Текст книги "Бес, творящий мечту"

На полюдье 8080
  Полюдье – дань, которую князь собирал, лично объезжая свои земли. Размер такой дани не был нормирован.


[Закрыть]

Не погнетши пчел, меду не есть.

Древняя русская пословица

О походе на греков и даже на печенегов пока думать не приходилось: надо было и казны побольше собрать, и оружия заготовить, и ладей, и воев. И так незаметно подошли первые заморозки. Смерды-посели8181
  Смерды – категория феодально-зависимого населения в Древней Руси.


[Закрыть] убрались уже с хлебом, запаслись готовизной8282
  Готовизна – припасы, еда.


[Закрыть] всякой, в опустевших полях поднялась уже зеленая вершь8383
  Вершь – озимый хлеб.


[Закрыть], и пора было князю и дружине на полюдье идти, дань, оброки и дары собирать для казны княжеской. И вот в Новгород отправил Ярополк Яна Вышатича, молодого, но смысленного дружинника, Блуд к вятичам непокорным поехал с добрым отрядом, Свентельд – к кривичам, а воевода Волчий Хвост – к радимичам, которые в баламутстве вятичам не уступали нисколько. А теперь пришел черед и ему самому…

И вот раз ядреным осенним утром, когда подмерзшие дороги звенели под копытами коней как железные, во дворе княжеском на конях, при оружии собралась молодшая дружина, молодь, разноплеменные, разноверные, с бора да с сосенки, но крепкие, веселые, здоровые, молодец к молодцу. Большинство из них и выросло вместе с князем под стягом воинским. «Мы сами вскормили князя себе», – говаривала часто дружина… Шутки так и сыпались. Веселый хохот яро взрывался в морозном воздухе, в котором реяли, искрясь на солнце, первые снежинки. Кони скребли от нетерпения копытами мерзлую землю, звонко ржали, грызли удила и всячески просились в дальнюю путь-дороженьку. А князь все не выходил: красавица Оленушка, от слез неутешных вся опухшая, никак не хотела отпустить от себя своего ясна сокола. Легкое ли дело: до самой распутицы вешней отъезжает ее князь!.. Понимала она, что нельзя иначе, что должен князь своей земле суд и управу дать, да сердце женское уговоришь разве?.. И Оленушка, жарко обняв Ярополка, лежала хорошенькой головкой своей у него на груди и не отпускала никак…

– Оленушка, лебедь моя белая… – целуя ее, говорил тронутый ее горем князь. – Да что ты, касатка?.. Словно в могилу провожаешь меня… Разве я долго?.. А сколько мехов привезу я тебе: и бобров седых, и соболей, и чего только твоя душенька не пожелает!..

– Ничего… мне… не надо, сокол мой ясный… только бы очей с тебя не спускать… – едва говорила она и вдруг решилась: – Ах, иди уж, иди!..

И она судорожно сжала его в последний раз, перекрестила истово, по обычаю веры своей, и оттолкнула от себя, а сама бросилась лицом вниз на постелю смятую… Ярополк, закусив губу, из лица весь белый, опрометью бросился из ложницы8484
  Ложница – спальня.


[Закрыть] вон. У крыльца отроки уже держали в поводу его любимого коня в уборе княжеском: чепрак – по-тогдашнему подклад – был черного бархата, золотом шитого, блистала набором нарядным уздечка, а под стройной шеей коня, по обычаю стародавнему, скифскому, висела большая кисть, науз, – только у скифов кисть эта из вражеских скальпов сделана была, а у русичей делали ее уже из шелков цареградских многоцветных… Дружина встретила князя восторженными кликами. Ярополк улыбнулся оживлению молоди и незаметно покосился на терем. Но Оленушка неутешно рыдала на постели своей собольей, и над ней, утешая, стояла постаревшая добрая Малка…

И, цокая копытами, с князем во главе дружина весело выехала за дубовые ворота в улочки узкие… Там растянулся уже обоз княжеский: на полюдье полагалось не только собирать дань да дары, но иногда, когда нужно, и отдаривать. За княжеским обозом тянулся обоз гостей, ехавших торговать по торгам и торжкам. Хотя славяне и не обижали заезжего человека, всячески здоровье его оберегали, всячески, по завету дедовскому, чужеродцам примолвливали, но все же были по лесам и лихие люди – и под защитою дружины княжеской было повольготнее. Гость был для князя после дружины самый первый человек: торговля составляла важнейшую часть доходов его и была тем более необходима, что большую часть дани и даров князь получал натурой, произведениями своей земли…

И гости, весело переговариваясь и в рукавицы похлопывая, – не столько от утренника ядреного, сколько от удовольствия, – выровнялись за заколыхавшимся княжеским обозом, шли рядом со своими колами и покрикивали ласково на коней. Ядрей-Федорок, двоевер, тоже увязался за обозом: что-то по родной севере взгрустнулось ему и захотелось повидать своих.

– Варяжко, где ты? – подъехав к Лядским воротам, крикнул князь.

– Здесь, княже… – отозвался тот из-за толпы, провожавшей князя.

– А я и не заметил тебя… – сказал Ярополк. – Ты смотри, побереги у меня Киев… И княгинюшку свою я на тебя покидаю…

– Будь покоен, княже… Ты знаешь мой обычай: на деле по одной половице ходи…

– Молодец… Ну, здрав буди, Варяжко… И вы все, кияне…

– Да хранят тебя боги, княже… Счастливого пути… Возвращайся к нам поскорее…

И синяя пустыня подступавших к самому Киеву и затихших к зиме лесов поглотила караван. Казалось, что Киев не то что за сотни верст где-то, а что его и совсем на свете нет: так дико и пусто было все вокруг. И все, разговаривая и смеясь, зорко наблюдали за знамениями всякими: слушали и птичий грай, и ухозвон, и бучание огня на привалах, гадая, благополучна ли будет путина.

Промерзшие дороги – они служили больше всего для гостей и потому так и звались гостиницами, а то и просто гостинцем – змеились по вековым лесам, и по сторонам виднелись только едва приметные тропы звероловов да их меты. Только изредка попадались поселки, окруженные рольими землями – то есть пашней – да сеножатями. Гобино – урожай – было уже убрано, и в пустынных полях, под туманами, стояла тихая печаль-тоска… Посели, заслышав по лесу звонкому шум каравана, прежде всего торопились спрятаться в непроходимые трущобы, в твердь, в крепь, и только немногие храбрецы показывались среди этих взъерошенных, беспорядочно разбросанных по косогору избенок, чтобы приветствовать князя низким поклоном…

Жили славяне очень разбросанно, по недоступным трущобам, любили свободу и независимость превыше всего, не терпели никакого обладателя, и только с большим трудом, с мечом в руке, можно было принудить их к повиновению. Управлялись они всенародно, то есть жили в постоянных несогласиях: на чем порешат одни, на то не соглашаются другие, и ни один другому повиноваться не хочет ни за что. Чуя душой все бессилие человека среди тайн мира, славяне вообще любили предоставлять дела свои случаю и вержением стрелы, например, решали споры всякие: и выбор суженой, и выбор старейшины… Власть князя была, в сущности, призрачна: ему повиновались только там и тогда, где и когда его видели, а то жили на всей своей воле. И князь с дружиной чутко схватывали, где можно понажать, а где нельзя. Седое предание рассказывает, что когда князь Володимир ходил на камских болгар и рать его забрала пленных, то его уй и воевода Добрыня, человек положительный, осмотрев пленников, вдруг решил:

– Нет, эти нам дани давать не будут – погляди: они все в сапогах. Поищем давай лучше лапотников…

И связаны славяне были разве только одной кровною местью: всякое убийство вело за собой бесконечный ряд других убийств…

Семьи они большею частью еще не знали, а жили родом по своим дединам. Жены считались собственностью мужа и переходили по наследству от отца к сыну. Поляне, жившие на большой дороге из варяг в греки, имели нрав более тихий и некоторые брачные обычаи: стыденье к своим снохам со стороны свекров, стыденье к сестрам со стороны братьев, стыденье к матерям и родителям своим, к свекровям со стороны зятьев и к зятьям со стороны свекровей имели великое стыдение. Не ходил жених по невесту, отыскивая ее где ни попадя, а невесту приводили вечером, а наутро приносили, что по ней давали приданого. Древляне, радимичи, вятичи и севера, напротив того, жили зверинским обычаем: убивали один другого, ели все нечистое, срамославье у них было перед отцами и перед снохами, и ходили они на игрища «межю селы» и там умыкали себе жен, с которой кто совещался, и имели по две, по три жены. То же творили и кривичи, и прочие «погание»… Так, по крайней мере, уверяли потомство христианские летописцы.

Плодясь и множась под защитою богов своих, они все дальше, все шире «рассекали дор» – расчищали заросли – и топором клали по деревьям знамения, рубежи – от «рубить», – обозначая определенными метами свое бортевое ухожье или свои путики охотничьи, пасные на зверя и силовые на птицу. Знамения эти были неприкосновенны и нерушимо закрепляли за промышленником право собственности. И крепко помнил всякий род межи свои: от ржавца к дубу старому, а от дуба на березу, а на березе грань, да на липу, да на две ели, да на вяз, а на них грани, да на три ели, из одного корени выросли, да на две осины виловатые, да к кряковистому8585
  Кряковистый – кряжистый.


[Закрыть] вязу, а от вяза на мох.

Не торопясь пришли в Вышгород. Он сидел на грани земли Полянской – отсюда начинались древлянские владения, – на опушке лесов, над Днепром. Вышгород был небольшим, но очень бойким городком, так что с добродушной насмешкой его величали даже Киевцом. Население уже поджидало князя: день его приезда был и первым днем осеннего торга. Посели из лесов не только поджидали гостей с товарами, но и сами привезли на продажу всякого добра: меду, кож, шкур звериных, воску, птицы битой, скота… И княжьи тиуны – управители, – и гости что поценнее, в повозки свои забирали, а что попроще в амбары свои складывали, чтобы по яроводью8686
  Яроводье – сильный разлив реки, поем после ледохода.


[Закрыть] в Киев ладьями сплавить. Некоторые в ожидании веселой братчины успели уже хлебнуть березовицы, которую навострились они уже навеселять хмелем. И потому в промерзших проулках между беспорядочно поставленными избами было шумно и весело. Слышались песни.

Торговые, сыпля шутками да прибаутками – покупателей подвеселить надо, – разбивали на площади свои вежи. И старый, и малый, кутаясь в духовитые кожухи свои, дивились их богатствам. Тут были и ткани всякие, и секиры, и бусы девкам, и иголки, и нитки, и огнива заморские, и всяка штука нараспев. И сразу закипел веселый торг. Несмотря на то что деньги были чрезвычайно разнообразны: и металлические, и кожаные, – гривны, ногаты, куны, резани, серебряные арабские диргемы8787
  Диргемы – дирхемы.


[Закрыть], веверицы8888
  Веверица – самая мелкая монета в Древней Руси.


[Закрыть], монеты греческие, монеты римские, и готские, и урманские, и свейские, – несмотря на то что был и особый счет новгородский, и киевский, и ростовский, и низовой, и прочие, вышгородцы, народ тертый, не смущались этим. Бойко шла и мена, товар на товар… Другие несли со всех сторон всякой снеди для братчины веселой: кто часть свинины, кто меду, кто зверовины, кто хлеба, кто чего… И хозяйки торопливо готовили пированьице, почестный пир про князя ласкового и про дружину его…

То же самое в эти осенние месяцы шло и по всей Руси, где старые дружинники в сопровождении полевицы удалой правили дело княжеское. Они шли от князя, а от них выступали местами откупщики-промышленники. Сбор дани для промышленников был делом выгодным, но нелегким. Приходилось терпеть и стужу, и всякую нужу. Иной раз враждебные данники не давали им даже пропитания, и они помирали с голоду. Малыми отрядами ходить было трудно, их иногда побивали без остатка. Были местности, куда можно было пробраться только на лыжах или нартах, а в иные ход был только летом. Люди жили вообще в крепостях великих, подальше от всего: осенью болота их обошли и зыбели8989
  Зыбель – зыбкое место.


[Закрыть] великие и ржавцы9090
  Ржавец – местность с глинистыми почвами, окрашивающими ручьи и водоемы в рыжий цвет.


[Закрыть], а зимою снега непролазные…

Для крепости дани иногда забирали талей, то есть заложников. Иногда вдруг выходил приказ: князь соболями дани больше не берет, а требует хлеба – только таким путем можно было заставить лесовиков орать землю. Часто они подымались и по-свойски разделывались и с волками-промышленниками, и с волками-князьями. Иногда возникало «дружинное неистовство». Часто, прежде чем Киев узнавал о новой области, там уже хозяйничал какой-нибудь промышленник, ставил от себя городки и вел с лесовиками торг. Но свои пути гости скрывали и стращали всех великими опасностями…

Вышгород шумно пировал. Везде горели огни. Везде слышались веселые песни. В особенности бурно кипело веселье в гриднице боярина-наместника, перед ярко освещенными окнами которой толпился народ. И вдруг заполыхала там веселая осенняя песня:

 
Ай на горе мы пиво варили,
Ладо мое, Ладо, пиво варили… —
 

и послышался мерный, подмывающий топот, и посвист молодецкий, и хохот, и звуки чокающихся чаш и турьих рогов.

 
Мы к этому пиву все вкруг соберемся,
Ладо мое, Ладо, все вкруг соберемся…
 

Седоусый посель вдруг нелепо взмахнул руками и притопнул:

– Эх, и гоже поют дружинники!.. Расступись все!.. Плясать буду…

Все с хохотом расступились. Он сделал было молодецкую выходку, но с удивлением заметил, что новые лапотки его точно к земле примерзли. Хватка была березовица у побратенника, говорить нечего, но тем не менее в чем же дело?.. Он тупо рассматривал свои лапотки, которые теперь не подчинялись ему, и вдруг заплакал над своим бессилием и сиротством. Вокруг все хохотало.

 
Мы с этого пива в ладоши ударим…
Ладо мое, Ладо, в ладоши ударим… —
 

гремело в горнице под мерный топот:

 
Мы с этого пива все перепьемся…
Мы с этого пива все передеремся…
 

Стая гусей серых, опозднившая что-то в странах северных, налетела на Вышгород и, увидев эти огни и услышав весь этот веселый, праздничный гомон, побочила в луга и с тревожным гоготаньем скрылась в звездном мраке…

Душа лесов

Иже молятся огневи под овином, и вилам, и Мокоши, и Симарглу, и Перуну, и Роду, и Рожанице, и всем, иже суть тем подобны… И поклоняются дуплинам, убрусцам обвешивающе.

Слово о мздоимании

Жизнь лесовиков вся, до последнего уголка, была пропитана своей лесной верой, рожденной в свежем смолистом дыхании этих пустынь, где человек был так ничтожен, а Бог так близок и велик. Самой характерной, самой резкой чертой этой лесной веры была ее безграничная свобода. В одном древнем писании есть прекрасное и глубокое место: всех языческих богов нельзя и перечесть, говорит летописец, каждый человек тогда своего бога имел.

Каждый человек и должен иметь своего Бога: зеркала душ из тайн мира вмещают в себя только то, что они вместить могут. И тогда это сказывалось особенно ярко. И до такой степени понимали темные лесовики эту необходимость свободы для человека в таинственной области веры, что у них не было даже никаких жрецов, которые всегда эту свободу превращают в неволю жестокую. У лесовиков перед лицом богов выступали только те, в чьем вещем сердце тайные голоса звучали особенно сильно.

Когда отдаленные потомки этих лесовиков оглядываются теперь назад, им кажется, что позади ничего, кроме грубых суеверий, не было. Но это очень наивное самообольщение: только прогрессивным парикмахерам да всезнающим газетчикам, увидавшим аэроплан, кажется, что они бешено идут вперед. Понимать жизнь в ее глубинах можно, только отказавшись от этих детских иллюзий. Люди думали и тогда, и часто их молодая, свежая, не засоренная мусором веков мысль, мысль не на продажу, мысль без горделивой подписи выносившего ее, мысль для себя, мысль для мысли, была мыслью глубокой и животворной. И очень рано, еще до всякой «истории», эти никому не ведомые мыслители в липовых лапотках почувствовали и поняли, что за извечной игрой мира стоит Тайна. И этой Тайне дали лесовики имя Сварога, Единого Бога, Бога богов, все освещающего, все животворящего, и, падши среди лесов и степей, они умиленно поклонились Ему…

Но этих лесных мыслителей и степных поэтов, в тиши своих пустынь открывших главное в жизни, постигла та же участь, которая через века и тысячелетия постигла других помазанников Божиих: их светлые откровения оказались непосильными для их собратьев-лесовиков. Их мысль, преломляясь в этих маленьких и робких душах, разбилась на многоцветные осколки, и вот рядом со Сварогом, Богом Единым, незримым Светом света, появились от Него исходящие боги-сварожичи, дети Его, более к людям близкие, более им понятные. По существу, они были все тот же Сварог, но их можно было видеть, слышать, осязать, и это роднило с ними, это было успокоительно и приятно. Как принести благодарственную или умилостивительную жертву незримому Богу Света? И вот ни в едином пергаменте, от сгоревших веков уцелевшем, нет ни единого слова о жертвоприношениях Сварогу. Он был, и этого было вполне достаточно, а разговаривал человек с исходящими от него сварожичами, Его воплощением для людей.

На первом месте среди многочисленных и часто смутных сварожичей стоял бог-солнце, Дажбог, или Хорс, ежегодно, сделав свое дело, умирающий и ежегодно же среди зимы восстающий из мертвых для того, чтобы снова оживить землю, согреть угасшую было в дыхании железных морозов жизнь. Блистая золотой колесницей своей, великий бог ежедневно совершал свой животворный объезд земли, а когда, случалось, злые духи, закутавшись в синие грозные тучи, пытались погубить его, тотчас же на помощь Хорсу являлся его брат-сварожич Перун и, грохоча золотой палицей своей так, что сотрясалась вся земля, и сыпля золотыми стрелами, разил направо и налево врагов Хорса, врагов жизни, в то время как третий сварожич, Стрибог, бог ветров, рвал их на части и уносил прочь. И старцы, кудесники, вещуны, ведуны, исполненные знатной премудрости, волшебного ведания, вещества, набожно склонялись перед силами божественными и истово шептали: «Высокий богови, великий, страшный, ходящий в грому, обладающий молниями, возводящий облаки и ветры от последних краев земли, призывающий воду морскую, отверзающий хляби небесные, сотворяющий молнию, повелевающий облакам одождити дождь на лице земли, – да изведет нам, детям своим, хлеб в снедь и траву скотам…»

Рядом с этими внушающими священный ужас своим могуществом, но благодетельными человеку богами стоял сварожич Велес, бог скотий, высокий и великий Пастух, еженощно выгоняющий стада звездные на небесные пастбища. Он был покровителем и стад земных, и торговли и, любя игру на гуслях яровчатых9191
  Яровчатый – изготовленный из древесины клена.


[Закрыть], благоволил к певцам, которым так охотно внимали лесовики и которых за великое искусство их величали внуками Велеса и были уверены, что певца добра милуют боги…

И жила в небесных обителях светлая Мокошь, богиня-луна, покровительница жен-родильниц, а через них рода. Женщины особенно чтили ее и в нужное время ставили ей тайно трапезу. Особенно торжественно молили ее, светлую богиню, женщины в начале осени, почему и получили эти последние золотые дни веселое название «бабьего лета»…

И кроме этих богов-сварожичей было немалое количество иных, земных богов и божков: и Семарьгл, бог огня, и Ярило-Ладо, светлый бог весны, бог земной любви, и вилы, воздушные девы жизни, и берегини, мавки, русалки, в которых жили души умерших. В лесу жил зеленый, остроголовый леший, великий озорник, в полях – дед-полевик, во дворе – домовой, дух предков, дух рода, щур, пращур. Когда лесной человек строил себе новую избу, он первым делом благоговейно переносил в нее горящие уголья со старого очага и ласково приговаривал: «Милости просим, дедушка, на новое житье…» И домовой с удовольствием следовал за ним…

И, чувствуя вокруг себя смущенной душой движение таинственных сил жизни, лесовик веровал и во всякую нежить, жуткую, безликую, безымянную, верил в оборотней зловещих, верил в души предков, незримо блюдущих над своим потомством. Но больше всего верил он в жизнь: на Масленицу первый блин выставлял он на слуховом оконце для своих покойничков, а при первой оттепели говорил: «Родители вздохнули». Теплом веяло в жизнь из родительских могилок, а не холодом. И чуть покажется на горах, на проталинках – он любил класть своих покойничков по высоким, «красным» местам – первая травка, все они спешили отнести им святой покорм Радуницы и там, на могилках, совершить эту весеннюю трапезу с родами родов. Это время так и называлось – Красная горка. Красный не только в глубокой старине, но и тысячу лет спустя на народном языке значит не только прекрасный (красная девица), но и солнечный: те избы, которые в деревне смотрят окнами на солнце, зовутся и теперь красной стороной. А белорусы и до сей поры эти радостные вешние дни зовут Дедами. И старики закликали покойничков, призывая их пировать вместях9292
  Вместях – вместе.


[Закрыть], а молодежь в это время воинскими играми сердце тешила, и кружилась яркоцветными хороводами на полях «межю селы», и пела песни светлому Ладу, богу любви и жизни, и добрый молодец под шумок умыкал ладу свою. А вокруг по всей зазеленевшей земле пели, шумели, любили, радовались прилетевшие из Ирья птицы – души покойничков. И не только в птицах малых были заключены души ушедших, но и в бабочке нарядной, и в жуке – во всем. Все было живое, все было вещее, то есть знания тайного, невыразимо исполненное, все было – одно…

И если обозы гостей, приехавших торговать, и поленица9393
  Поленица – женщина-воин.


[Закрыть] удалая, пришедшая с князем за данью, незаметно вносили в эту жизнь неуловимые новые нотки, то, в свою очередь, и они, надышавшись лесными тайнами, подчинялись душой этим седым верованиям. Не все в них было ясно и отчетливо, но в этом-то и была главная прелесть их: жизнь, слава богам пресветлым, не торговый счет!

Не веровать в тайну в лесах было невозможно: в пустынях этих звездными ночами властно говорил в душу Тот, Кто живет одновременно и над звездами, и в глубине души человеческой, эти звезды созерцающей. Они сами, своими глазами видели между стволами могучего леса туманного лешего, слышали по лесным трущобам его свисты, его крики дикие, его плескание в ладоши, слышали, как он, все ломая, убегал от них чащобой. Не он ли, озоруя, сбил их раз с пути-дороженьки среди бела дня и завел в ржавцы неоглядные, в дрягвы9494
  Дрягва – болото.


[Закрыть] непроходимые?.. Они сами, своими глазами видели, как взвихривает, играя, воду дед-водяной, а вечером, после заката, в лунном сиянии они видели светлые хороводы русалок вкруг дремлющих камышей. И не кричал ли над их головами таинственный див9595
  Див – значение до конца не ясно. Некое мифическое существо. Происходит от слова «диво», то есть чудо.


[Закрыть], кличущий в верху древа-дуплины?.. Не творила ли им нежить на пути всякие споны и запятия?..9696
  Запятие – то же, что спон, то есть помеха, препятствие.


[Закрыть] Не шептало ли им в душу ночью, у костра, на привале, волшвеное царство трав росистых, нерукодельное, но премудро устроенное?

Не их ли очи слепил Перун громоносный своими золотыми стрелами, одним ударом сваливший на их глазах дуб многоохватный? И даже те из них, немногие, которые сами не знай зачем приняли эту новую несуразную веру в бога распятого, в такие минуты чувствовали власть богов старых. И потому, когда их соратники, веры иноземной не причастившиеся, склонив колени в тени векового дуба, у звонко гремящего студенца молили богов земли Русской, то и они, двоеверы, падали ниц вместе с ними…