Текст книги "Домашняя жизнь русских царей"

Посольский приказ

Значение Передней и Комнаты в домашнем быту государя также весьма достопамятно. В Передней государь слушал иногда церковные службы, часы, вечерню, всенощную; на Святой христосовался с боярами, т. е. жаловал их к руке. В Передней, или на Золотом крыльце, в дни своих именин, также на именины царицы и детей, после обедни, государь из собственных рук раздавал боярам и всем дворовым и служилым чинам водку и именинные пироги или калачи. В Передней государь также давал праздничные столы, а в Комнате кушал, иногда запросто, без чинов, с некоторыми из бояр, окольничих, думных дворян и думных дьяков, которые приглашались по особому благоволению государя и сидели за столом всегда уже без мест. Записки времен царя Алексея Михайловича сохранили любопытные известия о других, более замечательных столах, которые иногда давались в этих покоях, именно о кормах на нищую братию и на полоняников. Такие столы давались очень часто по поводу важных семейных событий, например, по случаю рождения детей и особенно во дни поминовения усопших, в третины, девятины, полусорочины и сорочины. Когда нищей братии собиралось много, то кормление происходило нередко в Царицыной Золотой палате, особенно если поминки справлялись по царице.

Крестный ход в Москве в XVII в.

Необыкновенно оживлялись Теремные покои пред заутренею Светлого Воскресения, когда бояре, окольничие, думные и ближние люди, все служилые и дворовые чины, в богатейших золотных кафтанах¹⁷⁴, собирались сюда к обряду царского лицезрения и к царскому выходу к заутрене. Высшие сановники, пользовавшиеся свободным входом в государевы покои, собирались в Комнате и в Передней; другие наполняли сени, стояли по Золотому крыльцу и на Каменном дворе пред Теремами; а низшие и небогатые чиновники, не имевшие золотных кафтанов, ожидали царского выхода на Постельном и на Красном крыльцах. Когда таким образом дворец наполнялся чиновным народом, государь выходил из внутренних покоев в Комнату, слушал здесь «полунощницу», по совершении которой садился в кресла и принимал бояр и прочих сановников, входивших в Комнату, чтоб «видеть его великого государя пресветлые очи» и ударить челом. Те из дворян и дьяков, которым, по особой милости, дозволялось видеть царские очи в Комнате, входили туда, по распоряжению стольника из ближних людей, который в то время стоял у крюка и впускал их по списку, по два человека. Ударив челом, они возвращались на свои прежние места. Таким же образом дворяне и дьяки другой степени, а также и стрелецкие головы впускались в Переднюю при выходе туда государя. Все эти лица, которых государь жаловал, повелевал свои государские очи видеть в Комнате и в Передней, вносились в особые списки и по спискам допускались к царскому лицезрению. Остальные дворяне, дьяки, подьячие и прочие младшие и небогатые чиновники видали государские очи в сенях и на дворцовых крыльцах в то время, как государь проходил в собор. Ударив, по обычаю, челом, они шли пред государем, по три в ряд, до Успенского собора, где и становились по обе стороны пути, и потом, когда государь, сопровождаемый высшими чинами, торжественно проходил в собор, они также следовали за ним, по два в ряд. В течение Светлой недели государь принимал в Теремных покоях поздравление от всех чинов, до чернослободских старост и выборных. Людей младших чинов он жаловал к руке большей частью на Переднем крыльце.

Нам остается упомянуть еще о значении Красного крыльца, которое было главным парадным входом во дворец. На него, как мы уже знаем, вели три лестницы – Благовещенская, Средняя и Золотая, или Красная, что у Грановитой палаты. На Красном крыльце, во время посольских и других важных приемов, происходила церемония встреч, значение которых указано нами выше. По этому случаю все крыльцо наполнялось дворовыми и служилыми людьми младших разрядов, которые стояли здесь по обе стороны пути в богатейших одеждах, выдаваемых на это время из царской казны. Обычно по лестнице и по крыльцу стояли подьячие и боярские дети в цветном и золотном платье, а в сенях и у дверей Приемной палаты – жильцы в бархатных и объяринных¹⁷⁵ терликах¹⁷⁶ и в золотных шапках, с протазанами и алебардами в руках.

Особенно пышные встречи устраивались только иноземным послам и вообще знатным иностранцам, как собственно гостям «почести ради». Число встреч было неодинаково: именитому послу и лицу царского происхождения давалось три встречи. Первая, меньшая, у лестницы на подъездном помосте, или рундуке; вторая, средняя, на крыльце, против средней лестницы, а иногда в сенях Приемной палаты, и, наконец, третья, большая, у самых дверей палаты. Другим, менее значительным лицам, делалось только две встречи: меньшая на крыльце и большая в сенях, а иным, как, например, иноземным посланникам, гонцам, купцам и т. д., была одна только встреча – в сенях у порога или «недошед порога с сажень». Таким образом, одной из почетнейших встреч для гостя была и меньшая, у лестницы. Встречниками назначались в обыкновенных встречах стольники с дьяками, а в более почетных – боярин или окольничий со стольником и думным дьяком. Само разделение встреч на меньшую, среднюю и большую соотносилось с родовой честью встречников: в меньших встречах родовая честь была помоложе, а в больших – более древняя. Особенно дорогих гостей встречали с еще большими церемониями. В 1644 г. во время приема датского королевича Волдемара, жениха царевны Ирины, кроме обычных трех встреч, его встретил среди Грановитой палаты царевич Алексей Михайлович в сопровождении бояр и в предшествии окольничих и стольников, а потом сам государь Михаил Федорович встретил королевича у ступени трона.

Для встреч и вообще для входа во дворец посторонним лицам, кроме государя, назначены были только две лестницы: Благовещенская и Средняя. При посольских приемах послы христианских государств входили во дворец по Благовещенской лестнице, а послы и гонцы персидские, турецкие, татарские и вообще иноверцы – по Средней, потому что значение Благовещенской лестницы, как соборной паперти, не позволяло входить по ней лицам, не исповедовавшим христианской веры. По Золотой, или Красной, лестнице совершались большие царские выходы в день венчания на царство и во время бракосочетания. В другое время эта лестница, кажется, была всегда заперта, потому что обыкновенные выходы государя делались чаще по Благовещенской паперти, служившей также обычным входом во дворец как для бояр, так и для всех других чинов. Для того же была предназначена и Средняя лестница, по которой, кроме того, совершались печальные процессии выноса тела покойных государей к погребению в Архангельский собор.

Лестницы Красного крыльца запирались на ночь решетками, и на крыльце всегда стоял стрелецкий караул. Напомним еще, что у этого крыльца, на площади, думные дьяки принимали от народа челобитные, по которым здесь же зачитывали приговоры и решения, вероятно, у Средней лестницы.

Заметим также, что на крыльцах иногда делались приемы гонцам и посланцам. В 1657 г. царь Алексей Михайлович принимал на Красном крыльце малороссийского посланца от гетмана Хмельницкого Павла Тетерю. Отпускная аудиенция дана была ему так же на крыльце, но только уже на Переднем, т. е. в государевых покоевых хоромах, или нынешних теремах, что было почетнее.

В заключение мы должны упомянуть, что в XVII ст. во дворце, а именно на стрелецком карауле Красного крыльца, велись каждый день особые записки о состоянии погоды и о дворцовом карауле; а при этом отмечались и все царские выходы и загородные походы, также посольские приемы и разные другие случаи.

Мы упоминали, что Постельное крыльцо, находившееся посреди дворцовых зданий, между Приемными большими палатами и жилыми Теремными покоями государя, составляло довольно большую площадь и служило всегда сборным местом для младшего дворянства и приказных людей, имевших необходимость быть за чем-либо во дворце. Здесь с утра до вечера толпились стольники, стряпчие, жильцы, дворяне московские и городовые, дьяки, подьячие разных приказов, некоторые по службе, дожидаясь начальных людей или решения дел, другие просто из любопытства, потому что на Постельном крыльце можно было узнать все важные новости. Там, кроме повседневных дел о тяжбах, исках и т. п., объявлялись царские указы, касавшиеся всего дворянского сословия, например, указы о войне и мире, о сборе войска,

о военных походах или о роспуске служилых людей по домам и вообще обо всех административных и законодательных мерах, предпринимаемых правительством как относительно служилого сословия, так и вообще по делам всей земли. В Верху у государя происходило сидение бояр, заседание царской Думы, откуда исходили все подобные меры и распоряжения и, разумеется, прежде всего узнавались на Постельном крыльце, от тех же бояр в частном порядке, или же от дьяков, сказывавших указы публично.

Таким образом, Постельное крыльцо было придворной площадью, или, как именовали его впоследствии, Боярской площадкой, публичным местом царедворцев, т. е. собственно дворян, а также и начальных людей военных и гражданских. В этом смысле некоторые из царедворцев, а именно стольники младших разрядов, именовались площадными, в отличие от стольников комнатных, находившихся в приближении у государя и имевших право входить в его комнаты. Слова «площадь», «площадной» заключали в себе понятия общего, публичного, всенародного и также – обыкновенного, рядового. Были, как известно, подьячие площадные и избы площадные, где эти подьячие писали купчие, закладные и разные другие акты.

Необходимо напомнить, что старое наше служилое сословие – боярство и дворянство – было исполнено непомерной щекотливости в отношении своей чести; не той, однако ж, чести, которая служит выражением сознания в себе человеческого достоинства; тогдашняя честь заключалась в отечестве, т. е. в значении рода, к которому лицо принадлежало, собственно в почете, каким пользовался этот род и каким по нисходящему порядку должен был пользоваться всякий родич. Само собою разумеется, что власть с течением времени все больше и больше усиливала такие понятия о чести, строго охраняя законодательством честь высших сановников и вообще своих слуг, следовательно, всех служилых людей земли. В ее интересах было поддерживать и соблюдать известное почетное значение лиц и целых родов, которые помогали ей в приобретении, в устройстве и охране земли, потому что эти лица и роды представляли ту же власть, были ее органами. Таким образом, понятия о честности известного рода или известного лица ограничивались только представлениями о служебном почете, о мере жалованья, т. е. расположения государя и близости к его особе. Только этим путем мог возвышаться человек и за ним весь его род. Разумеется, в обществе, пропитанном родовым началом, по которому старое почиталось неизмеримо выше всего молодого, старая, т.е. заслуженная целыми поколениями, честь всегда почиталась больше молодой, хотя бы и более достойной.

Законодательство XVII ст. очень способствовало развитию в тогдашнем обществе непомерной щекотливости, а главным образом – непомерного сутяжничества по делам о нарушении чести или о бесчестье одним только словом; ибо за доказанное бесчестье доправлялась всегда денежная пеня обесчещенному лицу, соответственно его чести, или тому служебному разряду, к которому принадлежал обесчещенный. Известно, что в X главе Уложения весьма подробно и с большой точностью оценена на деньги честь каждого лица. Этого было достаточно, чтоб возбудить беспрестанные жалобы, иски, мелочные щепетильные придирки к словам с целью получить вознаграждение за сделанное бесчестье. С того времени, а особенно в конце XVII ст., некоторые приказы были завалены делами подобного рода, весьма хорошо кормившими и судей, и подьячих. Чаще всего, разумеется, бесчестье заключалось в словах непристойных, а иногда просто шутливых и самых обыкновенных, к которым придирался обиженный как к слову бесчестному.

Н. Дмитриев-Оренбургский. Народ выкрикивает в цари Михаила Федоровича в Кремле 21 февраля 1613 г.

Поводом к произнесению непристойных, бесчестных слов служили обыкновенно ссоры и брани, которые, при простоте и грубости тогдашних нравов, возникали непрестанно. Житейские отношения были слишком непосредственны и прямы; прямы и по чистосердечию, и по грубости и дикости нравов; поэтому оскорбленный человек почти никогда не таил своего неудовольствия, тотчас высказывал его по первому впечатлению и вымазывал с бранью, весьма часто в непригожих и непристойных словах. Притом тогдашние постановления вовсе не определяли, какое именно слово должно считаться бесчестным и непригожим, а это давало возможность всякое грубо сказанное или шутливое слово считать бесчестным. Достаточно было самого простого живого и самого обыкновенного выражения, чтоб его причли к бесчестью и тотчас же начали иск. По старинной пословице, здесь всякое лыко шло в строку. Даже простая описка, недопись или прописка в чине, имени, отечестве или фамилии, например «о» вместо «а» или «а» вместо «о» и т. д., считались немаловажным бесчестьем и давали повод начать иск.

Чтобы остановить и ограничить подобные иски, государь по этому случаю указал и бояре приговорили:

«Будет кто в челобитье своем напишет в чьем имени или в прозвище, не зная правописания, вместо о – а, или вместо а – о, или вместо ь – ъ, или вместо ять – е, или вместо и – i, или вместо о – у, или вместо у – о, и иные в письмах наречия, подобные тем, природе тех городов, где кто родился и, по обыкностям своим, говорить и писать извык; того в бесчестье не ставить и судов в том не давать и не разыскивать; а кто, то браня, назовет князем без имени, и за то править бесчестье».

Это постановление касалось только высших чинов, включительно до жилецкого. Остальных, начиная с городовых дворян до крестьян, подвергали тюремному заключению на неделю или, если кто не хотел в тюрьму, взыскивали бесчестье деньгами, не разбирая дела, умышленно или неумышленно сделана описка или недопись¹⁷⁷. Большая беда бывала тому, например, кто напишет отечество, кому не следует, без вича, или кого в брани назовет князе без имени, т. е., например, вместо «князь Иван» скажет просто «князь». Подобные случаи преследовались строго и самим правительством.

Возбуждаемые действиями и распоряжениями и, так сказать, поддержкой самого правительства, жалобы о бесчестье оскорбительными словами дошли наконец до таких странных, нелепых и смешных вещей, что Петр указом 1700 г., мая 4-го, вынужден был запретить подобные иски. К бесчестью причисляли, например, следующие выражения и слова, которые были выписаны из челобитных в Судном московском приказе:

«вольно тебе лаять; шпынок турецкой, из-под бочки тебя тащили; не Воротынской-де ты лаешь, ребенок; сынчишко боярский, мартынушка-мартышка; черти тебе сказывают; трус, отец твой лаптем шти хлебал, отец твой лапотник; сулил сыромятную кожу и яловичьи сапоги; разоренье-де мне от тебя, мучил– де ты меня».

Почти в то же время бывший воевода Алымов подал государю челобитную, где он изъяснял, что истец его, Григорий Батурин, в Приказной избе, на допросе по делу, сказал ему, Алымову, что он смотрит на него зверообразно. «И тем он меня, холопа твоего, обесчестил»,– прибавляет Алымов и ссылается на Уложение, прося взыскать с Батурина за бесчестье. Вместо этого Петр, за такое недельное челобитье, велел взыскать с самого челобитчика 10 рублей и раздать деньги на милостыню в богадельни, нищим¹⁷⁸.

А. Рябушкин. Красная палата

Множество жалоб о бесчестье возникало тоже по поводу ссор и брани на Постельном крыльце. При всегдашнем многолюдстве на этом крыльце, без сомнения, нельзя было миновать неприязненных, враждебных столкновений; нередко обоюдное неудовольствие, начатое дома или в другом месте, начатое тяжбой по какому-нибудь делу, высказывалось здесь при встрече соперников. А так как ссора и брань во дворце, кроме бесчестья лицу, нарушала честь государева двора, за что взыскивалось еще строже, то ссорящиеся не упускали случая, ища защиты, а более в отмщенье, тотчас же пожаловаться на противника и выставить его особенно сильно именно в этом отношении.

Все дела о нарушении чести государева дворца непристойными словами и дерзкими поступками разбирались домашним судом государя, т. е. царским постельничим или стряпчим с ключом, который делал обыск, или сыск, допрашивал свидетелей происшествия, потом из допросов составлял записку, приводил указ или статью из Уложения и докладывал государю. Решение с изложением дела сказывалось обвиненному при всех, по известной форме.

В Троицын день 1642 г. (мая 29-го) побранились на Постельном крыльце стольники Григорий Облязов с Борисом Плещеевым из-за своего крепостного человека, которого они один у другого забирали. Облязов при этом наговорил Плещееву разных оскорблений, обесчестив даже и его сестер-девок. Тогда мать Плещеева, вдова, со всеми детьми подала государю челобитную, по которой и назначен был сыск; но доклад почему-то отлагался. Между тем вдова не уставала подавать челобитные и в течение одного месяца подала их шесть, в которых называла Облязова оглашенником и просила смиловаться, защитить ее. Несмотря на челобитные и просьбы со стороны вдовы Плещеевой, дело тянулось и не докладывалось государю более года, может быть, по проискам Облязова, подкупившего царского стряпчего Оничкова. Но, видно, Плещеевы нашли случай добиться справедливости. Государь слушал это дело и указал:

«Григорья Дмитреева, сына Облязова, за вдовино Аннино Васильевы, жены

Плещеева, с тремя дочерьми с девками, за их бесчестье, бить батоги нещадно, чтобы иным вперед воровать было неповадно».

По государеву указу и по докладной выписке «перед стряпчим с ключом перед Иваном Михайловичем Оничковым Григорей Облязов за свое воровство, а за вдовино Аннино Васильевы, жены Плещеева, с детьми бесчестье, в подкледке бит батоги, в одной рубашке, нещадно».

27 апреля 1645 г. царский казначей, лицо по тому времени довольно значительное, Богдан Минич Дубровский поссорился в государевой Передней избе с дворянином Васильем Колтовским, который перед тем подал было на него государю в Комнату челобитье о несправедливом решении его спорного дела. Но челобитной при докладе не явилось. Колтовской спрашивал думного дьяка и подьячих, и потом, когда, по окончании докладов, казначей Дубровский вышел из царской Комнаты в Переднюю, Колтовской заметил ему, что странно, как его челобитная пропала и не оказалась при докладах. В ссоре сказаны были с обеих сторон обидные слова, и Дубровский в тот же день принес государю жалобу о бесчестье. Государь велел стряпчему с ключом Ивану Михайловичу Оничкову сделать сыск и о нем доложить. Узнав о жалобе Дубровского, Колтовской через два дня подал свою челобитную о бесчестье и также с росписью свидетелей. Чем дело кончилось, неизвестно.

Расходившихся и разобиженных царедворцев ничто не могло унять, когда они считались и бранились между собою. Мало останавливала их статья Уложения, сулившая тюрьму и денежную бесчестную пеню, статья, которая, со своей стороны, служит самым ярким и убедительным свидетельством, что царский дворец очень часто оглашался неистовою бранью от своих же ближайших слуг, что закон явился как неизбежная мера против буйных нравов царедворцев. То же свидетельствуют и указы последующего времени. В 1683 г., января 4-го, объявлено общее подтверждение, чтобы стольники, стряпчие, дворяне, жильцы, всякий в свое дневанье, сидели в указных палатах смирно и меж себя бесчинства и шума никакого и брани не чинили, а кто будет бесчинствовать и шуметь и браниться, тех велено присылать в Разряд. Даже большие, приближенные люди нисколько не отличались в своих поступках от младших, площадных людей. Их точно так же не останавливала ни близость царских покоев, где они, впрочем, постоянно и находились, ни близость особы государя. Часто в его присутствии начиналась брань. Так, в 1652 г., ноября 22-го, сидел государь с бояры в Думе: боярин и оружейничий Гаврила Пушкин и брат его, окольничий Степан Пушкин, бранились, в его присутствии, с боярином князем Юрьем и окольничим князем Дмитрием Долгорукими за то, что им, Пушкиным, меньше их, Долгоруких, быть не можно; за что, разумеется, и посланы были в тюрьму.

В. Шварц. Сцена из домашнего быта русских царей. 1865 г.

Сила местнических счетов была так велика, что нередко и страх государевой опалы ничего не мог сделать против подобных споров и протестов. Здесь, по крайней мере, буйный протест оправдывался официальным значением местнических счетов, так что протестовавший иногда оставался правым. Но, привыкшие стойко и всегда грубо считаться о местах, искать своего права, бояре с тем же буйством вели себя и в случае простых личных оскорблений, которые они всегда умели связать с оскорблением всему роду, и грубое слово, сказанное лицу, распространяли на бесчестье отцов и дедов, братьев и племянников. Впрочем, необходимо заметить, что и противники в своих ругательствах пользовались всяким случаем, чтоб припомнить и как можно сильнее задеть какие-либо родовые старые грешки, бесчестившие весь род поголовно. Так, в 1691 г. брань возникла между двумя самыми знатными и значительными лицами, между знаменитым впоследствии князем Яковом Долгоруким и князем Борисом Алексеевичем Голицыным, дядькой Петра, любимым и влиятельным человеком. Желябужский¹⁷⁹ рассказывает в своих «Записках»:

«Побранился князь Яков Федорович Долгорукой в Верху с боярином князем Борисом Алексеевичем Голицыным, называл он, князь Яков, его, князя Бориса Алексеевича, изменничьим правнуком, что при Розстриге прадед его, князя Бориса Алексеевича, в Яузских воротех был проповедником. И за те слова указано ему, князю Якову Долгорукому, боярину князю Борису Алексеевичу Голицыну и отцу его, боярину князю Алексею Андреевичу Голицыну, и братьям его всем (заплатить за бесчестье); а за бесчестье полатное, что он, князь Яков, говорил в государевой Полате при боярах, послан он, князь Яков, был в тюрьму, и не довели его, князя Якова, до тюрьмы, воротили от Спасских Ворот».

Но Долгорукие, как ими объяснено, не могли уплатить такой суммы, и по Уложению их следовало бить кнутом, чего вначале, может быть, и хотел их соперник, кн. Голицын. Дело, однако, тянулось и окончилось со стороны Голицыных отказом от взыскания по случаю смерти Голицына-отца.

Если такие знатные и почтенные особы позволяли себе бесчинствовать в царских палатах, то меньшим людям нельзя и в грех ставить их частые побранки на Постельном крыльце, где всегда собиралось много молодежи и где, следовательно, по многолюдству и по незрелости лет, ссоры были делом самым обыкновенным. Еще меньше должны мы требовать от низших служителей дворца, разных истопников, сторожей и т. д., людей простых, не знатных и не богатых, между которыми, разумеется, происходили еще большие бесчинства. Где им было учиться вежеству и тихим нравам, когда со стороны царедворцев они никогда и ничего подобного не видали. Вот черта царедворческих отношений к этим меньшим дворовым людям:

«Жалоба, государь, мне на стольника на Романа Федорова, сына Бабарыкина; в нынешнем, государь, во 157-м году, июня в 15 день в твоем государеве походе в селе Покровском, на твоем государеве дворе, стоял я, холоп твой, на крыльце; а тот Роман тут же на крыльцо пришел и учал меня, холопа твоего, он, Роман, посылать по квас на Сытной дворец; и я, холоп твой, его не послушал, по квас не пошел, потому что я, холоп твой, в Передней дневал; и он, Роман, за то меня, холопа твоего, спихнул с лестницы и убил меня до полусмерти; и лежал я, холоп твой, на земле, обмертвев, многое время; и оттерли меня, холопа твоего, товарищи мои льдом; и от тех побой ныне я, холоп твой, стал увечен. Милосердый государь! пожалуй меня, холопа своего, вели, государь, про тот мой бой сыскать и про увечье, и по сыску свой государев указ учинить; а безчестьишку, государь, моему и увечью, что ты, государь, укажешь. Царь государь, смилуйся, пожалуй! – Роспись, которые видели, как истопника Дему Клементьева с лестницы убил Роман Федоров, сын Бабарыкин: князь Иван Борисович Репнин, князь Афонасей Борисович Репнин, Федор Лодыженской, Юрья Левонтьев, Иван Соковнин, Яков Жуков, Абрам Свиязев, Борис Змеев, государев крестовой поп Василей Климентов».

В 1649 г. постельный истопник Демка Клементьев бил челом государю:

«И постельничий Михайло Алексеевич Ртищев, слушав сей челобитной и росписи стольников и стряпчих про Демкин бой, по государеву крестному целованью, в объезде в селе Покровском на крыльце допрашивал. И постельничему Михайлу Алексеевичу Ртищеву стольники и стряпчие и голова стрелецкой сказали, по государеву крестному целованью: князь Иван Репнин, Юрья Левонтьев, Яков Жуков, Абрам Свиязев, Борис Змеев, крестовой священник Василий Климентов, сказали по священству: в нынешнем-де, во 157-м году, июня в 15 день, в объезде в селе Покровском видели-де они постельного истопника Демку Клементьева на нижнем крыльце, что и лежит ушибен, а кто его с крыльца пихнул, того они не видали; а от людей слышали, что пихнул его с крыльца стольник Роман Бабарыкин, да в речех прибавил Яков Жуков: видел-де он, как истопник Демка Клементьев с лестницы летел и Юрья Левонтьева в голову зашиб.– Князь Афонасей Репнин, Федор Соковнин, Михайло Еропкин сказали, по государеву крестному целованью: Роман Бабарыкин постельного истопника Демку Клементьева с крыльца пихнул. Да в речех своих прибавил князь Афонасей Репнин: посылал-де его Роман не ведомо пошто и он-де его не послушал, и за то де его Роман с крыльца спихнул. Федор Лодыженской сказал, по государеву крестному целованью, что в то время он, Федор, на крыльце не был и от людей про Демку, как его Роман с крыльца спихнул, не слыхал. – Голова стрелецкой Михайло Зыбин сказал, по государеву крестному целованью: видел-де он, что истопник Демка с лестницы кубарем летел; а кто его пихнул, того-де он не видал; от Юрья Левонтьева слышал, что говорил Юрья Роману Бабарыкину: для чего-де ты истопника на меня пихаешь?»

Московит в военном наряде.

С редкой немецкой гравюры XVI в. Собрание П. Я. Дашкова

Для характеристики подобных же поступков и нравов между дворовыми людьми приведем несколько случаев. В 1652 г. бил челом государю, а постельничему Федору Михайловичу Ртищеву подал челобитную постельной сторож Куземка Еремеев, а в челобитной пишет: «В нынешнем, государь, во 160-м году, генваря с 31-го числа, ввечеру, часу в пятом ночи, сошелся со мною в жилецком подклете постельной истопник Яков Быков и бранил меня всякою позорною бранью и ушиб меня кулаком и вышиб левой мне глаз и тем меня изувечил. Милосердый государь! пожалуй меня, холопа своего, вели, государь, про тое мою брань и про бой сыскать теми людьми, кои тут были, и по сыску свой царский указ учинить. Царь государь, смилуйся!

И постельничий Федор Михайлович Ртищев его, Куземку, допрашивал, кто в ту пору был, как его Яков Быков в жилецком подклете бил? И Куземко сказал: были-де в ту пору в жилецком подклете: постельной истопник Архип Соколов да сторожи Гриша Клементьев да Петрушка Нефедов. И постельничий Федор Михайлович Ртищев постельных истопника и сторожей допрашивал, и постельной истопник Архип Соколов сказал, по государеву крестному целованью: видел-де он то, как Яков Быков сторожа Куземку в глаз зашиб; а за что-де у них стало, и он-де того не ведает. Гришка Клементьев да Петрушка Нефедов сказали, по государеву крестному целованью: пришли, де они в жилецкой подклет, и Куземка-де пьет вино из кубышки; а Яков-де Быков прошал у него вина; и Куземка-де ему вина пить не дал, а говорил ему: я-де государево жалованье сам пью, и Яков-де его за то ударил кулаком и вышиб у него глаз».

В 1666 г., июня в 20-й день, била челом государю золотного дела мастерица Федосья Кашинцова словесно, государыни царицы Марии Ильиничны чину на сына боярского, на Федоса Новашина, о безчестьи, что называл-де ее, Федосью, безпелюхою; а кто про то слышал и тем людем имена подала роспись в Верху окольничему Василью Михайловичу Еропкину да диаком Ивану Взимкову да Ивану Яковлеву. «Шлюсь, государь, на детей боярских, на Уласа Пестова, да на Федора, да на Дмитрия Кривцовых, да на подклюшника на Василья Горюшкина, как меня при них безпелюхою называл сын боярской Федос Новашин, и они то слышали; в том, государь, на них и шлюсь».

И против той ее росписи сыскивано: 20 июня 1666 г. против словесного челобитья золотного дела мастерицы Федосьи Кашинцовы Кормового дворца подклюшник Василий Иванов, сын Горюшкин, сказал: тому-де дни с три шел он, Василий, после кушенья на Светличное крыльцо, и мастерица-де Федосья сыну боярскому Федосу Новашину говорила, что подговорил он у ней жонку и чтоб, сыскав, ей отдал. И Федос мастерице говорил: я твоей жонки не подговаривал и называл ее, Федосью, небылицею и безпелюхою, ты-де на меня затеваешь напрасно. А Федосья ему, Федосу, против слов его говорила: ты уличен, подговорных людей лицом отдашь.

В тот же день государыни царицы чину дети боярские Федор да Дмитрий Гавриловы, дети Кривцовы, по евангельской заповеди Господнии, сказали: тому де назад пятой день, в субботу, стояли они с матерью своей на Светличном крыльце до столового кушенья, и в те-де поры золотного дела мастерица Федосья Кашинцова считалась с сыном боярским с Федосом Новашиным и говорила ему, Федосу, ты-де у меня жонку подговорил. И Федос Федосье, против тех ее речей, говорил: я у тебя жонки не подговаривал, а тех слов от Федоса, что он ее, Федосью, называл безпелюхою, не слыхали, а называл ли он ее такими словами, до нас или после нас, того мы не ведаем.

Застенок

В тот же день того ж чину сын боярский Влас Пестов, по евангельской заповеди Господнии, сказал: дневал он на Светличном крыльце в субботу, и пришел на крыльцо сын боярский Федос Новашин к жене, и в то ж время вышла на крыльцо мастерица Федосья Кашинцова и начала говорить Федосу: ты у меня жонку подговорил; и Федос ей говорил: я у тебя жонки никакой не подговаривал; и Федосья ему, Федосу, говорила: ты ведомой подговорщик, лицом ты жонку да девку отдал Варваре Бахтеяровой; и Федос против тех ее слов назвал ее, Федосью, безпелюхою.

В 1670 г. бил челом государю постельной сторож Кондрашка Захарьев: «Жалоба, государь, мне на истопника Костянтина Чулкова; в нынешнем, государь, во 178-м году, генваря в 27-й день, на твоем государеве дворе, против Постельного крыльца, ухватя меня, холопа твоего, он, Костянтин, поперег, переломил у меня ногу, левую ногу берцо, надвое; и ныне я оттого увечен. Милосердый государь! пожалуй меня, холопа своего, вели, государь, о том свой государев указ учинить. Царь государь, смилуйся! Помета: 178-го, генваря в 31-й день, сыскать ссылочными людьми».