Текст книги "АнандЛа. Десять лет с йогами, целителями и шаманами. Индия – Непал – Суматра"

Вскоре Савитри вернулась к дереву баньяна, где ее муж лежал мертвым. Она начала ходить вокруг дерева, и когда она сделала семь кругов, Сатьяван вернулся в тело, как будто пробудился ото сна.

Такова история о Савитри и Сатьяване.

Ты не можешь жить одна. Тебе нужен муж, – подводит черту Бина. – Я тоже не хотела замуж. Перед свадьбой мне показали маленькую фотографию паспортного размера, черно-белую. Моя гуру сказала мне, что я должна выйти замуж. Теперь я тебе как гуру.

Ты думаешь, что после брака потеряешь связь с Богом, но это не так. Я тоже так думала, но мой муж стал мне настоящим другом. Он тоже, как и ты, очень любил Шиву. Я всегда спрашивала его: «В какой храм мы сегодня пойдем?» Он всегда отвечал: «В храм Шивы».

Я надеялась, что никогда не выйду замуж и стану писать книги. Я любила книги. Но все вышло по-другому. Вначале я не была счастлива в браке. Я считала, что Бог наказал меня. Женщины в нашей традиции считают, что Кришна – уже муж. Необязательно выходить замуж. Это похоже на традицию христианства, когда монахиня символически выходит замуж за Христа.

Я согласилась выйти замуж с одним условием – что сначала я получу образование. В колледже я изучала английскую литературу.

Я вышла замуж за мужчину из Непала, но жила и училась в Индии, в родной стране. Старое общество не приемлет подобной самостоятельности женщин. Обо мне стали ходить слухи. Мой муж стал сомневаться во мне, и тогда я сказала ему: «Ты мой муж! Если ты не защитишь меня, то кто защитит?»

Когда я переехала в его дом, в Непал, там был бардак. Я жаловалась моей гуру, и тогда она сказала мне: ты пришла не только для своего мужа, ты пришла для всей его семьи. Ты должна навести там порядок! И я наводила порядок в доме мужа, меняла все правила, устанавливала рамки и традиции.

Нужно сказать, что семья моего мужа была очень знатной. В дом мужа приходило очень много уважаемых людей. В древнее время в Индии и Непале самыми уважаемыми людьми были цари и садху.

Садху – бродячие йогины – обладали великими знаниями и мистическими способностями. Я видела левитацию, оживление мертвых, исцеление от страшных болезней. Все это происходило в нашем доме. Мне не нужно было никуда ходить.

Постепенно эти йогины посвящали меня в тайны их практик. Они передавали мне рецепты разных лекарств. Они объяснили мне, как работать с мантрами и медитировать. Так я начала молиться по шесть часов в день, только ночью. Ночь – это время для йогинов и для богов.

Теперь, ты видишь, я стала йогиней, будучи замужем и имея двоих детей. Смотри, сколько всего я делаю для людей. К чему твоя свобода? Помощь людям, карма-йога – нет ничего выше этого!

Землетрясение – Непал 2015

Прежде чем случаются землетрясения, люди видят световые явления – вроде северного сияния. Никто не обращает на это внимания, потому что землетрясение все равно невозможно до конца предсказать. В Непале они случаются примерно раз в сто лет. Их запечатлевают в летописи времен в главной библиотеке Катманду на дворцовой площади Дурбар.

Волнение приходит ниоткуда. Земля не шепчет, не поет тебе. Она, как обычно, тиха, и только если очень прислушаться, ты ощущаешь тонкие перемены. Мартышки покинули город, муравьи ушли под землю. Дождь идет уже целый апрель.

«Непогода – не к добру», – говорит Бина.

25 апреля 2015, почти полдень.

Я сижу в пещере Зеленой Тары, здесь маленькое, тесное пространство. Кто-то из местных заходит, быстро молится, оставляет на алтаре подношение – монетку, фрукты – и уходит. Справа от меня совсем юный буддийский монах. Он читает мантру, покачиваясь в такт слога.

«ОМ Таре Туттаре Туре Соха».

Первые толчки неопределенные, странные. Страха еще нет. Страх приходит потом – он парализует внимание, отвлекает от других страхов. Все другое теперь неважно. Есть только страх и голос инстинкта, голос горячей, вшитой в тебя мысли, голос паники.

Я никогда не видела этого страха. Он разделяет тело на части: плотное и тонкое, неощутимое.

В первый раз ты не знаешь, что происходит: земля точно стала водой. Это живая вода, двигающаяся волнами, – та же змея, что вызывает затмения.

«Мне показалось, что машина сорвалась с ручника и покатилась вниз, – сказал мой друг, оставшийся ждать меня в машине. – Потом я понял, что это и есть земля, как она есть. Глубоко внутри – земля жидкая, как море, она там двигается волнами».

Я говорила, что раньше Катманду был озером?

Долина обрывается в саму себя.

Высотные и низкие, старинные здания, храмы и монастыри разъезжаются в разные стороны, раскалываются пополам, обваливаются частями друг в друга. Под ними гибнут люди и животные.

Сейсмические волны прокатываются снова и снова. Мы откинули ремни безопасности: они не спасут. Мы могли бы погибнуть несколько минут назад, но остались жить. Как это странно. Вот ты живешь, а потом просыпаешься.

Мы въезжаем в ворота города, обратно в долину Катманду. По счастливому стечению обстоятельств, утром этого дня мы выехали из опасной зоны на окраину долины, в небольшое поселение с монастырями – деревню Парпинг.

Тот ли это Катманду, что я знаю? Все осталось где было, но теперь опрокинуто, вывернуто наизнанку. Обрушившиеся здания, мигалки машин и пробки. Только дети, как и прежде, играют на улицах.

Мы за стеклами машины, будто плывем по слегка колышущемуся морю. Толчки то и дело повторяются, но уже не столь сильные. Отсутствие телефонного сигнала, паника и слезы на лицах людей… Люди бегут в разные стороны. Люди пробуют дозвониться другим.

Во время землятрясения в Непале

Мы в эпицентре крупнейшего землетрясения – 7,9 баллов по шкале Рихтера, где максимальная отметка 9,5 баллов. Город Катманду, стоящий на блоке земной коры размером примерно сто двадцать на шестьдесят километров, сдвинулся на три метра к югу – всего за тридцать секунд.

Повсюду новые и новые медицинские центры – они устанавливают медицинские ширмы прямо на обочине, у дороги, на пустыре, где есть свобода от зданий. Когда трясет, то главное, чтобы ничего не упало сверху.

Теперь эта земля живая. Ее словно пробудили и качают. Одни толчки продолжительные и важные – их регистрируют. Другие короткие – их почти не чувствуешь.

Тело напряженно слушает, улавливает малейшие движения и звуки. Я в каком-то новом для меня, нечеловеческом режиме жизни, на высшей точке своей осознанности. В воздухе густая пыль, в воздух взмывают горные вертолеты. Раньше они возили туристов вокруг Эвереста.

Эти непальские дома, построенные из тонкого красного кирпича. Эти мощеные камнем дорожки – выбиты, вывернуты наизнанку, и там, изнутри, в просветах щелей, виднеются предметы домов.

Людей извлекают из обломков.

Новые толчки, снова пыль от разрушившихся зданий. Пыль проникает в легкие.

Все это началось 25 апреля 2015 года. Теперь эта дата станет красной, как все самое важное в Катманду – обязательно красное.

Я возвращаюсь в комнату, где жила. Трещинки с мелом на стенах – будто кровь, засохшая на коже. Моя комната, только будто кто-то в ней раздвинул стены. Когда я уходила утром, здесь все было по-другому. Бутылка с водой валяется у двери. Стеллаж с одеждой перевернут, и книги рассыпаны всюду по полу.

Бина звонит по телефону, связь прерывается, с ней остались внук и помощник.

Проходят первые сутки, и вот – первые цифры и о жертвах: три тысячи погибших, пять тысяч погибших, шесть тысяч… Землетрясение вызвало сход снежных лавин на Эвересте, альпинисты погибли.

Проходят дни, все они смешиваются друг с другом. Земля качается в мелких потоках. Мы почти здесь не спим.

Я просыпаюсь в три часа ночи, выхожу в черном платье на улицу. Этот черный, этот траур, сменил собой красный – красный цвет Катманду.

Вокруг моих коленей собираются собаки. Они двигаются по кругу, но так и не находят себе места. Одна из них остается со мной, ложится рядом, кладет передние лапы мне на ступни и притворяется, что засыпает. Я откидываю голову на железные ворота. Грохот прокатывается по спине: новая волна толчков, четыре – пять баллов. Все, что не закреплено, падает.

Мы с собакой несколько секунд глядим друг на друга, но вот она уже улетает к другим, в общую стаю.

Струйки прошлого нарушают зеркальное присутствие настоящего.

Теперь мне кажется, что ты так близко. Весь город спит на улицах, и я могу смотреть на небо. Теперь, когда оборваны телефоны и нет никакой связи с миром, когда все вокруг застыло в надежде, что хуже ничего не случится, – я чувствую целый мир.

Мне нужно рассказать тебе, зачем много лет назад я уехала.

За чудом как это.

Мы, выброшенные землей, лежим на земле. Создаем временные шалаши.

И я не читаю, не смотрю, но участвую в этом.

Проходит целая густая ночь. Все время ощущаю движение земли под нами. Толчки три и четыре балла теряют свое значение. Такая плотная и новая реальность. И мы не знаем, что с ней делать.

Мы просто сидим и «черпаем время» на землю.

Мы оба пропали здесь.

Ты в моих снах, я – в надежде изменить мир. Сделать его лучше, сделать его добрее, сделать его ближе к планете, на которую мы летаем, когда засыпаем друг с другом. Когда мы вместе.

Вчера, проснувшись утром, я поняла, что не спала. Мне это не приснилось, и в Катманду действительно землетрясение.

Я не могу теперь спать, как раньше, – проваливаться в забытье будто умираешь. Не знать, что происходит с твоей душой и телом. Теперь я сплю, как напуганный зверек.

То ветер, то движение ветки в окно, то карканье ворон. Теперь я зависима не от утреннего кофе. От этого. От внешнего, Абсолютного, этого.

Мне хочется, чтобы ты видел все это.

Как удивительно жить на границе жизни и смерти, заглядывать туда, где люди прощаются с жизнью, без слов, быстро-быстро.

Я чувствую нашу связь как собственное платье из черного хлопка. Я вижу намотанную на руки веревку – она от тебя ко мне. Я знаю, что ты меня помнишь.

Но это был мой собственный выбор – уехать сюда, остаться здесь.

* * *

Первые дни ты не умеешь в этом жить. Ты поднимаешься, оглядываешься, но уже не здесь. Ты как бы должен решить: остаться в прошлом или жить теперь по-новому.

Первые дни я не знаю, что делать. Я поднимаюсь по ночам на крышу, забираю с собой одеяло и коврик для йоги и сплю под звездами.

Я гуляю по городу, собирая прах своей кожей. Смотрю на обустроенные лагеря, на лица людей – осунувшиеся, уставшие, лишенные покоя. Спасатели всех стран посылают самолеты, забирают домой иностранных туристов. Аэропорт переполнен, консульства принимают беженцев, они устраивают лагеря «для своих». Русские для русских, французы для французов, американцы для американцев.

Как разделяет нас национальность. Как объединяет человечность.

Куда я полечу?

Мой дом оказался раздавлен стихией.

Я не могу рассуждать объективно.

Новые толчки врезаются в тело в форме инстинкта. Чувства отключаются, смерть подходит ближе, а затем отступает.

Я собираю команду непальских мальчишек и деньги на помощь пострадавшим. Что и как я буду делать дальше?

Пусть меня ведет это течение жизни.

Деньги приходят быстро. Деньги от моих друзей, от моих родственников, от родственников моих друзей. Дальше эта цепочка теряется. У меня просто список фамилий. Точные суммы, номера переводов, мой паспорт. Western Union отозвал проценты по переводам, рядом работает всего один центр, к нему длинная очередь. Родственники со всего мира посылают непальцам помощь. Люди закупают продовольствие, посылают его дальше – в зоны наибольших потерь, в деревни.

Мы с ребятами закупаем тенты и рис, чтобы нести их в удаленные места трагедии – туда, куда еще не приходила помощь.

– Эпицентр землетрясения вот здесь, – показывает Дипа на карте Непала.

Семь часов по дороге, а дальше все тропы уничтожены. Десятки деревень остались без крова.

– Сначала им нужны еда и лекарства, затем нужна одежда, затем, возможно, вода будет загрязнена. Нужно подумать о таблетках для очищения воды.

Мы собираем совет в фойе моего отеля, чертим от руки карту Непала. Со мной мальчишки от двадцати до двадцати восьми лет. Они знают ландшафт Гималаев.

Через завалы – в горные деревни. Самая старшая из нас – Дипа, она работает директором школы, но сейчас эта школа закрыта.

– Что я буду делать с этими деньгами? Есть? – спрашивает Дипа, выворачивая карманы. – Нет, я не могу есть деньги, но на них можно купить еще немного риса. Нам повезло, что землетрясение случилось в субботу. В субботу школы не работают. Многие школы Непала очень старые, они не выдержали толчков и полностью завалились. Представь, если бы там были дети в это время!

Менеджер отеля приносит нам дополнительные стулья. Мы остаемся допоздна и составляем план действий.

– Отсюда выше, в Таркехганг и Шерматанг – там очень много жертв, нет даже троп, все завалено.

Я прошу Динеша, одного из ребят команды, пойти сегодня поспать. Он похудел, его куртка в дорожной пыли.

– Сколько дней ты уже не спал?

– Какая разница, – отвечает он еле слышно.

– Сначала нужно доехать до старых троп, проверить их.

– Автомобиль туда не доедет.

– Нужно ехать на байках. Дорога развалилась, но узкая часть осталась, на байках мы сможем проехать.

В этот раз мы не можем нанимать грузовик, придётся распределить тенты и рис в рюкзаки, ставить их за спинами каждого водителя байка.

Я слушаю их быструю английскую речь. Все эти мальчишки образованны, из богатых непальских семей. Некоторые получали образование в Японии и Англии.

– «Красный Крест» уже здесь и вовсю работает.

– Если мои друзья узнают, что я работаю на «Красный Крест», то мне дадут пощечину, – говорит Динеш.

– Почему? – спрашиваю я.

– «Красный Крест» собирает себе все частные пожертвования. Все знают «Красный Крест» и посылают им деньги, потому что у «Красного Креста» хорошая репутация. Но «Красный Крест» не идет в труднодоступные места, они не рискуют жизнью своих волонтеров. Гуманитарная помощь распределяется неравномерно, она остается только здесь, в Катманду. Помощь нужна в труднодоступных удаленных деревнях, где был эпицентр землетрясения.

Больше всего я радуюсь тому, что наш народ очень сильный. Горные люди сильнее других. Мы привыкли заботиться о себе сами, простыми и доступными средствами. Моя бабушка была в этом очень хороша. Она знала, как простыми средствами справляться с болезнью.

Спасатели со всего мира – прилетают и улетают. Пустые самолёты доставляют туристов обратно домой. Люди толпятся в переполненном аэропорту Катманду «Трибхуван». Теперь все рейсы восстановлены, и люди покидают страну.

Ночь за ночью множество мелких движений, ударов. Четыреста микротолчков за одну неделю. Когда это море успокоится?

По оценкам ООН, землетрясение затронуло восемь миллионов жителей страны.

Нам звонят отовсюду: из России, из посольства, мне звонит моя мама. Я не знаю, как объяснить, что теперь это мой город. Я не могу уехать.

Навесы и тенты стали дефицитом. Их шьют по ночам там, где раньше шили одежду – снаряжение для трекинга, горных походов. Россия выписывает пятьсот килограммов консервированной рыбы. Посол предлагает мне раздать ее.

Рыба в Непале, в стране, где нет выхода к морю? Рыба как знак?

«Непальцы в деревнях не умеют есть консервированную рыбу. Если еда слишком хорошая, то они съедят ее слишком много и заболеют. Ты хочешь быть ответственной за это?» – говорит Дипа.

Оказывается, что и этому надо учиться.

Жаркий день, и инфекция в воздухе. Люди в масках от пыли. Женщина толкает меня со спины, прямо в очередь, ближе к окошку кассира Western Union. Минуя сразу двадцать – тридцать человек, без очереди, я получаю денежные переводы.

В воздухе слишком много пыли, я болею тоже. Но теперь это где-то там, несущественно, неважно… Просто тело…

Переход в Йамганг, Гумду и Лапсибот. Новые толчки по дороге в деревни. Страх доходит до самой глубокой точки внутри, а потом я опять его теряю. Дорога очень сложная, и мы нанимаем носильщиков, чтобы унести больше риса в горы. Выше, по тропе, от которой почти ничего не осталось, к людям, которые стоят на краю деревни. Мы распределяем помощь вместе со старостой деревни, под запись.

Люди ночуют на голой земле – нам дают подстилки. Сами едят муку с водой – нам варят рис. Люди в деревне касаются наших стоп в знак высшего уважения.

«Мы ни от кого не ждали помощи, мы привыкли, что никому не нужны».

В газетах новости, которые вызывают недоумение. Премьер-министр Непала требует прекратить частную помощь пострадавшим: «Мы все пересчитаем сами, затем распределим без вашей помощи». Когда это будет? Через две – три недели, через месяц?

Непал требует другие страны не вмешиваться в их внутреннюю политику и отправлять всю помощь не частным лицам, а государству.

На эти деньги здесь будут строить частные особняки и виллы. Все, как везде, – человеческий фактор.

Через три дня они конфискуют все, что везут небольшие волонтерские команды. Они свалят еду в свои лагеря и оставят там на недели, без распределения. Еда будет гнить.

Апокалипсис – «обнажение сути» по-гречески.

Государственный «подсчет пострадавших» опережает новые толчки. Новые 7 баллов, и сотни погибших. Снова самолеты спасателей в воздухе. Снова в субботу, когда не учатся дети.

Теперь, чтобы помогать деревням Непала, мы должны согласовывать свой план с армией Непала. Они забирают все, что мы везем, на участке от Катманду в Горкху. Там стоит огромный военный лагерь.

Мы меняем наши планы, снова расчерчиваем карту.

Здесь пока еще не видно ни одной правительственной машины, ни одного спасательного лагеря – мы первые волонтеры в деревне. Бабушка и дедушка сидят у рухнувшего дома: «Мы никого не ждали, ни на кого не надеялись».

В Катманду начинается паника. Сюда приходят пострадавшие. Всюду бесконечные лагеря лишившихся крова. Мы спим на улице под открытым небом. Кто-то играет на гитаре, кто-то рисует свечами огромное сердце.

Это Любовь вливается в долину.

Сейчас Непал наводнили другие люди. Обычные мужчины в костюмах спасателей, с европейскими лицами. Я никогда не замечала обычных людей до этого времени – только йогинов, монахов, целителей. Но вот мои новые герои и святые – обычные люди, спасатели.

Спустя два месяца с апреля 25-го все ощутимо успокаивается. Это случается тоже в один день. Ты выходишь из того же номера отеля, где два месяца назад была разруха. Смотришь по сторонам, смотришь на людей, читающих газеты. Тишина.

Молодое море шумит иначе.

Что-то ушло и пришло, новые побеги чего-то важного – где-то в воздухе весна.

Кафе возвращаются к работе, не повышают цены, выпекают яблочные пироги, достают сыр яка и чистое сливочное масло. Фрукты присылают из Китая. Жёлтые и красные манго – из Индии.

Йога на крыше, вновь, спустя два месяца после трагедии. Первая книга в руках. Последний поход в горы – один из самых успешных: еду и тенты удалось пронести очень высоко, в очень бедную деревню, куда еще не поступала помощь.

Спасибо всем, кто помогал эти два месяца.

Беда приходит и забирает с собой всех…

Бина ушла утром 28 июня.

Здесь, в Непале, провожают огнем.

Был человек – тело, личность, – через три часа остался только пепел.

Опустошение.

Мой знакомый увозит меня за край долины, «чтобы подышать», «чтобы попрощаться с городом». Воздух здесь чистый и влажный, воздух развевает волосы. Здесь, с вершины, весь Катманду как на ладони – страницы перевернутой книги, она прочитана и отброшена.

Ты видел мое падение.

Теперь смотри, как я буду подниматься.

Два месяца между мирами, два месяца только здесь… Завтра я улетаю на Суматру. Непальская виза закончилась и не подлежит продлению.

Суматра

Индонезия, остров Суматра. Аэропорт в городе Медан – неприветливый, еще спящий. Только один уборщик монотонно протирает пол.

Много тысяч лет назад здесь случилось извержение вулкана Тоба, поменявшее местами полюса Земли. Пепел от Тоба находят при раскопках в Индии, и на этом мы связаны где-то в космосе.

Новый воздух, новая еда, новые люди. Если верить историческим справкам, попавшим в Google, еще сто лет назад эти люди поклонялись духам природы и занимались магией. Так ли это и сейчас?

Кажется, теперь на острове Суматра царит покой. Теперь здесь мир между мусульманством и христианством.

Пять часов от Медана, столицы Суматры, вдоль вулканического озера Тоба, к городку Парапат. Мы путешествуем в длинном, напоминающем консервную банку автобусе. Три кресла слева и справа, жесткие прямые сидения. Люди засыпают от монотонной качки. Вдруг дорога резко забирает вверх. Все просыпаются. Воздух меняется. Воздух становится холодным и сухим. За окном начинается еловый лес, а под ним идет теперь горная порода.

Парапат – маленький город на берегу вулканического озера Тоба. Каждые тридцать – сорок минут отсюда отплывают паромы и лодки на полуостров Тук-Тук. Туда мне и нужно.

Женщины и мужчины Суматры – низкорослые, немногословные. В них нет этих ярких эмоций горного Непала или равнинной Индии – они жители воды.

Марко Поло пишет странные вещи об этих людях. Он называет их «людьми холмов и каннибалами». Невысокие, темнокожие, с острыми скулами. Эти люди произошли от австралийских аборигенов. Были ли каннибалы в Австралии? Марко Поло говорит, что были. В дневнике Марко Поло сказано, что он не решился пробраться в чащу острова Суматра – к народу батаков.

Он собирал знания «по берегам», не проникая в глубину этой земли: «Я не хотел испытывать судьбу». Вместо своего личного опыта, он приводит в отчетах слухи: «Если батак захватит человека, то его нельзя после этого выкупить. Батаки убьют его и затем съедят. Они задушат его. И когда человек умрет, батаки приготовят его как пищу. Я уверяю вас, что они будут сосать его кости до тех пор, пока в них не останется ни частички костного мозга, и, когда они завершат это пиршество, они захоронят останки человека в сундуках, глубоко в джунглях, так, что ни одно живое существо не найдет их».

Так ли это и сейчас?

Передается ли каннибализм из поколения в поколение?

Ходят разные слухи.

– Я хочу найти шамана, – пишу я моему другу.

– Ты путешествуешь по сейсмически опасным местам. Говорят, что вулкан начал подогреваться. Пишут в новостях, погугли.

– Здесь очень много от смерти. Я чувствую воду, но под ней как будто голоса людей. Такое же море, как в долине Катманду. Здесь как мост между мирами. Смерть – это мост.

– Вулкан молчит? Что ты чувствуешь там?

– Он не молчит. Он просто под водой. Чтобы услышать вулкан, надо войти в эту воду, а там такое чувство: то ли ты умираешь, то ли вспоминаешь о рождении.

– Ты не боишься?

– Если произойдет извержение Тоба, то погибнет пол-Земли, а может, и вся она целиком.

После последнего извержения этого вулкана, семьдесят тысяч лет назад, в воздух проник отравляющий пепел лавы. Он вращался над землей как бело-серый дым и выпал снегом, уничтожив всю живую растительность. Сернокислые дожди лились на землю в течение следующих шести лет. Пылевые тучи закрыли солнце. Это было похоже на ядерную зиму.

«Когда происходит что-то страшное, то уже не очень важно, где ты: в Катманду или на Суматре…

“С-у-м-а-т-р-а”, почувствуй, какое слово».

Как бы рассказать о том, где я оказалась? Проще нарисовать карту. Остров Самосир – конус супервулкана Тоба. Тук-Тук – крохотный полуостров на острове Самосир. Все это обилие островов внутри островов – как обилие цветов и пряных трав – север Суматры, принадлежащий сейчас Индонезии.

Днем мой номер на двоих – бассейн из сине-белого света. Белое плотное солнце. Блики от воды по стенам. Вода качает, облизывает балкон и карниз. Озеро Тоба меняет цвет, шепчет по ночам волнами прибоя.

Время от времени на берегу появляется паром, он отходит каждые тридцать минут – обратно в Парапат.

Если паром не приплывает, то мы все в ловушке.

Дорога вокруг острова – по кругу.

Здесь можно проходить насквозь, срезая сердцевину, прорывая линии рисовых и ананасовых полей.

Широкие пальмы и дерево суперфрукта. Авокадо и манго – их снимают с веток и сразу продают на мини-рынке. «Волшебные грибы» – самая популярная вывеска среди других туристических.

– Грибы сейчас плохие, слишком молодые, ничего не почувствуете, – объясняет мне случайный встречный парень. – Вот если поехать отсюда в горы, то там можно найти очень много интересного.

– Не знаете ли, где найти настоящего шамана? – прерываю я его эмоциональный рассказ о грибных галлюцинациях.

Он покачивает головой и уходит, пожелав мне доброго дня. Американцы очень доброжелательны.

Здесь, на Тоба, есть один единственный продавец овощей – велосипедист. Каждое утро он объезжает полуостров на своем велосипеде с тележкой. Он останавливается у каждого кафе и жилого дома и громко поет какую-то песню. Если никто не выходит на его голос, он едет дальше, к следующему дому, снова поет.

Остров маленький, словно игрушечный, сплошь состоящий из отелей и кафе. Главное в таких кафе – это свет. Он пробивается сквозь тонкие линии бамбука, преломляется и создает искристый снежный узор. Кафе «Вулкан» такое же – с верандой из бамбука и недостроенной крышей.

Я поднимаю глаза наверх. Там, где заканчиваются ступеньки крученой лестницы, улыбающееся, обрамленное кудрями лицо:

– Мы наблюдаем за вами уже неделю. Вы все время здесь ходите. Что вы здесь ищете? Не двигайтесь! Я сейчас к вам спущусь!

Он торопится, бежит, летит кубарем вниз по ступенькам. Хрупкое здание качнулось и еще раз качнулось. Вот-вот этот теремок двинется в путь.

– Меня зовут Джимми. Это мой ресторан «Вулкан». Там, наверху, мои друзья. Видите, они выглядывают сейчас через окно? Мы смотрели на вас несколько дней. Вы все время ходите туда и обратно. Вы не похожи на других туристов. Другие ходят очень быстро, а вы когда ходите, то улыбаетесь. Что вы здесь ищете?

– Возможно, я ищу Бога, – отвечаю я неожиданно для самой себя.

– Ох, это очень хорошо! Этот остров очень подходит для того, чтобы искать Бога. Вы знаете, что много тысяч лет назад здесь было извержение вулкана. Теперь здесь все растет в два раза быстрее, чем везде. Все: овощи, фрукты – огромных размеров! Извержение Тоба было таким сильным, что часть лавы попала в космос и достигла планеты Марс. Знаете такую планету? Она там, на небе. Она красная. Часть Марса упала обратно на Тоба, в центр нашего озера. Поэтому тут все так быстро растет! Пойдемте к нам в кафе! Мои друзья очень хотят познакомиться с вами!.. Нет, еще не поздно! Мы проводим вас обратно в отель! Где вы живете?

Я поднимаюсь вслед за ним, проваливаюсь в это длинное здание с полусветом… Всего одна висящая низко, прямо над столом, лампочка. Свет вытекает медленно и тускло. В комнате все еще много темноты, много природы и улицы. Стекол на окнах нет. Любой желающий может проникнуть сюда без ключей, и так на всем острове: здания открыты днем и ночью. Отовсюду доносятся звуки джунглей, и они, даже здесь, в человеческом сооружении, ощущаются безгранично свободными. Люди будто просто приютились где-то на краю природы.

– Это Бандан и Рикки.

– Добро пожаловать в «Вулкан», – отвечает на мое приветствие один из них. – Это наш дом, наше кафе.

На какое-то время все трое говорят между собой на языке батаков.

Вытянутое помещение с диванами и мини-столиками друг напротив друга. Позади всего барная стойка без алкоголя. Из барной утвари только музыкальный проигрыватель и стопка CD-дисков.

Люстры, кресла, столики – все из бамбука.

– Не боитесь ли вы быть съеденными здесь? Батаки были каннибалами, – смеется Бандан.

Глаза его блестящие, рот – идеальный для улыбок. Все жители Тук-Тук широко улыбаются.

– Вы из России, да? У меня много друзей из России. Раньше я жил на Бали. На Бали очень много русских туристов. На Суматру приезжают американцы, немцы, англичане, а русские любят Бали. Я знаю русских.

– А это наш Рикки. Он гитарист, – говорит Джимми. – Рикки, поздоровайся!

Но Рикки молчит, уронив голову в ключицу, спрятавшись за длинными волосами.

– У него нет одной руки, но он очень известный гитарист, – говорит Бандан. – Только вот гитары у нас нет. Вот, посмотри, наше фото пятнадцать лет назад.

Он протягивает чуть затертую по краям фотографию. На ней все в едином объятии, все в одинаковых ярких рубашках. Какие цвета любят на Суматре? Ярко-зеленые, малиновые, фиолетовые, темно-голубые. Все цвета природы и неба над островом.

– Рикки здесь выглядит по-другому, да? – говорит Бандан, разглядывая фотографию вместе со мной. – Тогда он был самым известным музыкантом Суматры. Он играл без одной руки. Можешь себе такое представить? Тогда здесь было очень много туристов. Затем пришел кризис 1998 года, и туристы перестали сюда приезжать. Наверное, ты заметила, что здесь очень много кафе и отелей, но они почти пустые.

– Тогда он еще не уезжал в Голландию. Затем он поехал в Голландию и потерял свою душу, – добавляет Джимми.

– Да, Рикки встретил женщину из Голландии. Ее звали Бланка. Она полюбила Рикки, но не по-настоящему. Мы думаем, что она полюбила его только за талант, а Рикки любил ее за душу. Эта Бланка пригласила Рикки с собой в Голландию, они жили в ее доме. Но потом она выгнала его. Вероятно, ее любовь прошла, когда она стала жить с ним как с человеком, не как со звездой. Рикки остался в Голландии и жил на улице. Он играл на гитаре и накопил на обратный билет на Суматру. Но когда он прилетел обратно, на Тук-Тук, он заболел, он потерял душу. Рикки стал ходить вокруг озера. Он перестал говорить с людьми. Люди, которые знали его, отвернулись от него. Ведь дружить с человеком, когда у него есть талант – это очень приятно, а с больным человеком дружить трудно… Рикки не мог есть плохую пищу – отбросы из урн ресторанов. Поэтому он перестал есть совсем. Он ел только фрукты, которые падали с деревьев.

– Я нашел Рикки таким, как ты видишь его сейчас, – говорит Джимми. – Он не мог сказать ни слова. Он просто хрипел и мычал. Я забрал его в «Вулкан» и начал о нем заботиться. Когда Рикки был знаменит, он очень мне помог. Тогда у меня не было денег. Рикки платил за меня, он покупал мне одежду.

Я думаю, что такое бывает очень редко… Я про то, что мы очень редко можем оплатить добром за добро. Теперь я чувствую, что мы в расчете. Я покупаю для него таблетки на китайском рынке. Вот, посмотри… Еще одна таблетка осталась, – Джимми удаляется и приносит какие-то таблетки в красной упаковке. – Они совсем ему не помогают.

– Ему не нужны таблетки, ему нужна музыка. Почему у вас нет гитары? – спрашиваю я.

– Была, но мы ее продали, – говорит Бандан.

Рикки глядит на меня искоса. Он, похоже, все понимает и смущен тем, что мы говорим о нем. Тело его совсем тонкое. Волосы длинные, до груди – не расчесаны.

– Что случилось с его рукой?

– Это случилось еще в детстве, когда Рикки было пять лет. В их доме был пожар, он пострадал, его руку отрезали. Уже тогда он начал играть на гитаре. Сначала это была маленькая детская гитара, потом он перешел на обычную, большую гитару. Постепенно он стал очень популярен, он играл очень хорошо. Его приглашали с концертами по всей Индонезии. Туристы очень любили его.