Текст книги "Домашняя жизнь русских царей"

Немецкие комедийные потехи даны были в Преображенском театре три раза во время Мясоеда. В первый раз была «Комедия, как Олаферна царица царю голову отсекла», т. е. «Юдифь», та самая, которую наши послы в 1635 г. смотрели во дворце у польского короля; тешили Великого государя иноземцы, и на органах играли немцы да люди дворовые боярина Артемия Сергеевича Матвеева. С государем были в комедии бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки, ближние люди все, и стольники, и стряпчие. А которых бояр, окольничих, думных дворян и ближних людей не было в походе, т. е. в Преображенском, и за ними были посланы нарочные с указом быть непременно в Преображенском, т. е. в театре.

Другая комедия была «Есфирь» («Как Артаксеркс велел повесить Амина по царицыну челобитью и по Мардохеину наученью»). В комедии с государем были царица, царевичи и царевны – все семейство, а также бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки, ближние люди; стольники и всяких чинов люди. Тешили государя и публику немцы же да люди боярина Матвеева – «и в органы играли, и на фиолях, и в страменты, и танцевали».

Боярин А. С. Матвеев

На заговенье, 14 ноября, была снова потеха, а тешили великого государя иноземцы, немцы да люди боярина А. С. Матвеева, «на органах, и на фиолях, и на страментах, и танцевали и всякими потехами розными (тешили)... »

В зимний Мясоед 1676 г. царь заболел и 30 января скончался. Театральные представления должны были остановиться на долгое время... Вскоре и главный директор этого первого театра, боярин Матвеев, в том же году подвергся царской опале и, наконец, ссылке. Потеряв такую важную опору, немецкая труппа удалилась, вероятно, восвояси. Люди Матвеева также частью были разосланы по деревням или же поступили к новым помещикам. Таким образом, только что возникшая комедия упразднилась сама собой. Но если зрелища, в течение четырех лет утешавшие государя и двор, прекратились, то все-таки они не могли пройти без следа, собственно, для народа, по крайней мере для московского общества, в низменных его слоях, откуда по большей части выбирались актеры и статисты для царских комедий. Зрелища прекратились, но осталась мысль, что они позволительны, что в них нет особого греха, как учили люди Стоглава и Домостроя, ибо и сам великий государь, со всем своим государским домом, со всею боярской Палатой и даже с людьми всякого чина, свободно потешались комедиями, интермедиями и всякими подобными играми и своим присутствием на этих играх как бы освящали их гражданство в ряду всех других неотреченных народных увеселений; оставалась, одним словом, мысль, что можно продолжать такие зрелища собственными средствами. С этого времени немецкая комедия свила, так сказать, гнездо в московском обществе. Таким гнездом были ее ученики, молодежь из мещанства и подьячества.

Как только, еще в 1672 г, магистр Яган Готфрид Грегори получил приказание поставить на Преображенской сцене книгу «Есфирь», то, без сомнения, тогда же и образовалась театральная школа. Ученики или актеры, как мы видели, набраны были из мещанских, а отчасти и из подьяческих детей; из мещанских Новомещанской слободы потому, что эта слобода была вновь населена большей частью выходцами из Западного края, которые поэтому и на комедии смотрели другими глазами, более свободными, чем коренные москвичи, кровные дети старого Домостроя, т. е. окрепшей во всяких запрещениях древнерусской культуры. В коренных москвичах произошло бы от таких выборов великое смущение, а потом, пожалуй, и возмущение, ибо к тому все готовилось в виду борьбы староверства с разными новшествами. Должно быть, ученики набирались и во всякое время, в зависимости от того, сколько новых актеров или статистов требовала поставляемая вновь пьеса. Впрочем, постоянное их число в первое время доходило, кажется, только до 30 человек. Положение этих маленьких актеров было вообще незавидно. Они сначала не получали за свое учение даже кормовых денег. В 1673 г. одни из них, подьячишка Васка Мешалкин с товарищами⁸⁵, подали государю челобитную, в которой объясняли: «отослали нас (в июне 16 числа 1673 г.), холопей твоих, в Немецкую слободу, для научения комедийного дела к магистру к Ягану Готфриду, а корму нам ничего не учинено; и ныне мы, по вся дни ходя к нему, магистру, и учася у него, платьишком ободрались и сапожишками обносились, а пить-есть нечего, и помираем мы голодной смертию. Милосердый государь! вели нам поденной корм учинить, чтоб, будучи у того комедийного дела, голодной смертью не умереть».

По этой челобитной велено им выдать кормовые деньги с 16 июня, как они поступили в учение, по грошу⁸⁶ в день человеку, т. е. по 4 деньги, с разрешением выдавать по стольку же во все время, покамест в учении побудут, но, однако ж, со свидетельством, т. е. с аттестациею магистра об их успехах и старании.

Успехи и старание этой малолетной русской труппы засвидетельствованы самими пьесами, которые она время от времени представляла государю. Из случайных заметок в современных дворцовых записках мы уже знаем, что на дворцовой сцене даны были комедии: 1) «Есфирь»; 2) «Юдифь»; 3) «Товия Младший». Но репертуар этим не ограничился. Сохранилось в рукописях еще несколько комедий, игранных в то же время, о чем положительно говорят их прологи, или предисловия, и эпилоги, которыми всегда открывалось и закрывалось действо и которые обычно восхваляют царя Алексея. Таковы: 4) малая прохладная комедия об Иосифе, т. е. о преизрядной добродетели и сердечной чистоте; 5) малая комедия «Баязет»; 6) «О Навуходоносоре-царе, о теле злате и о трех отроцех, в пещи сожженных». Затем к тому же времени должно отнести: 7) комедия о Блудном сыне; напечатана в Москве в 1685 г., с картинками, по образцу лубочных сказок; 8) история о царе Давиде и о сыне его Соломоне Премудром, составленную по Книге Царств, а быть может, и по изложению хронографа; 9) Алексей, Человек Божий, диалог в честь царя Алексея. «Представлен в знамение верного подданства чрез шляхетскую молодь студентскую в Коллегиум Киево-Могиланскому на публичном диалоге». Напечатана в Киеве 1674 г., 22 февраля.

Комедии 6 и 7 писаны стихами и принадлежат перу Симеона Полоцкого. Вполне вероятно, что и первые 5 комедий переведены, а иные, быть может, переделаны или и составлены им же. Он был придворным учителем, ритором и пиитом, и знатоком иностранной, именно светской и особенно польской, литературы, откуда легче всего было черпать, по крайней мере, образцы для первых драматических или, как тогда говорили, комедийных сочинений.

Мы не имеем сведений о том, продолжались ли театральные зрелища при царе Федоре Алексеевиче и в правление царевны Софьи. Можно полагать, что в осенний Мясоед 1679 г., когда молодой царь неоднократно выезжал в Преображенское, там в ряду обычных веселостей могли быть представляемы и комедии. Вообще же время Федора, как и время Софьи, не было благоприятно для подобных утех. Еще по смерти царя Алексея царская семья разрознилась, разделилась на две враждебные стороны, посреди ее шла постоянная темная смута и ненависть; притом именно та сторона (Нарышкины), которая наиболее благоприятствовала европейским новинам, с каждым днем все больше теряла свою силу и власть; другая сторона, забиравшая эту власть в свои руки, в лице своих деятелей имела очень многих ревнителей старого благочестия, да и сама стремилась утвердить свое значение на особом уважении к его порядкам и формам. Правила же старого благочестия совсем отвергали не только упомянутые утехи, но и малейшее отступление от укрепившихся обычаев. Все это мало способствовало тому, чтобы во дворце поддерживались Алексеевские немецкие потехи – комедии, как увеселения общие, общественные для дворца.

Однако ж достаточно распространилось, и утвердилось как факт, мнение, что «в теремах просвещенной европейским учением царевны Софьи Алексеевны представляли не только духовные трагедии, написанные другими, но и ее собственные сочинения и переводы; что она сама с приближенными боярышнями и царедворцами участвовала в представлении». Заметка – верная в отношении царевны, только не Софьи, а Натальи Алексеевны, о которой со временем совсем забыли и помнили только одну царевну Софью, оставившую по себе историческую память, которой поэтому и присваивали все, чем замечательна была какая-либо царевна. Наталья Алексеевна († 1716), тоже сестра Петра, была страстная любительница театра, сама сочиняла разные комедиантские действа⁸⁷.

После смерти царевны осталось довольно комедиантских письменных книг, составлявших целую библиотеку, таковы: о Георгии и Планиде, тетрадь о страдании Ксенофонта и Марш, тетради Ерисанфа и Дарии, Адриана и Наталии, Июлиана, Евстафия Плакиды, Павла и Иулиании, «Искупление человека от падения его», Повести о цесаре Римском Отте. Таким образом, театральный репертуар царевны Наталии носил в себе еще идеи XVII ст., держался около церковной книжности, а потому дает довольно определенное понятие о том, как составлялось и как велось комедийное действо и при царе Алексее. Затем согласимся, что все рассказываемое в разных историях нашего театра о царевне Софье должно относиться к царевне Наталье, ибо современных известий об артистических предприятиях царевны Софьи, как и вообще о дворцовых театральных зрелищах в ее время, мы покуда не имеем.

Царевна Софья Алексеевна

Заметим кстати, что при Петре, во время свадьбы шута Филата Шанского, в 1702 г., комедия дана была уже в Грановитой палате, куда 26 января к строению будущей Диолегии с Казенного двора отпущено на 20 персон тафты разных цветов 200 аршин да на завес тафты лазоревой 50 аршин; а 10 февраля в Оружейной палате велено изготовить к комедии: 12 киризов (кирасы) и лат с шапками, 15 панцырей с мисюрками⁸⁸, 12 сабель. Новое название Диолегия очень верно определяло целый отдел пьес в тогдашнем репертуаре, в которых не было никакого драматического действия, а были только разговоры аллегорических лиц с целью изъяснить какую-либо общую нравственную или политическую мысль, с целью указать неисповедимые пути Божьего Промысла в жизни человеков или же оправдать дела государевы и осмеять его врагов – приверженцев староверства и невежества.

Глава VI
Царский стол

Общие понятия о древних пирах.– Обозрение обрядов царского стола.– Столы посольские.– Церемониальный прием гостя и приглашение к столу.– Размещение столов в палате.– Большой стол и кривой стол.– Уборка столов, поставцов и самой палаты.– Размещение гостей.– Объявление столовых чинов и первых кушаний.– Подачи кушаний и вин..– Заздравные чаши.– Заключительные обряды пира.– Общий обзор кушаний царского стола.– Приказ Большого Дворца.

Стол, обед, пир были едва ли не единственным или, по крайней мере, самым наглядным выражением нашей допетровской жизни. Народная эпопея свои старины и деяния, или песни про богатырей, начинает весьма часто описанием пира; на пиру часто или начинаются, или довершаются богатырские подвиги; на пиру хвастают силой, богатством, подвигами, особенно хвастают всем тем, что давало вес и значение в тогдашнем обществе, что признавало достойным похвалы тогдашнее общество; пир, словом, был тем узлом, к которому сходились все нити едва зарождавшейся общественности древнего времени. На пир сходились и приезжали люди всех сословий, всех разделов тогдашнего общественного устройства.: князья, бояре, гости, поповичи, крестьяне, сельщина и деревенщина. Но из этого, однако ж, не следует, что древний пир походил на теперешний. Древний пир так же отличается от теперешнего, как старое общежитие отличается от нового. Мы несколько раз уже повторили слова «общество», «общественность» и сознаемся, что в отношении нашей старины слова эти, в строгом смысле, не определяют того понятия, какое в них обычно заключается. В древней нашей жизни, в строгом смысле, ни общества, ни общественности не было.

Живо было еще старое начало, первичная форма людского общежития, а именно начало родовое, начало родства, родового старшинства, которое, по сущности своей, не могло иначе рассматривать людей, как с точки зрения отеческой, где нет членов, равных друг другу, где по кровному распределению, по отечеству, происхождению от отца, могут быть только или старшие, или младшие. Люди в своих взаимных общежитейских отношениях и столкновениях считались не службой, не личными достоинствами, а родством, отчиной и дединой, родовым, отчинным старшинством. Служить на известном месте, хоть, например, воеводой в большом полку, главнокомандующим, или на другом каком важном государственном месте мог не тот, кто по своим талантам и опытности был способен, а тот, кто по счетам своего родства имел неотъемлемое право на это место. Человека жаловали, т. е. обходились с ним по его отчеству: каково было отчество, таково было и обхождение, прием, почет, чествование, даже угощение.^. За тем же самым обедом одним подавали одно блюдо, другим– другое, а если и то же, то в меньшем количестве и т. п. Все это соразмерялось с относительным старшинством или молодостью лиц. Во всем царил отеческий взгляд на людей, по которому все были или старшие или младшие, или отцы или дети. Сами слова: великий,, большой означали то же, что старший, и наоборот, все, что не имело отеческой чести, что было малолетне в этом отношении, называлось молодшим, чадью, ребятами (отрок, пасынок, детский сын боярский). Каждый определялся не собственной личностью, даже не служебным значением, а той степенью породы, родства, какая, разумеется, случайно выпадала на его долю по рождению. Личные заслуги, как бы велики они ни были, совершенно терялись и пропадали в расчетах и сплетениях родства. Не на их стороне было мнение века и общее уважение, а на стороне честной отчины, честного отчества.

«Отецкий сын» всегда получал преимущество пред всеми другими: в этом заключалась честь тогдашних людей. Так, по свидетельству Котошихина, бояре садились в Думе и за столом у государя «по роду своему и по чести, его кого честнее породой, а не по тому, кто кого старее в чину, хотя кто сегодня пожалован, наутрее по породе своей учнет сидети выше». Те же из приближенных к царю бояр, которые не принадлежали к породистым, например свойственники царя по царице, в Думе и за столом не бывали, потому что им под иными боярами сидеть стыдно (по свойству с царем), а выше – неуместно, что породой невысоки.

Вот на чем стояло древнее наше общежитие: краеугольным камнем во взаимных отношениях было родовое старшинство, старшинство породы, отчества. Сами служебные разряды, чины, в древнем смысле, по которым люди должны были распределиться с развитием государства, оно также считало, как особой породы отчества. Оно рассматривало людей, как родню, родственников старших, младших, следовательно, нисколько не равных между собой, и жило положениями родовых счетов: кому быть старше. Пир представляет, как мы сказали, самое наглядное выражение тогдашнего общежития. Первая мысль, как определить взаимные отношения, первый вопрос гостю или первый шаг в этих отношениях заключался в том, чтоб хорошо знать отчество, отчину гостя, как его по имени зовут.

Здесь слово «имя» заключает в себе понятие отчества так, как слово «место» заключает понятие жалованья, приема, обхождения, чествования. Прежде всего, следовательно, справлялись о родовой чести гостя, т. е. каков он был по изотчеству, какова была его оттока, порода: по породистой чести или по честной породе давалось и место, которое служило первым действием обхождения, существенным выражением почета и всяких почестей, которых требовал предок, входя в общительность с людьми. Место, таким образом, определяло отчину, ее старшинство или молодость. Как отчины были различны по своему относительному старшинству, так по тому же старшинству были различны и места, разумеется, в избе, в палате, на лавке.

Свадебный пир в Грановитой палате.

Описание брачного сочетания царя и великого князя Михаила Федоровича

Прототипом наших древних жилищ была клеть, изба; хоромы боярские и царские, как бы велики они ни были, представляли, в сущности, совокупность клетей, поставленных рядом или одна на другую и соединенных сенями и переходами. Устройство избы известно. В избе существует противоположный входу передний угол, в котором ставятся иконы; у стен по всей избе идут лавки; в переднем углу у лавок стоит всегда стол, за которым совершает трапезу живущая в избе семья. Первое, большое, место, где всегда садится старший, большой в семье,– на лавке в переднем углу под иконами⁸⁹. Это самая высшая степень мест, и отсюда идет счет мест, счет родового старшинства и меньшинства. И если место служило существенным выражением родопочитания, то и изба, в своем неизменном устройстве, с своими лавками и передним углом, составляла главную и самую необходимую основу для распределения мест – так тесно связаны были понятия предков с внешними условиями их быта. Если для взаимных отношений нужна была отчинная честь, для чести – место, то для места совершенно была необходима лавка, и именно в избе, т. е. в комнате с известным однажды навсегда определенным устройством и в отношении плана и, главное, в отношении меблировки. Одна лавка могла ясно определить степени мест, а потому и стол приставлялся к лавке, и притом в передний угол, где находилась вершина мест. Там ставился большой и прямой стол, дальше по стене в заворот по углу ставился, если требовалось, уже меньший стол, называемый по своей фигуре кривым.

В комнате, непохожей на избу в своем устройстве, в которой, например, стол стоял бы посредине или в другом месте, но не у большой лавки в переднем углу, деды наши пришли бы в тупик, совершенно бы растерялись, не зная, как сидит, ибо в сидении только известным порядком они находили точное, удовлетворительное определение своих общежитейских отношений. Вот почему и большие залы или палаты в царском дворце – Грановитая, Золотые и другие – непреложно сохраняли это типическое устройство избы, даже и с ее меблировкой, т. е. лавками. Этого мало. Если царь обедал, например, в поле, в шатрах, что случалось нередко во время выездов за город, то и шатер, по размещении столов, принимал тот же вид избы, и здесь, как и в палатах, ставился тот же большой стол и тот же кривой стол, явившийся как неизбежное следствие избного распорядка мест.

Домовладелец садился в передний угол, под иконы; от него, по старшинству, размещались на лавках и остальные родичи или члены семьи⁹⁰. Когда же собирались гости, чужие, то место в переднем углу подле домохозяина предоставлялось самому почетнейшему, большому или старшему, по отношениям и понятиям родопочитания. Предложение сесть в переднем углу принималось за высокую честь и почесть, какую только можно было оказать гостю, и потому это предложение почти всегда сопровождалось церемонными отказами с одной стороны и усердными просьбами с другой. Без церемоний, свободно и, можно сказать, по праву это место в простом быту занимал только священник, как лицо, более других почитаемое по сану, которому требовалось оказывать всякую любовь и повиновение, и покорение. А так как священнический сан для лиц, его носивших, представлял, по родовым понятиям, и их отчество, то и дети священников, поповичи, пользовались в общежитии правами отцов. В одной из эпических песен⁹¹ князь Владимир, узнав от приехавшего на пир богатыря Алеши Поповича, что он сын старого попа соборного, предлагает ему первое место. «По отчеству садися в большое место, в передний уголок,– говорит ему князь,– в другое место богатырское, в дубову скамью, против меня, в третье место, куда сам захошь». Алеша садился, как и все почти приезжавшие на пир богатыри, на последнее место, на полатный брус, т. е. брус под полатями, в конце лавок и избы.

Даже так называемое общинное начало жило в тех же формах отчинного старшинства. В древнее время между городами считалось старшинство, следовательно, не только отдельные лица, но и целые общины во взаимных отношениях вращались все-таки около общего для всей жизни центра, около старшинства, тоже как бы родового, потому что новые города или пригороды могли и в действительности вести свое начало от старых городов, были колониями. На вечах право решительного голоса принадлежало старейшим.

Таким образом, и древний пир не носит в себе ни малейших признаков общинного начала, как бы следовало, однако ж, ожидать при известном участии этого начала в жизни. Общежитие формируется не по общинному началу, а по родовому, и пир, как выражение общественности, представляет по формам взаимных отношений как бы собравшееся родство, а не общество, в том смысле, какой этому слову придают теперь. Как в семье или роде, по последовательному распределению крови от старшего, в строгом смысле, не может быть двух лиц, равных между собой, так и на пиру нет равных членов: здесь относительно все или старшие, или младшие; а если б и явились такие равные, вследствие ли запутанного сплетения родственных нитей или понятий об отческой чести, то равенство их тотчас же было нарушаемо сидением на местах. Места на лавке были не равны: начиная от большего, они постепенно понижались. Одного места двое занять не могли, следовательно, кто-нибудь должен был сесть ниже. Хотя старина и чувствовала нелепость таких отношений, замечая, что «бывает-де в пирах и в беседах, что глупые люди, хотя и впереди сидят, но и тут их обносят, а разумного и в углу видят и находят», и благодушно утишая таким образом затерянную среди этих мест человеческую личность, тем не менее это ниже, этот счет отческого старшинства принимался все-таки за главнейшее основание взаимных отношений.

Яркими красками рисуются эти отчинные счеты в разрядных записках и особенно в сочинении Котошихина: «Как у царя бывает стол на властей (духовных) и на бояр и бояре учнут садиться за стол, по чину своему боярин под боярином, окольничий под окольничим и под боярами, думный человек под думным человеком и под окольничими и под боярами, а иные из них, ведая, с кем по породе своей ровность, под теми же людьми садитися за столом не учнут, поедут по домам, или у царя того дни отпрашиваются куды к кому в гости; и таких царь отпущает. А буде царь уведает, что они у него учнут проситься в гости на обманство, не хотя под которым человеком сидеть, или не прошався у царя поедет к себе домов: и таким велит быть и за столом сидеть, под кем доведется. И они садитись не учнут, а учнуть бити челом, что ему ниже того боярина, или окольничего, или думного человека сидети не мочно, потому что он родом с ним ровен, или и честнее, и на службе и за столом преж того род их с тем родом, под которым велят сидеть, не бывал: и такого царь велит посадити сильно; и он посадити себя не дает, и того боярина бесчестит и лает. А как его посадят сильно и он под ним не сидит и выбивается из-за стола вон и его не пущают и разговаривают, чтоб он царя не приводил на гнев и был послушен; и он кричит: хотя-де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть и спустится под стол; и царь укажет его вывести вон и послать в тюрьму или до указу к себе на очи пущати не велит. А после того, за то ослушание, отнимается у них честь, боярство или окольничество и думное дворянство, и потом те люди старой своей службы дослуживаются вновь. А кому за такие вины бывают наказания, сажают в тюрьму, и отсылают головой, и бьют батоги и кнутом: и то записывают в книги, именно, впредь для ведомости и спору».

Так было в официальном быту, за столом царским, где место имело в некотором смысле служебное значение; но ту же силу отчинных счетов замечаем и в частном быту, где место представляло только выражение почета, обхождения. Родовая честь, отчинное старшинство зорко и щекотливо преследовали всякое, даже малейшее нарушение созданного ею порядка и отношений, и место не по отчине служило величайшим оскорблением, позором и бесчестьем. Домострой называет безумным того домохозяина, государя дома, который, нанося гостям оскорбление невежественными, грубыми поступками, между прочим, и местом обесчестит: «Тот стол или пир бесам на утеху, а Богу на гнев, а людям на позор и на гнев и на вражду, а [о]бесчестным (обесчещенным) срам и на оскорбление». Так сильно было начало отчинного старшинства, которым управлялись общежитейские отношения, которым исполнена была мысль людей во всех столкновениях между собой. Могла ли развиться или даже существовать общественность при условиях жизни, которые в членах людского союза не допускали ни малейшего равенства человеческих прав, где вместо общества существовала только нумерация отчеств, где не было лиц, а были только цифры, номера отчеств, где сам по себе никто не имел значения и определялся только системой отчинного старшинства, хлопоча и заботясь не о личных правах, а о правах своего отчества, где, словом, никто не выходил еще из-под родительской опеки и, относительно других, всегда и везде мог состоять на правах недоросля, малолетного?

Старший, на пиру или в другом собрании, мог тотчас же сделаться младшим, как скоро являлся кто-нибудь еще старее. Вот почему жизненные практические правила того времени советовали «не садиться на место большее», а садиться на последнем месте, потому что, севши на большое место, и, когда явится кто честнее, необходимо было поседать ниже и принимать, таким образом, на свою голову сором – срам; а севши на последнем месте, всегда можно было, по предложению хозяина, занять высшее место, и тогда будет слава пред всеми сидящими. Вот почему и богатыри, герои нашей древности, садились большей частью по конец стола, да по конец скамьи, или на полатный брус, и затем, по подвигам, делались главными действующими лицами на пиру.

Вещи, конечно, малые: лавка и стул, а между тем и они, как и вообще всякая мелочь отжившего быта, могут дать свидетельство о старой жизни: над ними тоже носится смысл этой жизни. Известно, что стулья (древний стол, столец), кресла и т. п. не были в большом употреблении у наших предков. Меблировка избы с лавками делала их совершенно излишними и ненужными. Но естественно, что по той же самой причине стул, кресло могли получить почетное значение; они могли ставиться лицу, которое своей общественной высотой резко выделялось из толпы; они действительно и были исключительными седалищами для самых старейших лиц, именно для великого князя или, впоследствии, государя и для патриарха. Кресло в комнате представляло нечто отдельное, независимое, самостоятельное по отношению к лавкам, и потому в царском быту, на собраниях его почти всегда ставили или для самого государя, или только для патриарха. Лавка же, напротив, указывала на неразрывную связь мест, сомкнутость, зависимость друг от друга: сесть на лавке значило войти в тесные отношения с сидящим; занимая первое или последнее место, человек не выделялся из этого круга, а все-таки был первым или последним из сидящих, а не самостоятельным лицом, не состоящим в зависимости от того или другого счета. Как первый без последнего немыслим, так и последний немыслим без первого: их тесно связывают их же номера. Так тесно связаны были между собой и сидевшие на лавках старинные наши отчинники. Они в известных случаях были сомкнуты как род, даже внешним образом, при помощи лавки. Когда из этой сомкнутой среды стала выделяться самостоятельность лица, независимость его ни от каких счетов, то прежде всего следовало оставить лавку и пересесть на стул, т. е. решительно отделиться от упомянутой среды, потому что на лавке невозможно было выработать своей самостоятельности; на ней все еще царили понятия старшинства семейного, родового – как угодно, но все-таки родственного старшинства, почитавшего каждое лицо недорослем в отношении к восходящему порядку. В эпоху преобразования, когда была признана самостоятельность человеческой личности, лавка действительно была оставлена и русское общество пересело на стулья – подвижные, независимые друг от друга места.

Обозрение обрядов царского стола, царского пира, мы начнем со столов посольских, потому что царское гостеприимство и хлебосольство являлось здесь, за посольским столом, в полной мере, со всеми подробностями старинных обыкновений и придворного этикета. Это не был простой, обыкновенный праздничный стол, к которому приглашались подданные и за которым государь был собственно не с гостьми, а среди верных своих слуг, принимавших царское угощение, как почесть, как обыкновенную награду и благоволение, соответственно их родовому старшинству или личным заслугам. За посольским столом особа государя принимает значение доброго домовитого хозяина, который встречает и угощает дорогого заезжего гостя.

А. П. Рябушкин Пир царя Алексея Михайловича с ближними боярами в отъезжем поле. 1897 г.

Обряды и разные обычаи, которые при Московском дворе сопровождали прием гостя, шли от глубокой старины.

Давая стол великому послу или высокой особе царского достоинства и духовного сана, государь предварительно делал гостю церемониальный прием. Гость прежде стола должен был видеть пресветлые очи государя⁹². В назначенный день за гостем посылали царский экипаж, великолепно убранный, карету или сани, смотря по времени года. Объявить царское приглашение ездил окольничий с посольским приставом. Поезд окольничего и царского экипажа за гостем был так же церемониален, как и всякий шаг в подобных случаях. Еще с раннего утра от двора, где стоял гость, и до Красного крыльца во дворце по обе стороны дороги стоял уже строй стрельцов «с ружьем, с знамены и с барабаны» в служилом цветном платье. При этом и сами улицы, по которым назначалось шествие, очищались и прибирались. Навстречу высокому гостю выезжали выборный сотни, или роты, из стольников, стряпчих, дворян, жильцов, дьяков и других чиновников, а также сотни низших придворных служителей и солдатские полки, хорошо вооруженные и одетые в цветное платье. Каждая сотня и каждый полк отличались особым цветом кафтанов. Сам поезд гостя сопровождали чиновники, посланные звать его к столу. Пристав ехал иногда в одном экипаже с гостем; другие ехали по сторонам и позади, за экипажем. Поезд открывал стрелецкий полковник. Кроме того, около поезда шли дворовые люди конюшенного чина в атласных червчатых и лазоревых кафтанах с протазанами (род алебарды) в руках.

К. Е. Маковский. Боярская свадьба

Во дворце по лестницам, крыльцам и сеням, где должен проходить гость, стояли служилые чины, в Благовещенской паперти – подьячие в цветном платье, на Красном крыльце (на переходах) – жильцы в бархатных и объяринных (шелковая материя) терликах, желтых, алых, зеленых, лазоревых, червчатых, человек по десяти для каждого цвета, и в золотных шапках с протазанами и алебардами в руках. В сенях перед Приемной палатой сидели по лавкам дьяки из приказов и гости в золотах, т. е. в золотных кафтанах и в горлатных высоких шапках. Приемная палата была наполнена боярами, окольничими, думными и ближними людьми, стольниками, стряпчими и московскими дворянами, которые все также сидели по лавкам кругом всей палаты, в богатейших золототканых одеждах и в горлатных шапках⁹³. Так как все эти чины собраны были для церемонии, для увеличения придворного блеска и торжественности, то в сущности это был тот же военный строй, церемониальный строй чиновников и сановников⁹⁴. Они сидели неподвижно и хранили самое глубокое молчание, так что палата казалась пустой и был слышен малейший шорох и шепот. Проходивших к государю гостей никто не приветствовал даже и наклонением головы. Нередко это приводило в смущение, ставило в неловкое положение послов, и они, не понимая московского этикета, не знали, чем отвечать на такой холодный прием придворных. А так как в посольских аудиенциях все шаги были размерены, все поступки строго взвешены, то посол, отмечая в своих записках подобный прием, писал, что и он в этом случае вел себя так же сухо и холодно. Во дворце на лестнице и на крыльце (говорит Варкоч) «стояло множество бояр в лохматых шапках и кафтанах, шитых золотом. Ни один из них не поклонился мне, почему и я, с моей стороны, не сделал им никакого приветствия»⁹⁵.