Текст книги "Амурский ангел. приключенческий роман"

Огни на сопке

Лукерья после двухдневных тренировок у озера вполне прилично, как она сама выражалась, шмаляла из ружья по вывороченному бурей старому, трухлявому дереву на другой стороне речки. Стрелять её учил лично дед Устин:

– Вот, гляди. Сначала переламывашь ружжо, смотришь на просвет в дуло.

– Дедуш, а зачем в него смотреть, прицеливаться, что ли? – в нетерпении спрашивала правнучка.

– Ты не перебивай, а слушай, – сердился дед. – Смотрят для того, чтобы убедиться, что в стволе ничего нет, что оно чистое, значит. А то ведь, бывает, и сверчок в него залезет али мышонок – разорвёт ружжо-то и тебя покалечит. Поняла ли? Потом вставляешь вот сюда патроны…

Девушка в нетерпении прыгала и кричала:

– Я знаю, я знаю, дедуша, надо прицеливаться и нажимать вот на этот крючочек!

– Да что ж ты за егоза такая благущая, а! Всё она знат! Ружжо – это тебе не рогатка, из него и застрелить насмерть можно. Слушай ты, слушай. На-ко вот, попробуй сама. Нажимай собачку, переламывай, в дуло смотри. Так, – поучал дед. – Да по сторонам-то не крути, или к небу подымай или к земле опускай. Да не в ноги, а то сама себя подстрелишь и калекой оставишь. Мало ли, что в нём нет патрона. Когда там будет заряд – поздно будет. Проверила? Теперь поставь на предохранитель, вот этот рычажок передвинь вот сюда. Ага. Как это зачем: а если нечаянно заденешь, тогда само выстрелит. Теперь повесь на плечо дулом вниз. Как зачем вниз? Чтоб, значит, в дуло-то чего-нибудь не попало. Эк беда-то, да оно тебе длинновато, по самой земле волочится. Тогда вешай дулом вверх или на шею. Поняла ли? Повторяй, что я тебе показывал. На-ка вот тебе патрон. Да гляди, осторожнее. Не стреляет? Так я тебе пустую гильзу дал. А для того и дал пустую, чтобы ты не натворила чего.

После дедовых наук Лукерья истратила с полсотни патронов и уже понимала, что к чему. Правда, дед Устин снаряжал патроны лёгкой дробью – бекасином, чтобы не было сильной отдачи. После одного такого урока дед и внучка сидели под навесом у печки, занимаясь своим делом: Луша чистила картошку, а дед Устин потрошил рыбу, вытащенную из вентеря. Действо происходило в молчании. Луша уже привыкла к тому, что в тайге люди мало разговаривают, а больше созерцают и слушают.

Вот дед Устин насторожился, выпрямил спину, сидя на чурбаке, и повертел головой. Сказал:

– Кажись, Иван Актанка в гости идёт. Что-то он невурок – я его через день ждал.

– Дедуш, а откуда ты знаешь, что кто-то идёт? – спросила Лукерья. – Я ничего не слышу. И собака не лает.

Дед поднял палец вверх:

– А вот, слышишь – сорока гомонит, и сыч замолчал.

– Да, может, это и не дядя Актанка.

– Дак вонища от его трубки на целый километр разносится.

И правда: первой на зимовье появилась собака Ивана Актанки – Резай. Лайка перепрыгнула через жердину в заборе, два раза тявкнула, словно предупредив, мол, вот я здесь, принимайте, хозяева, гостей, и подбежала к деду, помахивая кольцом хвоста. Дед Устин потрепал кобеля по загривку.

– Здравствуй, Резай, здравствуй. Где хозяина-то оставил, а? Есть будешь? На-ко вот тебе.

Дед Устин бросил на траву две рыбины, и Резай, урча, стал с ней расправляться. Через несколько минут появился и сам хозяин. Одет он был, как обычно, в гулами поверх клетчатой рубахи, в замызганные синие джинсы и в подшитые воротяшки с развёрнутыми голенищами. Иван степенно закрыл калитку, после чего сунул в нагрудный карман трубку, подошёл к хозяевам и сел на свободный чурбак.

– Здравствуйте, дядя Актанка, – поприветствовала его первой Лукерья.

В ответ Иван мотнул головой и стал глядеть в сторону. Дед Устин долго смотрел на него, словно пытался что-то прочитать по его лицу, после чего вздохнул и спросил:

– Ну, Иван, рассказывай, что случилось.

Ответа от Ивана никто и не ждал, зная его молчаливость – так, для разговора, чтобы занять себя. Но на этот раз егерь после минутной паузы вдруг встрепенулся и ответил:

– Тайга совсем плохая стала: горячие камни с неба падают, алмыс много летает, вертолёты летают, на горе огни горят. Плохо это.

– Подожди, подожди, – прервал его дед Устин, – это ты про тунгусский метеорит вспомнил? Так это когда было – больше века назад. Тёмный ты человек, Актанка, мерещится тебе разная чертовщина. Сказки это всё – про алмыса. А вертолёт. Что вертолёт, их сейчас вон сколько развелось, этих стрекоз, летают где ни попадя. А про белые горы ты чего вспомнил? Их тут, на Амуре, много. Возле Воскресеновки их сколько топится.

Дед Устин вспомнил про горючие горы. Когда-то на их склонах загорелся лес – от костров, молний или сухих гроз, которые здесь часто случались в засушливое лето. Затем эти пожары завалило, и они горели годами. Получалось что-то вроде естественной топки, в которой время от времени тлел древесный уголь. Старожилы заметили, что горючие горы «топились» на ненастье, и с их склонов текли целые смоляные ручьи.

Но Актанка только усмехнулся и на рассуждения деда Устина ответил:

– Нет, Актанка человек не тёмный, он всё видит и примечает. Актанка знает про белые горы, Актанка их видел. Зачем меня обижаешь, Устин Герасимыч.

Иван снова забил свою трубку табаком, раскурил её с помощью уголька из печки и начал свой рассказ:

– Вчера я был в Кунгульском распадке и решил там заночевать…

Далее из рассказа Ивана Актанки происходило вот что. Геологи рассказали, что в распадке появились чужие люди, а недавно произошёл большой обвал – рухнула целая стена прямо в болото, частично перегородив речку. Они обнаружили это, пытаясь пройти руслом на лодке вдоль южной гряды. Пройти не смогли и вернулись на своё становище. Они уверяли, что в момент обвала слышали гул, похожий на звуки от взрыва. Иван решил проверить эту часть заповедника. Через два дня он был уже там и на самом деле увидел огромный завал. Пройти здесь не было никакой возможности. Тогда Актанка решил обойти сопку слева, чтобы проверить сведения, рассказанные геологами. Прибыв на место, он не обнаружил здесь никаких следов пребывания людей. Возвращаться в этот день было уже поздно, и он решил развести костёр, сварить чай и разогреть тушёнку.

Долго подыскивал подходящее место у болотистых берегов речушки и, наконец, нашёл место у самого подножия сопки, где было в достатке хвороста. Разложил и разжёг костёр, а скоро стало и вечереть. Пока в котелке булькал чай, он нарубил для подстилки веток и притащил к месту своего ночлега. В этот момент донёсся звук мотора. Иван знал, что так рокочут лопасти вертолёта. Вертолёты в этих местах появлялись редко, и то пролётом, потому что в таёжной глуши трудно было найти подходящие площадки для посадки. Иван подумал, что и этот вертолёт пролетит дальше, но машина вдруг стала кружить над голой вершиной сопки. Егеря это заинтересовало, он поднял голову и стал следить за вертолётом, гадая, что же ему здесь понадобилось.

Неожиданно почти на самой вершине сопки появился яркий свет. Иван точно знал, что это был не огонь костра и не свет фонаря – слишком уж мощным был этот свет. И в ту же минуту вертолёт стал снижаться, а потом и вовсе пропал за утёсом. Через несколько минут пропал и свет. Актанку так поразило всё это, что он долго стоял, разинув от удивления рот. Опомнился только тогда, когда чай в котелке от сильного жара стал переливаться через края и заливать костёр. Егерю от страха хотелось тут же затушить костёр и бежать без оглядки от этого странного и страшного места, но любопытство заставляло чего-то ждать. Прошло пять минут, десять, полчаса, но ничего больше не происходило. Иван подумал, что ему это пригрезилось, померещилось, и, в конце концов, успокоился.

Спал он в эту ночь беспокойно, урывками, хотя долгие годы жизни в тайге Актанка был привычен ко всему: и к неожиданному появлению зверя, и к перемене погоды, когда вдруг после тепла в распадок опускался холод, проникавший с Севера, и к появлению чужого человека. Да и верный Резай никогда не подводил хозяина, он всегда был настороже, и если появлялась какая-то опасность, всегда давал об этом знать ворчанием или лаем. Разбудил его странный звук, словно под самым ухом пел сверчок. Иван быстро вскочил, тыльной стороной ладони протёр опухшие глаза и посмотрел на вершину сопки. И хотя было довольно светло, он успел увидеть на вершине сопки слабый свет. Вертолёта он не увидел, но почему-то не сомневался, что разбудило его не пение сверчка, а звук летящего вертолёта.

Проверить, что же находилось на вершине сопки, Актанка не смог бы при всём желании: всё подножие заросло таким густым чащобником, что продираться cквозь него было бы равносильно преодолению фронтовой разделяющей полосы, состоящей из густой сети с колючей проволокой. Местами склоны сопки были такими отвесными и высокими, что без специального альпинистского снаряжения здесь было не обойтись.

Егерь решил остаться в распадке ещё на сутки – слишком сильно поразили его последние события. Но за день ничего так и не произошло. Резай тоже вёл себя вполне естественно: он облаивал соболя или белку, игрался у берега с лягушками, рыскал среди леса и снова возвращался, иногда ложился на траву и лениво вытягивался на солнцепёке или выкусывал надоедливых блох. Но к вечеру Резай повёл себя очень странно. Он насторожился, скулил и крутился волчком вокруг ног хозяина, шерсть его вставала дыбом. Иногда собака убегала вдоль берега и быстро возвращалась. Иван не мог понять, почему так изменилось поведение его верного и многоопытного пса, ведь вокруг ничего не предвещало никакой опасности. Но Резай снова и снова настораживался, втягивая носом неведомые ему запахи, иногда глядел в глаза охотника, словно говоря: что же ты стоишь, почему ничего не предпринимаешь, ведь здесь же кругом опасность.

В этом месте Актанка прервал свой рассказ, снова набил трубку и прикурил её от уголька. Лукерья не выдержала:

– Дядя Актанка, а дальше-то что случилось? Рассказывайте, рассказывайте, это очень интересно.

Попыхав дымом, егерь продолжал свой рассказ:

– Сначала я подумал, что Резая беспокоит болотный газ. В тех местах очень много старых болот, которые летом начинают выделять метан. Бывали случаи, когда там находили мёртвых зверей. Но метаном совсем не пахло. Я решил проверить. Перезарядил на всякий случай «сайгу» и пошёл вдоль берега. Резай увязался со мной. Чем дальше мы уходили, тем больше он дрожал, крутился возле ног, потом стал прижиматься и тихонько скулить. Я продрался сквозь заросли и вышел на чистинку. Гляжу – у берега копошится кто-то, вроде как моется. Чуть в сторонке человек пьёт воду из ручья. Только странный какой-то человек-то. Будто бы голый и в то же время не голый.

– Это как, голый – не голый, – прервал Ивана дед Устин. – Ты рассказывай яснее.

– Вот и я поначалу не понял. Вроде бы как трико на нём, белое такое, в обтяжку. А за спиной что-то вроде сидора, длинный такой и тоже белый. Я прямо оторопел. Другой, тот, что пил, тоже на него похож, только маленький, вроде как ребёнок. Я кричу: «Эй, вы кто? Чего тут делаете?» Маленький-то испугался, сжался весь в комочек, потом встал и быстро побежал к другому, к взрослому. Ножки у него длинные, кривые, как деревянные загогулины, и красные, как у курицы. А закричал так, что у меня поджилки затряслись: пронзительно так, длинно, тонким голоском. Взрослый обернулся, спокойно так поглядел на меня и вылез из воды. Матерь Божья, гляжу, а это баба. – Актанка повернулся к девушке. – Ты извини, Луша, но у неё всё при ней было: груди, значит, ну и всё остальное. И ведь совсем голая, только кожа вроде как пушком, меленьким таким, беленьким, покрыта. Я и ахнул. Рот открываю, а спросить ничего не могу, как онемел. И тут смотрю, а сидор-то у неё за плечами расправляется и превращается в крылья.

Тут не выдержала Лукерья. Насмешливо глядя на егеря, она спросила:

– Дядя Актанка, а вы не придумываете? Это сказка какая-то.

Иван неожиданно встал с чурбака, вскинул голову к небу и наложил на себя убедительный широкий крест. С чувством произнёс:

– Вот вам крест – чистая правда.

Дед Устин серьёзно заметил:

– Видать, правду мне рассказывал покойный батюшка, про алмыса-то. А я ведь не верил по-молодости, смеялся над ним. Вот как ты, Лукерья.

Луша стала оправдываться:

– Да я чего, дедуша, я ничего. Просто уж больно невероятно.

– Запомни, – поучительно, погрозив пальцем, сказал дед Устин, – если человек что-то говорит под крестом господним, значит, он клятву за свои слова берёт. Это у вас, городских, там всё хиханьки да хаханьки над Богом вытворяют, а таёжный православный человек всегда под Богом живёт и под крестом никогда врать не станет. Поняла ли?

Опустив голову и покраснев, Луша ответила:

– Да поняла я всё, дедуша. Вы уж простите меня, дядя Актанка.

Иван ничего не ответил. После долгого и тяжёлого молчания дед Устин сказал:

– А ты рассказывай, Ваня, не обращай внимания на эту неверу и балаболку.

Актанка вздохнул и продолжал:

– Да я и сам никому и ни за что не поверил бы, если бы своими глазами не видел. Вот штука какая. – Рассказчик не забыл пососать свою табачную люльку, выпустив изо рта несколько порций дыма. – Да, так вот. Женщина эта расправила свои крылья, глядит на меня таким неподвижным взглядом, как у сыча, словно прицеливается, и застрелить хочет. Я-то понимаю, что взглядом застрелить нельзя, а всё равно жутко, потому что глаза у неё большие, круглые, как часы.

– А как они выглядели-то, дядя Актанка, – снова не вытерпела Лукерья. – Они на человека похожи или как?

– Да как тебе сказать. Дитёнок больше на птенца похож. Лицо у него такое вытянутое, рот не рот, клюв не клюв, уши большие, оттопыренные, острые, две ручки, и тоже сидор за плечами. Это я уж потом понял, что это не сидор, а сложенные за спиной крылья. А женщина-то ладная: гладкая такая, даже красивая, с обыкновенными ногами и руками. Вобщем, взглянула она на меня, каркнула что-то своему птенцу. Потом они взмахнули крыльями, поднялись в воздух и полетели, прямо над бережком, низко так, и пропали. – После долгой паузы Актанка глубоко вздохнул, посмотрел на небо и добавил: – Уходить из тайги надо. Скоро здесь совсем плохо будет.

– Почему, дядя Актанка? – спросила Лукерья.

– Примета такая есть. У меня на Алтае мой друг живёт, он шаманит. Он рассказывал, что у них в горах растут оленьи камни. Под каждым этим камнем большая дыра, в которой живут люди-птицы. Шаман называет их суйла. Когда они недовольны людьми, которые живут на земле, из-под камней вылетает большой огонь, превращается в суйла, и они поедают людей. Женщин они не поедают, и тогда среди них появляются люди с перепонками между руками и ногами, которые летают по воздуху. Эти люди тоже начинают жить под землёй. Скоро и мы все уйдём под землю, – со вздохом закончил Иван Актанка.

Луша поёжилась и передёрнула плечами.

– Как страшно, дедуша! А если это правда, что здесь живут эти алмысы. Они нас съедят. Я домой хочу, я к маме и папе хочу!

– Ну, хватит блажить, – прикрикнул дед Устин. – Я здесь шестьдесят лет живу, и никто меня не тронул, не съел и под землю не утащил. А ты поосторожнее со своими легендами, пугаешь девчушу, – обратился он к своему напарнику.

Иван меланхолично ответил:

– Я тут не при чём, люди так рассказывают.

Оживший мертвец

Сегодня Екатерина Арсеньевна Костомарь припоздала на работу. Не по своей вине. На пешеходном переходе водитель чуть задел передним крылом автомобиля мальчишку-школьника лет двенадцати, который перебегал улицу сломя голову на красный свет светофора – видно, опаздывал на уроки. Бледный шофёр выскочил из салона машины и бросился к пацану, который лежал на асфальте и с болезненной гримасой на лице потирал ушибленное бедро. Водитель присел на корточки и дрожащим голосом спросил:

– Парень, ты как, сильно ушибся? Болит? Давай я тебя в больницу отвезу.

Мальчишка отчаянно замотал головой:

– Не, я в больницу не хочу.

– Да ты хоть скажи, сильно болит или нет! – кричал водитель.

– Не, не сильно. Я сейчас, я сейчас встану, не надо ничего, не хочу в больницу.

В толпе, окружившей место происшествия, стояла и Екатерина, которая стала невольным свидетелем случившегося. Она стала проталкиваться сквозь плотную массу тел.

– Разрешите, разрешите пройти.

Кто-то мужским голосом заорал:

– Эй, а ты куда прёшься! Осторожнее! Ой, ногу отдавили, паразиты!

– Да расступитесь же, наконец, – не вытерпев, закричала Катерина, – я врач. Дайте осмотреть мальчика. Что столпились, словно бараны!

Её решительный и твёрдый голос заставил толпу раздвинуться. Катерина присела рядом с мальчишкой.

– Где болит? – спросила она мальчика.

– Вот здесь, – морщась, показал он на бедро.

– Подними рубашку, спусти брюки, – командовала Катя. – Вот так, молодец.

После осмотра и прощупывания встала.

– Ничего страшного, переломов нет. Но синяк будет приличный, – констатировала она. И приказала мальчику: – Вставай, вставай, не бойся.

Тот с её помощью встал и, прихрамывая, вдруг рванул с места.

Водитель закричал:

– Эй, эй, ты куда? А ну, стой! Граждане, граждане, а что же со мной-то будет, ведь меня засудят. Прошу вас, будьте кто-нибудь свидетелем, ведь я не виноват, я не хотел.

Толпу в один миг словно ветром сдуло. Осталась лишь Екатерина да мужчина лет шестидесяти, который твёрдо предложил:

– Записывай, мужик, мой адрес и телефон. Если надо будет, я подтвержу. Понимаю, сам бывал в такой ситуации.

Оставила свои координаты и Екатерина.

И вот теперь она опоздала на работу. Когда она вошла в здание госпиталя, дежурная медсестра закричала:

– Екатерина Арсеньевна, Екатерина Арсеньевна, подождите! Доброе утро. Вас Панаудин искал, просил зайти.

– Не очень-то оно доброе, – хмуро отозвалась Екатерина, вспомнив о происшествии на дороге. – Зачем, не говорил?

– Нет, только просил срочно.

Переодевшись и набросив на себя бежевый халат, Екатерина зашла в кабинет начальника госпиталя.

– Разрешите войти, товарищ подполковник?

Начальник сидел за столом, опустив голову, явно чем-то озабоченный. Он только махнул рукой, показывая на стул. Катя села. Затем он поднял голову, посмотрел на Катерину и пробасил:

– Как ты думаешь, Катя, я старый?

– Да что вы, Дмитрий Сидорович. С чего это вы вдруг? Уж не собрались ли в отставку? Не надо бы.

– Это почему? – усмехнулся начальник.

– Ну, знаете – новая метла, привыкание, взаимопонимание и всё такое. Да ещё неизвестно, кого пришлют.

– Да нет, успокойся, я ещё попилю. Здоровье пока есть, желание тоже, так что не бойся. Я вот всё думаю, не пора ли тебе на повышение.

– Звание не позволяет, товарищ подполковник, – с усмешкой ответила Катя.

– Да что звание, это только звёздочка. Зато у тебя опыт, знания. Хочу предложить тебя на место завотделением. Пойдёшь? А то могу и приказом оформить, чтобы не ерепенилась. Варяги, как ты понимаешь, мне тоже не нужны. Я хочу работать с людьми, которых хорошо знаю и которым доверяю. Так как?

– Справлюсь ли? – засомневалась Катя.

– Э, да ты и так всё отделение на себе везёшь.

– Попробовать можно, – согласилась капитан медицинской службы Костомарь.

– Вот и тип-топ.

Катя хотела уже уходить, но неожиданно спросила:

– Дмитрий Сидорович, у вас ничего не случилось?

Начальник поднял голову, насмешливо посмотрел на неё.

– Да как тебе сказать. Сам не знаю, случилось или нет. Я ведь не зря тебя спрашивал, старый я или нет. Вчера со мной произошёл странный случай, сейчас вот сижу, разговариваю с тобой и анализирую. Думаю, может, я спятил.

– Может, облегчите душу, Дмитрий Сидорович, – предложила Екатерина, – заодно и я передохну.

Начальник подозрительно посмотрел на женщину – уж не смеётся ли она над ним, но, увидев её участливое и серьёзное лицо, неожиданно спросил:

– Послушай, Кать, тебе не приходилось встречаться, – тут он замялся, – ну, как бы тебе сказать, с живыми мертвецами?

Катя испуганно ойкнула, округлила свои глаза и мелко перекрестилась:

– Свят, свят! Да что вы такое говорите, Дмитрий Сидорович!

– Вот и я так же вчера чуть не перекрестился, когда встретил своего старого знакомого, можно сказать, друга.

– Так что ж тут такого? – удивилась Катя.

– Да ничего бы удивительного не было, если бы он не умер двадцать лет назад. – На этот раз Катя промолчала. – Да, да, не удивляйся. Он…

В этот момент дверь распахнулась и в неё вошла медсестра.

– Дмитрий Сидорыч, напоминаю, что через десять минут обход.

Катя увидела, как начальник побагровел и рявкнул:

– Салмина, а вас никто не учил стучаться, прежде чем врываться в кабинет начальника, а?

– Извините, но вы же сами просили, – растерялась медсестра.

– Хорошо, хорошо! Перенесите обход на полчаса. Идите.

После этого короткого инцидента Дмитрий Сидорович долго собирался с мыслями.

– Так вот, этот мой товарищ, с которым мы заканчивали вместе военно-медицинскую академию, однажды пропал.

– Как пропал?

– Так и пропал. Просто в один прекрасный июльский вечер не возвратился с работы домой. Такое бывало и раньше – всё-таки военный врач, бывали внезапные вызовы или командировки и всё такое, поэтому никто особенно и не беспокоился. Но когда его мать на другой день позвонила на работу и спросила, почему её сын не сообщил, на какой срок и куда уехал, ей сказали, что он просто-напросто уволился.

– Простите, Дмитрий Сидорыч, – осмелилась перебить начальника Катя. – А как фамилия этого врача? По-моему, я что-то как-то об этом слышала.

– Возможно, – согласился начальник, – в своё время об этом много писала местная пресса. А звали его Рубижанский Семён Осипович.

– Точно, Рубижанский! Вспомнила! Ведь это его мать, как её, Юлия Владиславовна, кажется, работала главным офтальмологом в областной больнице? Я как-то бывала у неё на приёме много лет назад, и она по-женски жаловалась на свою судьбу. Говорят, что она всем жалуется.

– Именно так, Юлия Владиславовна – его мать, – подтвердил Дмитрий Сидорович. – И я её хорошо знал. Жаль, умерла, не вынесла разлуки с сыном – Тут начальник прикашлянул. – А с его отцом, кстати, прекрасным педиатром, иногда перезваниваемся, иногда встречаемся на улице и так далее. Сильно подкосила его пропажа сына, постарел сильно. Знаешь, Катя, ничто так не убивает человека, как неизвестность. Так вот, он так и ждёт его до сих пор, говорит, что не поверит в его смерть до тех пор, пока своими глазами не увидит его тела. Но давай-ка, Катя, вернёмся к самому Семёну.

Честно скажу, странный был человек, вечно бредил о каком-то совершенном человеке, рассказывал о чудесах природы, о людях-русалках, о людях-птицах, будто бы летающих по воздуху, ну и о разной другой чепухе. Ведь мы с вами здравые люди, ведь правда, Катя, практики, так сказать, и не верим во всю эту дребедень. А он вот верил. Одним словом, настоящий чудик был. Ведь он сам из Москвы и приехал в нашу таёжную глушь только для того, чтобы по примеру литературного профессора Сальватора из фантастического романа Беляева «Человек-амфибия» создать что-то подобное Ихтиандру, только летающему. За ним и родители в наш город переехали, бросили московскую квартиру, работу, всё бросили. Ему будто бы кто-то сказал, что в наших местах обитают эти птицелюди. Чушь, конечно, но он верил. Даже имя ему придумал – Ависандр.

– Подождите, подождите, Дмитрий Сидорыч, – чуть не закричала Катя. – Вы сказали о каком-то человеке-Ависандре! Это что такое?

– Ну, это он так называл того самого летающего человека, который будто бы обитает в наших местах. Он очень гордился тем, что придумал это название летающему человеку. Бред, конечно, но многие его друзья тоже верили в существование такого чудовища.

Кате так и хотелось закричать, что такой человек существует, что она видела его своими глазами, что и солдатик из третьей палаты тоже рассказывает о каком-то летающем существе, которое напало на него в ночной тайге, но вовремя поняла, что скептики, вроде её начальника, вряд ли что-то поймут и примут, если он даже и человек по-настоящему хороший. А Дмитрий Сидорович закурил сигарету и продолжал:

– Так вот. Летающего ихтиандра Семёну создать, конечно, не удалось. Он всё больше замыкался, уходил в себя, от жизни, от семьи, от друзей. Увлёкся охотой, рыбалкой, часто целыми неделями пропадал в тайге, нашёл себе сомнительных друзей, которые занимались больше браконьерством, чем честной охотой. Как рассказывала его мать, однажды он вернулся из одного такого похода как никогда весёлым, возбуждённым, радостным, как будто сделал какое-то открытие всемирного масштаба. На все расспросы родителей что-то невразумительно мычал, отмахивался – мол, отстаньте от меня, вы всё равно этого не поймёте, а потом уходил в свой кабинет и не выходил оттуда целыми сутками. Мать встревожилась – уж не повредился ли сын умом, даже предложила сходить к психотерапевту, так он так на неё наорал, что после этого они несколько месяцев не разговаривали. А однажды, как раз после отпуска, он и пропал.

В этом месте Дмитрий Сидорович неожиданно выругался и стал куда-то звонить:

– Нестерова, как там операция с нашим генералом? Уже прошла? Результат? Стабильно? Вы вот что, если начнёт ерепениться, скажите, что отправим в Хабаровск, в окружной. Пусть там с ним разбираются: баба с возу – кобыле легче.

Он положил трубку, снова закурил.

– Это наш отставник? – спросила Катя.

– Да.

– И что у него?

– Да так, ерунда – аппендикс, а он визжал, словно баба, умирать собирался. – Начальник хохотнул. – Ты представляешь, Катя, требовал, чтобы его спецрейсом в Москву отправили. Не верит он, видите ли, местным эскулапам, они его здесь специально уморить хотят. Ну, хорошо, отправим, а что там скажут – что мы простейшую полостную операцию не можем сделать. Разгонят к чёртовой матери! Да. Так где я остановился? Ах, да. Так вот, после отпуска Семён Осипович и пропал. Родители, конечно, кипиш подняли – сын пропал! Сделали заяву в милицию, там успокаивают, как обычно: мол, подождать надо, может, он у бабы или запил, а может, снова в тайгу ушёл. Так мать такой концерт им в отделении устроила, кричала, что он не пьёт и по женщинам не шляется, как некоторые кобели, грозила в центральное МВД на них жалобу написать. Милиция сначала для виду портреты его по городу развесила, мол, разыскивается, просим сообщить и так далее. Тогда мать окружному начальству телегу накатала. Тут уж менты запрыгали, как испуганные блохи на паршивом кобеле: стали опрашивать всех друзей, родственников, знакомых, рыбаков, геологов, егерей. Даже воинские подразделения к поискам подключали – все бесполезно, Семён как будто в воду канул, испарился, растворился. А потом судом признали его умершим. Вот и всё – был человек, и вдруг нет его.

– И вы, Дмитрий Сидорович, утверждаете, что этот человек жив? – в нетерпении спросила Екатерина Костомарь.

Начальник госпиталя потёр пальцами бороду, подумал.

– Нет, утверждать наверняка я не могу. Понимаешь, Катя, наша семья собирается отметить нашу серебряную свадьбу.

– Поздравляю, Дмитрий Сидорович, – Катя склонила голову.

– Спасибо. Только эта свадьба вот где у меня сидит. – Панаудин показал на свой загривок. – Жена моя, Липа, достала: съезди, говорит, на оптовую базу, там, мол, продукты дешевле можно закупить: и кур, и колбасы, и крупы, и рыбу. Я говорю: тебе что, денег, что ли, не хватает, в магазинах всего полно, всё рядом, сходил да купил. Но ты же знаешь мою Олимпиаду: если вцепится – не отпустит. – Катя рукой прикрыла смешок. – Ага, тебе смешно, а мне переться на эту базу на самую окраину города. Ладно, думаю, схожу в разведку, навру чего-нибудь, чтобы потом не доставала. Приезжаю туда, а там машин – сотни, и всем чего-нибудь надо. Одни разгружаются, другие загружаются, третьи ждут, у пакгауза вагоны стоят. Одним словом – столпотворение. Ну, нет, думаю, я тут выстаивать очередь из-за мешка крупы не буду.

Хотел, было, развернуться да уйти. И вдруг голос слышу с лёгкой, почти незаметной картавинкой: «Эй, мужики, вы бы поостогожнее, пгосыпите ведь или погвёте мешок, а мне ещё всё это в гайон везти надо». Ну, мало ли людей картавит. Но уж больно знакомым голос показался, с такими, знаешь, фальцетинками в окончании слов, словно человек поёт, а не говорит. Я сразу подумал: «Как голос-то на Семёнов похож». Но ведь умер человек, как подумаешь, что он живой, мало ли людей с похожими голосами. Смотрю, стоит бородатый мужчина, невысокий, в узкополой шляпе, а из-под неё выбиваются курчавые седые волосы. Ну, совсем на Рубижанского не похож, да и лицо всё волосами закрыто, как у бирюка. Но глаза! Глаза-то никуда не спрячешь, точно, как у Семёна: вишнёвые такие, круглые. Я креститься не стал. Но про себя молитву прочитал и думаю: «Неужто покойник ожил?» Решил к нему поближе подойти, чтобы удостовериться, что это он, Семён Рубижанский. А он словно почувствовал, оглянулся, увидел меня, тут же отвернулся и кричит шофёру: «Поехали, чего ждём, опоздаем». Будто бы просто так взглянул на меня, и всё же я увидел в его глазах тревогу, словно он узнал меня, а встречаться не хотел. Я решил проследить за ним, да куда там. На парковке полно машин, пока выезжал, разворачивался, грузовика и след простыл.

– А дальше-то что? – нетерпеливо спросила Катя, словно боялась, что Дмитрий Сидорович сейчас не доскажет и уйдёт куда-нибудь навсегда.

– Что, интересно? Вот и мне интересно было: обознался я или нет. Всю ночь в постели ворочался, не спал, всё думал, Семён это или не Семён. А потом плюнул: да мне-то что за дело до него, живой-не живой, пусть голова болит у того, кому это надо. На следующий день моя Олимпиада мне новый приказ выдаёт – послать деньги дочери. – В этом месте Дмитрий Сидорович улыбнулся и сделал необходимое для каждого деда отступление: – Внучка у меня растёт. Прелесть девчонка, умница, ей всего шесть лет, а она уже на компьютере вовсю шпарит. Во дети какие пошли, не нам ровня. Мы в эти годы… Вобщем, шесть лет ей исполнилось, как же без подарка от бабушки-дедушки обойтись. Одним словом, заезжаю на почту и, веришь-нет, вижу у прилавка того же самого мужика, что на оптовой базе видел. Ну, думаю, врут вояки, что снаряд в одну ворону дважды не попадает. Стоит один. Я подхожу тихонько сбоку и неожиданно говорю: «Привет, Семён. Как дела?» Он так резко повернулся ко мне, спрашивает: «Вы это ко мне?» Говорю: «А к кому же ещё, к тебе». Он долго-долго смотрел мне в глаза, а потом отвечает: «Вы уж извините, но вы обознались, я никакого Семёна не знаю». Смотрю, получил деньги и быстро-быстро к выходу, чуть ли не бегом. Правда, у самой двери оглянулся, посмотрел на меня, насмешливо так – мол, извини, брат, обознался ты. А я и не знаю, что думать теперь. Вот такое у меня сумасшествие, Катя, – закончил Дмитрий Сидорович с печалью в голосе.