Текст книги "Амурский ангел. приключенческий роман"

Крылатый юноша

Теперь Лукерья встречалась с Ависандром постоянно. Он прилетал к Зелёному камню и ждал её там. Даже Дим, который поначалу ненавидел Ависандра, и тот привык к странному пришельцу. Собака никак не могла привыкнуть, что гость не приходил по земле, а спускался с неба, и потому постоянно нюхал землю, пытаясь отыскать его по запаху. Но постепенно собачий разум дошёл до понимания, что этот странный гость, похожий одновременно на птицу и человека, прилетает. И он ждал его, подняв морду кверху. И как только видел его, тут же опрометью бросался к избе, чтобы предупредить хозяйку о появлении гостя. И Луша бежала к месту свидания.

Лукерья и Ависандр устраивались на мху у камня и разговаривали часами, а то и целыми днями напролёт, забывая даже о еде. О чём они разговаривали, спросите вы. Если вы ещё молоды или помните свою молодость, то поймёте, что два любящих сердца могут соединять даже самые простые, но прекрасные пустяки. Они говорили о листьях на дереве, о траве, о солнце и дожде; о книгах, которые читали, о фильмах, которые видели; о знакомых и друзьях; о возвышенных чувствах; о холодной зиме с её морозами, буранами и вьюгами; о прекрасной осени; о вкусной рыбе и коротких летних ночах. Одним словом, обо всём, что может быть объято разумом человеческим.

Лишь о двух вещах Ависандр говорить не желал: кто его родители и где он живёт. При этих вопросах он сразу замыкался и становился печальным. И отвечал лишь потому, что не хотел обидеть девушку:

– Не спрашивай меня, пожалуста. Я не могу тебе об этом рассказать. Мне запрещено об этом говорить.

– Но почему? – настаивала Лукерья.

Юноша тяжело вздыхал и отвечал:

– Потому что мы не такие, как вы, люди. Мы не можем жить среди вас.

– Но это же неправда! – горячилась девушка. – Ведь я и ты хорошо понимаем друг друга, мы с тобой дружим и разговариваем, у нас есть общие интересы.

В тех случаях, когда Луша настаивала на своих ответах, Ависандр молча поднимался в воздух и улетал. И она искренне не понимала, почему её друг не может дать ответы на такие простые вопросы. Но затем они встречались вновь и вновь.

Как-то дед Устин долго наблюдал за внучкой, которая после этих встреч становилась необыкновенно тихой, задумчивой и благостной. Она сидела за столом, подперев руками, подбородок и тихо улыбалась, словно светилась изнутри теплым, ровным светом. Дед спросил:

– Девчуша, может, ты познакомишь меня со своим ухажёром, а?

Оторвавшись от своих грёз и мыслей, Луша переспросила:

– А? Чего? Познакомиться? Я не знаю, захочет ли он. Он такой нежный, боязливый и пугливый. Не то, что наши городские мачо, только и могут, что задираться да насмешничать, – зло добавила она. Посмотрев на деда, спросила:

– А ты, дедуша, правда, хочешь познакомиться с ним?

– Конечно, хочу. Надо же мне посмотреть на жениха своей правнучки.

Луша вспыхнула стыдливым розовым огнём.

– Ну, уж и жених! Мы просто дружим, дедуша. Хорошо, я попробую с ним поговорить, – пообещала она.

На следующий день Лукерья вбежала в дом и запыхавшимся голосом закричала:

– Дедуша, он согласен с тобой познакомиться. Но только он не хочет идти в избу, и просил, чтобы ты был без ружья.

– Видать, трусоват твой ухажёр. Ну-ну, не кипятись, деваха. Что ж, пошли. Заставляют старика по своим свиданкам бегать, – ворчал он, пока шёл к Зелёному камню.

Ависандр их ждал. При виде старика он весь подобрался, выпрямился и с вежливой улыбкой сказал:

– Добрый день, дедуша.

– Уже и дедуша. Это тебя эта стрекоза научила? – Он показал глазами на внучку и протянул юноше руку. – Ну, здравствуй, здравствуй. Она говорит, что ты мальчонка не совсем обычный.

Говоря так, дед бочком продвигался влево, чтобы заглянуть за спину юноши и посмотреть, что у него там. Ависандр смутился и опустил голову. Заметив это, дед Устин смущённо закашлялся.

– Ну, это я так, из любопытства. Главное ведь что: чтобы человек хороший был. Да ты садись-ка, как у нас говорят: посидим рядком, поговорим ладком.

Ависандр сел рядом с Лушей. А дед долго разглядывал красивого юношу и явно любовался им. Потом сказал:

– Ты, парень, не журись и не стесняйся. Я на своём веку всякого повидал, мне уж ничто не в диковинку. Правду тебе скажу: тяжело тебе придётся, но ты, паря, доказывай, что не зря на этот свет появился, что ты не хуже других. Пока дружите, а там как Бог даст. Понял ли ты меня?

– Я понял вас, дедуша. Спасибо за совет, – ответил юноша.

Дед Устин повернулся, чтобы уходить, потом остановился, спросил:

– А, может, всё же покажешь своё необычество-то, а?

Ависандр встал и расправил свои белоснежные крылья во весь размах. Дед покачал головой и сказал:

– Диво дивное! Всякое на свете повидал, а такое впервые вижу. Ну, я пойду, молодёжь, а вы воркуйте тут.

Прошло ещё несколько дней. Дед Устин вернулся с обхода не один, а вместе с Иваном Актанкой. За Иваном бежал его верный Резай и снюхивался с Димом. Собаки игрались на ходу, то валяясь по земле, то перепрыгивая друг через друга.

Дед был необычно молчалив и даже суров. Заметив его состояние, Лукерья спросила:

– Дедуша, случилось что-то? – Дед молчал. – Да скажи же чего-нибудь.

Дед наконец разлепил губы:

– Ехать тебе, девчуша, домой надо.

От такой неожиданной новости Луша так и остолбенела. Она так привыкла к таёжной жизни, к деду, к Диму, к Ивану Актанке, к заимке, к тайге, что иной жизни уже и не представляла. А как же Ависандр? А как же она будет жить без него? И это понимание так ошарашило её, что в первые минуты она не могла ничего сказать. В конце концов, спросила:

– Но почему, дедуша? Зачем мне ехать домой?

После паузы дед Устин ответил с печалью:

– Твои родители связались с геологами. Как раз я у них был. Беда у вас в доме – бабушка твоя померла.

– Бабушка Ириша? – с тревогой спросила Луша.

– Да нет, – недовольно отозвался старик. – Типун тебе на язык. Иришка-то, слава Богу, жива, чего ей подеется, её и колом не угомонишь. Мать отца твоего, Вера, отдала Богу душу. – Дед перекрестился на икону. – Матерь Божья, спаси её грешную душеньку, пусть земля сырая будет ей пухом.

Луша свою вторую бабушку, мать отца, почти не знала. Та жила в заброшенном железнодорожном посёлке на Транссибе не то со вторым, не то с четвёртым своим мужем. В доме Веретешковых она никогда не появлялась из-за неладов с сыном Максимом, который не мог ей простить развода с его отцом. Отец, Василий Веретешков, после развода с красавицей женой вдруг стал пить, чахнуть, а через два года умер. Несколько раз Максим с тогда ещё маленькой дочерью ездил к своей непутёвой матери, чтобы познакомить её с внучкой, но та была постоянно пьяной или с очередным своим ухажёром.

Лукерья даже не помнила свою вторую бабушку и потому она заупрямилась:

– Дедуша, миленький, я не хочу ехать, я же совсем её не знаю!

– Что ж, что не знаешь, – ласково уговаривал дед Устин. – Человек помер, сродственница твоя, бабушка. Какая бы она ни была, а поклониться в последний раз надо. Иначе грех на душу возьмёшь.

– Да какой же тут грех-то, дедуша. Ведь на земле каждый день сколько людей помирает, не всех же хоронить.

– А всех и не надо, только родных. Иначе прервётся связь времени и сродства, – увещевал дед. – Вот ты подумай-ка только. Если бы не было твоего отца, то не было бы и тебя. А без бабушки Веры не было бы твоего отца. Понимаешь ли? Какая она ни была, а дала жизнь твоему отцу, дала продолжение жизни.

– Но я не хочу ехать, не хочу.

– Надо, милая, надо. А как же ты отцу в глаза взглянешь, а? Ведь она мать его, и любит он её, хоть она и шалопутная. Прости меня, Господи, – дед снова перекрестился. – К тому же и в школу тебе скоро, – нашёл ещё один повод дед Устин.

– Но ведь в школу ещё рано, дедуша, ещё почти целый месяц.

Дед Устин сурово молчал, потом решительно сказал:

– Тебя не поймёшь, девчуша? То ты в тайгу не хочешь, то домой не хочешь. Одним словом, готовься, собирай свои манатки. Всё.

Луша поняла, что от поездки не отвертеться. Опустив голову, она спросила:

– Когда ехать-то, дедуша?

– Послезавтрева поутречку вертолёт будет. – Он внимательно посмотрел на правнучку. – Так что успеешь попрощаться со своим принцем.

Дед встал с табуретки, поклонился иконам на стене и перекрестился. Лукерья спросила:

– Ты веришь в Бога, дедуша?

Дед Устин сурово взглянул на внучку, покачал головой.

– Рази об этом спрашивают?

– Почему же нельзя-то?

– А потому, – ответил дед. – Потому что на лукавство человека наводят. Вера – это тебе не вещь какая-нибудь, её ни пощупать нельзя, ни увидеть, ни обонять, её чувствовать надо. Вера в каждом человеке есть, только не каждый в ней сознаётся. К примеру, при коммунистах признаться в вере было не только немодно, но и опасно. Карали за это, потому что деология такая была, безбожная. Щас наоборот: даже кто и не верит, говорит что верует, свечки в церкви ставит. Вот тебе и лукавство. Бывало, признайся, что ты кулак был. Ого, засмеют, заплюют, из партии или из комсомола выгонят! А сейчас, кого ни спроси, так кажный от советской власти пострадал. Ну, разве это не лукавство! Ты-то вот, небось, не веруешь, а?

Лукерья с виноватым видом пожала плечиками и ответила:

– Я не знаю, дедуша.

– То-то же, что не знаешь. Помнишь, мы о душе говорили? Помнишь, говорил я тебе, что душа вместе с человеком растёт? Вот и вера так же. Они, душа да вера, две родные сестры. Я тебе так скажу, что неверующих людей на свете совсем нет, каждый человек или верит в Бога, или боится его. Вот скажи, разве тебе не становится стыдно, когда ты набедокуришь или другое что неладное сделаешь?

– Бывает, дедуша, – созналась Луша. – Только вернуть всё это нельзя.

– Во, значит, и в тебе Бог есть, – обрадовался дед Устин. – Только он в тебе ещё очень маленький, младенец совсем. Я тебе ещё и вот что скажу: Богу без разницы, верует в него человек или нет. Он всем помогает и всем прощает грехи, если, конечно, сам человек помогает себе и другим и старается исправить свои грехи. – Дед Устин на несколько секунд задумался. – Знал я одного мужика по имени Андрон. Ну, совсем как Андрон непутевый в одной книжке. Читала ли? – спросил он внучку.

– Нет, – ответила Лукерья. – А кто её написал, о чём в ней?

– Написал Александр Неверов. А рассказывается в ней о безбожнике, который отбирал и сжигал иконы, рушил церкви. Вот и этот самый Андрон, знакомый-то мой, тоже лютой был. Ходил этот Андрон по деревне, раскулачивал, иконы отбирал, попов арестовывал, религию хаял в потворство комиссарам, а сам потом по ночам Богу молился, грехи свои отмаливал.

Дед Устин замолчал и глубоко вздохнул. Потом спросил:

– Поняла ли чего-нибудь, девчуша?

– Кажется, поняла, – ответила Лукерья. – Может, Ависандр и есть божий посланник, небесный ангел, который спустился на землю. Как ты думаешь, дедуша?

Дед Устин ласково погладил внучку по волосам и ответил:

– Всё может быть, внучка.

Напрасно Лукерья до самой поздней ночи прождала своего небесного принца, в этот день он так и не появился. Правда, ночью, когда она спала, то ли во сне, то ли наяву слышала она крик, который жалобно и протяжно звал её: «Луша-а-а! Лу-шень-ка-а-а! Ты почему сегодня не пришла-а-а?» А она будто отвечает: «Как же, ведь я ждала тебя, но тебя не было и не было». Разбудил её лай собак.

Когда она, ещё сонная, вышла из дома, то увидела, как Резай и Дим, вцепившись в хвост и голову большой рыбы, ворча, тащили её каждый к себе. Актанка сидел на чурбаке под навесом летней кухни, смолил свою неизменную трубку и с лукавым видом смотрел на собачью возню.

– Дядя Иван, ты что же, не мог им дать каждому по рыбине? – спросила Луша.

– Нельзя, – коротко ответил Актанка.

– Почему же?

– Потому что больше нет. Ничего, пусть порезвятся. Может, жизнь научит их делиться.

И на самом деле: повозившись ещё минут пять, собаки стали есть рыбу с разных концов – один с хвоста, другой с головы. Девушка умылась под рукомойником, утёрлась полотенцем, спросила:

– А где дедуша?

Егерь махнул рукой в неопределённую сторону и ничего не сказал.

И снова целый день девушка ждала, когда прилетит Ависандр. Лишь к вечеру она заметила, что юноша парит над самой сопкой, не приближаясь к жилью и Зелёному камню. Лукерья со всех ног бросилась в ту сторону. Нашла она его на небольшой чистинке у подножия сопки. Он её ждал, но был почему-то хмурым.

– Здравствуй, Ависандр.

Он ничего не ответил, только обиженно посмотрел на неё.

– В чём дело, почему ты не был вчера у Зелёного камня? – с тревогой спросила она. Юноша показал в сторону заимки и ответил:

– Там чужой человек. У него есть винтовка. Я боюсь его.

Только сейчас Луша догадалась, что Ависандр совсем не знает Ивана Актанку, потому и остерегается его.

– Извини, пожалста, я и не подумала, – жалобно ответила она и села на траву. – Ты на меня не обижаешься?

Юноша, наконец, улыбнулся:

– Нет-нет, я просто боялся человека с винтовкой. Однажды меня чуть не убили, с тех пор я остерегаюсь людей.

– В тебя стреляли? – спросила девушка.

– Да, два раза. Он ранил меня в ногу. Тогда мой отец долго не пускал меня в небо, он очень волновался за меня.

– Твой отец, кто он? – спросила Лукерья.

Юноша свесил голову на грудь.

– Я не могу сказать тебе этого, мне запретили. Я и так нарушаю его запреты, он не знает, что я встречаюсь с тобой.

– А тебе хочется встречаться со мной?

– Да, мне очень хочется видеться с тобой каждый день, каждый час, каждую минуту, – страстно ответил ангел.

Девушка вздохнула.

– Мне тоже. Но нам придётся совсем скоро расстаться.

– Почему? – с тревогой и лёгкой дрожью в голосе спросил Ависандр.

– Мне нужно уезжать в город, ходить в школу, там у меня мама и папа, друзья, – беспомощно лепетала девушка, не зная, как ещё объяснить свой отъезд. – Но мне не хочется уезжать, правда.

– Я знаю, что такое город, я видел его сверху. Там очень много людей и разных машин. Но мне там не нравится, там очень тесно. Мы ещё встретимся с тобой? – спросил юноша.

– Я не знаю, – виновато ответила Луша и быстро добавила: – Но я очень хочу встретиться с тобой ещё раз. Нет, много-много раз. Но я не знаю. Как плохо, что я не умею летать, – с восторгом закричала она, раскинув руки.

– Ты правда хочешь полететь? – с недоверием спросил Ависандр.

– Конечно. Какой человек не мечтает о полёте, – ответила Лукерья. – Там свобода, простор, воля, там свежий упругий ветер. А ты летишь, летишь и смотришь на мир и на людей сверху, как ангел. А люди смотрят на тебя и завидуют. Разве это не прекрасно, Ависандр?

– Ну, что ж, я могу тебе в этом помочь, – сказал юноша.

– Правда?! Но как? Ведь у меня нет крыльев.

– Но они есть у меня. – Ависандр взмахнул своими крыльями, и ветер ударил в лицо девушки. Она счастливо засмеялась. – Мечта – это тоже крылья. Так говорит мой отец. Мои крылья и твоя мечта, они поднимут нас вместе.

– Я в это не верю, это невозможно, – ответила девушка. – Так бывает только во сне, в фильме или сказке.

– А ты думай, что мы с тобой действительно в сказке, – ответил Ависандр.

Он сплёл пальцы своих длинных рук и сказал:

– Садись сюда.

– Сюда? – со страхом спросила девушка. – Я боюсь, ты не удержишь меня и уронишь на землю.

Юноша засмеялся.

– Трусиха! Для того чтобы окрепли мои крылья, мой отец заставлял поднимать меня в воздух большие камни. Они были гораздо тяжелее тебя. Не бойся, садись, у меня очень сильные руки. Ну же!

Луша и сама видела, насколько развита мускулатура у небесного ангела, как сильны и красивы его руки, как прекрасен он сам. И она решилась. Села в сплетение рук. Ависандр сделал небольшой разбег, взмахнул крыльями и поднялся в воздух. Вот они всё выше и выше: сначала над поляной, потом над деревьями, речкой. Вдали видна дедовская заимка, отсюда, сверху, она похожа на макет, сделанный на столе умельцем. Ивана Актанку и деда совсем не видно, а Резай с Димом похожи на две точки, которые бегают сами по себе. Вот болота с зелёными берегами, горелый лес, березняк, серое урочище, широкая падь между сопками, сплошь затканная травой и цветами.

Широко раскрытыми глазами смотрела на это природное великолепие и изящество девушка и от волнения не могла произнести ни слова, хотя слова восторга так и рвались наружу.

– Тебе нравится? – спросил сквозь шорох ветра Ависандр.

– Д-да. Оч-чень. Т-только б-боязно.

Внезапно Луша заметила приближающуюся к ним точку, спросила:

– Ч-что это?

– Где?

– Вон, вон, справа.

– А, это беркут, – ответил юноша. – Это мой самый главный враг. Но ты не бойся, он не посмеет на нас напасть. Видно, где-то рядом его гнездо, и он просто охраняет его.

Птица постепенно сближалась с ними, с неподвижными крыльями паря в воздухе. Вот уже можно рассмотреть его хищно загнутый клюв, белые пятна на крыльях и на хвосте, тёмно-бурую окраску оперенья и даже жёсткий и воинственный взгляд его глаз. Вот беркут взмахнул крыльями и стал набирать высоту, делая над ними широкие круги.

– Смотри, Ависандр, – закричала девушка, – он собирается напасть на нас.

И, правда, хищник вдруг сложил крылья и стрелой устремился к ним. Они услышали его победный, торжествующий клёкот: «Кьерк-кьерк-кьерк!» Но Ависандр почти без видимых усилий набрал высоту и издал пронзительный, высокий крик. Беркут моментально беспорядочно закувыркался в воздухе, расправил свои могучие крылья и стал уходить в сторону. Ависандр засмеялся и сказал:

– Ага, напугался, воздушный разбойник! В следующий раз будешь знать.

Когда они спустились на землю, девушка была бледна и напугана.

– Тебе плохо? – спросил юноша.

Луша через силу улыбнулась.

– Нет-нет, мне очень хорошо. Я сейчас словно во сне, у меня кружится голова. Я, наверно, просто устала. – Она помолчала. – Ну, мне пора, ночь скоро, да и дедуша будет тревожиться.

– Мы больше не увидимся? – спросил Ависандр.

– Я не знаю, – тихо ответила она.

– Тогда прощай?

– Прощай, – совсем тихо ответила Луша. Неожиданно она припала к груди Ависандра и поцеловала его в губы. Он ей ответил нежным поцелуем. Девушка почувствовала, как под её руками напряглись сложенные за спиной крылья. Наконец, Лукерья и Ависандр оторвались друг от друга, и девушка стала быстро уходить. А он сначала шептал, потом почти кричал ей вслед:

– Луша, я найду тебя, я обязательно тебя найду. Ты слышишь, найду, найду, найду…

Часть вторая

«Мертвец» ожил

Сегодня начальник военного госпиталя Дмитрий Сидорович Панаудин вернулся домой очень поздно, за полночь. Отпустив водителя, он не торопился входить в дом.

Только что прошёл тёплый летний дождь. В свете уличных фонарей природа преобразилась: даже сквозь световую завесу на небе были видны яркие, словно надраенные солдатами бляхи, звёзды; всё вокруг – мокрая листва, стёкла окон, крыши, провода, асфальт – играло иллюминацией отражённых огней; тишина, словно это и не город, а деревня, только изредка вскрикивали у пристани Амура отходящие и причаливающие пароходы. Воздух был пропитан запахом растительности, спелых яблок, сырой земли и остывающего асфальта.

Панаудин посмотрел на окна – темно, значит, все уже спят. Он прошёл по тропинке вглубь сада и вошёл в беседку. Сел на лавочку, закурил и долго слушал редкие шлепки падающих с крыши капель и оглушающий свист сверчка. После духоты госпитальных помещений сад казался раем, а воздух лечебным нектаром.

Неожиданно у входа вспыхнула лампочка, клацнул английский замок входной двери дома, и в жёлтом свете сквозь ветви деревьев Дмитрий Сидорович увидел силуэт человека в жёлтом халате. Это была жена. Она прошла по тропинке к беседке и, ни слова не говоря, села рядом с мужем. Прижалась к нему горячим боком, вздохнула и спросила:

– Что, свежим воздухом дышишь? – Панаудин бросил сигарету в урну. – Странные вы, мужики, как только выходите на улицу, так сразу сигарету в рот, и это у вас называется подышать свежим воздухом.

– Ага, – ответил Панаудин. – Чего не спится?

– Да так. На улице хорошо, – ответила жена.

– Дети дома?

– Спят. Чего так поздно?

– Операция тяжёлая была.

– Как прошла?

Панаудин тяжело вздохнул.

– Не знаю. По логистике и технике будто бы нормально. Время покажет.

Жена встрепенулась.

– Да, забыла совсем. Сегодня вечером тебе какой-то чудик постоянно названивал, просил тебя к телефону.

– Кто такой?

– В том-то и дело, что он никак не хотел представляться. Только и говорил, что ты его хорошо знаешь и что ему с тобой очень нужно встретиться. Будто бы у него к тебе очень срочное дело

– Дала бы ему номер телефона в госпитале.

– Так я и дала.

– А, наверно, я на операции был. Кто бы он ни был, надо будет, найдёт. Правильно я говорю, Маш?

– Конечно, правильно, ты же у меня самый умный.

Панаудин встал.

– Вот что, дорогая, пошли-ка спать, ну их всех, этих чудиков.

– Пойдём.

Утром Дмитрий Сидорович в первую очередь поинтересовался у старшей сестры:

– Как наш вчерашний страдалец?

– Пока стабильно, Дмитрий Сидорыч.

– Показатели?

– В норме.

– Ну и ладненько. Когда придёт в себя, сразу зовите меня.

– Хорошо.

Во время летучки в кабинет несколько раз заглядывала обеспокоенная секретарша, но каждый раз, слыша грозный рык начальника, распекавшего кого-то из сотрудников, исчезала. После того, как все разошлись, она без стука вошла в кабинет.

– Дмитрий Сидорыч, умоляю, возьмите трубочку.

– Что такое?

– Какой-то ненормальный звонит уже второй день и требует вас.

– Кто такой?

– Вот и дело-то в том, он не хочет называться, а вас требует. Я ему объясняю, что…

– Хорошо, идите, – прервал он секретаршу. – Он сейчас на проводе?

– Да, Дмитрий Сидорыч.

Панаудин снял трубку со станции.

– Панаудин слушает.

– Дима, здравствуй, – услышал он мужской, слегка картавый голос.

– Ну, здравствуй… те. Кто вы?

– Дима, нас никто сейчас не может подслушать?

Панаудин нажал на кнопку, отключающую параллельную линию, и твёрдо сказал:

– Нет, нас никто не слушает, говорите. Кто вы?

– Это Семён, – ответили ему.

– Какой ещё Семён? Слушайте, или вы представляетесь, или я прерываю разговор, – рыкнул Панаудин. – Что это за игра в кошки-мышки! Мне сейчас не до игр, у меня дел по горло.

– Извини, извини, Дима. Обстоятельства заставляют. Это Рубижанский, Семён Рубижанский. Помнишь?

– Семён? – удивился Панаудин. – Вот так сюрприз. Ты чего это маскируешься? Говори толком, чего тебе надо. Ты мне ответь, это тебя я…

– Дима, – прервал его встревоженный голос Рубижанского, – я умоляю тебя – я всё тебе расскажу, только не по телефону. Мы можем встретиться?

– Когда?

– Желательно сегодня, сейчас. Хотя это необходимо было вчера. Умоляю.

Панаудин перелистнул листок перекидного календаря, ответил:

– Хорошо, Семён. На обеде я буду в кафе «Таёжное». Знаешь, где это? Ровно в час. Договорились?

Кафе «Таёжное» располагалось в прибрежном парке, стилизованном под тайгу. Здесь среди сосен, пихт, елей, кедра, лиственниц, листовых деревьев и больших обломков скал протекал ручей, как уверяли охранители парка, с чистой, родниковой водой. Горожане, правда, не совсем доверяли этим уверениям, но очень любили этот уютный уголок, так отличавшийся от других районов, засаженных пирамидальными и серебристыми тополями.

Дмитрий Сидорович прошёл через увитые диким виноградом ворота, затем по тротуару среди зелёного великолепия лужайки, через два мостика с перилами в виде прыгающего лосося. Кафе в виде избы-зимовья располагалось у ограды в самом дальнем конце парка. Перед входом красовалась большая надпись «У нас не курят». Войдя в него, Панаудин долго искал среди многочисленных посетителей Рубижанского, пока к нему не подошёл официант.

– Добрый день, – поприветствовал он посетителя.

– Добрый день, – удивлённо ответил Панаудин.

– Рады приветствовать вас в нашем заведении.

– Спасибо.

– Если вы Дмитрий Сидорович, то вам сюда.

И официант показал на грубо сколоченную из досок дверь отдельного номера. Панаудин вошёл внутрь. Небольшой номер был стилизован под небольшую охотничью избушку с дощатым столом и лавками. Освещался он керосиновой лампой, тоже, конечно, стилизованной. На стене висели шкуры медведя и волка, старое ружьё, рога оленя. В слабом свете Панаудин еле рассмотрел сидящего у стены человека, боясь ошибиться, спросил:

– С кем имею честь?

Человек поднялся с места, протянул руку для пожатия.

– Здравствуй, Дима, очень раз тебя слышать и видеть.

– Хорошо хоть так, – сурово ответил Дмитрий Сидорович и пожал руку в ответ. – А то в прошлый раз ты меня и узнавать не хотел.

– Ну, извини, обстоятельства. Выпьем чего-нибудь? – спросил Семён.

– Нет, днём в рот не беру, да вообще предпочитаю только по выходным, если они бывают, и то перед едой. Разве что дичатинки заказать да мочёной брусники. Найдётся такое в этом заведении?

– Хорошо, я сейчас закажу.

Рубижанский встал и на минуту вышел, а когда вернулся, Панаудин его спросил:

– Слушай, Семён, сколько же мы с тобой не виделись, а? И вообще, что значит твоё странное исчезновение? Ты можешь хоть что-то объяснить?

Семён долго молчал, потом хлопнул ладонью по столу и ответил:

– Сейчас я всё объяснить тебе не смогу, Дима, сложно всё это. Да и объяснять долго – времени нет, мне скоро улетать. И очень тебя прошу – давай без лишних вопросов, – словно предупреждая нежелательный разговор, быстро добавил Семён. – Всё, что тебя интересует, я расскажу в другой раз. Обещаю и клянусь.

– Ну, хорошо, если так. Тогда зачем я тебе понадобился? – прямо спросил Панаудин.

Рубижанский наклонился над столом и прошептал:

– Дима, мне грозит смертельная опасность.

В этот момент раздался стук в дверь, и в кабину вошёл официант. Он выставил заказ с подноса на стол, спросил:

– Ещё что-нибудь?

– Нет, спасибо, – ответил Семён. – И пусть нас никто не беспокоит.

– Хорошо, – ответил официант и удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.

Семён снова склонился над столом и прошипел:

– Мне грозит опасность, Дима. – Он замахал руками. – Нет, вернее, не так. Опасность грозит не просто мне, а всему моему делу, которому я посвятил всю свою жизнь. Ты понимаешь?

– Откровенно говоря, ничего не понимаю, – ответил Панаудин. – У тебя одни намёки, словно в шпионов играем. Я человек военный и привык к ясности. Давай-ка так, я буду задавать тебе вопросы, а ты на них коротко отвечать. Согласен?

– Хорошо, – покорно ответил Рубижанский.

– Что надо сделать и что ты от меня хочешь?

– Надо сделать одну очень срочную нейрохирургическую операцию.

– Тебе? – с улыбкой спросил Панаудин. – Ты будто бы здоров.

– Мне не до шуток, Дима, – возразил с укором Рубижанский.

– Ну, хорошо, хорошо, я понял. А проблемы-то какие, сейчас такие операции делают и в других местах. Ты будто бы и сам в своё время неплохо делал такие операции. Даже, помниться, в любимчиках ходил у нашего профессора.

– Сам я не смогу уже, опыта нет. Риск слишком велик, да и оборудования хорошего, современного у меня нет. Я уже узнавал, такое оборудование есть лишь в вашем военном госпитале.

Панаудин развёл руками.

– К чему же такая таинственность. Пришёл бы ко мне в госпиталь, там и решили бы все проблемы.

Рубижанский смолк, потягивая напиток из розовой мочёной брусники, он словно о чём-то раздумывал. Поставил стакан на стол.

– Понимаешь, Дима, пациент, которого я предлагаю оперировать, не совсем обычный.

– Надеюсь, не амурский тигр. Ну, говори, кто такой, не томи: инопланетянин или птицечеловек какой-нибудь.

– Ты тоже слышал? – с удивлением спросил Семён.

– Да сейчас об этом и в газетах, и по телевидению изо дня в день рассказывают.

– По телевидению, в газетах? – с крайним удивлением спросил Рубижанский. – О чём ты?

– Как о чём? Вот об этих летающих тварях. – Панаудин споткнулся на полуслове, внимательно посмотрел в глаза Рубижанскому. – Подожди, подожди, так вот эти летуны – это твоих рук дело? – Он откинулся назад, опершись спиной об стену. – Нет, этого не может быть.

Рубижанский спокойно ответил:

– Во-первых, Дима, это не твари, а вполне разумные и очень даже умные существа. Во-вторых, лучше бы ты об этом помолчал, а то твоё военное ведомство упрячет тебя за такие предположения в психушку.

– Ну, сейчас, слава Богу, не Советы, – возразил Панаудин. – Сейчас другие методы воздействия придумали.

– Вот именно, – подхватил Семён. – Попрут тебя со службы или сошлют на какую-нибудь точку.

– Так ты, Семён, действительно достиг того, о чём мечтал?

– И да, и нет. Ты же знаешь, мечты и действительность, как конь и трепетная лань, не всегда ходят в одной упряжке. Не всегда получается то, что ты задумал. Брак в любой работе – неизбежность. Так и у меня. Но сейчас, Дима, речь не об этом.

– Слушаю.

– Тот, кому необходима операция, это не человек, а человек-птица. – Панаудин открыл, было, рот, чтобы что-то спросить, но Рубижанский предупредительно выставил перед собой ладонь. – Сейчас не надо меня ни о чём спрашивать. Так вот. Это не просто человек-птица, а самка или, если хочешь, женщина, единственная, которая может выносить самое здоровое и самое правильное, с генетической точки зрения, потомство. Но получилось так, что она получила серьёзную травму головы. И сейчас ей просто необходима операция. Ты меня понимаешь?

Панаудин долго молчал, потом выдохнул:

– Ну, ты и задал мне задачку! Ты знаешь, я чувствую себя как на другой планете или во сне. Будто это и не со мной происходит. Водочки бы сейчас граммов сто пятьдесят-двести. Ну, хорошо, я согласен, но возникает много вопросов: подойдёт ли оборудование для этой… ну, вобщем, женщины, подойдут ли кровь, плазма; а кто мне будет ассистировать, если операцию надо провести в тайне.

– Ассистировать могу и я, – ответил Рубижанский, – с анестезией тоже я справлюсь. Хотя не помешали бы и ещё двое человек. Всё-таки операция сложная. Кровь у пациента тоже обыкновенная, человеческая, третьей группы резус отрицательный.

Панаудин надолго впал в задумчивость, как это часто у него бывало при принятии ответственных решений.

– Хорошо, Семён, я берусь тебе помочь, – ответил, наконец, Дмитрий Сидорович. – Операцию назначаю на послезавтра в ночь.

Рубижанский обрадовался, просветлел лицом, встал и пожал руку своему институтскому товарищу.

– Спасибо, Дима, я знал, что ты не откажешь.

– Спасибо в стакан не нальёшь, – ответил Панаудин. – У меня к тебе ещё два условия.

– Ну, если, они выполнимые…

– Вполне. Первое – это снять на видеокамеру твою чудо-птицу; второе – что ты расскажешь мне и ещё нескольким людям о своём эксперименте. – Рубижанский изобразил на лице недовольство, а Панаудин его стал уговаривать: – Да пойми ты, чудак-человек, всё равно рано или поздно об этом станет известно. А тут – слава, известность, богатство! А если понадобиться, то и защита государства. Ведь если о твоих опытах узнают недоброжелатели или, не дай Бог, враги…

– Понял я, понял, – прервал его Семён. – Ты знаешь, Дима, меня не интересуют ни слава, ни богатство. Ты понимаешь, мне просто интересно моё дело, мне важно осуществить мою мечту. А вот насчёт защиты государства стоит подумать. Всё-таки я соглашусь на твои условия. А съёмки… Да пусть снимают. Но тогда у меня встречное условие: чтобы я в кадрах не мелькал.