Текст книги "АнандЛа. Десять лет с йогами, целителями и шаманами. Индия – Непал – Суматра"

– Вот насколько здесь необходим ремонт, капитальный ремонт, – говорю я.

Он дает мне последние наставления. Я записываю все карандашом, запоминаю, а затем стираю.

Мы прощаемся быстро, как и встретились, – без лишних церемоний. Он дает мне гранат – красный фрукт, который мы подносим богине в храме.

– Этот фрукт – символ шакти, – объясняет Рудра. – Йогины едят гранат, чтобы получать энергию.

Прежде чем уйти, Динеш читает линии на моей ладони, повествуя о ближайшем будущем.

– Сколько же у тебя талантов! – говорю я ему.

Он смущённо опускает глаза. У него я научилась скромности.

Линии на руках меняются каждые два месяца, как и судьба. Будущее изменчиво.

Никто не знает, что будет потом. Никто не знает всего. Но природа души – любопытство, и природа души – путешествие от жизни к жизни, от момента к моменту.

«Все будет хорошо» – завершает предсказание Динеш.

Мы обнимаемся на прощание.

Я ухожу, не оборачиваясь.

Что-то теплое касается меня и проходит насквозь. Возможно, это всего лишь поток воздуха. Последнее летнее дыхание, потерявшееся в нашем семейном доме.

Горизонт скользит над обрывом. Автобус медленно поднимается в горы. Через час небо затягивает закатным заревом. Скоро станет совсем темно. Ночи в Гималаях – это космос. Порой безоблачное небо становится таким черным, что сливается с землей, а звезды теряются в огоньках горных деревень – так, что не очень понятно: то ли это красный Марс, то ли домашний костер. Так или иначе, здесь у нас есть время, чтобы видеть звезды.

Звезды, как и планеты, как и чакры – все это совершенные центры с энергией. Звезды, планеты и чакры – все это духовные семьи. Круг – самый древний из существующих духовных символов. Что он означает? Он означает, что истина – в Целом.

Истинная духовность не разделяет нас. Она приносит нам семью, где живет здоровье. Это здоровье божественное, что течет универсально, никого не обделяя. Преступника или святого лечат одинаково. Духовная семья рассказала мне это. Она объединила меня с собой, лишила меня моих несчастий – и даже в некотором смысле памяти. И все, что мне остается, – записать последнее, что я помню. Записать все эти хроники чужих историй, каждая из которых исцелила меня, закрепила меня в своей вере быть собой.

Решения, которые я приняла, – все они были верными. Пока я слушала сердце, что-то еще говорило со мной. Что-то бесконечное, выходящее за границы линейного, что-то метафизическое. Если бы я хотела дать этому имя, то это имя было бы очень простым: как счастье, как любовь. Но все эти слова давно утратили свой смысл, хотя у слова изначально была другая роль.

И здесь я начинаю по-особенному восхищаться словом… Мы ничего не знаем о словах, пока они не превращают нас в нечто новое.

Будь счастлив!

Когда вы приезжаете в Индию, кто-то вам сразу скажет: «Ты не должен волноваться. Все будет в порядке. Делай свое дело, а результат – об этом позаботится Бог. Наслаждайся жизнью! Не волнуйся…»

Это будет какой-нибудь старенький учитель по йоге, буддийский монах, доктор в тибетской клинике, проверяющий твой пульс. Он найдет твой стресс и твое несчастье. Он найдет эту точку – там, где у тебя внутри комок слез.

«Всю жизнь я так много пытался, так много сражался за лучшее. Я был обучен этому, я стал надежной лошадкой, которая быстро идет. Ну почему же я здесь? Почему эти слезы? В этой бедной стране, среди бедных людей. Почему мне здесь хорошо? Что случилось с моей жизнью?»

И тогда все это выливается, как вода, которая была очень глубоко. И если я не найду такого человека сразу, то я иду дальше. Мне нужен такой человек. Мне нужен учитель, мне нужен отец, который не успешен, но счастлив. Мне нужен человек, который примет меня как родного и скажет: «Все хорошо. Расслабься – будь счастлив!»

Но ведь это должен был быть наш собственный родитель, который бы сказал: «Не волнуйся, ты не должен быть лучшим. Успевай наслаждаться жизнью, купаться в любви этой жизни. Успевай понять ее мудрость. Живи в душе».

Но нет, мы воспитываем себя и своих детей теперь по-другому: лучший вуз, лучшая школа, высокая должность, страховка, безопасность, квартира, кредит. «Ты еще не счастлив? Нет? Работай больше!» Но однажды… но однажды… Тибет, Индия, Непал – и другой родитель. Эта бабушка, которая тебя обнимет – несмотря ни на что. Потому что любовь – она одна, она повсюду, и она не зависит – не зависит ни от чего. И такой любви нам не дали. И теперь мы ее должны найти… почему-то в других людях, в других странах.

Мы давно не любим жизнь, мы не чувствуем ее. Приезжая в отпуск, мы так куда-то несемся. От чувства вины за безделье на пляже до другой крайности – забыться глубже. Но Индия разрешает жить всегда, и Индия показывает, как это делать.

На заборе моего друга Динеша, доктора аюрведы, не висит вывеска «аюрведический доктор». «Если я хорошо делаю мой труд, то люди придут. Почему я должен волноваться? Волнение создает все болезни. Мне хватает на еду, а в остальном я просто выполняю мою работу от сердца».

И если кто-то может жить вот так – он почти святой. Он святой, потому что в нем есть мир с жизнью, потому что он знает, что солнце встает само по себе… Жизнь идет, сезоны года меняются, все течет – все в гармонии.

Мы не замечаем этого, мы не живем в контакте с жизнью, а для этих людей – это реальность. Это чувствуется в их присутствии, в их уверенности и доверии, в той любви, которая в них живет. Что-то недоступное нам, «достиженцам» из лучших вузов. Мы стремимся, но не находим счастья… Но однажды… Индия, Непал, Тибет… или что-то еще, где нам скажут: «Ты не должен. Расслабься. Будь счастлив. АнандЛа!»

Десять лет в Индии

По дороге в горы, в долину Спити, я останавливаюсь в знакомой деревне долины Куллу. Здесь заканчивается сезон туристов. Я обхожу знакомые тропы, сажусь напротив храма нагов. Стены этого храма молчат, но я помню слова моего учителя. И еще одного учителя… и еще одного… и еще одного. Теперь я понимаю, почему родилась в России. Из-за зимы, которую я люблю, из-за медитаций, которыми наполнена земля шесть месяцев в году, – когда в Россию приходит осень, а за ней зима и снег.

Все закончилось – и это чувствуется в воздухе, и об этом говорят люди.

Я присаживаюсь в кафе их послушать.

Люди говорят об итогах года, об урожае, о будущем снеге. Люди кутаются в шали, обсуждают газетные новости, смотрят телевизор.

– Что там в мире?

– Все как обычно, ничего нового, – отвечает скучающий официант.

Один из постоянных клиентов кафе разговаривает задержавшихся туристов. Но теперь они тоже уходят. Я смотрю, как он ищет слово, с которого здесь начинают беседу. Это слово «Бог», «Будда», даже слово «грех» могло бы подойти. Я предпочитаю слово «смирение». Сначала мы говорим о том, что похолодало, о приближающемся фестивале огней – Дивали. Нас поддерживают местные жители.

Он берет свою чашку кофе и подсаживается рядом, за мой столик.

– Вы… буддистка? – спрашивает он.

Я качаю головой по-индийски.

– Вы занимаетесь йогой? Может, кундалини-йогой? – продолжает он.

– Разве что-то выдает меня как духовного искателя? Посмотрите, как я одета.

– Я заметил вас давно. Вы приходите в это кафе, приветствуете всех, но в основном вы сами по себе. Это не очень хорошо… Надо говорить с людьми… Вы можете упустить какое-нибудь знание… В Индии много мудрецов… Даже обычный дворник может знать наизусть «Бхагавадгиту».

– Знать очень легко. Следовать знанию – очень трудно.

– Я рассердил вас?

– Один мой учитель научил меня тому, что гневаться нельзя. Другой мой учитель – йогиня, живущая в джунглях, – научила меня, как защищаться.

– Я думал, что у вас нет учителей.

– У Даттатрейи было двадцать четыре учителя. Я жила в джунглях с йогини, которая училась у собак, и с другой йогини, которая училась у болезней.

– Вы жили в джунглях, в Индии?.. Когда же начался ваш духовный путь?

– Все началось с самого начала, когда я родилась. Долгое время моими учителями были мои ошибки.

– Вы бы ехали вниз. Скоро выпадет снег, здесь холодно, – советует он.

– Многих людей привлекает океан, а мне нравятся этот снег и горы. Пока ты здесь, сидишь и смотришь, – реальность меняется. Она меняется медленно, но как бы сама по себе, каждый день. Когда я вижу, как на вершине, вот прямо напротив, ветер сдувает снег… Видите, вон там… – показываю я точку на горизонте. – В Индии я не встретила ни одного совершенного человека. Совершенство – препятствие. Мы приезжаем сюда, в Индию, с иллюзиями о некой святости и совершенстве, но иллюзии растворяются. Люди несовершенны, и чем ближе подходишь к жизни святых, тем отчетливее понимаешь это. Каждый идет как может, по пути он делает ошибки, он учится…

Я не встретила в Индии святых, я нашла горы. Бог что-то оставил в них для меня… Это поймало меня и возвращает сюда снова и снова.

Сейчас здесь каждый день выпадает все больше и больше снега. Я прихожу сюда, чтобы посмотреть на вершины – сколько там снега… Каждый миллиметр меняет картину… Видите, как меняется оттенок неба?.. Простите, я забыла ваше имя. Я запомнила ваше лицо, но не запомнила ваше имя. Здесь, в Индии, я не помню ничего, что казалось мне раньше важным.

– Скоро эту дорогу закроют, тогда здесь никого не останется… Не планируете ли вы уезжать? – повторяет он снова.

– Завтра я уезжаю выше, в долину Спити.

Долина Спити

Ночью я не сплю, испытываю свое желание. Если я поеду в эту глухую пустыню, то останусь там душой, прикиплю к этому месту, буду всегда возвращаться.

– Возможно, мы уже не успеем? – спрашиваю я водителя такси.

– Нет-нет! Успеете! – энергично протестует он.

Машина завелась без разогрева. Через девять минут мы на автобусной станции. Дороги скоро закроют, последние автобусы отправляются к перевалам. В любой день может начаться снегопад, тогда перевал закроют до весны.

Он выгружает мои вещи. Нет права на отступление назад. Но мысли еще кружатся… Куда я еду? Зачем? Одной зимовать в горах?

Грузовые джипы, набивающие крыши тюками с вещами. Туда везут продуктовые запасы в коробках и ящиках: помидоры, капуста, мандарины.

Рядом со мной другие пассажиры, такие же растерянные, сонные. Я почти не вижу их в синем тумане утра. Два дня я почти не вставала с кровати моего отеля. Мое окно выдавало панораму зеленой долины. Я говорила по видеосвязи с мамой, гуляла в лесах и ела поздние абрикосы. «А там не будет ничего», – проносятся мысли.

– Автобус. Это ваш автобус? Какое у вас место?

Я открываю ладонь с зажатым в ней, смятым в несколько граней номером 12.

– Давайте я помогу.

Он закидывает мой рюкзак в кабину, утрамбовывает его под сидение.

– Поднимайте ноги, ставьте на рюкзак. В автобусе нет багажного отделения, понимаете?

Горная дорога – это камни, ушибы, овраги и холод. Это остановки раз в два-три часа, с туалетами под открытым небом. Чай здесь не греет, а вызывает боль в желудке. Впереди автобусы, позади – изрядно подбитые, черные от грязи джипы. По линии ветров, по краю воды, по влажному пределу речного песка, по кромке снега… проходят пастухи – погонщики овец. Они здесь временно. От открытия до закрытия перевалов – четыре-пять месяцев в году.

Через время появляются облака. Они ложатся под колеса так, что мы рассекаем их и оставляем за собой затягиваться. После перевала Рохтанг – почти четыре тысячи метров высоты – море каменных соцветий Гималаев. Красно-зелено-желтый ковер с пока еще преобладающим зеленым фоном из колючих кустарников. Из окна – еле слышное гудение горной реки. Мы спускаемся к ней совсем близко, будто кланяемся, а затем вновь взлетаем к пятитысячному барьеру.

Человек не должен уходить так далеко. У него всегда должен быть хотя бы телефон для связи с прошлым. Иначе новый мир заберет у него все. Остановит старые мысли.

По пути сюда – через эти скалистые, повисшие в небе горы – ничего не пройдет, ничего из прошлого. Имеет значение только настоящее – вечно обновлённое я, вечно обновлённое тело. Даже одежда выглядит здесь странной – ее слишком много, она совершенно неважна.

Когда автобус добирается до этого малозаметного на горной трассе поворота (здесь только неразборчивый, будто бы от руки написанный указатель), ты попадаешь на неудобную, всю покрытую кочками, извилистую, продырявленную льдом и снегом, почти пешую тропу. Водитель упирается в скорость двадцать километров и плетется так десять часов. Бог знает, что здесь происходит зимой. Тогда, наверное, здесь тихо, очень тихо.

«Если река не разливается вовремя – нет урожая, и деревня погружается в голод». О таких вещах говорят заранее. Эти истории рассказывают местные гиды, когда ты только договариваешься с ними; водители джипов, когда ты только обсуждаешь дорогу. Они говорят: «Там песок, который способен утопить караван, и ветер, который стремится разорвать одежду. Там нет еды, нет деревьев – люди живут только в монастырях, закрывающих стенами от ветра. Дорога туда открыта три месяца в году, поэтому, если останешься и опоздаешь выехать, придётся ждать несколько месяцев, чтобы покинуть монастырь».

Они набирают корзины абрикосов, засушивают их, а затем полгода пьют только этот компот и едят ячменные лепешки. Я говорю им: «Как вы выживаете? У вас ничего нет». А они мне отвечают, что это у меня нет веры, у меня нет ветра, песка и воды, – тогда бы я поняла, что такое настоящая независимость.

Кто-то курит, наблюдая за потоком машин по хребту, кто-то ищет укромное место: рядом ничего нет, ни одного дерева, только палатка с «чайной женщиной». Они – кочевники с обветренными лицами… шли куда-то и остались здесь. Живут внизу, в больших семейных караванах, приходят на лето и сворачиваются осенью. Всё одного цвета: люди, трава, жилище.

Водитель автобуса выискивает меня на бугре. Отсюда вид на всю долину. Он раздражен, надо ехать. Но когда я поворачиваюсь и смотрю на него, уголки его губ поднимаются. Он улыбается мне в ответ.

– Хорошо, да?

– Красиво.

Чем дальше вглубь пустыни, тем более сухой воздух. Он заглушает все мирские звуки, оставленные за перевалами. Лишь свист песчинок да шуршание колес сопровождают наш путь.

Песок поднимается вверх вихревыми струйками. Ветер усиливается, и, дюйм за дюймом, вся земля превращается в поток вихрей. Крупные камешки больно ударяют о голени, колени, бедра, мелкие песчинки забивают лицо и волосы. Небо темнеет, почти ничего не видно.

Вселенная в песке.

Пустыню нельзя затребовать либо завладеть ею, пустыней нельзя управлять – она гордая, свободная, жадная до воды и жизни женщина. Такую женщину любишь как есть. Она – словно кусок ткани, уносимый ветрами. Её нельзя прижать к земле, освоить, сделать полезной…

По этим уступам, над пропастью, прошли величайшие йогины, познавшие тайны жизни и смерти. Здесь рождались и жили тибетские учителя. Они проходили здесь, основывали монастыри.

Я достаю свой походный блокнот и записываю все, что вижу. Маленькая девочка, завернутая в бежевый плед. Синее-синее небо. Почва – как камень. Деревня у устья реки. Река серо-глиняного цвета. Река, текущая снизу вверх. Рядом со мной буддийские монахи.

Ветер – холодный и суровый. Он продувает мои мысли, прячет от меня внутренние слова. Я еду в горную долину с населением менее 0,09 %. Дорога с колдобинами, оврагами – бесконечно тяжелая. Сначала кружится голова, потом голова и тело. Все четырнадцать часов меня выбивает из себя и выворачивает наизнанку. Но эта дорога не может быть другой. Она – наш малый остаток прошлого… Когда мы все – были кочевниками. Когда мы шли караванами. Когда все было простым и естественным.

Последние блики света на вершинах гор. Сад недозрелых яблок, однообразные хатки из глины в просветах деревьев. Ночь, и темнеет до шести.

Симптомы горной болезни случаются под утро. Я чувствую, как сбивается дыхание, и снова просыпаюсь. А за окном ничего, ни кусочка света. Только мир, в котором что-то происходит. Рассвет собирает в ладошки воздух. Сны возвращаются, воскрешаются, переходят порог реальности. Сны в долине Спити особенные, яркие. И даже если они навсегда потерялись, исчезли по пути из детства в настоящее, теперь они здесь.

В четыре утра я сижу на краю кровати. Пальцы растекаются в свете. Это галлюцинация – признак горной болезни.

Телефонной связи больше нет. За тонкой, белоснежной занавеской – прозрачный желтый свет поднявшегося над горами солнца. В первые дни ты фиксируешь все, что видишь. Будто кто-то подвел линию резкости, а потом эта резкость уходит, и ты сливаешься со всем, что раньше было отмечено как «новое» или «чудесное».

Тишину надо понимать, выдерживать и просить – тогда можно ехать в расщелины и скалы этих гор. Здесь больше ничего нет. Электричество отрезают на часы или сутки… Телефонной связи нет тоже… Здесь все еще Шанг-Шунг – земля, о которой никто ничего не знает. Монастыри изучают астрологию, сны, Калачакра-тантру и ваджраяну – высшие формы буддизма. Пожалуй, я назову их так – «монастыри снов».

Табо, Дханкар, Кии – никто не знает, как возникли эти имена. Они «добуддийские». Они не вышли ни из одной из четырех буддийских школ, скорее это буддийские школы взяли мудрость долины Спити.

Монахи предсказывают будущее по крикам ворон, кидают камушки «МО» (тибетское гадание). Монастыри обучают монахов разжигать огонь при помощи взгляда. Маленькие дети, помнящие свою прошлую жизнь, делают пуджи.

Фольклор Тибета, такой сдержанно немногословный, здесь кажется особенно очаровательным. Я заново перечитываю песни Миларепы и наставления Гуру Падмасамбхавы.

Все настоящее – просто. Дома согреваются огнем, пища сдобрена маслом, соседи ходят друг к другу в гости. Крошечные деревни каким-то чудом стали у устья реки, и несколько десятков домов хранят секрет средневекового образа жизни в XXI веке. Они обеспечивают себе пропитание, разводя огород на крошечной полоске земли, обнимающей реку. Деревья: ивы, кустарник, абрикосы. Последние – самые нежные и сладкие из всех, что приходилось пробовать.

Буддизм – всего лишь религиозная философия. Здесь нет Бога-творца, зато множество других, что летают по небу, превращают огонь в воду, управляют дождем и приносят радугу. Буддисты больше, чем остальные, не верят в смерть, но странным образом сохраняют тела ушедших монахов. После смерти монахов их тела аккуратно перемещают в глиняные сооружения – «чортены» (ступы), которые строят вокруг особых священных зон и монастырей долины.

Справа от монастыря – продолжительной длины неприглядное строение. Как и все другое здесь – из глины. Огороженное монашеское хозяйство напоминает студенческое общежитие. Туалет – отдельная пристройка на улице. За ним, еще дальше, непонятного назначения узкая кабинка – в ней прячутся щенки. Они голодные и жадные до еды, ловят с воздуха куски хлеба. «Это наши щенки, – говорят монахи. – Мы заботимся о них, отдаем часть своего ужина».

Монахи в красных платьях и желтых жилетках. В белых юбках с длинными косами. Худые, болезненно худые, с впавшими глазами, острыми подбородками и обветренной кожей. В теле, с круглыми светлыми лицами и широкими улыбками. Они бьют в барабаны на утренних службах и восседают, как полубоги, на красных узорных креслах. Они создают вокруг себя атмосферу покоя, а затем резко, с последней нотой их громкой ритуальной песни, разлетаются в разные стороны. Внешне необщительные, закрытые и сдержанные. Тают, как масло в горячем тибетском чае, при первой шутке, при первом встречном вопросе.

В средние века буддийские монастыри строили как военные крепости. Они были призваны защищать деревню от набегов соседних княжеств. Сейчас они – пристанища одиночества, похожие на гнёзда диких птиц. Ты обходишь эту звенящую тишину по часовой стрелке, это называется «кора». Там, над стенами, мистические колокола вылеплены из стали и мантр. Они призывают души паломников.

Когда свет меняется в Гималаях, он меняется от голубого к малиновому. Свет лежит по горам полосами, переходит в искристые волны и заканчивается с первой звездой над головой.

Днем горное солнце раскалывает землю, в ней образуются трещины. Ночью становится холодно, приходит мороз.

Днем деревенский монастырь закрыт на громоздкую щеколду. После обеденного перерыва молодой монах открывает двери. Монах с ключами.

Темный коридор, за ним – холодные мрачные стены.

Я смотрю на монаха. Он сливает воду с алтарных блюдечек, зажигает свечу в тайной комнате за алтарем. Наливает новую, свежую воду в блюдца на алтаре у статуи с Буддой.

– Не важно, что подносить Будде, главное – как это делать. Меня зовут Стензин, – представляется он.

– Что значит «Стензин»?

У всех тибетских имен глубокие значения.

– Это имя очень важное. Я недостоин этого имени. Оно значит «превосходный в дхарме». Это имя обязывает меня больше трудиться.

– Тебе нравится быть монахом? – пытаюсь я подружиться с ним.

– Когда я был маленьким, моя мать спросила меня, хочу ли я быть монахом. Я думал, что быть монахом – значит бить в барабаны и сидеть на службе. Но оказалось, что нужно столько всего учить! Мы учим математику, мы заучиваем сутры, мы медитируем… Это сложно!

Мимо нас проходит другой, совсем старенький монах. Он обут в тяжелые кроссовки «Найк» и несет котелок с благовониями. Он обкуривает дымом меня и Стензина, обходит все помещение, каждый угол монастыря. Затем, закончив работу, он оставляет свой котелок, возвращается к алтарю. Несколько движений – словно в танце, – поворот и обратно.

– Это очень уважаемый монах нашего монастыря, он очень продвинут в практике и много лет подряд находился в пещерах, в ретритах. Если ты захочешь что-то сделать для него, купи ему в магазине яблочный лимонад, он очень его любит.

Старенький монах подходит к нам, улыбается. Улыбка у него широкая и беззубая, но он ее совсем не стесняется. Он протягивает мне лист бумаги в клеточку, на ней русские буквы, мелкий женский почерк.

– Кто-то оставил на алтаре, а я и не знаю, хорошо или плохо там написано. Приходят корейцы, японцы. Я спрашиваю их: «Ваше?» Все смотрят и говорят: «Нет». Что там написано? Ты можешь это прочитать? Почитай мне. Только читай все, ничего не пропускай, читай медленно.

Я читаю: «Встретить богатого, здорового, красивого мужчину в течение шести месяцев. Выйти за него замуж. Родить здоровых детей – девочку и мальчика. Купить красивый дом, купить машину».

Монах звонко смеётся.

– Читай до конца! – приказывает он мне. – Читай подробно, ничего не пропускай!

«Здоровья маме и папе, богатого мужа для сестры».

Он снова смеется, а я все читаю. Список огромный. Желаний у русских женщин много. Сможет ли Будда ей помочь?

Наконец, монах успокаивается и довольно хлопает в ладоши.

– Это хорошее. Значит, надо оставить, – говорит он и возвращает бумажку с желаниями на алтарь.

Буду ли я когда-нибудь такой же счастливой, как этот монах? Сколько ему лет? Девяносто? Пожалуй, я куплю ему яблочного лимонада, а затем выпытаю его секрет. Я ведь здесь собираю секреты… Что касается моих желаний… Что я хочу, находясь в доме Будды? И хочу ли я чего-то? Будда учил, что все желания нужно оставить: «Жизнь – это страдание. Чтобы избавиться от страданий, нужно избавиться от желаний». Это драгоценные сутры Будды, учение о Четырех Благородных Истинах. У меня одно желание – чтобы все это никогда не заканчивалось. Пусть путешествие продолжается.

В монастырь набиваются женщины, они оглядывают меня с ног до головы.

– Все женщины Спити крайне любопытны. Смотри, как нарядились. Достали из своих сундуков все семейное наследство, всю бирюзу и серебро! – говорит Стензин.

Он приглашает меня в дом своей матери. Это старое здание с темным коридором, множеством комнат и лестницей, ведущей наверх. Первый этаж используется для коров. На втором – гостиная и молитвенная комната, спальни, кухня и туалет.

– Зимой очень холодно. Мы приводим скот на первый этаж, там есть печь. Верхние комнаты тогда не используются. Все дома Спити строятся из глины. Дома из кирпича не выдерживают перепадов температур. Несколько местных семей пытались здесь построить дома из кирпича, но они не прошли испытания холодной пустыни. Глины очень много. Древесины не хватает. Дерево используется только для постройки полов, крыши и оконных рам. Камня также недостаточно. Камень используется только для фундамента.

Раньше Долина Спити была закрыта для посещения. Туристы не могли путешествовать в Спити, – в голосе Стензина чувствуется гордость. – Даже люди из других частей Индии не могли приезжать сюда. Каждый, кто желал посетить Спити, должен был получать специальное разрешение от государства Индии. Эти разрешения выдавали крайне редко.

Теперь сюда приезжают индийцы из Дели. Они говорят: «Мы бы хотели купить здесь землю». Но эту землю могут покупать только жители Спити. Она не продается другим. Если другие придут, то они развернут здесь бизнес, и сюда придет суета, но эта земля не создана для суеты – только для уединения, для медитации.

Это земля йогинов. Все индийские йогины и монахи, включая Далай-ламу XIV, медитировали здесь. Моя мать держит здесь недалеко небольшой ретритный дом. Раньше на его месте была пещера. Там медитировало множество йогинов! Теперь мы достроили к пещере стены. Иногда этот дом занимают монахи и йогины. Не хочешь ли ты тоже в нем пожить?