие его вои-лапотники.

– Я спрашиваю вас про князя, а вы, свиные рыла… Веди меня к князю, и живо!.. Я из Полоцка, от князя Рогволода…

– Ишь ты какой!.. И слова с ним не молви… – раздались недовольные голоса. – Они, полочане111111
  Полочанин – здесь: житель Полоцка.


[Закрыть], гордые, черти… Проводи его к князю, ребята…

– Да ты поворачивайся у меня!.. – прикрикнул гонец, вытирая рукавом пот с возбужденного скачкой лица. – А вы, ребята, выводите коня…

Тон отрока был настолько повелителен, что бородачи сразу повиновались и стали попрекать один другого за бестолковость, за неповоротливость, за отсутствие вежества…112112
  Вежество – приличие, вежливость, знание обычаев.


[Закрыть]

– Человеку князя нужно, а он ж… чешет… Тоже народ!.. Ну вы, там, примите коня… Да мотри: пить не давай… Потому конь, он тоже обращения требует, а не то чтобы как зря…

Один из бородачей, деловито размахивая руками и покрикивая на теснившихся любопытных, повел отрока к шатру великого князя и сдал гонца гридням. В ставке все засуетились: должно быть, вести были нешуточные. Ярополк вышел из шатра. Вкруг сгрудилась дружина. Гонец бил челом.

– Из Полоцка я, княже… – сказал он молодым баском. – От князя Рогволода…

– В чем дело?

– В Полоцк слушок пришел, что брат твой, князь Володимир, с варягами морем на Новгород поплыл… – взволнованно, побледнев, сказал отрок. – И князю Рогволоду ведомо стало, что, прибыв, он сейчас же на тебя ратью собирается, что так-де в Новгороде вящие мужи, бояре и гости, тайно порешили…

Среди гридней прошла волна: вести в самом деле были важные!

– А еще будто сказывают, что князь Володимир к Рогнеди, княжне нашей, сватов засылать хочет… – как бы небрежно добавил отрок.

Он очень хорошо знал, что о браке с Рогнедью думает и Ярополк.

– Как тебя звать? – спросил Ярополк.

– Даньслав, княже…

– Спасибо за службу; я не забуду ее… – сказал князь. – Мы справляем тризну по брате моем, Олеге,  садись и ты с моими дружинниками, подкрепись…

Даньслав бил челом. В молодой душе была буря: он завел большую игру. Он крепко любил прекрасную Рогнедь, и теперь, стравив двух братьев, чтобы выиграть время, он искал случая не дать красавицы ни тому, ни другому. Пока она только играет с ним, но, может быть, может быть, придет время, она и на него ласково взглянет!..

Его тесно окружили гриди: всем хотелось знать подробности. Даньслав рассказывал. Он всем понравился.

– Княже, не упускай случая… – тихо, но значительно сказал Ярополку Свентельд. – Один удар еще – и ты станешь господином над всею Русью. Не упускай случая. Это сами боги так подвели все для тебя…

Ярополк, опустив голову, молча стоял посреди своей палатки. В самом деле, один удар – и он господин от Новгорода до печенегов! А там можно смять и степняков, отплатить им за смерть отца и освободить пороги. Свентельд из-под густых бровей следил за игрой его молодого лица. Он видел, что слова его делают свое дело, и торжествовал: за смерть Люта он сегодня с Олегом рассчитался, теперь только этим нововерам-баламутам голову сломать – и все будет в порядке. В этом желании он сходился со своим угрюмым соперником Блудом…

Зашумела вокруг холма тризна. И, когда все подкрепились и хорошо выпили, – у древлян меда-то только держись! – начались в честь ушедшего игры воинские, поездьство: стрельба из лука, примерный бой парами на конях, бой пеших, единоборство, метание копий. И все просто глаз не сводили с Даньслава: молоденький полочанин, точно весь в огне, бился как бешеный и побеждал даже славных бойцов полянских. В этом исступлении он топил свои думы и опасения. Ярополк дивился подвижности и отваге молодого бойца.

– Молодец!.. – сказал он. – Я охотно взял бы тебя в свою дружину…

– И не раскаялся бы, княже, – гордо отвечал юноша. – Может быть, и придется еще послужить тебе…

И опять осекся страстью его голос.

И снова, точно опьяненный, с блистающими глазами он ринулся в бой…

А ночью, когда и Овруч, и стан утихли, опять на западе загорелась звезда необычная, и души наполнились смутной тревогой: что-то будет, что-то будет?.. И вздыхали вои, и скребли в затылках, и каждый думал, что этот огненный перст из бездн неба грозит именно ему…

Господин Великий Новгород

…В лето 6368. В лето 6369. В лето 6370. Изъгнаша варяги за море и не даша им дани и почаша сами в собе володети и не бе в них правды и возста род на род, быша в них усобице и воевати почаша сами на ся.

Нестор-летописец. Повесть временных лет

Прошлое Великого Новгорода заткано пестрыми сказками так, что пробиться сквозь них еще труднее, чем чрез пресловутый «мрак киммерийский». Даже самое имя этого северного средоточия русского мира, Новгород, непонятно, ибо если его так называли, то это прежде всего значит, что где-то в сгоревших веках, за ним, был какой-то Старгород, от которого он отроился. И одни гадают, что этот старый город, город-мать, был Словенск, лежавший по Волхову несколько ниже, – от него не осталось и следа, – а другие думают, что это была Ладога, а третьи – что это от Киева отроился в глубокой старине Новгород. Словом, и тут для пытливого ума закрыты все пути и дороженьки.

Христианская летопись – весьма зыбкое и весьма опасное основание для исторических предположений – со свойственной ей безграмотностью и невежеством совершенно исключительным рассказывает о старых годах Новгорода такую сказку:

«Волхв бе и бесоугодник и чародей лют, и бысть бесовскими оухищрении мечты творя многи, преобразуяся во образе лютого зверя коркодила и залегаше в той реце Волхове путь водный и не поклоняющихся ему овех пожираше, овех же испротерзаше и утопляя. Народи тогда невегласи сущи богом того окаянного нарицаху, сыном грома его или Перуна нарекоша; белорусским же языком гром Перун именуется. Постави же он, окаянный чародей, таковых ради мечтаний и собирания бесовского, градок мал на месте некоем, зовомом Перыня, идеже кумир Перун стояше, и баснословят о сем Волхве невегласи113113
  Невеглас – невежда.


[Закрыть], глаголят в бога его окаянного претворяющася, наше же христианское истинное слово с неложным истязанием о том много виде о сем окаянном чародеи Волхве, яко зле разбиен бысть и удавлен от бесов в реце Волхове, извержен на брег против волховскаго градца, иже ныне зовется Перыня, и со многим плачем ту от невегласов погребен бысть окаянный с великою тризною, и могилу ссыпали над ним велми высоку, якоже обычай есть поганым, и по трех убо днех окаяннаго того тризнища проседеся земля и пожре мерзкое тело коркодилово и могила его просыпася с ним купно во дно адово, идеже и доныне, якоже поведают, знак ямы тоя не наполнится…»

Вот все, что имеют сказать о прошлом древней русской республики те люди, которых историки с непонятным легкомыслием величают «просветителями земли Русской».

В IX веке Новгород был, по-видимому, завоеван варягами. Но варяги удержались в Новгороде недолго: буйным и своевольным республиканцам опека усатых заморских нянь не полюбилась, они восстали и с честью проводили опекунов за море. Изгнанием варягов руководили старейшина новгородский Гостомысл и Вадим, по-видимому, великий республиканец. Сыновья Гостомысла были все убиты в сечах, и у него остались три замужние дочери. Волхвы предрекли ему, что боги даруют его потомству наследие. Гостомысл был стар и потому не поверил им. Он отправил послов в Зимеголу – по-видимому, в Литву – спросить тамошних вещунов, которые славились всюду. И те предрекли ему то же. Недоумевал старый Гостомысл и грустил. И вот однажды снится ему сон, будто из утробы средней дочери его, Умилы, вырастает огромное плодовитое дерево, осеняет великий град, а люди всей земли града сего насыщаются его плодами. Вещуны истолковали ему сей сон так: «От сынов ея, Умилы, имать наследити114114
  Наследити – наследовать.


[Закрыть] ему землю, и земля угобзится княжением его». Умила была замужем за русским (то есть помором-славянином, из племени русь) князем, и у нее было трое сыновей: Рюрик, Синеус и Трувор. Этих-то сыновей славянина-помора и славянки-новгородки и призвали северные племена славянства, сказав им: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нетуть – пойдите к нам княжить и володеть нами». «И бысть Рюрик старейшина в Новгороде, а Синеус старейшина бысть на Белоозере, а Трувор – в Изборске». А там, на Поморье, все более и более жестоко теснили славянство немцы и датчане…

Город раскинулся по обоим берегам мутного Волхова. Летом задыхался он в тучах пыли и во всяких запахах, а зимой его заносило снегами чуть не до коньков его немудрящих бревенчатых домиков. Улицы для красы были обсажены ветлами, которые у новгородцев «топольцами» назывались. На усадьбах, сзади, стояли избы мовные, то есть бани, которые привели будто бы в такое изумление старенького апостола Ондрея. На левом берегу реки сумрачно высился окруженный валом и частоколом детинец со своими тяжелыми башнями-кострами, а на правом, напротив, раскинулось шумное Славно, древнее торговище. Тут кипела торговая жизнь, и тут же, по звуку вечевого колокола, собиралось, шумело и дралось – из столкновения мнений рождается, как известно, истина – буйное новгородское вече. В нем принимали участие и огнищане, высший класс, и гридьба115115
  Гридьба – гридни, категория младших дружинников в Древней Руси.


[Закрыть], и посадники, и купцы, и житьи люди116116
  Житьи люди – мелкие землевладельцы или люди, живущие доходами от состояния в деньгах, не столь именитые и богатые, как бояре.


[Закрыть], имевшие в городе постоянную оседлость. Если дело на вече принимало слишком острый оборот, то враждебные партии бились на кулачки – по преимуществу на старом мосту, который связывал детинец с Торговой стороной. Случалось довольно часто, что разные смельчаки – по-тогдашнему коромольники – заранее подбирали себе сторонников, били в вечевой колокол и, поддерживаемые всяким сбродом, низвергали старую власть и устанавливали новую, им приятную. Очень уж кровавы эти смуты – новгородцы звали их «голками» – не были: сбросят несколько человек в седой Волхов, поломают несколько десятков ребер, своротят на сторону несколько скул, налаются досыта, и опять благословенный мир осеняет на некоторое – весьма непродолжительное – время стогна новгородские. А там опять учинают веча деяти по дворам тайно – на посадника, на князя, на вящих людей, – замутятся, зашумят все концы города, реками течет народушко на старое Славно, и шумит, и кричит, и дерется, выявляя свою волю державную и ни в малейшей степени не считаясь с им же самим избранными властями. Конечно, не всегда коромольники брали верха – иногда вящим людям удавалось прописать им и ижицу. Тогда их бросали в Волхов, а дворишки и животишки их на поток отдавали. Потом, с введением христианства, которое, как известно, всегда смягчает нравы, новгородцы смертную казнь таким лиходеям заменяли принятием не совсем добровольно ангельского чина в одном из многих монастырей новгородских: отпускали душу на покаяние, что называется…

Во всяком случае, летописи сохранили эту черточку народоправства – новгородцы многое делали по первому, всегда весьма пылкому побуждению, а потом всей пятерней в затылках скребли. Раз, например, народу вообразилось, что тепло осенью стоит слишком долго. Оказалось, что причиной этому архиепископ Арсений, который, как говорили граждане, неправильно вступил в свой высокий сан. Сейчас же они спровадили виновного архиепископа с бесчестьем, а потом, одумавшись, воротили его: оказалось, что тепло стоит совсем не из-за архиепископа!.. На другой день после свержения с моста в Волхов невинного Олексы Сбыславича Богородица в Неревском конце в обличение неправедности народного суда заплакала горькими слезами, и новгородцы заскребли в затылках. Конечно, Олексе Сбыславичу от такого позднего сочувствия было не легче, но новгородцы утешились скоро: а кто ж его там знал? Нешто всякого угадаешь? И на всяк час не спасешься… Да и то сказать: не седни, так завтра, а все помирать будем – твори, Господи, волю Свою!..

Издали, через века, вече, народоправство представлялось так, что вот соберутся на Славне с белыми бородами мудрые старцы и, опершись степенно на подожки, благочинно и мудро обсудят и решат всякое дело народное. Тут было, однако, все, кроме благочиния и мудрости. И наблюдатель может только дивиться: как при этих условиях Господин Великий Новгород мог не только существовать много столетий, но даже и процветать? Это, конечно, не говорит, что там, где мудрого веча не было, а правил закованный в железо кулак, дела обстояли лучше. Это говорит только то, что дела человеческие везде обстоят более или менее неблагополучно и что старая поговорка: «Сто голов – сто умов» слишком уж льстит человеку: ум для головы, как показывает печальная действительность, совершенно необязателен. Знаменитая свобода новгородская была ограничена: с одной стороны, для вящих людей, «голкой», когда вящих топили в Волхове, а пожитки их грабили, а с другой стороны, для черного народа – голодом. И государственный строй великой русской республики, при некоторой доле беспристрастия, иначе как неперестающим бунтом назвать никак нельзя: возлюбленная тишина была очень редкой гостьей на берегах мутного Волхова!..

Кроме того, в этой свободнейшей из республик, в этом царстве равенства всех перед народным кулаком существовало немало граждан, которые были лишены всяких прав. Это были холопы, рабы. Холоп не мог найти управы на своего хозяина, как бы тот жесток и несправедлив ни был. В договорных грамотах с князьями вольные республиканцы не упускали писать: «А холоп или роба начнет водити на господу, тому веры не яти». Они лишены были права свидетельствовать на суде против свободного человека, но могли быть свидетелями против своего брата-холопа. Холопы были не только боярские, но и купецкие, и житейские, то есть житьих людей. Потом широко обеспечили себя ими власти духовные. Они назывались одерноватыми людьми. Холоп или сам давал на себя одерноватую грамоту, или был продаваем прежним господином своим. Число этих одерноватых людей значительно увеличивалось после всяких общественных бедствий, как пожар большой, голод, мор: пришедши в полную нищету, бедняки отдавали себя или детей в рабство. От одерноватых отличались закладники, которые поступали в рабство временно: они служили вместо росту. Это то, что потом, на Москве, называлось кабальными… Во время голок, конечно, эти одерноватые и кабальники знали, что им делать… Но размаха всех этих волнений преувеличивать отнюдь не следует, в конце концов это были бури в ковше. Господин Великий Новгород в те времена едва ли насчитывал и двадцать тысяч жителей.

И вот вся эта буйная и разноплеменная мешанина из всякого рода людей называлась вместе Господином Великим Новгородом – люди без пышных слов не живут. Над водоворотами ее в жертвенных дымах стояли там и сям их боги, но это было и тут только одним из самообманов человеческих, ибо тут царил единый бог, бог незримый, но всемогущий – Золото, и ему вольные новгородцы приносили в жертву не только других живых людей, но часто в бесчисленных походах, торговых и военных, и самих себя. В одну сторону они ходили на своих судах до англян и даже дальше, в другую – на восток: за Югру, за Печору, вплоть до Оби неоглядной. Часто делалось это с разрешения Господина Великого Новгорода, но не менее часто и вопреки ему. И ставили повольники эти в странах неведомых, далеких городки немудрящие, и подчиняли себе туземцев, и обирали их как хотели. А чтобы другим неповадно было ходить в эти далекие и богатые, но жуткие края – все, что было «за лесом», представлялось тогда воображению зловещим, таинственным, – они рассказывали о них всякую чертовщину, от которой у слушателей поджилки тряслись, а сами они, оставшись наедине, со смеху помирали…

Но, как всегда это в делах человеческих бывает, они искали одного, а из деятельности их выходило совсем другое – им невидное, им непонятное, ими не подозреваемое: их дружины, пьяные, горластые, веселые, шли за лисой черно-бурой, за соболем, и тогда драгоценным, за золотом, за рабами, за белкой-веверицей, а из деяний их бесшабашных и большею частью злых незримо, нежданно-негаданно вырастала – Русь. «Велий еси, Господи, – восклицают в таких случаях летописцы, – чюдна дела Твоя…»

Не согласиться с этим невозможно.

Шумит, гремит всеми своими концами Господин Великий Новгород, волнуется: вверх по седому Волхову, к городу, подымается на судах молодой князь его Володимир, который бегал на Поморье, в Винету славную, дружину варяжскую против брата Ярополка набирать. И он, и новгородцы очень хорошо понимали, что, покончив с Олегом, Ярополк примется и за другого брата. И нужно было предупредить его. Время было для этого особенно благоприятное: старый Свентельд помер, и его место заступил Блуд, а между Ярополком и Блудом исстари нелюбье было. Новгородцам же любо было бы посадить на столе киевском своего князя, таким образом открыть себе вольный путь в Царьград и потихоньку распространить власть Господина Великого Новгорода на всю Русь…

И остроносые челны, окруженные роем белых чаек, красивым строем шли против воды к городу, а со всех сторон, с берегов, с крыш, со стен детинца, мужи Великого Новгорода приветствовали своего князя и его дружину кликами…