Текст книги "Даниловские чтения. Античность – Средневековье – Ренессанс. Сборник 1"

 
…Венера восстает из пены волн,
Вселяя в сердце жар.
Но полускрытый вид ее утайки полн,
Полуоткрытых чар[227]227
  The poetical works of William Shenstone… Vol. 1. P. XLV–LI.


[Закрыть].
 

Джозеф Хили в своих «Письмах» дополняет рассказ о пейзаже и памятниках Лизоус похвалами творческой мысли Шенстона и проявлениями тех переживаний, которыми он хочет поделиться с читателем. Так построен и раздел о Роще Вергилия: «Усилия живой поэтической фантазии обнаруживают себя здесь в каждом изгибе – они явственно выражают личность ее создателя, изысканность его пасторальных идей и доказывают, что в случае, когда гений и хороший вкус соединяются в едином порыве, они обладают властью придать высшую значительность даже предметам, совершенно ее лишенным, – из впадины, некогда дикой, неказистой и болотистой, эта долина превратилась в гордость Лизоус, настолько она отмечена воздействием вкуса, настолько изумительно она подготовлена к порождению воображаемых идей, что должен, без сомнения, обладать крайне грубыми чувствами тот, кто не будет поражен создающейся здесь атмосферой волшебства и не решит, что очутился под сенью совершенного Элизиума»[228]228
  Heeley J. Letters on the Beauties of Hagley, Envil, and The Leasowes. London, 1777 (репринт: New York; London, 1982). Vol. 2. P. 197–198.


[Закрыть]. У Хили есть своя программа интерпретации парка: он помещает рассказ о статуе Венеры не в конце, а в середине своего описания и высказывает сомнение в ее уместности. «В местах, особенно таких, как это, где искусство столь осмотрительно скрывается, а природе при любом вмешательстве следуют столь тщательно, по моему мнению, статуи будут излишними. ‹…› Я полагаю, что в этой долине вовсе не нужны фигуры для того, чтобы подчеркнуть идеи, которые естественным образом порождает ее романтическая обстановка»[229]229
  Ibid. P. 219–220.


[Закрыть].

«Письма» Хили относятся к новому, психологическому этапу интерпретации пейзажного парка. Буквальное указание на характер сцены теперь кажется менее важным, чем аффект, который вызывает в душе человека сама сцена. У истоков этой традиции стоял и владелец Лизоус. «Разрозненные мысли о садоводстве» Уильяма Шенстона (1764), включенные в посмертное собрание его сочинений, содержат множество интересных и проницательных суждений о восприятии пейзажа. В одном из отрывков намечена идея о «характере сцены», которая ляжет в основу теории Вейтли: «Местность прежде всего нужно исследовать с точки зрения ее характера: он может быть величественным, диким, оживленным, меланхолическим, ужасающим или прекрасным. Если один или несколько из этих характеров преобладают, можно в какой-то мере усилить этот эффект, давая всякой части свое предназначение и после поддерживая ее наименование уместными дополнениями. – Например, Дорожка влюбленных может иметь скамейки с надписями, соответствующими девизами. – Урны несчастных влюбленных. – Трофеи, гирлянды и т. д., созданные искусством»[230]230
  Shenstone W. Unconnected Thoughts on Gardening // Works in Verse and Prose. Vol. 2 (репринт: New York; London, 1982). P. 125–134.


[Закрыть].

Главной особенностью трактата Томаса Вейтли «Замечания о современном садоводстве, иллюстрированные описаниями» является не просто теория характеров, но вера в мощное духовное воздействие на человека именно такого пейзажа, которому для создания впечатления «не нужны фигуры». Глава «О характере» развивает мысль о том, что смысл паркового пейзажа не в собирании красивых частей, а в их отборе и расположении. Садовод может создать пейзаж, вызывающий череду возвышенных ассоциаций и уводящий дух к медитации о сути прекрасного. Вейтли указывает два пути к такому художественному эффекту: «эмблематический» (emblem), внешний, и «выразительный» (expression), воздействующий на чувства и через них на разум зрителя. Высмеивая колонны, поставленные ради надписей, саркастически описывая хижину отшельника, полную безделушек, Вейтли предпочитает безмолвный язык наглядных ассоциаций. «Все эти средства – эмблематические, а не выразительные; они могут быть искусным изобретением, наводящим ум на мысли, от которых он далек, но они не производят непосредственного впечатления, ибо их нужно изучать, сравнивать, возможно, и объяснять, прежде чем их общая идея будет вполне понятна; и хотя намек на излюбленный либо общеизвестный предмет из истории, поэзии или традиции может порой оживить или облагородить пейзаж, намек этот не существенен, коль скоро предмет не принадлежит саду изначально; он должен казаться вызванным к жизни самим пейзажем; это развивающийся образ, который возникает неизбежно, не завоеванный и не вымученный, и обладает силой метафоры, будучи свободен от кропотливости аллегории»[231]231
  Whately Th. Observations on Modern Gardening, illustrated by Descriptions. London, 1770 (репринт: New York; London, 1982). P. 150–151.


[Закрыть].

В согласии с этой концепцией построен и рассказ о конкретных парках и сценах. Вейтли не использует гравированные иллюстрации, заменяя их описаниями, полными аллюзий и эмоциональных оттенков. В тексте о Лизоус статуя Венеры вообще не упоминается, главным в описании становится композиция сцен, их непрерывность, элементы и воздействие. Но в этом художественном мире важное место занимает и античная тема. Она сублимирована, очищена от подробностей и сопоставлена с темой национальной древности: «Среди идей пасторальной поэзии, примененных здесь, не осталась забытой и мифология; но намеки даются и на древние, и на позднейшие сказания; порой на волшебниц и фей, порой на наяд и муз. Предметы также заимствованы отчасти из сцен, которые созданы в нашей стране несколько столетий назад, а отчасти из сцен Аркадских; аббатство и готический дом, которые более всего напоминают надпись на неясном языке стершимися буквами, принадлежат к первым; урны, обелиск Вергилию и сельский храм Пана – ко вторым»[232]232
  Whately Th. Observations… P. 162–171. В приложении к данной статье помещен полный перевод описания Лизоус из книги Вейтли.


[Закрыть].

С 1770-х годов формируется литературный образ Лизоус как усадьбы, отличающейся «подлинно сельской простотой» и «множеством изящных и уместных надписей, хотя и не столь изобильных, как в Стоу»[233]233
  Walpole H. The History of the Modern Taste in Gardening. Journals of Visits to Country Seats. New York; London, 1982. P. 261.


[Закрыть]. Английские и иностранные посетители усадьбы разнесли по свету идею «украшенной фермы». В большинстве случаев это были благоустроенные хозяйственные поместья без сложных программ – примером может служить Монтичелло, поместье Томаса Джефферсона в штате Вирджиния. Однако Рене-Луи Жирарден, французский садовый теоретик и практик, предпринял много усилий, чтобы перенести в парк Эрменонвиля то соединение мифологии и поэзии, которое он увидел в Лизоус. Парк также был украшен множеством надписей и памятников друзьям, рядом с античными урнами стоял мемориал эпохе Варфоломеевской ночи и огромный дольмен. Жирарден довел до логического завершения диалог Античности и современности, поставив над озером Храм современной философии – античную ротонду, в которой шесть колонн символически воздвигнуты шестью мыслителями, от Ньютона до Руссо, а на седьмом постаменте сделана надпись «Кто довершит его?»[234]234
  Прогулка, или Путеводитель по садам Эрменонвиля / Пер. с фр. и коммент. Б. М. Соколова // Искусствознание. 2007. № 1–2. С. 370.


[Закрыть].

В центральной части парка находился «Памятник пасторальной поэзии» – обелиск, на котором, помимо Вергилия, были сделаны посвящения еще трем поэтам (Феокриту, Геснеру и Томсону) на их родных языках. «Рядом с обелиском, на обтесанном камне, который лежит под образующими купу ольховыми деревьями» было надписано посвящение Шенстону на английском и помещен фрагмент его стихотворения о «полускрытой Венере»:

 
Сим камнем почтен
Уильям Шенстон.
В стихах он открыл
Свой природный зов
И в Лизоус воплотил
Зелень Аркадских лугов.
 
 
Венера восстает из пены волн,
Вселяя в сердце жар.
Но полускрытый вид ее утайки полн,
Полуоткрытых чар.
Так научись, кичливый вкус,
Что сельcкой тени ждет,
Так научись смирять тщету,
Избытка разворот[235]235
  Прогулка, или Путеводитель по садам Эрменонвиля. С. 361.


[Закрыть].
 

К. К. Л. Хиршфельд в четвертом томе своей «Теории садового искусства» приводит описание Лизоус, взятое из книги Вейтли. В примечании он объясняет свой выбор: «Есть и другие два описания, господ Додсли и Хили, более подробные, а то, что сделано г-ном Хили, содержит и критические замечания. Но выбранное описание передает самый дух этого места и потому заслуживает предпочтения»[236]236
  Hirschfeld C. C. L. Theorie de l’art des jardins. Vol. 4. Leipzig, 1783. P. 289.


[Закрыть]. Благодаря этому выбору поместье Лизоус вошло в историю садового искусства как воплощение «Аркадских лугов», созданных английским поэтом и неразрывно связанных с его сельской родиной.

Приложение

Томас Вейтли. Замечания о современном садоводстве, иллюстрированные описаниями (1770)

Описание Лизоус (пер. с англ. Б. М. Соколова[237]237
  Whately Th. Observations on Modern Gardening, illustrated by Descriptions. London, 1770 (репринт: New York; London, 1982). P. 162–171.


[Закрыть])

LII. Идеи пасторальной поэзии представляются образцом сей простоты; и местом, им соответствующим, конечно же, является ферма с ее высшей чистотой. Все возможные ассоциации этих идей, вне сомнения, стали составной частью устройства имения Лизоус, где они представляются еще более чарующими, поскольку сохраняют память о его авторе и поддерживают славу г-на Шенстона, который превратил в свой дом, создал и прославил сие место; это превосходная картина его души, простой, изящной и дружелюбной; и всегда будет возникать вопрос, порождены ли его стихи этим местом или, напротив, в сценах, им созданных, он лишь воплотил пасторальные образы, коими изобилуют его стихи. Все здесь в едином вкусе, но со множеством вариаций; и за исключением двух или трех мелочей, всякая часть принадлежит деревне и природе. Это в буквальном смысле ферма с пастбищем, окружающая дом; и путь к нему так же скромен и непритязателен, как обычная сельская дорога.

Недалеко от границы поместья эта дорога внезапно ныряет в узкую и темную лощину, которая заполнена небольшими деревьями, растущими на крутых обрывистых склонах, и которую увлажняет ручей, стекающий среди древесных корней в низину естественным каскадом. Поток вначале стремителен и открыт; потом он скрывается в зарослях и угадывается только по журчанию; но он спокойнее, когда появляется вновь и затем, скользя среди малых куп деревьев, исчезает, наконец, в водоеме, расположенном внизу. У края этого закрытого места открывается вид на красивый пейзаж, очень простой, ибо составных частей у него немного и все предметы привычны; это водоем, несколько полей на пологом склоне и шпиль церкви над ними.

Следующая сцена более уединенная; это замкнутая, грубая и заброшенная низина, края ее покрыты зарослями кустарника и папоротника, между которыми стоят несколько деревьев. Ручеек течет и через эту маленькую долину, появляясь из леса, что нависает над одним из откосов; поток вьется по лесу, образуя череду каскадов, и совершает быстрый спуск на протяжении ста пятидесяти ярдов; ольха и граб растут прямо в его русле; они разрослись несколькими стволами из одного корня, и струи сочатся меж ними. На берегах стоят несколько больших деревьев с широкой, но пестрящей сенью, позволяющей то тут, то там солнечным зайчикам играть на воде; под ними легкая поросль, достаточная для того, чтобы скрыть это место из виду; однако она не затемняет его, и все пространство внутри представляет собой живую сцену; поток обладает особой веселостью, а необычное зрелище верхних водопадов, находящихся на высоте среди деревьев и видных сквозь ветви, в равной степени романтично, прекрасно и оживлено. Дорога, пройдя сквозь этот лес, возвращается в прежнюю долину, однако в другой ее части; она схожа с первой, и все же кажется, что это совсем разные сцены, хотя по ним и идет тот же путь, ибо в одной он открыт, пролегает до дну и совершенно уединен; в другой же он идет по краю, затенен, и с него виднеются не только заросли, но, с противоположной стороны, также и пшеничные поля, приятность и близость которых полностью рассеивает всякую мысль об уединении.

В конце долины стоит роща из крупных лесных деревьев, склонившихся над крутым склоном; и рядом расположены два поля, оба неправильной формы, оба прекрасные, но нисколько друг с другом не схожие; разнообразие в Лизоус чудесное; все заграды имеют разный вид; редко встречаются хотя бы немногие роднящие их черты. Из тех полей, что возле рощи, нижнее захватывает оба склона крутой лощины; верхнее же находится на большом пригорке; первое окружено густым лесом; второе открыто; легкая изгородь да извилистая река составляют его границы. Некоторое количество деревьев, одиночных либо группами, рассеяно по возвышенностям; ни одно из этих деревьев не видно с откоса лощины. Дорога пробирается вдоль изгороди, окружающей первое поле, и дает то здесь, то там лишь беглые виды на местность. Она идет прямо через второе поле к самому высокому холму и внезапно раскрывает весь обзор.

Этот вид также является источником бесконечного разнообразия; он отраден и широк, охватывает красивую холмистую местность, тщательно возделанную, и полон предметов и насельников: Хейлс Оуэн, большой городок, расположен вблизи; а Рекин, находящийся на расстоянии тридцати миль, отчетливо различим на горизонте. С уже упомянутого пригорка все видно вместе, и вся прекрасная ферма Лизоус включена в пейзаж. В некоторых местах сгущены насаждения или прорезаны проемы ради того, чтобы скрыть либо обнаружить части сцены с той или иной точки зрения. Прямо у подножия главной возвышенности, которая господствует над всей местностью, расположена усадьба, все выделяющиеся предметы которой скрыты несколькими деревьями, и сцена представляет собой просто череду разгороженных сельских угодий. Видов на другие усадьбы здесь нет, так что взгляду являются только город, церковь или лишь колокольня церкви. Деревня, сельский дом или коттедж, незаметные в смешении общего вида, господствуют при более близком взгляде; и тот предмет, который представлялся с одной точки зрения открытым и уединенным, с другой виден в обрамлении леса, расположенного впереди, либо предстает на фоне прекрасного холма. Внимание к всякому обстоятельству, позволяющему разнообразить сцену, здесь поистине неутомимо; однако, искусство сокрытия не подчиняется строгому рассудку, и его эффекты всегда кажутся случайными.

Переходы здесь также весьма неожиданные: этот высоко расположенный и радостный вид сразу же сменяется сдержанными и тихими домашними сценами. Первая из них – пастбище, изящное, словно ухоженная лужайка, размера немалого и украшенное красивыми деревьями, которые рассеяны по поверхности изысканного профиля. Прямо под ней находится небольшая пустошь, окруженная грубыми откосами и диким свисающим кустарником; с одной стороны ее стоит лес, полный больших стройных деревьев и с густым подлеском. Она лелеет в свой глубине маленький пруд прихотливой формы, дальний конец которого раскрыт; а свет, пробиваясь сюда, оживляет все остальное: даже там, где деревья нависают, а заросли укрывают берега, отражение их теней, недвижность воды и глубина леса все же придают спокойствие сцене; и при этом холодность ее не вызывает озноба, тени не производят сумрака; это убежище кажется мирным и безмолвным, но не торжественным; освежающая защита от палящего жара дня, но без малейшего намека даже на подобие идеи о влажности и о мраке ночи.

Ручеек, более изысканный, чем все предыдущие, течет из этого пруда сквозь молодой лес довольно большой протяженности, ниспадая то здесь, то там невысокими водопадами либо извиваясь вокруг островков, на которых растут группы небольших деревьев. Путь проложен вдоль берега к подножию холма, на который он взбирается неуклюжими зигзагами; а наверху он переходит в прямую дорогу, укрытую арками деревьев; и хотя подъем и терраса дали бы чудесные виды, и тот и другая были бы слишком искусственными для характера Лизоус. Поэтому путь, преодолев сие препятствие, вновь обретает свою прежнюю простоту и спускается вниз, минуя череду полей, откуда открывается множество приятных видов на ферму, отличающихся друг от друга рельефом, разнообразными заградами, изгородями и зелеными стенами и чащами, их разделяющими, либо же купами, отдельными деревьями, а порой и стогами сена, которые то прерывают линии границ, то одиноко стоят посреди пастбищ. В конце спуска очаровательная роща заполняет собой маленькую долину, неровные края которой служат ложем для прелестного ручейка, вьющегося внизу; поток срывается в лощину чрезвычайно крутым каскадом, который виден сквозь ветви деревьев и мерцает издалека среди теней, нависших над ним; стремнина на своем пути ниспадает несколькими водопадами; но между ними она остается тихой и ровной; повсюду она прозрачна и порою испещрена блестками света; и в то же время тень каждого листа очерчена на воде, а зелень листвы наверху, мха, травы, диких растений у кромки кажется еще ярче от отраженного света; разнообразные красивые купы редкого молодого леса разбросаны по берегам; горделивые лесные деревья высятся над ними, стоя на небольших холмиках; и часто одно или два, отделившись от прочих, сходят на склон либо наискосок пересекают течение; уходя вниз, долина делается все темнее; ручей теряется в пруду, унылом, окруженном и затемненном большими деревьями; и прямо перед тем, как ручей впадает в него, в роще тисовых деревьев стоит мост об одной арке, сложенный из тусклого камня и простой до грубости; но этот мрак не есть пятно темноты, плохо согласующееся с остальной сценой; это лишь более глубокий тон тени; ни одна часть этой сцены не освещена ярко; всюду царит торжественность; и еще большую значительность придает этому месту надпись на небольшом обелиске, которая посвящает рощу гению Вергилия; неподалеку от этого изысканного места находится первый вход в усадьбу, и туда немедленно направляет нас дорога, идущая вдоль берега ручья.

Но было бы несправедливым покинуть Лизоус, не отметив одну или две его особенности, которые, следуя этой дорогой, можно упустить из виду. Одна из них заключается в искусстве, с которым придано разнообразие границам между полями; даже ограды отличаются друг от друга; в одном месте границей служит обычная легкая изгородь; в другом это основательная зеленая стена, плотная снизу доверху; в третьем это длинный ряд деревьев с обнаженными стволами, между ветвями которых играет свет, а внизу их окружают кустарники; в иных местах эти ряды деревьев прерываются, и от них остаются лишь отдельные группы; а порою явной преградой служат лес, роща, поросль или кустарники; и тем самым разнообразятся как форма, так и стиль ограды.

Надписи, которыми изобилует это место, также являются его поразительной особенностью; они хорошо известны и по праву сопровождаются восхищением; изысканность поэзии и уместность цитат находятся в согласии с их длиной и количеством; но, вообще говоря, надписи радуют всего лишь один раз; большее, на что они могут претендовать, если только их намеки не носят характер эмблематический, это указание на красоты либо описание эффектов тех мест, которым они принадлежат; но эти красоты и эффекты должны быть весьма призрачными, раз они нуждаются в надписях; однако для надписей, посвященных памяти ушедших друзей, следует сделать исключение; памятники могут быть без них непонятными; и урна в уединенной роще или посреди поля есть излюбленное дополнение в Лизоус; их следует, вне сомнений, причислить к лучшим украшениям этого места, ибо постройки здесь представляют собой либо обычные дома, либо маленькие хижины; руины монастыря крупнее всех остальных, но не обладают особой красотой, заслуживающей упоминания; впрочем, многообразие предметов не является необходимостью для фермы; их много в местности, над которой она господствует; но всякое естественное преимущество места требует того, чтобы быть выявленным, использованным, оттененным и доведенным до крайней степени совершенства, с чистейшим вкусом и неистощимой фантазией.

Среди идей пасторальной поэзии, примененных здесь, не осталась забытой и мифология; но намеки даются и на древние, и на позднейшие сказания; порой на волшебниц и фей, порой на наяд и муз. Предметы также заимствованы отчасти из сцен, которые созданы в нашей стране несколько столетий назад, а отчасти из сцен Аркадских; аббатство и готический дом, которые более всего напоминают надпись на неясном языке стершимися буквами, принадлежат к первым; урны, обелиск Вергилию и сельский храм Пана – ко вторым. Все эти намеки и предметы, разумеется, в равной степени связаны с деревней; но образы в английской и в классической эклогах далеко не одни и те же; каждый из их видов обладает своим выраженным характером; оба они уместны; оба возвышают ферму, к которой они применены, над обыденным уровнем; и в пределах одного и того же места они оба могут быть использованы, но их следует разделять; когда же они смешаны, то вредят друг другу и не производят впечатления тех времен и краев, о которых напоминают. Следовательно, каждому из них должен быть отведен особый участок, и те поля, что отмечены одним из этих характеров, должны находиться в одном месте; а соответствующие им идеи должны сохранять свою непрерывность.

LIII. При этом делении более открытые и ухоженные сцены чаще всего будут отданы Аркадским пастухам; а те, что менее возделаны, будут мыслиться как подходящие скорее к манере старого английского крестьянства. Мы не думаем, что местность в его времена была полностью расчищена или тщательно разгорожена; поля тогда были окружены лесами, а не изгородями; и если большой участок ухоженной земли и находился в одном месте, он не был еще разделен на множество заград. И потому предметами, которые соответствуют этому характеру, будут те, где обработка земли кажется вторжением в дикую природу, а не полным ее подчинением, например впадина долины, занятая пшеницей, которую по бокам все еще окружает лес; а за краем этого леса виднеется вспаханное поле, отчасти восходящее на холм.