Текст книги "Домашняя жизнь русских царей"

Глава II
Воспитание

Порядки ухода за новорожденным ребенком.– Повивальные бабки, кормилицы, мамы, дядьки и другие лица, которым вверялось воспитание государевых детей.– Некоторые обычаи и обряды, наблюдавшиеся в отношении царских детей.– Содержание детей: колыбель, белье и платье– Заботы о сохранении государевых детей святостью Церковного Устава.– Обзор игрушек и детских игр.

На родинах первым лицом в уходе за царицей, конечно, была повивальная бабка, повитуха, которая называлась также и приемной бабкой. Она поступала потом в комнатные бабки у принятого ею ребенка, т. е. поступала в число необходимых лиц для его охраны, для постоянного попечения и наблюдения о его здоровье на всем протяжении его взросления. Само собой разумеется, что по опытности и познаниям это была лекарка-знахарка, очень хорошо знавшая весь порядок, какой исстари водился в уходе за ребенком, и потому она всегда бывала главным действующим лицом, когда ребенок занемогал или приключалось с ним что-либо непонятное. При этом можно полагать, что в суеверный век около новорожденного сосредоточивалось немало различных не только действительно полезных, но и всяких суеверных приемов в наблюдении за состоянием его здоровья, какие и доныне существуют в простом народе и знанием которых неотменно должна была отличаться такая повитуха и в царском доме.

Хотя в крестоприводных записях кормилиц, а следовательно, и бабок, было оговорено, чтобы лихих волшебных слов не наговаривать, но молитвенные слова от божества и т. п., конечно, дозволялись и не преследовались. Существовал, например, молитвенный заговор об облегчении рождения: «Обрете Господь наш Исус Христос со святым Иваном Богословом нашли жену рожающую и не можаше рожати. И рече Господь наш Исус Христос: иди и рцы ей во ухо десное, жене рожающей, изыди младенче скоро, зовет тя Господь наш Исус Христос. Помяни, Господи, сыны Едомския. Истощайте, истощайте. Всегда и ныне и присно и в веки веков. Аминь» (Домострой, изд. Имп. Общ. Ист. и Древн. Росс. М., 1882, стр. XV).

У царевичей бабка оставалась, вероятно, лет до пяти, до той поры, как царевичи поступали с рук мам на руки к дядькам.

У царевен бабка, как лекарка, занимала уже постоянное место в их придворном штате, или чине, и жила при каждой из них в их хоромах, поэтому именовалась иногда «комнатная». Бабки получали по полтора рубля годового денежного жалованья и по 6 четвертей ржи и овса отсыпного хлебного.

Одежду и всякий наряд повивальная бабка получала дворцовое.

Когда у царицы бывали родинный и крестинный столы, то к ним между прочим подавалась и каша, вероятно, символическая, а к ней прилагалась пара соболей по 5 руб., иногда по 4 руб., которую после стола царица всегда жаловала приемной бабке. При этом царица жаловала и своего ключника, тоже парой соболей, но ценой по 10 руб., иногда по 8 руб., вероятно, за изготовление этой каши.

Когда оканчивалось дело приемной бабки, первым лицом в уходе за новорожденным ребенком становилась кормилица.

При выборе кормилицы наблюдалась величайшая осторожность, и потому в выбор или прибор назначалось иногда более десяти кормилиц, жен во всех качествах добрых, имена которых и записывались в особую роспись. В этой росписи означали мужа избираемой, ее лета, детей ее, время, когда разрешилась от бремени последним ребенком, потом имя и местожительство ее духовника, который по священству обязан был засвидетельствовать особой запиской нравственную чистоту избираемой.

По особой крестоприводной записи кормилицы целовали крест «служити и прямити царю, царице и ребенку», на воскормление которого поступали.

Кормилицы, поступая во дворец, получали весь наряд до мелких подробностей из царицыной казны. Жалованье им назначалось наравне с царицыными казначеями, по восьми рублей в год, и, кроме того, кормовых (столовых) по шести денег в день. Хлебного жалованья они получали вдвое против бабок, по 12 четвертей ржи и овса.

О преимуществах, которыми они пользовались впоследствии, когда оканчивалось кормление, Котошихин говорит следующее:

«И живет та жена у царицы в Верху на воспитание год; а как год отойдет и ежели та жена дворянского роду – мужа ее пожалует царь на воеводство в город, или вотчину даст; а подьяческая или иного служивого чину – прибавят чести и дадут жалованья немало; а посадского человека – и таким по тому ж дано будет жалованье немалое, а тягла и податей на царя с мужа ее не емлют по их живот».

Наряд кормилиц не был, однако, слишком или, так сказать, по-царски, роскошен. Он разве немногим чем отличал кормилицу от других придворных женщин среднего чина. В своих частностях и подробностях, как и в общем, он был одинаков в течение всего XVII ст., одинаков для кормилицы царевича, как и для кормилицы царевны. Весь он собирался по большей части покупкой из рядов как вещей, так и разных тканей для платья, которое, однако, всегда шилось в Царицыной Мастерской палате.

Обычно кормилицам покупали крест серебряный золоченый, иногда с финифтью. Более дорогим украшением были серьги, тоже серебряные золоченые с жемчугом и с каменьями. Зеркало хрустальное немецкое и гребень слоновой кости или рыбий зуб²², губка грецкая. Из одежды для покрытия головы кормилица получала ошивку (шапочку вроде повойника). Шапку женскую атласную с парчовым или шитым золотом вершком и для нее болван²³. Шапка украшалась иногда кружевом полусереберным и пухом (мехом). Шляпу поярковую²⁴ с атласной зеленой подпушкой по полям и с тафтяной подкладкой в тулье. Каптур²⁵ и болван к нему. На сорочку пояс шелковый с такими же кистьми. Телогрею холодную и теплую на бельем или куньем меху, а для вседневного ношенья шубу на заячьем меху. Опашень, шубку столовую и более нарядное платье – летник. Ткани для этих одежд употреблялись чаще всего шелковые, также бумажные, светлых цветов, лазоревые, черленые (красный), и для опашня и шубки суконные, также цветные, светло-зеленые, багрецовые. Башмаки и сапоги сафьянные, всегда желтые и очень редко червчатые (красные). Для спанья кормилица получала тюфяк красного барана на хлопчатой бумаге с изголовьем или подушкой из гусиного пера в крашенинной наволоке.

Для поклажи вещей ей покупали ларец дубовый, окованный железом, с внутренним замком, покрытый иногда краской, например зеленой, а также коробью (сундук) с таким же замком.

«Да у того ж царевича или царевны (говорит Котошихин) бывают приставлена для досмотру мамка, боярыня честная, вдова старая, да нянька и иные прислужницы».

У царя Алексея Михайловича мамы были, одна после другой, боярыни Арина Никитична Годунова и Ульяна Степановна Собакина. У царевича Ивана Михайловича его бабка по матери-царице, боярыня Анна Константиновна Стрешнева; у царя Федора Алексеевича – княгиня Прасковья Борисовна Куракина и боярыня Анна Петровна Хитрово; у Петра Великого мамы были: боярыня Матрена Романовна Леонтьева и боярыня княгиня Ульяна Ивановна Голицына; у царевны Софьи Алексеевны – княгиня Анна Никифоровна Лобанова-Ростовская и проч. Мамы царевичей получали годового жалованья по сто рублей.

До пяти лет царевич находился на руках мамы и окружен был попечением женщин; по наступлении пятилетнего возраста с рук мамы он переходил к дядьке и вообще на руки мужчин. В дядьки, для бережения и поучения, назначали, по словам Котошихина, боярина честью великого, тихого и разумного; а к нему товарища окольничего или думного человека. Впрочем, при назначении в дядьки великая родовая честь и сан боярина не были еще первым, главнейшим условием для получения этого звания. Человек тихий и разумный, из людей близких самому государю, имел больше преимуществ в этом важном деле перед человеком чиновным и честным в родовом смысле. Дядька царевича Алексея Михайловича, Борис Иванович Морозов, был стольником, когда его избрали в дядьки царевичу, и получил сан боярина вместе с этим избранием. Помощником в воспитании царевича был пожалованный в то же время из стольников в окольничие, родственник царицы, Василий Иванович Стрешнев. Товарищ дядьки царевича Алексея Алексеевича, Федор Михайлович Ртищев, муж милостивый и просвещенный, был вовсе не родословный человек и при избрании в эту должность получил только степень окольничего. В древности дядьки назывались также кормильцами²⁶.

В слуги, т. е. в спальники и в стольники, царевичу выбирали боярских и дворянских детей, ровесников ему по летам, однолетков, и преимущественно из родственников царицы. У царя Алексея было двадцать человек стольников, из которых Родион Стрешнев, Афанасий Матюшкин, Василий Голохвастов, Михайло и Федор Львовы-Плещеевы были ближе других и воспитывались с ним вместе. Когда эти товарищи детских игр государя достигали совершеннолетнего возраста и оставались в прежних должностях, они составляли особый служебный разряд, под именем комнатных и ближних людей., и находились почти неотлучно при особе государя. После долгой службы государь жаловал их обычно: детей больших бояр – в бояре, а иных, меньших родов,– в окольничие, которые и назывались также комнатными, или ближними, потому что пожалованы были от близости, из комнаты.

Находясь таким образом на попечении мам и дядек, царские дети с пестунами своими и с особым чином, или штатом дворовых людей, жили, по словам Котошихина, каждый в своих особых хоромах. Сначала детей помещали в особых комнатах дворца, но это было помещение временное, потому что вскоре после рождения дитяти ему строили новые отдельные покои, обычно деревянные. Вообще, как бы ни было велико царское семейство, для каждой особы строились всегда отдельные хоромы, деревянные или каменные.

Когда дети переходили в эти новые избушки, то на новоселье, по существовавшему обычаю, приносили им хлеб-соль и собольи меха²⁷.

В этих избушках, или хоромах, дети жили весьма уединенно, совершенно скрытые от людского глаза, не видя почти никого, кроме людей, к ним приставленных. Их избушки ставились в глубине дворца, среди других внутренних отделений, даже вдали от мест, которые были открыты для служащего во дворце народа.

Вообще нужно заметить, что одна из главнейших забот в воспитании царских детей в XVII веке состояла в том, чтоб как можно тщательнее скрывать их от глаз народа. О царевнах говорить не станем: женщина высших, т. е. знатных и богатых разрядов тогдашнего общества, по понятиям наших предков, без потери доброго имени не могла являться открыто, а тем более в присутствии мужчин; она проводила жизнь более или менее уединенно, также в кругу женщин, родных или знакомых. Но в царском быту и царевичи до известного возраста жили точно так же уединенно. Котошихин говорит, что «до 15 лет и больше царевича видеть никто не может, окроме тех людей, которые к нему уставлены, и окроме бояр и ближних людей». Далее Котошихин описывает и все меры осторожности, которые наблюдались в этом случае при выездах и выходах детей на богомолье или в загородные дворцы:

«Царевичи в младых летех и царевны, большие и меньшие, всегда случится им идти к церкви, и тогда около их во все стороны несут суконные полы, что люди зрети их не могут, – так же, как и в церкви стоят, люди видети их не могут же, кроме церковников, а бывают в церкви завешаны тафтой, и в то время в церкви, кроме бояр и ближних людей, мало иные люди бывают. А как ездят молиться по монастырям, и тогда каптаны и колымаги их бывают закрыты тафтами ж». Бояре,– разумеется, исключая родственников царя и вообще ближних людей,– едва ли пользовались правом видеть царевича до его всенародного объявления. Речи, которые произносились царями при этом торжестве, вполне подтверждают, что царевич не показывался до объявления.

Обычай скрывать царевича до известных лет от глаз народа и потом торжественно пред всем народом объявлять его получил начало только в XVII ст. Смутное время, время великого шатания Русской земли, вызванное самозванством, и потом неоднократное появление самозванцев в течение XVII ст., научило правителей этой необходимой политической осторожности, главнейшая цель которой заключалась в том, чтоб уничтожить те условия, на которых самозванство непосредственно должно было утверждаться. Так, по крайней мере, толковали этот обычай и иностранцы.

Н. Ф. Некрасов. Борис Годунов рассматривает карту, по которой учится его сын

Таким образом, этот обычай и многие другие, которые замыкали тогдашний семейный быт в круг, мало кому доступный, представляют и для исследователя величайшие затруднения. Очень трудно, почти невозможно, при полном недостатке сведений, составить полную картину воспитания царских детей, проследить шаг за шагом все условия, под влиянием которых вырастал царственный ребенок. Собственные наши источники до чрезвычайности скудны, притом и сведения, почерпаемые из них, весьма отрывочны, бессвязны. Иностранцы же или вовсе не писали об этом предмете, или писали по слухам; следовательно, не всегда точно и верно. Впрочем, один из них, Рейтенфельс, говорит об этом обстоятельнее других.

«Дети царские (пишет он) воспитываются весьма тщательно, но совершенно особенным образом, по русским обычаям. Они удалены от всякой пышности и содержатся в таком уединении, что их не может никто посещать, кроме тех, кому вверен надзор за ними Выезжают очень редко; народу показывается один только наследник престола на 19-м году (с 18-ти лет у русских считается совершеннолетие), а прочие сыновья, равно как и дочери, живут обычно в монашеском уединении. От сидячей жизни они слабы и подвержены многим болезням. Лекари думают, что и старший царевич (Алексей Алексеевич) ум.ер от недостатка деятельности и движения, составляющих необходимость природы. С некоторого времени уже больше обращают на это внимания, и царские дети упражняются каждый день, в определенные часы, в разных играх, конной езде и метании стрел из лука; зимой делают для них небольшие возвышения из дерева и покрывают снегом, отчего образуется гора: с вершины ее они спускаются на саночках или на дубке, управляя палкой. Танцы и другие занятия, у нас обычные, при русском дворе не употребляются, но каждый день играют там в шахматы»¹⁸.

Здесь замечание о сидячей жизни царских детей ни в каком случае не может быть допущено как общая черта древнего воспитания, как то делает Рейтенфельс. Оно относится только к царевичу Алексею Алексеевичу, который действительно вел сидячую жизнь, потому что с особенной охотой и прилежанием занимался книжным учением. Ниже мы видим опровержение и подтверждение этому сказанию Рейтенфельса в тех данных, которые встретились нам в наших домашних источниках.

Первым, самым неотменным делом при рождении ребенка была особенная забота смерить долготу его роста и широту его объема, дабы по этой мере написать икону Ангела новорожденного, меру рождения дитяти. Такие иконы, по государеву указу, обычно поручали писать самым искусным иконописцам.

Эти иконы украшались богатыми окладами, как можно судить по описанию меры царевича Алексея Алексеевича. Само собой разумеется, что эта святыня находилась всегда в детской моленной, а в случае смерти – ставилась над гробами. Мера рождения Петра Великого находится также пред гробом Преобразователя в Петропавловском соборе в Петербурге.

Перейдем теперь к той стороне жизни детей, в которой сосредоточивались заботы и попечения вообще об их пребывании и содержании. Само собой разумеется, что заботы о здоровье детей распространялись и на всю обстановку их начального бытия, где каждый предмет, конечно, служил охраной их здоровья.

Одной из ближайших потребностей для помещения ребенка была колыбель: с нее мы и начнем наше описание. В колыбель в первый раз ребенка клали с особой молитвой, которая внесена и в старинные Требники; притом до крещения в колыбель его не клали. Царская колыбель своим устройством походила на зыбку, распространенную и теперь в простом народе. Она состояла из пялец, которые делались из точеных столбцов, двух длинных с яблоками на концах и двух поперечных. К длинным столбцам прибивались серебряные кольца с пробоями, а к кольцам прикреплялись или ремни лосиные, обшитые бархатом, или тесьмы шелковые и даже златотканые, на которых колыбель висела. Днище колыбели обшивали сафьяном и богатыми золотными тканями.

Колыбельные постели, или перины, всегда набивались лебяжьим пухом; исподние наволочки шили из полотна, а верхние, в рядовых случаях,– из тафты, камки и других шелковых тканей, а иногда и из бархата. В подобных случаях вместо перины употребляли бумажник, или тюшак (тюфяк) бумажный, набитый хлопчатой бумагой и поволоченный тафтой или камкой.

Одеяла изготовлялись, в зависимости от времени года, теплые и холодные. Теплые шили из золотных тканей и подбивали мехом бельим, лисьим, собольим, иногда горностаевым. Холодные одеяла делались из таких же золотных тканей, только не подбивались мехом. Впрочем, золотные одеяла употреблялись в праздничных случаях, обычные же шили из рядовых шелковых тканей. Праздничные богато украшались даже жемчугом и дорогими каменьями.

Колыбель для ребенка служила своего рода жилищем, избушкой, поэтому в колыбелях у детей висели небольшие иконы и особенно кресты с частицами св. мощей. В ризнице Московского Успенского собора сохраняются пять таких колыбельных крестов; на одном из них следующая надпись:

«Лета 7102 г. (1594) повелением благоверного государя царя и великого князя Феодора Ивановича, всея Руси самодержца, и его благоверные царицы и великие княгини Ирины сделан бысть се св. крест государыне царевне и великой княжне Феодосье в колыбель».

Как мы упомянули, ребенка клали в колыбель только после крещенья, и потому колыбели готовились спустя несколько дней после рождения ребенка. По-видимому, золотную колыбель дарила ребенку его крестная мать. В 1650 г. царевна Анна Михайловна одарила новорожденную царевну Евдокию Алексеевну на ее крестинах колыбелью. В 1652 г. царевна Татьяна Михайловна одарила новорожденную царевну Марфу Алексеевну полным набором колыбели с постелькой, изголовьем и одеялом.

При этом нужно заметить, что дорогие ткани со старых отставных колыбелей употребляли нередко на церковное строенье, т. е. на устройство каких-либо церковных одежд или других предметов, что почиталось благочестивой мыслью того времени, делом богоугодным и особенно благополезным в отношении самого дитяти. В 1633 г, мая 18-го, две золотные колыбели были вычищены, а в тех колыбелях сделаны оплечья к ризам.

В 1673 г., 27-го декабря, по указу царицы Натальи Кирилловны скроено в Новодевичьем монастыре из двух бывших колыбелей государя царевича Петра Алексеевича – «пять патрахелей²⁹ да пятеры поручи³⁰, в кроенье вышло колыбель меньшая вся да от другие колыбели вышли ушки». Но не только на поручи и патрахели, отставные колыбели употреблялись даже и на устройство хоругвей. В 1674 г., августа 28-го, царица Наталья Кирилловна делала в Успенский собор две новые хоругви, на каймы этих хоругвей и был употреблен бархат из отставной колыбели царевича Петра Алексеевича.

В других случаях колыбели переходили как бы по наследству от одного ребенка к другому. В 1674 г., октября 22-го, колыбель царевича Федора Алексеевича перешла к восьмилетнему царевичу Иоанну Алексеевичу с некоторым обновлением.

В колыбелях дети спали довольно долго, почему заготовка им новых колыбелей повторялась неоднократно. Царевич Алексей Мих. спал в колыбели и после перехода с рук мамы на руки дядьки, когда ему исполнилось пять лет. Теперь (в 1634) стал заботиться о его колыбели его дядька, боярин Борис Иванович Морозов³¹.

Когда царевичу Алекс. Михайловичу исполнилось восемь лет, он спал уже в особом чулане (альков).

Само собой разумеется, что колыбельное детское белье изготовлялось из тонкого (Тверского) полотна. Но некоторые предметы делались и из шелковых тканей. Таковы были, например, свивальны, или свивальники. Из них обыкновенные сшивались из сукна, а праздничные – из бархата. В 1681 г. царица царя Федора Алексеевича Агафья Семеновна Грушецких, беременная, заготовила к родам два свивальна: один из сукна червчатого, багрец с подкладкой из алой тафты; другой, более богатый,– из червчатого бархата, тоже с подкладкой из алой тафты, но притом обшитый кругом серебряным галуном. Роды были несчастны. Родился царевич Илья 11 июля, а 14 июля царица скончалась.

Когда младенец вырастал, ему мало-помалу, смотря по необходимости, готовили обычные одежды. В 1629 г., 21 ноября, восьмимесячному царевичу Алексею Михайловичу, из-за холодного времени, скроена шапочка, атлас червчат, круглая.

Затем, декабря 13-го, когда царевичу исполнилось ровно девять месяцев, ему скроена шуба, камка червчата клинчата. Когда царевичу исполнился год, 14 марта 1630 г. ему скроен зипун., камка шелк ал да бел корунками; подпушка камка желтая мелкотравная; подкладка тафта лазоревая.

Детская одежда почти ни в чем не отличалась от обычной одежды взрослых. У коротких одежд для детей длиннее делались только полы. Царевичи носили шапки обыкновенные с собольим околом и горлатные, тафьи, треухи, аракчины. Это был их головной убор. На сорочку, всегда с богатым ожерельем и подпоясанную шелковым поясом, надевали зипун, поверх которого носили ферези, кафтан становой, кафтанец, сарафанец, кибеняк, кабат, чугу. При этом втором платье употреблялся кушак тесьма или богатый пояс из металлических блях. Верхнее платье составляли: платно, опашень, охабень, однорядка, ферези ездовые, или ферезея, и шуба. Из нижнего платья известны порты и штаники, которые кроились иногда вместе с чулками и для зимнего времени подбивались мехом. Чулки редко бывали вязаные; они обычно шились из тафты и других легких тканей и на зиму также подбивались мехом. К обуви принадлежали ичедыки, род чулков из сафьяна, башмаки и чеботы, или короткие сапоги. Ичедыки носили с башмаками.

Относительно детской одежды нужно заметить, что она по богатству тканей и украшений нимало не отличалась от одежды взрослых, и ребенка обычно наряжали, чуть не с первых дней его рождения, как куколку. Обычное, или, по-нашему сказать, модное, украшение одежды составлял очень любимый стариной крупный и мелкий жемчуг.

На третьем году царевич Алексей Михайлович уже носил унизанную жемчугом червчатую бархатную обнизь (род воротника), а также ферези – ездовые объяринные дымчатые с жемчужными завязками; атласную, золотную по зеленой земле, шубу с жемчужной нашивкой (петлицы); бархатные чеботки, богато унизанные жемчугом

Трехлетнему царевичу к шапочке бархатной червчатой с соболем были изготовлены петли (род каем), на которые пошло жемчугу скатного кафимского 112 зерен и потом еще 163 зерна.

Вместе с тем были изготовлены две шапки бархатные: одна червчатая, другая черная с жемчужными петлями.

Четырехлетнему царевичу в унизанный колпак поставлена запона золотая, в ней 19 алмазцов, цена 100 рублей. А в унизанную тафью по червчатому бархату поставлены два репья (розетки) золотые с финифты с яхонтами, изумрудами и жемчужинами.

К. В. Лебедев. Царица Елена Глинская с детьми

Потом сшито золотное платно и украшено жемчужной нашивкой – 18 гнезд. Далее сшиты становой кафтан желтый атласный с жемчужными пуговицами, однорядка с кружевом из жемчуга и канители, на что употреблено жемчугу (461 + 48) 509 зерен. Шуба атласная, по червчатой земли круги серебряны с жемчужной нашивкой (петлицы) и т. д.

Таким образом, трех и четырех лет царевич был богато одет, в полном соответствии с тогдашним костюмом.

Детские доспехи царя Михаила Алексеевича

При этом различные украшения, вроде дорогих камней или дорогих жемчужин, запон и пр., государь сам выбирал, и всякий предмет ставился в дело по его назначению или по назначению царицы, как было в обиходе маленьких царевен, наряд которых точно так же устраивался чуть не с первых дней их возраста.

Царевне Ирине Михайловне не было еще и года, когда ей была сшита тафейка, украшенная дорогими камнями, лаликом и изумрудцем и богатым жемчужным низаньем. Жемчугу на нее пошло 260 зерен: в верхнюю обнизь 136, да в очелье 124 зерна. К другой тафейке, попроще, вышло 152 зерна. Ей же восьмимесячной была сшита шубка с жемчужной нашивкой. Тогда же ей снизано жемчужное ожерелье, а потом украшена жемчужным низаньем сорочка.

На четвертом году она уже носила венец жемчужный с каменьями.

На серьги государь отбирал жемчуг и другие драгоценности вскоре по рождении дитяти: царевнам Софье и Татьяне через месяц, царевне Пелагее через 2 недели, Марфе через 6 недель, Ирине через 3 недели. Царевне Софье Михайловне было всего два месяца, когда ее тафья бархата червчатого была украшена репьем (розетка) золотым с алмазами. Шестимесячной царевне

Анне уже готовилось жемчужное ожерелейцо из 227 зерен скатных. По одиннадцатому месяцу ей обнизывались жемчугом бархатные чеботки.

Царевичу Ивану Михайловичу был только месяц от рождения, когда ему в низанную тафью был поставлен репей золотой с алмазы; потом, ему был только год от рождения, такой же репей поставлен в его шапку бархат черн с собольим околом.

Без месяца ему был год, и он уже надевал становой кафтан камчатный червчатый с жемчужным украшением и с такой же пуговкой.

Надо заметить также, что детское белье, полотняное или тафтяное, так же, как и платье, сохранилось в кипарисных сундуках и ларцах.

Весьма любопытно, что, кроме упомянутого русского платья, дети царя Михаила Федоровича носили и немецкое. Совершенно неизвестно, каким путем зашло это немецкое платье в комнаты государя, к его детям, и кто подал первую мысль об этом костюме. Припомним, что наши древние обычаи в это время достигли полного расцвета и с особенной упругостью противились всякому чужеземному влиянию. Немецким извычаям в это время было гораздо труднее, чем прежде, пробираться в наши патриархальные, крепкие своею православной стариной, жилища. Несмотря на это, были, однако ж, люди, которым нравились немецкие обычаи и которые даже носили французское и немецкое платье. Между такими людьми весьма значительное место, как по сану, так и по своим отношениям к царскому семейству, занимает родственник (двоюродный брат) царя Михаила Федоровича, боярин Никита Иванович Романов. Как родственник государя, боярин Никита Иванович мог занести и в царское семейство мысль нарядить малолетних царевичей в немецкое платье, в чем, вероятно, был участником и самый дядька царевича Алексея Михайловича, боярин Борис Иванович Морозов. Тем скорее было принято нововведение, что в этом случае немецкое платье составляло детский наряд, который открывал более свободы и для видоизменения русской одежды и даже для нововведений.

Впервые немецкое платье во дворце появляется в Потешной палате, конечно, в качестве наряда потешников, которым дозволялось одеваться как можно замысловатее и смешнее, на взгляд старобытного русского порядка и вкуса. В 1632 г. такое потешное платье было сшито главному потешнику Ивану Семенову Лодыгину: плащ, кабат, пукши. У других потешников появляются юпы, курты, и вообще Потешная палата мало-помалу совсем онемечивается. Каким путем эта немечина была проведена и в комнаты маленьких царевичей, угадывать трудно.

По-видимому, такие нововведения вступали в обиход царевичей не очень заметными переменами и вначале касались только их маленьких сверстников из служебной среды, каковы были стольники и разные потешники.

31 мая 1635 г. появляется уже прямое немецкое платье. В это время накрачеям (музыкантам)³² царевича сделано платья немецкого:

«три юпы, трои пукши, три шапки, сукно английское; сукна пошло черленого, зеленого, лазоревого 11 аршин».

Наконец, дело коснулось и самих царевичей. Так, в 1636 г, 26 декабря, с Казенного двора взято алого бархату 9 аршин царевичам (Алексею 7 лет и Ивану 3-х лет) на немецкое платье. К тем же немецким платьям 29 декабря взято на исподы пупков собольих; да на подкладку тафты червчатой 5 аршин, да тафты зеленой 5 аршин, атласу рудо-желтого да киндяку червчатого по аршину. Того же числа, 29 декабря, деланы царевичам немецкие башмаки, делали немцы канительные мастера из ирхи³³, т. е. вышивали, вероятно, по ирхе золотом, канителью.

Вместе с тем 30 декабря 1636 г. троим стольникам царевича Алексея Михайловича (четвертый Дмитрий Матюшкин выбыл) сделано нем.ецкие платья:

«три жупана, да трои пукши, сукно лундыш черлено. Три епанчи, сукно лундыш зелено. Три шляпы немецкие; на те же шляпы три снурка серебряных. Трои рукавицы немецкие персчатые. Трои ожерелья полотняных. Шестеры чулки гарусные; трои чижмы немецкие, к ним на завязки. А приказал сделать государевым словом боярин Борис Иванович Морозов дьяку Гаврилу Облезову; взяли платье стольники сами».

Таков был немецкий костюм царевичевых стольников.

1637 г., января 11-го, «скроены царевичу Алексею Михайловичу башмаки на немецкое дело, сафьян желт». Потом «того ж дни скроено государям царевичам (Алексею и Ивану) платье на немецкое дело, епанчи, бархат алкызылбашской... да им же, государям на кафтанцы на немецкое дело и на штаны атласу рудо-желтого 10 аршин» и пр. Выражение на немецкое дело значит – по немецкому образцу, или просто немецкое платье. То же самое платье находим и в описи казны царевича Ивана Михайловича со следующим описанием: «Немецкое платье: епанча, бархат ал, опушен бархатом зеленым, подложена тафтой зеленой; кругом епанчи и по ожерелью кружево немецкое серебреное. Курта немецкая и штаны, атлас желт, кружево по них немецкое серебряное; исподы у курты, пупки собольи, у штанов, черева бельи».

В 1638 г., 26 июня, царевичевым металникам (канатным плясунам, акробатам и танцорам) Макарку да Ивашку Ондреевым

«сделано две курты да двои штаны, сукно настрафиль одинцовое черлено, сукна пошло 4 аршина. Им же сделано два аракчина, сукно багрец. А приказал (сделать платье) государевым словом боярин Борис Иванович Морозов».

Карлы царевичей ходили также в куртах. Таким образом, малолетние сыновья царя Михаила и почти весь их штат одеты были в немецкое платье. Очень любопытно, что в числе отставного платья царя Алексея Михайловича в 1647 г. сохранялось и немецкое платье (епанча и курта), которое тогда со всяким другим отставным платьем было продано по государеву указу и по приказу боярина Б. И. Морозова.

В детском платье царевен особенно замечателен, по своему богатству, головной убор. Как царевны, они носили венец и коруну. Венец (венок) составлял собственно княжеский девичий головной убор. Употребление его относится еще к XV веку. Из одной княжеской духовной грамоты того времени узнаем, что князь Михаил Андреевич Верейский подарил своей дочери «венец царской с городы³⁴, да с яхонты да с лалы³⁵, да с зерны с великими; другой венок низан великим жемчугом». В 1636 г, января 24-го, царь Михаил Федорович пожаловал девятилетней царевне Ирине