Текст книги "Прощание с Литинститутом"

Целая куча противоречивых мыслей сейчас сплетается и расплетается в моей голове, и среди них ни одной убедительной… Но оставаться дома и прятаться неизвестно от кого, а значит, заведомо лишиться камешков из подсобки – такого я ни при каком раскладе не хочу. И это, пожалуй, самый важный для меня аргумент.

Выждав для порядка пару часов, ведь с утра всегда в больничных палатах врачебные обходы, и светиться перед персоналом мне не резон, я неторопливо еду в медицинский центр, паркую машину в самый дальний угол обширной тамошней стоянки и отправляюсь в справочное бюро выяснять номер палаты и корпус, в котором лежит старик.

Первая непонятка случается уже при беседе с дамой, сидящей за прозрачным стеклом бюро.

– Фамилия пациента? – интересуется она лениво.

К сожалению, фамилию Марка я так и не удосужился узнать ни раньше, ни вчера в полиции. Поэтому принимаюсь путанно и многословно объяснять, что это тот самый человек, которого в бессознательном состоянии доставила вчера вечером скорая помощь. Неужели к вам в больницу, уважаемая госпожа, каждый день привозят по десятку таких людей?

Дама нехотя копается в компьютере, и сигарета в её пальцах угрожающе покачивается. Всем своим видом она показывает, какая я неблагодарная свинья, если так бесцеремонно отвлекаю её от благословенной утренней сигареты под чашку дешёвого растворимого кофе с молоком. Наконец, она великодушно выдаёт мне местоположение реанимации, в которой находится ювелир, и прибавляет заученно:

– Только идти туда сейчас – бесполезная трата времени.

– Это ещё почему?

– Ваш приятель лежит в отдельном боксе, и никого к нему не пускают.

– Вот даже как! Он так плох?

– Не знаю. Это приказ заведующего отделением. Кроме медицинского персонала туда входить никому не разрешено.

– Я всё-таки проверю…

– Желаю успеха! – Дама отворачивается к своей чашке кофе и прикуривает новую сигарету.

Каждое отделение в медицинском центре – это отдельный корпус, и иногда между ними довольно приличные расстояния. Отдельный бокс, в котором лежит Марк, находится довольно далеко от основного комплекса зданий. Чтобы попасть в него нужно обогнуть вертолётную площадку, на которую садятся во время боевых действий вертолёты с раненными бойцами. Странное это и волнующее зрелище, когда перед тем, как сесть, вертолёт зависает над площадкой, а к нему уже со всех сторон бегут больничные работники с каталками, а охранники выстраиваются по периметру, чтобы отсечь зевак. Я уже видел это однажды… Но сегодня всё спокойно, и никого вокруг нет, поэтому пересекаю площадку наискосок по зелёному газону, и никто меня не останавливает.

Почему старика положили в отдельный блок? Неужели положение его настолько серьёзно, что лежать со всеми вместе в какой-нибудь кардиологии или онкологии ему не положено? Ничего не понимаю.

Дверь в блок не заперта, и я спокойно прохожу внутрь, неторопливо иду по длинному пустому коридору вглубь здания, и по-прежнему никого не встречаю. Как правило, в таких отделениях всегда есть врачебный пост посреди коридора, и там дежурит медсестра, которая следит за порядком, отвечает на телефонные звонки, выдаёт пациентам лекарства и отвечает на вопросы посетителей. Но в этом боксе ничего подобного нет. Даже спросить о старике не у кого.

Странно всё это. Пока иду к широкой двустворчатой двери в конце коридора, которая, кажется, тоже не заперта, меня одолевает мысль, что я попал в какой-то заколдованный круг – ищу, сам не зная, что, пытаюсь вернуть не принадлежащие мне камешки, которые – ещё не известно! – представляют вообще какую-то ценность или нет. При этом не сомневаюсь, что где-то во всём этом непременно скрывается западня, попадать в которую, естественно, не хочется, но я упорно иду к ней, уже успев по пути попасть на крючок к грозному гражданскому типу, беседовавшему со мной в полиции. А если ещё подтянуть до кучи пока ненайденный труп в ковре и вырубившегося почти на глазах у меня ювелира, то вообще странная картина складывается…

За дверями в конце коридора слышатся какие-то неясные звуки. Там определённо кто-то находится, и мне наверняка туда. Маловероятно, что мне удастся найти старика без посторонней подсказки.

– Ого, на ловца и зверь бежит! – слышу за спиной знакомый голос.

От неожиданности вздрагиваю и оборачиваюсь. В двух шагах от меня, выйдя из боковой двери, замер вчерашний грозный коротышка, который, оказывается, прекрасно говорит по-русски. В полицейском управлении мы беседовали на казённом иврите.

– И вы тоже здесь? – спрашиваю удивлённо, пока не понимая, насколько глупо звучит мой вопрос.

– Это я должен удивляться и спрашивать, что вы здесь делаете? – Лицо коротышки необычно мрачное, под глазами синяки. Чувствуется, что сегодня он не выспался. – Только не говорите, что пришли проведать ювелира из чисто альтруистских побуждений. Не настолько вы с ним близкие друзья – сами же об этом и говорили…

– Понимаете, – начинаю потихоньку соображать, что попал в новый переплёт, встретив своего вчерашнего мучителя, – всё-таки я был свидетелем того, как он… ну, потерял сознание. Я же, между прочим, и скорую помощь вызвал. Вот мне супруга вечером и говорит, – начинаю привирать я, – мол, сходи и проведай человека. Так по-людски будет…

Но коротышка не обращает на мои слова внимания. Оглянувшись по сторонам, он изрекает:

– К нему сейчас попасть ни вы, ни я не сможем по весьма объективной причине. Старик сейчас находится в бессознательном состоянии и сам дышать не может. Его подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Врачи проводят курс интенсивной терапии, но опять же остаётся ряд нерешённых вопросов.

– Зачем вы мне это рассказываете? – настораживаюсь я. – Ну, нельзя к нему сейчас, значит, нельзя. Тогда я пошёл домой. Приду позже.

– Нет, уважаемый, никуда вы не пойдёте! – Этот новоявленный инквизитор отрицательно мотает головой и указывает пальцем на одну из дверей. – Все возникшие вопросы – к вам, как ни странно. Мы сейчас пройдём в этот кабинет, и я хочу услышать от вас всю правду.

– Какую правду?! Разве я не всё ещё вам рассказал? – развожу руками.

Но коротышка молча разворачивается и идёт к двери, открывает собственным ключом замок, и мы проходим в небольшую комнатку без окон с пустым столом и двумя стульями. Вдоль стен стеллажи и приборы непонятного назначения, накрытые прозрачным пластиком.

– Кофе будете? – спрашивает он, устраиваясь на одном из стульев. – Да вы садитесь, не стойте. Разговор будем долгим и… Сейчас я попрошу, чтобы нам всё-таки сделали кофе.

Он кому-то звонит, и спустя пару минут юная девочка в голубом медицинском халатике приносит нам по чашке кофе. Вопросительно глянув на моего собеседника, она, не дожидаясь ответа, уходит.

– Чтобы не бродить вокруг да около, – коротышка отхлёбывает глоток и пристально разглядывает меня, – и чтобы упорядочить нашу беседу, изложу всё, что к этому часу стало известно. А вы меня дополните и поправите, если ошибусь. Ваше чистосердечное признание очень важно.

– Ого, как сурово! – окончательно смущаюсь я. – Вы меня в чём-то всё-таки подозреваете? Признание… Признание в чём вы хотите услышать?

По спине у меня пробегают мурашки, и мне теперь кажется, что на меня сейчас навесят все смертные грехи – и потерявшего сознание ювелира, и ещё не найденный труп в ковре. Что ещё в копилке у этого неприятного типа?

Коротышка, кажется, замечает мой недоумённый и испуганный вид и даже слегка ухмыляется. Видно, в увертюре к нашему разговору ему необходимо запугать собеседника, и он этого, кажется, с успехом добился.

– Скажите, что вам известно об отравляющем веществе под названием «Новичок»?

А вот это уже совсем неожиданно, и челюсть моя отвисает, но я послушно отвечаю:

– Ну, слышал о нём что-то из новостей. Страшная штука, которой травят людей. То шпионов, то политиков… Но я-то здесь причём?

– Дело в том, что у поступившего в медицинский центр ювелира обнаружены симптомы отравления этим ядом. Как он попал в его организм? Ведь до вашего появления в мастерской он чувствовал себя, судя по всему, превосходно.

Ну, вот и понеслось, тоскливо размышляю я, теперь начнут на меня всех собак вешать. Интересно, в Кеннеди я тоже стрелял? Тем не менее пытаюсь перейти в наступление:

– Во-первых, я и понятия ни о каком яде не имею и слышу о нём от вас впервые. Во-вторых, сами подумайте, что мне делить со стариком-ювелиром, с которым виделся до этого всего один раз? В-третьих… да первых двух достаточно!

– Стоп! – обрывает меня коротышка. – Всё, что вы говорите, неубедительно. Вам самому не кажется странным, что старик получил достаточно большую дозу яда именно в тот самый момент, когда вы находились у него в мастерской? Не до и не после, а именно во время вашего визита? Только не повторяйте дурацкую мантру о том, что пришли расширить собственное обручальное кольцо, – он указывает на мою руку, – которое и так свободно сидит на вашем пальце! То есть вы появились в мастерской с какой-то иной целью. С какой?

В глазах у меня темнеет, а на лбу сразу выступает пот. Плакали мои бриллианты…

– Лучше расскажите обо всём искренне и честно, не накручивайте себе дополнительный срок. – Коротышка тяжело переводит дыхание, но снова тянется к своей чашке с кофе и вопросительно замолкает, так и не отхлебнув. – Вы и так к нему уже близки, если наши подозрения подтвердятся.

Пытаюсь что-то бормотать, но слова застревают в горле. Ох, сердечко мне подсказывает, что пришёл конец моим мечтаньям стать богатым и независимым, разъезжать на крутых тачках, жить на роскошных виллах… Тут бы выбраться подобру-поздорову к тому, что есть, да с наименьшими потерями. Напрасно я отправился сегодня проведывать старика в больницу! Сидел бы дома, может, пронесло бы…

– Догадываюсь, о чём вы сейчас размышляете, – миролюбиво грозит пальцем коротышка и очередной раз тянется к чашке. – Да вы пейте кофе, а пока будете раздумывать, сразу ли говорить правду или выдавать её под моим нажимом, я немного просвещу вас по части «Новичка, чтобы у вас меньше иллюзий оставалось.

– Какую правду вы хотите услышать? – отзываюсь тоскливо. – Разве вчера я вам не всё рассказал?

– А вы вчера вообще ничего не сказали! Самое-то главное утаили.

Он пристально разглядывает меня, и от его взгляда мне становится совсем плохо. Потом он достаёт свой телефон и начинает пролистывать какие-то страницы в Интернете:

– Сейчас зачитаю вам некоторую информацию о «Новичке», чтобы вы не питали никаких иллюзий…

– Какие иллюзии? При чём здесь «Новичок»? Где он, а где я…

– Хватит юлить! – похоже, что мой собеседник начинает не на шутку злиться. – То, что старик отравился этим ядом именно тогда, когда в его мастерской появились вы, это факт. До вашего прихода никакого яда в подсобке не было. С этим-то вы, надеюсь, спорить не станете?

Неуверенно пожимаю плечами и отворачиваюсь.

– Так вот. – Он снова бросает взгляд на экран телефона. – ««Новичок» – это группа фосфорорганических отравляющих веществ нервнопаралитического действия. Советский Союз вел его разработки в 1970-е и 1980-е годы в рамках программы по созданию химического оружия, которая получила название «Фолиант»… К группе «Новичок» принадлежит более сотни различных по структуре отравляющих веществ. Самыми опасными из них считаются «Новичок-5» и «Новичок-7». Они в восемь раз превосходят по токсичности газ VX – самое ядовитое из всех искусственно синтезированных человеком веществ…» Вам это о чём-нибудь говорит?

– Да, страшный яд, – только и выдавливаю я послушно, – но какое он имеет отношение ко мне? Если вы считаете, что я принёс его к ювелиру, то где я его мог взять?

– Это мы и пытаемся выяснить… Читаю дальше: ««Новичок» поражает нервную систему, в результате чего жертва отравления не может дышать и испытывает очень сильные боли. Это пытка, и это абсолютно неизлечимо… Попадая в организм, отравляющий агент химически связывает белок, регулирующий передачу нервного импульса. Это приводит к тому, что к тканям организма, органам и мышцам начинают бесконтрольно поступать нервные сигналы. В результате происходит перевозбуждение сердечных, дыхательных и других мышц. К признакам отравления нервнопаралитическим веществом относятся избыточное слюноотделение и проблемы с дыханием, поскольку человек больше не контролирует свои мышцы. Это может привести к параличу, конвульсиям и в конечном итоге смерти, если речь идет об очень большой дозе или длительном воздействии отравляющего вещества…»

На минуту он замолкает и вопросительно поднимает глаза на меня, но я предпочитаю тоже отмолчаться.

– На мой вопрос вы так и не ответили: как к вам попал «Новичок»? Меня даже сейчас не интересует, с какой целью вы пытались отравить им ювелира. Рано или поздно мы докопаемся до правильного ответа, но разговор с вами будет вестись тогда иначе – не так миролюбиво и не под чашечку кофе.

Тем не менее паника, постепенно набиравшая обороты в моей голове и уничтожавшая последние трезвые мысли, начинает потихоньку стихать. С одной стороны, мне очень хочется, как говорится, облегчить душу и выложить всё начистоту, начиная от мужика, погрузившего в мою машину покойника, завёрнутого в ковёр, и до визита к ювелиру. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что расскажи я о камешках из мешочка, все загадки, может быть, и разрешатся, но я этих камешков никогда больше не увижу. Что ему ответить?

– Возможно, этот яд каким-то непонятным способом и в самом деле попал в мои вещи, – вздыхаю притворно и не перестаю следить за реакцией собеседника, – но я, честное слово, не знаю, как и когда это произошло, и, тем более, кто его мне мог подсунуть. Я же не самоубийца таскать его по доброй воле с собой! Судя по тому, что вы мне сейчас рассказали, он и в самом деле очень опасен… Нет, я просто не могу во всё это поверить!

Если бы у этого мужичка была уверенность в моём злом умысле, то, думаю, он бы не стал со мной разговаривать и поить кофе, а просто арестовал бы меня. Значит, не всё ещё потеряно.

– Вы что-то передавали ювелиру? – не перестаёт докапываться до меня собеседник. Чувствуется, что ему смертельно надоело разводить дипломатию. Достал я его своим враньём. – Скажите мне одно: приносили вы с собой что-нибудь или нет?

– Нет! – Для убедительности даже прижимаю руки к груди и смотрю на него преданными собачьими глазами.

И тут же получаю неожиданный и сокрушительный ответный удар, к которому совершенно не готов:

– А камешки, которые Марк рассматривал в микроскоп, откуда у него взялись? Разве не вы ему их вручили? Те, что находились в бархатном мешочке…

5.

А после начинается самое, пожалуй, ужасное из того, что я только мог представить.

Мой истязатель куда-то звонит по телефону, тут же появляется пара полицейских, которые заковывают меня в наручники, но не уводят с собой, чтобы бросить в мрачные тюремные казематы. Наоборот, следом за ними приходят врачи и санитары в масках и резиновых перчатках, и вот они-то перетаскивают меня в какую-то лабораторию, где принимаются вытягивать из меня всевозможные анализы. У дверей теперь стоит и не сводит с меня настороженного взгляда один из полицейских в бронежилете с автоматом в руках. Я всё прекрасно понимаю, но бронежилет-то для чего – от меня отстреливаться, что ли?! Да ещё маску на лицо натянул.

После анализов меня отводят в пустую палату, укладывают на кровать и приковывают наручником к спинке. Тот же бронированный коп усаживается в углу на стул, извлекает из кармана телефон и погружается в противно повизгивающую игру-стрелялку, совершенно не обращая на меня внимания.

– Слушай, приятель, – вкрадчиво обращаюсь к нему, – лежать на спине с рукой, прикованной к спинке кровати, неудобно, тебе не кажется? Я кто вам – преступник?! А если мне в туалет понадобится – ты будешь утку держать?

– Мне с тобой разговаривать запрещено, – хмуро отвечает коп, не сводя взгляда с экрана телефона, – а будешь бузить, тебе кандалы ещё на ногу оденут и прикуют к другой спинке. Даже с боку на бок повернуться не сможешь. В туалет же пойдёшь, когда начальство разрешит, понял?

– А если невтерпёж?

– Это уже твои проблемы – будешь в луже лежать, если сдержаться не смог…

Больше разговаривать с ним не о чем. Отворачиваюсь и пытаюсь отыскать взглядом что-нибудь, на чём можно сосредоточить внимание, но тут, в этой крохотной палате, нет даже окна, лишь шторка, которой почти со всех сторон завешана мою кровать, и тем самым значительно сужено пространство, в котором я вынужден обитать. Того и глядишь, мои мучители свет погасят.

Сколько мне здесь лежать? И для чего делали анализы? Неужели эта публика и в самом деле решила, что я имею какое-то отношение к скандальному «Новичку»? Отравил для чего-то ювелира, да и сам, вполне вероятно, представляю для окружающих какую-то опасность? Ну, не глупость так думать?!

Но долго лежать в одиночестве мне не дают. Дверь распахивается, и входит уже знакомый коротышка и с ним пара человек – один в гражданской маечке и джинсах, второй в голубом медицинском халате. В руках у второго блестящий судок, в котором позвякивает шприц и какие-то ампулы.

Не обращая на меня внимание, они переговариваются между собой. Второй, гражданский, видно, начальник коротышки, и он командует врачу:

– Значит, поступаем, как договорились. Вы ему сейчас вколите антидот, и мы его забираем.

– Собственно говоря, – начинает почему-то канючить врач, – анализы показали, что он совершенно чист, и антидот ему не требуется. Но раз вы настаиваете…

– Какое у него будет самочувствие после укола? Никаких побочных реакций не ожидается?

– В принципе, существует пока единственный более или менее действенный антидот фосфорорганических соединений, который запускает в организме синтез фермента, блокирующего действие отравляющего вещества. Это позволяет предотвратить бесконтрольное поступление нервных импульсов к органам и мышцам…

Начальник коротышки нервно мотает головой и выдаёт недовольным голосом:

– Ну, это для меня китайская грамота, объясните попроще… Я задал вам другой вопрос.

– Думаю, что можно ограничиться введением простого атропина, который использовали раньше, и он всегда давал достаточно положительный результат… В нашем случае, это будет простой профилактикой, не более того.

– Вот это другое дело! – Начальник впервые кивает на меня. – И парень будет на своих ногах, верно?

– Верно.

– Тогда колите! Что вы ждёте? У нас времени нет.

– Но учтите, что могут быть некоторые побочные эффекты. Головокружение, расширение зрачков, и из-за этого временное ослабление зрения, сухость во рту…

– Какая, к чертям, сухость во рту?! – уже откровенно негодует начальник. – Тут разговор о человеческих жизнях, а вы мне про сухость… Делайте свой укол, у нас нет, повторяю, времени!

Пробую что-то сказать, но меня никто не слушает, лишь доктор быстро и умело засучивает мне рукав и вкалывает в руку свой препарат.

Некоторое время лежу спокойно, потом слышу команду полицейскому:

– Снимай с него наручник, сейчас выводим клиента к моей машине.

Всё это время коротышка стоит в стороне и провожает меня ласковым взглядом напившегося чужой крови скорпиона. На его лице явный восторг от того, что он сумел задержать такого матёрого преступника, как я. Проходя мимо него, улыбаюсь и подмигиваю, но он отворачивается и смотрит в сторону. Угрызения совести гложут, что ли?

Всю дорогу до полицейского управления не было произнесено ни слова. Меня везут в машине начальника. Он мрачно сидит рядом с водителем и даже не смотрит на меня. Да и что на меня смотреть, если руки мои по-прежнему закованы в наручники? Вся же остальная публика – коротышка и ещё кто-то с ним – едет на другой машине следом за нами.

По дороге меня неожиданно начинают одолевать апокалиптические размышления о том, что ни разу в жизни я не попадал в такой переплёт, а ведь причиной всему послужили всего лишь несчастные камешки, случайно попавшие ко мне, и ещё не известно, имеющие какую-то ценность или нет. Но то, что, благодаря им, я уже попал в полицию, как матёрый отравитель ювелиров, да ещё удостоился наручников, как серийный убийца, говорит о многом. Стоила ли игра свеч? Не было у меня раньше бриллиантов и прочих богатств, и не стоило на них замахиваться. А теперь и их не получишь, и репутацию себе испортишь. Из обыкновенного серого обывателя, ведущего спокойную скучную жизнь и знакомого с полицией разве что по киносериалам, я, видите ли, превратился чуть ли не в Джека-Потрошителя или Чикатило, прости господи…

Но долго примеривать на себя шкуры легендарных мерзавцев мне не дают. Машина заезжает во внутренний дворик управления, и меня под руки выводят наружу. После атропина в глазах у меня всё немного плывёт, ноги слегка подкашиваются, а во рту, как и обещал доктор, адская сушь. Водички бы глоток…

На сей раз меня приводят уже не в кабинет коротышки, а в оборудованную допросную комнату с большим зеркалом во всю стену, широким столом посередине и двумя стульями в разных его концах. Как какого-то махрового бандита, меня сажают на один из стульев и защёлкивают наручники на кольце, вделанном в край стола. А потом все исчезают, оставив меня одного в этой не очень уютной комнате.

Ага, начинаю размышлять я, зеркало во всю стену несомненно прозрачное с одной стороны, и, пока меня будут допрашивать, с другой стороны кто-то будет наблюдать за допросом. Возможно, даже снимать на камеру, а потом анализировать все мои косяки и запинки. Сейчас же меня оставили для того, чтобы я окончательно дозрел, осознал ужас своего положения и выложил всё на блюдечке. Впрочем, я и так уже не собираюсь ничего скрывать – мне же пообещали, что я своим враньём накручиваю срок. Интересно, сколько я уже успел себе накрутить? Или это только угрозы?.. Нет, лучше фортуну всё-таки не испытывать.

В принципе, человек я не скрытный, и долго этой публике раскалывать меня не придётся. Но для чего такие устрашающие прелюдии – наручники, зеркальные стены и прочие атрибуты киношного детектива? Может, для виду я ещё покочевряжился бы, но долго играть в кошки-мышки не умею и не желаю. А после неожиданного и по-театральному эффектного упоминания про обнаруженные камешки, стало предельно ясно, что любое моё враньё сразу вылезает наружу… Короче, пора завязывать подобные шпионские игры. Сыт по горло.

На беседу со мной – или это уже не беседа, а допрос? – приходят начальник и коротышка, чьих имён я так до сих пор и не узнал. Первый расхаживает из угла в угол и покусывает конец шариковой ручки, второй – уселся напротив меня и раскрыл тонкую пластиковую папку с чистыми листами бумаги. Значит, будет записывать всё, что я скажу.

– Итак, – начинает коротышка, не отрываясь от своих бумаг, – мы с вами остановились на камешках, которые лежали перед потерявшим сознание ювелиром. Я даже не спрашиваю, ваши ли они, потому что кроме вас никто принести их не мог, а хочу узнать, как они к вам попали?

– Их оставил у меня в машине клиент, который убежал, не расплатившись.

– Подробнее, пожалуйста.

– Человек попросил меня подвести его, а по дороге вспомнил, что у него нет с собой денег. Поэтому попросил подъехать к банкомату, чтобы снять нужную сумму, и в залог оставил в машине барсетку. Поначалу я не проверял, что в ней, потому что, ясное дело, в барсетках держат деньги и документы, и рыться в них в отсутствие хозяина некрасиво. Но человек так и не вернулся, а ведь я прождал его почти полчаса. После этого решил проверить содержимое и обнаружил эти камни…

– Где эта барсетка сейчас?

– У меня дома.

– Хорошо, чуть позже мы съездим к вам домой и заберём её. Что в ней было кроме камней?

– Ничего больше. Только мешочек с камнями.

– Вы эти камни доставали из мешочка, чтобы рассмотреть?

– Я только заглянул внутрь и решил сразу отвезти к ювелиру, чтобы тот определил, настоящие это камни или подделка. Я-то раньше никогда их даже близко не видел.

– А зачем вам понадобилось это выяснять? Барсетка – чужая, и, может быть, её хозяин ещё отыскался бы. Но вы их решили оставить себе?

– Был грех. хотя… У меня не бюро находок. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Человек-то со мной не расплатился…

– Предположим, мы вам поверили. Что было дальше? Вы обнаружили камни, и какая была ваша первая реакция? Неужели вам даже любопытно не было достать их и покрутить на свету?

– Представьте себе, нет. Мне это вовсе не было интересно, а хотелось просто получить деньги за проезд. И ещё было крайне обидно, что попался, как последний лох, ведь было же поначалу подозрение, что человек может скрыться, не заплатив. А он так и сделал… Как бы вы на моём месте поступили? Продолжали бы стоять дальше и терять время понапрасну?

– Имя его вы, конечно, не узнали?

– Нет. Кто же спрашивает имя человека, которого подвозит?

– Вас не насторожило, что кроме мешочка с камнями ничего в барсетке, по вашим уверениям, больше не оказалось? Может, всё же были какие-то бумажки? Квитанции, чеки, использованные билеты, иная мелочь.

– Говорю же, что нет.

Мои мучители переглядываются, и начальник спрашивает:

– И вы сразу уехали?

– Нет, я сперва пошёл к банку поискать клиента, но там, конечно же, никого уже не было.

– Во сколько точно это произошло?

– Точно не скажу. Где-то часов в шесть вечера. Только-только темнеть начало.

– И чем вы занимались потом?

– Поехал к ювелиру. А чего ждать? Интересно же выяснить, что это за камни!

– Сколько времени вы провели в ювелирной лавке до того, как обнаружили старика в бессознательном состоянии?

– Ну, наверное, минут пятнадцать-двадцать, не больше, – пожимаю плечами, – а потом, едва увидел, что он почти не дышит, перепугался и вызвал скорую помощь.

Начальник и коротышка снова переглядываются, и коротышка ехидно замечает:

– Значит, в шесть часов вечера вы обнаружили в барсетке камни и отправились сперва в банк, а потом в ювелирную мастерскую. Вызов скорой помощи был зафиксирован в журнале вызовов в 21:45 вечера. Чем вы всё-таки занимались три с лишним часа?

Тут меня снова бросает в пот, и я чуть ли не давлюсь:

– Ну, я не знаю. На часы не смотрел… Может, я подвозил хозяина барсетки не в шесть, а позже…

– Но вы же сами сказали, что только темнеть начало. А смеркается в это время года у нас быстро, и в семь вечера уже совсем темно. Нестыковочка получается…

Четыре настороженных глаза впиваются в меня, и я уже чувствую себя ужом, вертящимся на раскалённой сковородке.

– Чем вы занимались эти три с лишним часа? – эхом доносится до меня тот же вопрос.

Низко опустив голову и глубоко вздохнув, словно предстоит прыгнуть с отвесного обрыва в бесконечную глубину, отвечаю:

– Труп выбрасывал, который этот сбежавший мужик попросил подвести меня и оставил завёрнутым в ковёр на крыше, в багажнике машины…

6.

Утром пораньше кавалькада из нескольких полицейских машин и пикапа скорой помощи отправились к месту, где я присыпал камнями завёрнутый в ковёр труп неизвестного воришки. Я даже не подозревал, что такое большое количество людей должно присутствовать при довольно неприятной и печальной процедуре извлечения из земли покойника.

Первым делом из служебного фургона вылез судебный фотограф и принялся устанавливать свои штативы, следом за ним вылезли на воздух люди из прокуратуры, а потом прихваченные из города понятые и, наконец, пара рабочих с кирками и лопатами. Полицейские выбирались из своих машин последними. После них внутри оставался лишь виновник торжества – я, закованный в ручные и ножные кандалы.

Место захоронения отыскиваю сразу и тут же прошу начальника коротышки, который и здесь за главного:

– Можно мне постоять в стороне, когда будут извлекать тело?

– А что не так? – невольно усмехается он. – Не привык к таким зрелищам?

– И привыкать не собираюсь!

– Хорошо, – одаривает меня монаршей милостью начальник и, усмехаясь, командует двум конвоирам с автоматами. – Отведите его в сторону, пускай парень побережёт нервную систему. Она ему ещё пригодится.

Меня отводят на несколько метров, где я присаживаюсь на широкий плоский камень и опускаю голову. Сердце моё колотится так сильно, что даже темнеет в глазах, а горло перехватывает спазм, отчего дышу тяжело и с какими-то всхлипами. Мне кажется, что пройдёт несколько минут, и мой мир, то есть всё, что интересовало и волновало меня, рухнет в преисподнюю, из которой уже не выбраться, как ни старайся, и всё для меня раз и навсегда переменится – станет настолько плохим, что даже представить пока невозможно…

За моей спиной разносятся в наступившей гулкой тишине удары лопат о камни, и спустя минуту оживлённые голоса копателей, вероятно, добравшихся до покойника. Да им и трудиться особо не пришлось, потому что глубокой ямы я не копал, а лишь присыпал труп камнями, потому его и отыскивают сразу. И сразу начинаются стандартные процедуры, за которыми я не слежу.

Кто-то хлопает меня по плечу. Вздрагиваю и оборачиваюсь – это коротышка:

– Теперь необходимо подойти и посмотреть.

– Можно обойтись без этого?

– Нельзя.

Ковёр я узнаю сразу, поэтому молча киваю головой. Кто-то из начальства приказывает разрезать пластиковую ленту, которой он замотан, и я снова пытаюсь отвернуться и отодвинуться подальше, но мне не дают.

В ковре лежит сухощавый и смуглый до черноты мужчина лет сорока. На нём выцветшая старая майка и дешёвые шорты, цвет которых определить из-за пыли и каких-то жирных невысыхающих пятен почти невозможно. Но на шее у мужчины толстая жёлтая цепочка с простеньким кулоном – и это единственное, пожалуй, что не испачкано пылью и тускло сияет в лучах солнца, падающих в разрытую могилу.

Близко стараюсь не приближаться, потому что знаю, что там уже запах разлагающейся плоти, а я, если услышу его, то потом долго он будет мерещиться мне и не давать покоя.

– Вы с ним были знакомы? – спрашивает меня кто-то за спиной. – Как его зовут?

– Первый раз вижу.

– Неужели? – не доверяют мне. – А почему тогда занялись его захоронением? Отвезли бы в больницу или в полицию, в конце концов, подбросили бы на порог – и все дела. Максимум, рассказали бы честно, как он к вам попал. А вы всё-таки отправились сюда и попытались всё сделать тихо и скрытно, чтобы никто не узнал. Вас кто-то об этом попросил или сами додумались?

– Никто не просил…

– Предположим, что это так… Дальше будем разбираться в управлении.

Пока покойника фотографируют и грузят в фургон скорой помощи, меня сажают в одну из полицейских машин, и мы быстро уезжаем в город.

Хоть наша поездка и заняла чуть больше часа, но устаю я так, будто с утра до ночи работал на раскалённых апельсиновых плантациях. Тем более, ночь у меня прошла совершенно без сна, ведь домой меня так и не отпустили, зато предоставили отдельную камеру, в которой было всё, что нужно для жизни… Но для какой жизни! Выходило, что одних банальных бытовых вещей нормальному человеку мало! А здесь, в этой стерильной и неуютной камере было, так сказать, чистилище, преддверие будущего тюремного ада. Я даже представлял себя уже новым графом Монте-Кристо, закупоренным в мрачный каменный мешок на веки вечные…