Текст книги "Амурский ангел. приключенческий роман"

Они существуют!

Когда отряд «Т» под командованием майора Дыранова завершил операцию по захвату китайской спецгруппы, он приказал собрать в одном месте всех захваченных пленных и с удивлением обнаружил, что среди них оказались трое явно славянского происхождения.

– А вы кто? – спросил он их. – Тоже с ними, проводники или?

– Нет-нет, мы не с ними, мы не проводники, мы случайно здесь, – скороговоркой закричал один из них.

– Стоп! – грозно прервал его Дыранов. – Ты кто такой, как здесь оказался? Говори быстро, иначе шлепну вас вместе с этими диверсантами.

– Не надо, не надо нас вместе с ними, господин командир!

– Я тебе не господин, а товарищ командир. Понял ты?

– Понял, понял, товарищ командир. Понимаете, я директор Московского частного цирка, фамилия моя Ленивцев, Ипполит Григорьевич Ленивцев. У меня и документы есть, паспорт, можете проверить. Вот тут у меня, в правом кармане.

– Циркач? Какого хрена ты делал в тайге, тут отродясь не было никакого шапито.

– Понимаете, – объяснял Ленивцев, – мы узнали, что в этих местах обитают необыкновенные существа – летающие люди. И мне мой хозяин приказал найти их и доставить в Москву.

– Зачем?

– Как зачем? Разве вы не понимаете? Представьте себе, – вошёл в раж Ипполит, – под куполом цирка летающий человек, который выполняет все твои приказания. Ведь это мировая сенсация, фурор, касса, мировой номер!

– А как вы оказались с этими китайцами?

– Понимаете, случайно. Мы просто шли и шли. И вдруг вчера увидели косяки этих птицелюдей. Понимаете, целые косяки! Мы видели, откуда они летели и бросились туда. Но… Но нас захватили какие-то странные люди, связали нам руки, заклеили рты. Они издевались над нами, они не давали нам есть и пить. Я прошу, я очень прошу, чтобы их наказали за наши страдания, чтобы…

В этот момент Ленивцева словно парализовало, он остолбенело смотрел в небо с открытым ртом, нисколько не дыша. Если бы не связанные за спиной руки, он бы, наверное, показывал и руками. Но его взгляд был настолько красноречив и указателен, что все повернулись в ту сторону, куда он был устремлён. С юга летела большая белая птица. Вот она опустилась на вершину сопки и скрылась из вида. Ленивцев закричал:

– Это она, это она! Вы видели? Она существует, она существует! Куда она делась? Поймайте её, поймайте её! Я вам дам много денег! Много, много денег! Сколько вам и не снилось. Поймайте же!

– Слушай, заткнись! – грозно прорычал Дыранов, и Ипполит вмиг успокоился, но ещё долго смотрел в ту точку, где исчезла белая птица.

Через несколько минут появился профессор. Ещё издали он начал махать руками. Подбежав, он схватил Дыранова за рукав и отвёл в сторону:

– Фёдор, в тайге, неподалёку отсюда ранили человека. Ему нужна помощь, иначе он умрёт. Прошу вас, помогите, это дед или прадед той самой девушки, в которую влюбился мой сын Ависандр.

– Это он только что пролетел?

– Да. Он покажет вам направление.

– Хорошо, профессор, мы всё сделаем, – ответил Фёдор и обратился к Лосеву, показывая на пленных китайцев и Ленивцева со товарищи: – Слушай, не в службу, а в дружбу – ты мог бы их пристроить куда-нибудь на время?

– Да не вопрос, командир. Тут есть неподалёку старый барак, где жили старатели, подождём вас там.

В это время Ленивцев жалобно попросил:

– Эй, мужики, может, развяжете нам руки. Мы же не враги. А?

– А рыпаться не будете? – спросил Дыранов.

– Не, не будем, – в один голос ответили москвичи.

– Освободи их, только присматривай за ними, – обратился к проводнику Дыранов.

Через полчаса размашистого бега группа из четырёх бойцов была уже на поляне, где их ждали Актанка и дед Устин. Дыранов приказал санинструктору:

– Осмотри и сделай всё как надо. Понял?

– Есть! – ответил боец.

Он опустился на колени рядом со стариком, осмотрел рану, вколол промедол и перевязал рану. После обезболивающего дед Устин глубоко задышал, открыл глаза. С его лица схлынула бледность, он, оглядев окруживших его бойцов, слегка улыбнулся:

– Хорошо-то как. Домой хочу.

– Не бойся, дед, скоро дома будешь, – подбодрил Дыранов и в этот момент увидел стоящего поодаль Ависандра. Он направился к юноше, осмотрел его снизу донизу, восхищённо покачал головой и сказал:

– Вот ты какой! Уважаю! Это ты этих китайцев из арбалета уложил? – Ависандр молчал. – Эх, мне бы такого бойца в отряд! Пошёл бы?

Юноша повертел головой и твёрдо сказал:

– Нет. Убийство – это не по мне.

– Но ведь ты же убил тех двоих.

– Я не убивал, я освобождал и защищал свою любимую девушку.

– Вот видишь, – обрадовался Фёдор, – значит, ты понимаешь разницу между защитой и убийством.

– Всё равно. Как дедушка Устин, он поправится?

Как опытный воин, побывавший в самых тяжёлых ситуациях, Фёдор понимал, что с такими ранениями мало кто выживал, но Ависандру ответил:

– Должен выкарабкаться. Крепкий старик. Интересно, сколько ему лет?

* * *

Луша с нетерпением ждала возвращения деда и Ависандра. Она сидела постоянно под навесом у печки и подбрасывала в топку сухие дрова, чтобы встретить мужчин подогретым кулешом и горячим чаем. Девушка понимала, что в тайге происходит что-то страшное, оттуда доносились звуки выстрелов и разрывы гранат, которые тревожили её юную душу и чуткое сердце. Но вот всё прекратилось.

Где-то через час она увидела моторку, выплываюшую из-за серой щеки сопки, и парящего над ней Ависандра. Она вскочила и бросилась к берегу. Вот они всё ближе и ближе. В лодке Актанка и какие-то незнакомые люди. А дедуша, где же дедуша! Сердченко встрепенулось и защемило от предчувствия беды, но разум никак не хотел этому верить. Но по лицам любимого, который только что опустился на землю, и мужчин, выгружающих что-то из лодки на брезенте, Луша поняла, что беда уже приплыла вместе с ними на этот тихий и счастливый для неё берег.

Девушка подошла к носилкам, в которых лежал дед Устин. Увидев её, старик улыбнулся бескровными губами и рукой попросил опустить его на землю. Лукерья встала на колени, стала обнимать старика, целовать его открытый лоб и приговаривать:

– Дедуша, дедушенька, ты живой, ты живой?

Старик ответил слабым голосом:

– Живой, живой, внучка. Что со мной сделается. Так, подранили немножко. Вот полежу и выправлюсь. Ещё за ягодами с тобой ходить буду.

Затем он взял её голову руками, слегка отстранил от себя и, вглядевшись, сказал:

– Как же ты на прабабку свою, Лукерью, похожа-то. Ну, вылитая она в молодости. А я только это приметил. Ну, всё, хватит обголашиваться, не помер ещё. В дом, в дом меня несите.

В избе старик сразу как-то приободрился, приосанился, даже слегка повернулся на неповреждённый бок и сказал:

– Дома-то завсегда легше. Дом, он и лечит, и от беды хранит, и чаем поит. Чайку бы мне, Лушенька, горячего, с травками, с медком. Сгоноши, миленькая, да на живую ручку.

– Я сейчас, дедушенька, я быстро! – обрадовалась девушка и выбежала наружу.

Пока Лукерьи не было в доме, Устин Герасимович поманил к себе пальцем Фёдора Дыранова, сказал:

– Ты, я вижу, человек бывалый, тебе и последнее моё слово.

– Ну что ж вы так, Устин Герасимыч, – развёл руки Дыранов, – заранее себя хороните. Сейчас знаете, какая медицина! Скоро прибудет вертолёт, отправим вас в самую хорошую клинику.

Старик усмехнулся:

– Может и так. Только иногда человек умирает не от старости и не от болезней.

– От чего же ещё-то?

Старый егерь долго молчал, потом ответил:

– От насыщения жизнью, вот от чего. От усталости, что ли. Вот губка, например, больше, чем надо, воды не впитает. Вот и я, видать, всё уже впитал. Слава Богу, пожил. Не знаю уж, как, а пожил. Об одном тебя прошу, майор, не вези ты меня в город, на кладбище, здесь похорони. Ведь я, почитай, всю жизнь в тайге прожил, она и есть мой дом. Считай, что это завещание. Понял ли?

– Понял, Устин Герасимыч, сделаем, – ответил командир отряда.

– Вот и ладно. А теперь оставьте-ка меня на несколько минут с внучкой. А, вот и они! – бодро воскликнул он, увидев входивших Лушу и Ависандра.

Он сделал один глоток духовитого чаю и сразу же лёг на спину.

– Устал я что-то, – произнёс он и прикрыл глаза. Потом словно очнулся, бодро заговорил: – Вот что, детки, подойдите-ка ко мне оба. На коленки встаньте. Да не передо мной, а перед иконой. Так вот, – с удовлетворением сказал он, увидев, что требование его выполнили. – Молиться-то, небось, не умеете? Ну и ладно. Вижу, не расстанетесь вы. А без благословения родительского жить – грех. А я и есть самый старший родитель, родитель и бабки твоей, хоть и непутёвой, а стало быть, и твоих родителей. Потому благословляю вас, живите счастливо, в мире, с Богом в душе, с ладными детьми и чистой совестью. Всё. Перекреститесь хоть как-нибудь.

Ависандр и Лукерья неумело наложили на себя кресты и встали.

– Вот и ладно, вот и хорошо, – вздохнул старик. – А теперь идите-ка, погуляйте немного. – Когда юноша и девушка, были почти у порога, он вдруг крикнул: – Лукерья, вернись-ка на минутку.

– Что ты, дедуша?

– Наклонись-ка, – повелительно и в то же время с лаской сказал дед. И он жарко зашептал ей на ухо: – Помнишь, я говорил тебе про иконы и книги? Так ты не забудь, смотри, снеси куда следует: в скит или в церковь староверскую. Сделаешь ли?

– Обязательно сделаю, дедушенька, – со слезами ответила правнучка.

– Вот и умница, – спокойно вздохнул Устин Герасимович и погладил внучку по голове. – Как хорошо ты меня называешь – дедушенька. Никто меня так не называл. Ну, иди, иди.

Устин Герасимович Постырин, девяносто трёх лет от роду, помер через полчаса. Похоронили его на поляне, на взгорке, где лежал покрытый зелёным мхом камень.

Прощание. Ангел над тайгой

Когда все питомцы и весь персонал лаборатории был эвакуирован, профессор Рубижанский собрал всех своих друзей в просторном гроте школы, где ещё совсем недавно занимались школьники-птицелюди. Все сидели за партами и смотрели на Семёна, который собирался с мыслями, чтобы сказать последние слова перед прощанием. Тимофей Качков уже установил на штатив свою камеру, чтобы записать последнюю речь профессора, и нервно жевал в правом уголке рта мокрую и давно потухшую сигарету. Денис Костомарь сидел на стуле, боком ко всем, словно на кого-то обиделся, и впал в раздумье. Остров что-то рисовал в своём кожаном толстом блокноте, поочерёдно поглядывая на каждого из присутствующих. Взгляд его, как всегда, горел, был остёр и любопытен. Подполковник Панаудин сидел прямо, по-начальственному, опустив глаза и выпячивая время от времени губы, и привычно вертел между пальцев авторучку.

Рубижанский осмотрел пустой зал, глубоко вздохнул и начал говорить:

– Друзья мои, Юрий, Денис, Тимофей, Дмитрий, я бесконечно благодарен вам, что вы помогли мне. Вы спасли главное дело моей жизни, без которого я не могу существовать, дышать, есть, пить. Если бы все люди были такими, как вы. – Профессор запнулся и с трудом сдержал слёзы. Лишь сухой комок в горле, который он смог с трудом проглотить, показывал, как он волнуется. – Но, к моему сожалению, человечество ещё не созрело для того, чтобы беспристрастно и доброжелательно принять плоды моих трудов, оно не готово принять моих питомцев такими, какие они есть. Вы были свидетелями, какой ажиотаж поднялся вокруг меня и моих питомцев. Сюда, к моей лаборатории, устремились авантюристы разных мастей и военные специалисты. Они что, хотели мне помочь? Нет! Одни хотели заполучить хоморнисов лишь для того, чтобы сделать из них беспощадных летающих солдат, убийц. Другие мечтали сделать из них цирковых артистов, чтобы они на привязи летали под куполом цирка и тешили публику. Кто-то, я уверен, наверняка поместил бы моих питомцев за решётку в зоопарке и стал показывать их зрителям, как какое-нибудь чудо. Но ведь хоморнисы такие же, как мы с вами, они прежде всего ЛЮДИ. Они так же страдают, любят, чувствуют, думают, разговаривают, сострадают. Единственное их отличие от людей в том, что у них есть крылья и они могут летать. Люди не могли понять людей – это ли не самое трагичное и противоестественное. Нomo sapiens – человек разумный. Я уже сомневаюсь в этой аксиоме, выведенной самими людьми. Как мы себя превозносим, считаем себя царями природы, вершиной эволюционного развития живой природы, даже высшей ценностью мы провозгласили человеческую жизнь, а не что-то иное. И при этом ни на грош не ценим жизнь других существ. Пожалуй, я всё сказал. Я очень устал, друзья мои. Да и к чему лишние слова, – устало закончил профессор Рубижанский.

– Скажи, Семён, где вы будете жить, для чего и почему? – спросил старого друга Панаудин. – Ведь рано или поздно вас всё равно найдут. Так уж устроен этот беспощадный мир.

– Где мы будем жить, я никому и никогда не скажу, – резко ответил профессор. – Точно могу сказать лишь одно: там, где пока нет этой дикой цивилизации, возомнившей себя венцом природы и творцом. Скажите мне, разве далеко ушёл человек от дикого животного, если он не может найти способ сосуществования с себе подобным? Настоящий творец не может уничтожать и переделывать под себя, он должен созидать, сохранять и совершенствовать. Но, видно, весь разум человеческий направлен лишь для того, чтобы удовлетворить свои низкие стремления: жрать, как можно богаче одеваться, жить во дворцах, хотя для существования и творчества ему достаточно минимум комфорта – тепло, свет и защита от непогоды. А посмотрите, что делается сейчас! В своих ненасытных желаниях человек истребляет животных, рыб и птиц. Только за последнее столетие исчезли не десятки, не сотни, а тысячи видов животных. Вот ответьте мне, разве уж так необходимо застрелить тигра, чтобы положить его шкуру себе под ноги? Разве для того чтобы обуться, есть необходимость застрелить крокодила? Разве для того чтобы узнать время, нужны часы из золота и платины, усыпанные бриллиантами? Разве для того чтобы укрыться от непогоды и создать себе необходимый комфорт, человеку нужно строить дворец из мрамора на сотни комнат, с десятками туалетов, с золотыми унитазами? Да, эти вопросы риторические, а на риторические вопросы никто и отвечать не будет. А почему? Да потому что человек ещё и не стал человеком в его высшем понимании. Он наивно полагает и думает, что он хозяин своих эмоций, желаний и устремлений, а на самом деле им управляют первобытные инстинкты.

Рубижанский словно бы очнулся, посмотрел на слушателей и слегка улыбнулся:

– Извините, мужики. – Иронично добавил: – Кажется, я увлёкся риторикой и невольно обидел вас, да и самого себя. Ведь все мы причисляем себя к великому семейству нomo sapiens. Ну, ладно, давайте попрощаемся, что ли.

Рубижанский подошёл к каждому, каждому посмотрел в глаза и пожал руку. Только с Панаудиным крепко обнялся и сказал:

– Ну что, Дима, даст Бог – свидимся?

* * *

Отряд «Т» под руководством майора Дыранова уже улетел на вертолёте в город, на свою базу. Они помогли Луше Веретешковой похоронить старого егеря там, где он и хотел – рядом со своим зимовьем, где он любил жить, на самом взгорке, у большого камня. Солдаты вырыли могилу, Иван Актанка смастерил деревянный крест и сам воткнул его в изголовье. Похороны были скорыми и тихими, как сама тайга и плавно текущая речка. Лишь Димка и Резай не находили покоя, сидя поодаль и подвывая друг другу.

Иван, Луша и Ависандр долго стояли у могилы старика. Иван, сняв шапку, обнажил лысину на темечке, задрав голову и устремив свои наивные глаза к небу, что-то шептал. Луша иногда всхлипывала и утирала глаза платочком и словно наяву слышала голос деда Устина: «Ну вот, совсем рассопливилась! На-ка вот носовичок, вытрись». Вспомнив про это, она судорожно, громко всхлипнула и снова успокоилась. Ависандр стоял рядом с любимой, приобняв её за плечи, и тревожно смотрел на запад.

А там уже назревала вечерняя заря. Солнце ещё не скрылось за вершинами сопок, но уже задевало своими пламенными крыльями землю, чтобы через два-три часа уже окончательно утонуть во тьме ночи. После ясного дня тайга посуровела от теней, неровная гладь реки стала наливаться свинцовой серостью. Лишь всё ярче вспыхивали верхушки деревьев и ослепительные от белых снежных шапок околы сопок. Предчувствуя наступление ночи, птицы всё чаще поднимались с кормёжных и насиженных мест, словно провожали очередной день. В настывавшем воздухе всё явственнее ощущался нежный запах первоцветов, терпкий настой хвои и прошлогодней прели.

Ависандр, наконец, не выдержал, крепче прижал к себе девушку и тихо сказал:

– Лушенька, уже пора.

– Что? Уже? Да-да, я сейчас. – Она потрогала ладонью лоб. – Я что-то забыла. Ах, да. Подождите меня минуту.

Из избы она вынесла узел и сказала, обращаясь к егерю:

– Дядя Иван, я обещала дедуше передать это в скит или в староверческую церковь. Но я не знаю, где их искать.

– Я знаю, – просто ответил Актанка. – Правда, это далеко, за Большим Кунгулем, за болотами. Там живут эти странные люди, которые верят только в своего Бога.

– Ты расскажешь, как нам их найти?

– Конечно, расскажу.

– Ты знал про эти вещи? – спросила Лукерья.

– Конечно, знал, – уверенно ответил Актанка. – Ведь я живу здесь тридцать две зимы и тридцать третью весну. Своего отца я не помню, он утонул в болоте, когда я был совсем маленьким. Устин Герасимыч был мне вместо отца, а он называл меня сынком.

Девушка с недоверием посмотрела на егеря и спросила:

– А сколько вам лет, дядя Актанка?

– О, я совсем молодой, мне всего шестьдесят четыре года. Моя мама говорит, что я был самым младшим в нашей семье. И родился в день чёрной луны.

– А почему день чёрной луны?

Иван Актанка усмехнулся:

– Я не знаю, а она не говорит. Она верит, что если я это узнаю, то будет большое несчастье. Так зачем же знать и накликать беду.

– Подожди, подожди, дядя Актанка, – с удивлением воскликнула девушка, – так ваша мама жива? И сколько же ей лет?

– Конечно, жива, почему ей не жить, – с оскорблённой интонацией в голосе ответил Актанка. – А сколько ей лет, я тоже не знаю. Дед мой говорил, что родилась она в день длинного дня, когда с неба на Землю упало солнце и на целый год замолчали звери и птицы.

– Наверное, она родилась в тот день, когда на землю упал Тунгусский метеорит, – сказал Ависандр. – Я читал об этом.

– Ну, нам пора, – со вздохом и грустно сказала Лукерья и посмотрела на своего любимого человека.

– Да, нам пора, – эхом повторил Ависандр. – Прощайте, дядя Актанка.

– Зачем прощаться, – сказал старый егерь, – мы все останемся на одной земле: и при жизни, и после смерти. И Устин Герасимыч тоже всегда с нами.

Лукерья подошла к Актанке, незаметно всунула в его руку записку и сквозь слёзы зашептала на ухо:

– Дядя Иван, переправь это, пожалста, маме и папе. Сама я не смогу.

– Ты не беспокойся, я всё сделаю, – так же тихо ответил егерь.

Молодые по очереди обнялись с Иваном Актанкой и поднялись в воздух, а старый охотник долго смотрел им вслед, пока они не растворились в небесной сини и щемящей таёжной тишине.

* * *

В глухом таёжном кержацком поселке у неширокой реки ещё все спали. У небольшой рубленой церквушки опустилась большая белоснежная птица и положила на крылечко узелок. Вот пропел первый петух. Из домов выходили заспанные люди, они выводили из конюшен лошадей и запрягали их в телеги. На телеги наваливали плуги, бороны, мешки с зерном, жбаны с квасом, узелки со снедью. Сегодня жители всем кагалом собрались в поле, отвоёванное у тайги за несколько столетий, чтобы засеять его рожью, овсом и пшеницей.

Вот ударил колокол и все – бородатые мужчины, женщины в длинных юбках, мальчишки и девчонки – потянулись к церкви, чтобы помолиться и попросить у Бога вспомоществования в трудах своих. Те, что помоложе, бежали, постарше шли степенно, обсуждая будущие дела. А молодой, хромоногий звонарь с белыми длинными волосами встречал всех, прижимая руки к груди, постоянно крестился и вопил во весь голос:

– Чудо, люди, чудо! Чудо, христиане, чудо! Бог явил нам свои милости и покровительство! Смотрите, люди, смотрите!

Все жители столпились у крыльца, а хромой поднимал над головой то икону, то золотой крест, то книгу.

– Смотрите, миряне, смотрите!

Все неистово молились и клали низкие поклоны до тех пор, пока не вышел вперёд крепкий, кряжистый старик и не спросил строго:

– Откуда это, Игнашка?

– Не знаю, Мефодий Гаврилыч, ей Богу, не знаю. Пришёл, а на крылечке узолок лежит. Развязял – Матерь Божия! А тут вот…

Староста поочерёдно просмотрел церковную утварь и удовлетворённо сказал:

– Наше, староверское. Откуда же они взялись-то, чать, не с неба упали. А ну, говори, Игнашка, а то на конюшню сведу, всыплют тебе. А не то язык-то тебе Боженька онемит за враньё твоё. А ну, говори, паскудник!

А Игнашка и правда онемел. Он с открытым ртом и расширенными глазами глядел в небо и указывал пальцем вверх, не в силах вымолвить ни слова. Все жители посмотрели в ту сторону, куда указывала его рука, и разом ахнули:

– Ах!

В небе летела большая белая птица, что-то держа в руках. Вот она сделала один круг над деревней, затем второй и стала удаляться.

Все бухнулись на колени и стали креститься, а в толпе то и дело вскрикивали:

– Чудо, чудо! Это ангел, ангел летит! Белый ангел! Спасибо тебе, Господи, за благостное знамение! Это он, он явил нам своё священство!

* * *

Когда Ависандр и Лукерья сделали очередной привал у ручья, чтобы отдохнуть, девушка попила студёной воды, затем вдруг вздрогнула всем телом и схватилась за живот. Юноша встревожился, приобнял её за плечи и спросил:

– Что с тобой, Лушенька, не приболела ли?

Но Луша вдруг улыбнулась и с сиящим, словно полуденное солнце лицом, ответила:

– Не беспокойся, мой милый ангел, со мной всё хорошо. С нами всё хорошо. У нас с тобой скоро будут маленькие ангелочки, такие же прекрасные, как ты.