Текст книги "АнандЛа. Десять лет с йогами, целителями и шаманами. Индия – Непал – Суматра"

Лакшми

По рождению она мужчина. В ее жестах, одежде, мимике и прическе – женщина. Её не обслуживают в магазинах и ресторанах. К ней не прикасаются доктора. Место, где она живет, известно всему району, а дом помечен крестом. Её хороший день – когда на улице её не остановят, не дернут за подол сари или не оскорбят дурным словом.

Эпатажная, харизматичная, притягательная. Только что, идя с ней по рынку, я видела, как она рассыпала гору мандаринов – за то, что их продавец показал на нее пальцем. Десять человек, друзья «жертвы», увидев это, топали ногами и ругались, и она отвечала им, как это может делать только женщина: высовывала язык и поднимала подол сари до неприличной высоты.

Где-то под ореолом закатного красного неба, ушедшего далеко под землю, через перелив вечерних колокольчиков, струйка людей вылетает из храма Дурги – среди них хиджры.

Хиджра – третий пол в Индии. Их приглашают на свадьбы, чтобы они обругивали, осмеивали счастье жениха и невесты. Их зовут на открытие офисов, бизнесов, ресторанов, чтобы они насмехались над успехом. Они приходят на рождение ребенка, поднимают пеленку и говорят грязные слова, тем самым замыкая поток других, сладких слов, которые приводят к сглазу. Хиджра – лекарство от сглаза и зависти. Не плюйте через левое плечо и не стучите по дереву. Зовите хиджру.

Они приходят ближе к ночи. Стучатся в проезжающие автомобили, чтобы взять подаяние, и не принимают отказа. Они занимаются любовью с мужчинами, которые прячут свою нестандартную сексуальную ориентацию. Я не смотрю на их лица, никто не смотрит. Они как мрачные тени. Цвета на яркой картине. Их нужно хранить вдалеке от света, их нужно немножко бояться.

Встретиться с хиджрой – стало моей мечтой. Их община, их тайны, их традиции – часть древней традиции Индии. Часть сакрального. Часть неизменного.

– Я не могу дать тебе денег, но могу подарить тебе свое украшение, – говорю я одной из них на улице.

Я снимаю с себя серебряную цепочку с кулоном, она с радостью принимает ее, осматривает меня с головы до ног, обходит, как столб, по кругу.

– Хочешь быть моей подругой? – спрашивает она.

На следующий день я отправляюсь к ней домой. Адрес записан на обратной стороне открытки с богиней любви, Лакшми. Крупный мужской почерк.

Она встречает меня у дверей. Я вижу ее вблизи при ярком дневном свете. Слишком яркая косметика на лице, растертая за края красная помада, толстый жирный слой тонального крема, затирающий поры. Даже в этом свете, даже в этих тонах она симпатична мне. Лакшми – не ее настоящее имя.

– Покажи мне, что здесь настоящее, – говорит она, поправляя волосы.

Теперь она не старается, не жеманничает. Она как женщина-фурия.

Красное расшитое цветами сари. Черные завитые волосы, острые плечи, мужской рельеф рук и десяток тонких браслетов на запястьях. Она суетливо готовит обед, отвечает на звонок любовника, а затем бросает все дела, выключает кипящий рис и садится напротив.

Мы сидим на красных шелковых стульях. Я тону в мире такой притягательно-густой женственности, которой еще не знала. Ее квартира – смесь пряных индийских тканей и запахов, смесь красного и золотого. Мечта богини.

Она задает мне кучу вопросов о России, о Москве, о том, почему я здесь. Потом включает музыку и говорит:

– Лучший способ понять друг друга – это танец.

Так мы танцуем под какой-то болливудский саундтрек. Она учит меня двигать руками и говорит, что я виляю бедрами, как вульгарная женщина с улицы.

– Если есть правое и левое, то естественно, что между этим есть центр, – говорит она. – Хиджра – это не транссексуал. Это религия, традиция и история Индии. Если ты думаешь, что я женщина, – ты ошибаешься. Если ты думаешь, что я мужчина, – ты ошибаешься тоже. Хиджра – это третий пол. В «Ману-смрити» – священных текстах Индии – нас называют тритья-пракрити. Мы не мужчины-гомосексуалисты. Быть гомосексуалистом – это значит быть мужчиной, которому нравится секс с другими мужчинами. А мы думаем не о сексе, а о душе.

Она говорит, выпуская прозрачный дымок густо накрашенными губами. Сигареты Vogue Slim – легкие, тонкие, дорогие.

– В старой Индии мы благословленные Богом. В новой – мы занимаемся проституцией, не имея возможности получить нормальную работу, уважение или хотя бы безличное отношение. Но весь парадокс в том, что ни пол, ни секс для нас не имеют большого значения. Ты можешь сказать «хиджра», когда увидишь меня одну, без мужчины, просто идущей по улице. Мы не скрываем себя. Мы содержание в форме. Мы вносим хаос там, где он нужен… Хаос ведь нужен повсюду. Чтобы разбить формы.

Что может хиджра? Быть агрессивной, быть смелой, быть смешной, высмеивая тех, кто смеётся над нами. Люди – злые животные без мира внутри. Нас спасает религия. Помнишь Шикханди из «Махабхараты»? Религия Индии никогда не высмеивает нас. В религии Индии нет дискриминации. Здесь мы часть истории.

– Не трудно ли всегда играть? – спрашиваю я ее.

– Вся жизнь – театр. Здесь нет ничего настоящего. Игра – эпатаж, единственный способ сохранить себя. Человек так озабочен собой, так серьезен. Он думает, что все знает. Когда он видит меня, он теряет свою безопасность. Я не вписываюсь в его рамки. Мир на самом деле гораздо шире.

Хиджра есть везде, где есть индуизм: в Пакистане, Индии, Непале.

Мы не одеваемся со вкусом или по моде, или как это принято. Только самые яркие цвета, нарочито не подходящие друг к другу. Самая яркая помада, самая бледная пудра. Хиджра не может быть красивой, она может быть только хиджрой.

Когда я решила пройти обряд обрезания половых органов (обряд хиджры), я знала, что могу умереть. Умереть, будучи посвященной, – значит пройти очищение. Моя гуру, наставница, сказала, что у каждой хиджры есть этот выбор, но решает в итоге только Бог.

Хиджра – это та, кто ждет Раму. Рама был изгнан из царства, принадлежавшего ему по праву. Уходя в изгнание, он вызвал волну негодования. Рама был единственным царем Айодхьи. Простые люди всегда все знают, их не запутать политикой. Все люди устремились вслед за ним, за ворота города. Они рыдали из-за несправедливости, они не отпускали Раму. Рама обернулся и сказал: «Женщины и мужчины, утрите слезы и вернитесь в город». Хиджры так и остались стоять в ожидании Рамы четырнадцать лет. Хиджра – не женщина и не мужчина. Почитай «Рамаяну».

– Ты общаешься со своими родителями?

– Да. Мне повезло. Моя мать и отец очень прогрессивны. Чудом и любовью моей матери я получила лучшее частное образование в Лондоне. Там я чувствовала себя свободной.

Сначала, приехав туда, гуляя по кварталам, где живут гомосексуалисты, тусуясь в их клубах, я чувствовала себя чужой. Красивая одежда, макияж, идеальная белая кожа, туфли на высоких каблуках. Первый месяц они не обращали на меня никакого внимания. Сначала я думала, что это из-за моего цвета кожи, нетипичной внешности, но потом оказалось, они думали, что я женщина.

В Европе каждая первая женщина – уже почти мужчина. Современные женщины не хотят быть женщинами. А в Индии быть женщиной – значит держать себя как богиня. Что ж, у моего путешествия был счастливый финал. Я быстро поняла, что нужно делать, и стала индийской королевой. Меня любили, меня добивались. Ко мне приходили ученики, чтобы учиться, как ходить, как держать спину, как быть женщиной с телом мужчины. Я была их гуру.

– А сейчас ты в Непале, живешь здесь из-за своего любовника и ругаешься с продавцом мандаринов. Зачем?

– Индия и Непал… не такая уж большая разница. Я вернулась домой потому, что я кое-что поняла. Хиджра – это не женщина в теле мужчины. Хиджра – это часть Индии. Часть ее сакральной тайны. Без моей страны нет меня. Без меня – нет Индии. Я вернулась домой.

Мы выходим из ее дома, пока на нее косятся дети, отводят глаза взрослые. Она снова принимает роль Лакшми, проходит, разглядывая симпатичных мужчин, идущих в паре с другими женщинами.

Она провожает меня до перекрестка двух главных улиц. И напоследок дает мне наставления хиджры:

– Запомни, чтобы выжить в этом мире, нужно играть. Не будь серьезной, Бог этого не любит. Запомни раз и навсегда, переплачивать за рис или чечевицу – значит унижать человека, который их вырастил. Женщина всегда должна ценить свое тело, но душа – это ее храм… Туда нельзя входить посторонним.

Она смеётся и кокетливо выставляет ножку.

Я не уверена, увижу ли ее опять. И может ли быть между нами что-то общее? Мне просто приоткрыли дверь в небольшую тайну: как жить, выживать во всеобщем театре, при этом не сливаясь ни с одной ролью.

Хелена

Выйти утром из номера отеля, который снимаю за пять долларов. Не забыть приклониться перед храмом Шивы… Перечеркнуть базар, не поднимая глаз. Одни и те же лица: «Намасте! Доброе утро!» Двадцать человек за десять минут обязательно спросят: «Как ваша жизнь?» Я никогда так хорошо не жила.

Кафе «Калди» в центре туристического Тамеля. Здесь удаленный «офис» для фотографов, блогеров и журналистов. Они говорят вполголоса на десятках разных языков, стучат по клавишам, обрабатывают фотографии и программируют.

После активного трудового дня или если обвалился интернет, или если нет электричества, мы сдвигаем наши столики и кресла в самый центр помещения и сидим до двух ночи за закрытыми дверьми.

После всего ты выходишь на улицу, вдыхаешь аромат жасмина… Никакого телевизора. Из новостей – самые важные, брошенные кем-то случайно.

Рядом, на перекрестке торговых улиц, ночной бар «Регги» – самый популярный в Тамеле. Здесь играет гитарист Карма и местные рок-группы. Здесь они сочинили хит «Намасте» – написали на бумажной салфетке во время сбора средств на музыкальный лагерь для бездомных детей Непала.

Я прихожу сюда только из-за звука музыки регги: пока идешь домой, этот звук накрывает тебя и уносит на террасу кафе. Все музыканты – знакомые лица – делают перерыв и выходят покурить.

Свет проносится по проводам и зажигается над столиками. “No Woman, No Cry” – слышится из проигрывателя.

Я вижу женщину. Она сидит в одиночестве за столиком у сцены. Рядом с ней футляры для барабанов и гитар, оставленные музыкантами. Я видела эту женщину накануне, выходящей из кафе «Калди».

– Я видела вас вчера, – обращаюсь я к ней.

Блестящие, наполненные радостью глаза, лицо, обрамлённое седыми волосами. Короткая мальчишеская стрижка. Мы говорим спокойно, вполголоса, но вот музыканты выходят на сцену, затягивают первые аккорды “Аnother Brick in the Wall” Pink Floyd, и в бар врывается мощный звук гитар и барабанов. Теперь этот звук как живой – вращается повсюду. Какое-то время мы пытаемся вести беседу, но наши слова разбиваются о звуки музыки.

– Сегодня играет «Cobweb» – одна из лучших групп Катманду, – говорит Хелена.

Мы с ней почти тезки, и она знает русский язык.

– Я живу в Германии, но родилась в Словакии. В Словакии мы учили русский в школе… Сейчас сложно говорить, ничего не слышно. Когда закончится музыка, я покажу тебе, где живу. Приходи ко мне завтра в гости.

Следующий день. Третий этаж нежилого офисного дома. Квартира без номера – одна среди других на этажах. Все остальные двери – с вывесками туристических офисов. Хелена встречает меня на лестничной площадке.

– Было очень трудно найти хорошую квартиру. Все непальские дома – с местными туалетами. Я их не люблю, мне нужен был европейский туалет. В первой комнате сплю я, а там спальня моего сына, – показывает она помещение.

Хелена (слева)

Из мебели у нее только набор плетеных из бамбука кресел. Непал производит бамбук на экспорт.

– Я живу просто, по-непальски, мне так нравится. Я не люблю, когда много вещей в доме. Я люблю, когда много книг. Эти книги – видишь? – я держу для красоты. Я ничего не привозила сюда – только эту электрическую плиту из Германии. Непальские электрические плиты взрываются… Последние четыре дня нет воды. Вчера я ходила в ближайший отель, чтобы помыться. У них есть общий душ. Я зашла туда и, такая уверенная в себе, поднялась на второй этаж и помылась. Я знала, где у них общий душ, – смеется она, пародируя саму себя, крадущуюся по отелю. – Конечно, здесь очень просто, не так, как в Германии. Но я знала, на что иду, когда ехала сюда. В Германии есть все, но я там несчастлива. Много лет я пила антидепрессанты, но когда прилетела в Непал, то отказалась от них.

– Как долго ты живешь в Непале? – спрашиваю я.

Мы уже давно перешли на русское «ты», хотя между нами лет тридцать разницы в возрасте.

– Я приезжаю сюда… сколько? Дай подумать. Шесть-семь лет… Я не могу жить в Непале больше пяти месяцев в году. Непальскую туристическую визу выдают не более, чем на пять месяцев в году. Когда это время истекает, нужно ждать начала нового календарного года. Так я и живу – то здесь, то в Германии.

Пойдем, я покажу тебе комнату, где работаю! – тянет она меня за рукав в соседнее помещение.

Через лестничный пролёт, еще одна дверь, еще одна квартира. Между ними «европейский» туалет. Здесь все еще менее обжито. Из мебели совершенно ничего: только обустроенное на полу спальное место – одеяла и подушки. На окнах нет занавесок.

– Когда я здесь переодеваюсь голая, то кто-то может наблюдать за мной. В Непале вся жизнь как наизнанку, ничего не спрятать, – смеется она. – Здесь я работаю и пью кофе. Я не могу проснуться без кофе. Если я знаю, что утром не будет электричества, то я готовлю кофе с вечера, а утром выпиваю его холодным.

Здесь я работаю с ноутбуком. У меня есть небольшой интернет-магазин товаров из Непала. Я продаю изделия ручной работы. Wi-Fi я ворую из соседнего кафе, их сигнал как раз достает до этой комнаты. Это кафе никогда не меняет пароль для Wi-Fi!

Хочешь пирожное с чаем? Я купила специально для тебя! Здесь, в Непале, я худая, но, возвращаясь в Германию, я набираю пять-шесть килограммов веса. У нас в Германии повсюду German Bakery – пекарни с булочками, чизкейками и вкусным хлебом. Когда я приезжаю обратно в Непал, все спрашивают меня: «Хелена, почему ты так растолстела?» – она выпячивает живот, изображая себя толстой, и ходит взад-вперед по комнате. Сейчас у нее девичья фигура.

Мы усаживаемся на пол рядом с креслами.

– Кресла для гостей, а мы как дома, по-непальски.

Она смешно качает головой, соглашаясь присесть на пол.

– Я родилась в Словакии. Тогда мы были связаны с СССР, в школах мы учили русский. Мой будущий муж, рок-музыкант, приехал из Германии с гастролями в наш город. Мы встретились и сразу поженились. У нас не было времени на свидания, все было очень быстро. Я уехала с ним в Германию, когда мне было восемнадцать лет.

– Родители отпустили тебя?

– Да, мы не были близки. Я очень хотела покинуть родительский дом. Сначала мы с мужем жили вместе, потом я купила себе квартиру, и мы стали жить «на два дома».

– Почему?

– Мне всегда была нужна свобода, личное пространство. Я очень уставала от постоянного присутствия мужчины.

У нас родился сын, через десять лет мы развелись. У мужа были другие женщины, и я сказала: «Нет, это мне не подходит».

– Где теперь твой сын?

– Сейчас ему двадцать восемь лет, он живет в Германии и работает программистом. Он тоже занимается музыкой, как его отец.

Я прошу рассказать ее историю. Как все начиналось? Как женщина, рожденная в Словакии, прожившая жизнь в Германии, оказалась в «Регги-баре», оказалась в этой квартире в центре Катманду? Что за жизнь привела ее сюда?

– Лет пятнадцать назад я начала читать книги Далай-ламы, я увлеклась буддизмом. Затем я стала ездить в Индию. Потом у меня нашли рак.

Я лечилась и параллельно ездила в Индию.

Мой доктор говорил: «Хелена, если узнают, что ты ездишь в Индию, то у тебя заберут страховку». Но я все равно ездила в Индию между курсами химиотерапии. У меня уже не было ни волос, ни бровей, но Индия давала мне силы бороться с болезнью.

Однажды, когда стало совсем трудно и я уже не знала, буду ли жить, моя подруга посоветовала мне одну женщину. Эта женщина видела будущее. Тогда я не очень верила в подобные вещи. Сейчас я думаю, что, пока сам не проверишь, – не поверишь.

Эта женщина принимала людей дома, в соседнем городе. Я ни на что не надеялась, я просто поехала… так, просто потому что не было уже надежды ни на что другое.

Как только я ступила на порог ее дома, она сказала, что рядом со мной стоит девочка, которая должна была у меня родиться, что она не родилась, но теперь мой ангел-хранитель. Тогда я поняла, что она и правда что-то видит. Восемь лет назад у меня был выкидыш. Врачи не могли сохранить ребенка. Никто об этом не знал, я не сказала даже сыну. Врачи сказали, что это была девочка. В тот момент ей было бы восемь лет.

Итак, мы стали говорить. Эта женщина в деталях описала моё прошлое, моих родителей, а потом она сказала: «Ты победишь рак и будешь жить». Я очень обрадовалась, я поверила ей, потому что все, что она рассказала до этого, было правдой. Затем она стала описывать мое будущее. Она сказала: «Ты будешь жить и вернёшься домой. У тебя будет еще один ребенок». И тогда я сказала: «Нет, этого не может быть». Я родилась в Словакии, но я… ненавижу эту страну.

Я ни за что туда не вернусь. Я не могу иметь детей – у меня удалили матку.

Но все случилось именно так, как она предрекла. Мое здоровье улучшилось, и я впервые посетила Непал. Когда я пересекала границу из Индии в Непал, мое сердце так сильно забилось! Я поняла, что я дома. Я плакала от счастья.

Однажды, идя по улице Катманду, я увидела мальчика, беспризорника, сидящего в коробке. В Катманду ведь многие дети живут на улице. Я увидела этого мальчика, только посмотрела на него и поняла: это мой сын. Я будто бы его узнала, моментально ощутив родство.

Сачан сказал, что его родители живы, но оставили его.

Я узнала о его бабушке и дедушке, они жили в горах Лангтанга.

Лангтанг – это горный район Непала, который начинается примерно в семи часах езды от Катманду, там очень красиво. Мне пришлось поехать туда вместе с Сачаном. К счастью, он помнил дорогу. Ох, как же долго мы добирались туда! Сначала надо было приехать в Дхунче – деревню, с которой начинаются походы в горы Лангтанга, затем идти вверх по тропе. Когда я поднималась там, то думала, что у меня случится сердечный приступ! Никогда в жизни я не повторю этого! Никогда! Как же это было тяжело!

Когда мы поднялись, я встретила бабушку и дедушку Сачана и удивилась: они очень хорошие люди. Тогда я поняла, что они не бросали его, нет, но они уже очень старенькие. Оказалось, что родители Сачана живы и здравствуют. Они занимаются своими жизнями.

Отец Сачана живет в Катманду, но почти не работает, а мать сбежала к любовнику в Индию. Любовник матери не хочет, чтобы Сачан жил с ними, и поэтому она отказалась от сына. Да, женщины так иногда делают…

Тогда я спросила Сачана, хочет ли он остаться с бабушкой и дедушкой или хочет учиться в школе, в Катманду. Сачан очень умный мальчик, он очень любит учиться, он захотел пойти в школу. Мы вдвоем вернулись обратно в Катманду. Теперь я оплачиваю его обучение в очень хорошей школе. Там он учится и живет, их очень хорошо кормят. У них есть много дополнительных занятий: рисование, пение, языки. Он очень умный, лучший в классе по математике.

Я забираю его на выходные на каникулы. Я говорю ему: «Не называй меня мамой, называй меня просто Хелена. У тебя ведь есть мама и папа, ты не сирота».

Недавно у него был день рождения. Я позвонила отцу Сачана, у меня был его номер. Я пригласила его на день рождения сына в ресторан. Сачан так ждал его! Тот пришел, но даже не смотрел на сына. Потом я поняла, что он пришел, не чтобы увидеть сына – он хотел посетить дорогой ресторан.

Я увидела, как живут женщины-матери в округе Лангтанга. Очень бедно. У них много детей, но нет работы. Их мужья либо убиты во время революции в Непале, либо уехали в Индию на заработки. Многие мужчины Непала уезжают работать в Индию, находят там новых женщин, создают новые семьи и не возвращаются.

Женщинам, которым я помогаю, не на что содержать детей – я даю им работу. Видишь, все эти вещи? Здесь сумки из экологичного сырья, расшитые ремни и этнические украшения. Это все делают мои женщины. Я выбираю на рынке образцы модных сумок и одежды, привожу это в горы моим женщинам. Они шьют точные копии этих вещей. Мы используем только натуральные материалы: хемп и крапиву. Крапива – очень модное и востребованное в Германии сырье. Хемп, конопля, – очень жесткая, а крапива – тоже «органик», натуральная, – но очень мягкая, нежная. Этот мягкий сорт крапивы можно выращивать на высоте от двух до трех тысяч метров. Здесь, в Гималаях, идеальные условия для этого. Когда крапива собрана, то сначала ее нужно замачивать в воде, а затем выбивать. Это тяжелая работа, ее может выполнить только мужчина: нужны сильные руки. Затем побеги крапивы становятся очень нежными, и из нее можно делать пряжу. Изделия из крапивы очень хорошо продаются, это ведь ручная работа. Из этой пряжи можно ткать или вязать аксессуары: сумки, футляры к коврикам для йоги, пояса. Все это делают мои женщины в Лангтанге. Потом я посылаю все в Германию и продаю на рождественских базарах. Так я даю этим женщинам работу.

Мой муж привил мне любовь к рок-музыке. Теперь я не могу без нее жить. Каждый вечер я слышу музыку из разных баров Тамеля. В этой квартире никто не хочет жить. Хозяин квартиры – мой друг, он берет небольшую плату, всего сто двадцать долларов в месяц. Другой человек здесь бы не выдержал. Очень много звуков, все они смешиваются и превращаются в какофонию. По голосам музыкантов я понимаю, в каком баре играет та или иная группа. Я знаю всех музыкантов. Музыка делает меня счастливой, она дает мне энергию.

Хелена сидит, вытянув ноги, покачиваясь в такт музыке. Я гляжу на аккуратно расставленные книги по медитации и буддизму, автобиографии известных музыкантов. Мы ужинаем в ее квартире: растворимый кофе и тарелка риса на двоих.

После сорока лет человек отказывает себе в удовольствии раскрывать себя. Меняться, менять свою жизнь в пятьдесят – это неприлично, это противоречит правилам социума. К сорока пяти годам человек стареет, после пятидесяти он сдается, а в шестьдесят, независимо ни от чего, умирает. Но эта женщина в свои почти шестьдесят носит джинсы и спортивные футболки, танцует под регги, ходит в горы и занимается благотворительностью.

Следующим утром Хелена ведет меня «в жизнь». Она говорит, что я не знаю Непал, что его невозможно узнать, пока не увидишь, как живут самые обездоленные, лишенные всех благ люди.

– Они очень простые, но очень хорошие, настоящие. Я люблю этих людей, – говорит Хелена.

Туристический Тамель – центр бесчестия и падения. Только для туристов, только для бизнеса. Пятьсот туристических агентств и столько же отелей. Бары тянутся один за другим. В перерыве будто орнамент из бисера: рестораны, магазины, казино. Ровно за границами Тамеля – нищета и трущобы, а потом опять дорогие дома, королевский дворец Катманду и отели с бассейнами.

– Здесь есть все, включая детскую проституцию, – рассказывает Хелена. – Богатые мужчины, иностранцы, приезжают сюда и заказывают маленьких девочек и мальчиков, а затем ведут их к себе в номера. Это страшно, что мы живем в таком мире! Это страшно!

Многие иностранцы, приезжая в Непал, видят только святость и красоту, но я здесь живу. Я знаю всю подноготную этой страны.

Я сделала выбор видеть правду, не жить в розовых очках. В Германии все живут будто спят, но мир не такой. В мире голодают дети, в мире убивают и насилуют детей. Хватит с меня розовых очков, достаточно!

Мы выходим из туристического района, пересекаем Синдхупалчок и мост над грязной, но священной рекой Багмати. По дороге покупаем пять килограммов риса, два пакета сахара и масло.

Крыши к крышам. Храмы на храмах – в каждом дворе по одному. Здесь и там, нарушая границы, мимо нас проносятся дети. Они заигрывают с Хеленой. Хелена смеется. Она принесла им подарки из Германии.

Эти дети нюхают клей и спят на тротуарах. Они выпрашивают у туристов деньги и шоколадки.

– В Катманду почти нет мусорных урн. Четыре раза в неделю специальная машина объезжает город. Эти машины принимают мусор у детей. Пакеты с пластиком, пакеты с бумагой, другой мусор. Дети получают всего один доллар за четыре-пять часов работы. Эти дети спят на улице и питаются где придётся. Они убирают мусор после заката солнца, чтобы никто, особенно туристы, не обратили внимания на детский труд в Непале.

Я оплачиваю школу трем мальчикам и семи девочкам из очень бедных семей. Это называется «спонсорство образования» – school sponsorship.

Мне хватает моего пособия по болезни из Германии. После болезни государство выплачивает мне пенсию, благодаря которой я могу жить в Непале и не работать. Да, приходится экономить, но помощь другим делает меня счастливой.

Хелена и Богадур

Мы проходим между шалашами и коробками – домами без дверей и окон. Скверный запах от обмельчавшей реки с прогнившими отходами по всему руслу. Это попросту городская свалка.

– Дом на свалке у реки не требует уплаты налогов, – говорит Хелена.

Наконец, мы подходим к «жилищу» из камней и досок. Коробка два на три метра – вроде автобусной остановки без ограждений. Вместо стен здесь куски пакетов и клеёнок. Жалкое на вид строение едва ли подойдет скоту, но в нем живет человек, и он с блаженным видом обнимается с Хеленой.

– Это мой друг – Багадур, – подзывает она меня. – Это моя подруга из России.

Тот складывает ладони в жесте «намасте». Хелена обнимает его снова, без всяких церемоний. Я оглядываюсь вокруг. Вместо спальни походная серая пенка и одеяло, вместо кухни – камни для печи. Четыре кирпича и сверху одна кастрюля.

– Сегодня он будет печь картофель, – говорит Хелена. – Он очень хороший друг. У него ничего нет, он живет на улице. Он никогда-никогда меня ни о чем не просит, не жалуется на жизнь.

– Сколько он так живет?

– Кажется, уже десять лет.

– Как же он оказался в таких условиях?

– Из-за разгильдяйства чиновников Непала – все они взяточники и коррупционеры. Они поддерживают незаконную кампанию банков. Представители местных банков объезжают неграмотных людей, обманом заставляют их подписывать документы на кредиты, а затем забирают имущество, взятое под залог.

Раньше у Багадура был небольшой дом и лавка с товарами прямо под домом. Работники банка предложили ему взять кредит. Он не мог даже писать, он не знал, что он подписывает. Он не смог выплатить кредит, и у него забрали дом и магазин. Теперь он очень тяжело работает – собирает мусор, бутылки. Я не знаю, сколько у него силы, чтобы жить эту жизнь… Я хочу эту жизнь немножко облегчить, хочу привезти для него специальную коляску для сбора мусора – такие используют в Германии. Он уже совсем стар, он мало ест, ему тяжело носить большой вес на спине.

Пока Хелена беседует с Багадуром на непальском, я задыхаюсь от жары и пыли. Автомобили чихают газами прямо в его жилище. Здесь просто невозможно дышать.

Они обнимаются, прощаются, Хелена ведет меня дальше – «в жизнь без прикрас».

По дороге она здоровается с безрукой женщиной, забирает ее с собой, и дальше мы идем втроем, снова к трущобам. В одном построенном из досок и пакетов доме-коробке сидят три девочки. Мне сразу бросается в глаза их внешняя аккуратность. Они обычные школьницы в форме. Их волосы – как у многих женщин Непала – черные, как смола, блестящие, туго заплетенные в косы. Главное, когда общаешься с этими людьми – ничем не выдать свое превосходство. Если они сидят на земле, ты садишься рядом. Если они едят руками рис, ты принимаешь еду и ешь вместе с ними. Где они берут питьевую воду? Прямо из реки. Река грязная, наполненная мусором города. Все вокруг пропитано вонью гниющих отходов. Мы на свалке.

– Их отец работает в Индии, – говорит Хелена. – Он присылает им деньги, но этого недостаточно. Мать работает уборщицей на трёх работах. Я сама была с ней и видела ее труд. Это хорошие люди. Мой друг из Германии платит за обучение этих девочек. Я хочу прислать ему фотографии – отчет об их успехах в учебе.

Я влюбляюсь в этих людей сразу. Они скромные, воспитанные, много улыбаются и гостеприимны. Сами сидят на земле, а тебе предлагают подстилку.

– Они учатся прямо так. До пятого класса в Непале бесплатное образование, но за экзамены, книги и школу все равно нужно платить. Они получают только лучшие оценки. Мой друг обрадуется, – говорит Хелена.

Лампа свисает с потолка, детские книги сложены в углу комнаты, три матраца друг на друге. Как они спят, как выживают?

Я не знаю. Я не задаю этот вопрос. Следующие несколько часов я молчаливая, парализованная, обездвиженная.

В день рождения Хелены мы едем получать гуманитарный груз в отделение Карго, в аэропорт Катманду.

– Стоимость доставки груза – тысяча пятьсот долларов; пятьсот из них – мои деньги, и еще тысячу долларов передал мой друг. Представь себе, в горах Лангтанга есть госпиталь… я заходила туда, там делают уколы без дезинфекции. Один и тот же шприц используется для нескольких людей.

Доктор, который лечил меня от рака, узнав об этом, пожертвовал тысячу долларов на доставку некоторых медикаментов в этот госпиталь. Я собрала детскую одежду, лекарства – все, что передали мои друзья, – и отправила это из Германии перед отлетом в Непал.

Теперь, спустя месяц, груз наконец-то пришел. Вчера мне позвонили из карго, чтобы я его забрала. Нужно только забрать коробки и доставить их в квартиру. У моего друга есть небольшой грузовик, он согласился мне помочь за небольшую плату. Затем я найму машину и отправлю одежду и лекарства в Лангтанг. Мои женщины помогут все раздать наиболее нуждающимся семьям. Лекарства заберет деревенский госпиталь, я уже сказала им, что придёт помощь.

В грузовом отделении карго холодно и темно. Пол усыпан газетными стружками, этикетками и соломой. Здесь не убирались много дней. Мы отдаем оплаченные документы, платим еще небольшой стандартный взнос за получение груза – примерно сорок пять долларов. Нам выносят шестнадцать коробок, общим весом четыреста килограммов, ставят их на грузовой перевозчик, и мы катим их к выходу. Какой-то рабочий в синей форме догоняет нас, останавливает у выхода.

– Вы должны оплатить налог на продажу.

– Эти вещи не для продажи. Это частные пожертвования. На вещах нет этикеток, они не новые, посмотрите сами, – говорит Хелена.

Он режет картонные коробки ножом для бумаги. Из коробок вываливаются детские игрушки, одежда, шприцы, бинты, детское питание – все вперемешку друг с другом.

– Это помощь деревням Непала, – объясняет Хелена. – Люди собирали что у кого было. Даже доктора больниц отдавали образцы лекарств, которые приносят им для рекламы. Я привожу сюда такие грузы регулярно, я никогда не платила налог на продажу.