Текст книги "Прощание с Литинститутом"

Вот сейчас прикурю ещё одну сигарету и примусь за книжку. Почитаем, а там, глядишь, время быстрей пробежит. До восьми вечера, когда меня должны сменить, ещё ой как далеко. Но едва я удобно расправляю седалищные половинки на стуле, вытягиваю не натруженные ходьбой ноги и раскрываю книжку, в кармане тут же начинает названивать сотовый телефон.

Кто бы это мог быть? Для жены вроде бы рановато – всего два часа назад расстались. Из конторы тоже в такую рань не звонят, потому что там ещё нет никого. Шеф звонит из дома? Вряд ли. Он в это время ещё только поднимается с кровати, чистит зубы и пьёт первую чашечку кофе. Все разносы – после посещения туалета, не раньше. Тогда у него голос звонче.

Ладно, проверим. Лезу в карман, вытягиваю сотовик и подношу к уху.

– Аллё-у! – с израильским подвыванием вопрошаю трубку. – И кто это там спозаранку?..

2. РАДИО – ВИКТОРИЯ

– Приветик, Лёвушка! – слышу в трубке чуть хрипловатый, но певучий и с лёгким украинским акцентом женский голос. – Куда запропастился? Отстрелялся на прошлой неделе, и от тебя ни слуху ни духу. Обманываешь девушку…

Это Виктория с радиостанции «Новое русское радио». Последние несколько месяцев я довольно плотно сотрудничаю с радиостанцией и раз в неделю выхожу в эфир с часовой юмористически-музыкальной программой, идею которой сам же и подбросил радионачальству. Сотрудничаю почти безвозмездно, потому что деньги, получаемые от них за работу, и деньгами-то не назовёшь. Слёзы, а не деньги. Менее обременительная для интеллекта работа в охране куда прибыльней. Но дело как раз не в деньгах. Составлять программу и придумывать потешные тексты между музыкальными номерами доставляет мне неописуемое наслаждение. Хоть какая-то отдушина в этом сером и скучном мире, который окружает меня. Я всё никак не могу забыть, что до приезда в Израиль имел какое-то отношение к музыке и литературному творчеству. На радио, правда, не выступал, но тем не менее…

Жена поругивает меня за это бесперспективное в финансовом плане занятие, но я упорно держусь за него и не бросаю. В штат радиостанции, где почти половина таких же бессребреников, как я, меня наверняка никогда не возьмут. А те гаврики, что всё же получают там зарплату, едва ли могут похвастаться виллами и яхтами. При моём появлении стреляют сигареты – все без исключения… Потому я и сижу в своей охране спокойно, без попыток в корне изменить жизнь, обдумываю очередные приколы, пиратски скачиваю из Интернета музыку, которую на следующей неделе выдам в эфир, и чувствую себя крутым перцем. Как говорится, повышаю подручными средствами собственную самооценку. Сие занятие не обогащает, тем не менее, позволяет держаться на плаву и иронически относиться к публике, задирающей нос перед охранником на дверях. Каждому своё – кому апельсин, а кому свиной хрящик…

– Привет, Викуся! – бодрым тоном отвечаю в трубку. – Какова реакция трудового народа на мой последний эфир?

– Народ безмолвствует, – подхватывает мой игривый тон Виктория. – Пара звонков, правда, была, но это слабый бальзам для твоего гипертрофированного самолюбия. Одна дамочка даже заливалась от восторга и цитировала тебя, другой же пенсионер всячески хаял и тоже цитировал. И оба просили твой телефон – дамочка наверняка, чтобы продолжить знакомство в более интимной обстановке, а пенсионер, чтобы выдать тет-а-тет какую-нибудь гадость из непечатных…

– Ну, ты и язва, мать! Небось, тотчас сказала им, что с незнакомыми дамами я не общаюсь, ибо в сексе строг, как Папа Римский, а с пенсионерами ничего общего пока не имею – пускай подкатывает лет эдак через двадцать! Ведь сказала же?

– Сказала, но не парься! – хохочет Вика. – Это нормальная рабочая ситуация. Когда на тебя хоть как-то реагируют, значит, ты ещё не до конца вышел в тираж. Хуже, если не замечают. А так – к тебе пока не зарастает народная тропа. Правда, очень тоненькая…

Я с Викторией полностью согласен. Она баба умная, конъектуру просекает и в своё время положила немало сил, чтобы пробить мою передачу. Это наше совместное детище, и, хоть идея была сугубо моей, на первых порах, пока детище ещё не встало на ноги, осуществляла полный контроль за мной и за моими телодвижениями в эфире. Потом несколько успокоилась и стала мне доверять. Да и я поначалу робел, не зная, как распорядиться вседозволенностью, со временем пообтесался и стал чувствовать себя заправским радиоведущим. Даже пару раз съездил к ним в студию, чтобы провести прямой эфир, но потом это оказалось для меня неподъёмным занятием. Трудно, знаете ли, совмещать две работы. За одну зарплату и почти в одно и то же время.

Теперь я при каждом удобном случае вытаскиваю ноутбук, потихоньку компоную и записываю очередную программу. Потом прослушиваю на трезвую голову в машине по дороге домой или назавтра на работе и отправляю Виктории. Казусов и больших проколов пока что не было.

Вдохновлённое моей передачей радионачальство предлагало поначалу проводить её в прямом эфире постоянно, чтобы те же самые возбуждённые дамочки и рассерженные пенсионеры могли изливать свои чувства мне в лицо, вернее, в ухо. Но Виктория резко воспротивилась – до конца она мне всё-таки не доверяла и боялась, что рано или поздно я сорвусь и наговорю нелицеприятных эпитетов какому-нибудь зарвавшемуся эфирному хаму, каковых немало, чем подведу её под монастырь. Тем более, на каждую передачу приезжать возможности у меня всё равно нет. Поначалу я даже продумывал, как бы выкрутиться, но так ничего и не придумал. А теперь уже решил, что пускай всё остаётся так, как есть. Буду вести ток-шоу в прямом эфире в следующей жизни.

– Что новенького? – вопрошает Виктория. – Генератор новых гениальных идей не заржавел?

– Типун тебе на язык! – неподдельно ужасаюсь я. – К следующей передаче у меня почти всё готово, осталось записать и отправить тебе. Могу загодя поделиться тайнами.

– Делись, – соглашается Виктория, и голос её становится деловитым, отчего пропадает приятная хрипотца и ласковый украинский акцент. – Только не вываливай всё кучей, а по порядку. Идея, план и, так сказать, раскадровка. И без длинных любовных прелюдий…

– У нас, мать, на носу Новый год…

– Чего?! Август месяц на дворе! До декабря добрых полтора десятка передач…

– Не тот Новый год! Забыла, где живёшь? – ехидно поправляю я. – Я про наш любимый еврейский праздник – Рош-Хашана. Это конец сентября.

– Бес попутал! – честно признаётся Виктория. – Прошу пардону!

– Так вот, новый мой цикл, посвящённый Новому году, будет состоять из трёх передач, которые как раз улягутся в эфир до праздника. А смысл их будет состоять в том, что мы посвятим новогодние песенки всяческой известной публике – членам Кнессета, партиям и общественным организациям. Ну, и, конечно, людям, чьё имя на слуху…

– Ну, это, Лёвушка, не оригинально – отработанный приём, – разочарованно хмыкает Виктория. – Такое сто раз было. Кого ты хотел удивить? Это у тебя спрашиваю не я – «Машина времени».

– Это уж как сказать! – посмеиваюсь я. – А песенку ты вовремя вспомнила. Дело-то как раз не в идее передачи, которая банальна и проста, как всё гениальное, суть в самих песенках. Например, упомянутую тобой песню «Кого ты хотел удивить?» мы можем с полным правом посвятить нашему Высшему суду справедливости БАГАЦу, который то и дело отчебучивает такие мудрые решения, от которых у неподготовленной публики волосы дыбом встают. Усекла посыл?

– Ну-ка, ну-ка, – голос Виктории становится мягче, а это признак того, что она проявляет к какой-то вещи неподдельный интерес.

Хоть нам и категорически запрещено лезть в политику, ибо это не наша епархия, а журналистов, ведущих новостные блоки, мы иногда вставляем в нашу развлекаловку какие-нибудь иголки.

– Да кого ни возьми, – продолжаю заливаться соловьём, – каждому что-нибудь отыщется. Взять, к примеру, партию каких-нибудь зелёных или защитников природы. Какая песенка для них? Точно – «В траве сидел кузнечик». Незамысловато, но сердито. А взять нашу русскоязычную партию, которая шумела-шумела и пробилась-таки в Кнессет, нахватала министерских портфелей и потихоньку сбавила обороты. Что для неё подходит? «На поле танки грохотали…» Или «Из-за острова на стержень…»

– «На стрежень…» – поправляет Виктория.

– Какая разница – на что?! Главный прикол не в песне, а в адресате!

– Вообще-то, в этом что-то есть, – после короткой паузы неуверенно бормочет Виктория. – Правда, с танками не совсем в кассу, мог бы придумать что-то остроумней. А то наших солдафонов обидишь. И поумерь немного ехидство…

– Мести сильных мира сего опасаешься? – пробую подкузьмить её.

– Вовсе нет. Просто шутки не должны быть злыми. Тем более под Новый год. А ты этим иногда грешишь… Ну, что у тебя ещё?

– Битловская «Ты не даёшь мне своих денег…» – Министерство финансов. «Не кочегары мы, не плотники…» – Министерство строительства…

– Высоко замахиваешься, хотя… Можно «Шоколадного зайца» посвятить Министерству абсорбции, – подхватывает Виктория. Игра в подбор прикольных посвящений увлекает и её, но она вовремя останавливается. – Вообще-то, с подобными штучками можно и подзалететь. Найдётся дурак, который обидится.

– Неужели? – притворно удивляюсь я, хотя отлично знаю, что она мне сейчас ответит.

– То, что всё это смешно, и ежу ясно, но ты же знаешь, как у нашей руководящей публики с чувством юмора. Пока ходят в простых смертных, во всё врубаются и даже сами пошутить в состоянии, а как вылезают в начальнички… Операцию им, что ли, по удалению юмора делают? Кто-то не просечёт, до кого-то просто не дойдёт, а кто-то начнёт искать потаённый вредительский смысл – и пошло-поехало. Ты же не маленький мальчик, наверняка обжигался. Пора выводы делать, что дураков лучше не дразнить, а дать им самостоятельно дойти до крайней точки абсурда… Может, пока не поздно, сделал бы что-то обычное – стандартные анекдоты из Интернета, свежая попса, ну, и умеренные, якобы спонтанные импровизации на вольные темы…

– Такие вещи, матушка, катят по будням, когда праздников нет, – пытаюсь спасти свой тонущий «Титаник». – Хочется, понимаешь ли, свеженького, чего ещё до тебя никто не делал. По крайней мере, на вашей радиостанции. Чтобы в памяти народной осталось…

– Оно, конечно, так, но… подумай хорошенько. – Виктория снова делает паузу и вздыхает. – Ой, заболталась я с тобой, побегу по делам. Ты, Лёвушка, не пропадай, а то я себя неуютно чувствую, когда у меня в загашнике материалов на одну-две передачи вперёд нет… Ба-ай!

Пытаюсь что-нибудь соврать о тотальной загруженности, но в трубке уже короткие гудки. Видимо, Виктория сочла беседу законченной, и – напрасно. Я бы ей на закуску выдал ещё пару перлов, пришедших в голову не ранее, как сегодня утром, пока ехал на работу.

Например, нашим религиозным ребятам из Кнессета, которые постоянно с кем-то конфликтуют по разным протокольным пустякам, можно было бы запросто посвятить песенку старика Армстронга «Когда святые маршируют». И, как апофеоз, впарить народу великую «Отель Калифорния» с посвящением тем членам Кнессета, которые ни в чём себе не отказывают и оттягиваются по полной программе за счёт государства, будучи в заграничных командировках. И своих родственников при этом не обижают…

Впрочем, торопиться некуда. Время пока терпит, и когда идеи во мне дозреют, я усядусь за компьютер лепить обещанные фонограммы. Выдай я все заготовки сразу, как просила Виктория, тотчас начнётся критика, фырканье, а то и прямые запреты. Когда же она получит готовый материал впритык к передаче, то есть будет поставлена пред свершившимся фактом, то, как всегда, махнёт рукой и всё пропустит в эфир. Благо, у наших конкурентов с другой русскоязычной радиостанции ничего похожего, насколько знаю, не предвидится, и это весомый аргумент в последующих за передачами разборах полётов у начальства.

Итак, на чём я остановился? Ах, да, на бедуинах. Что о них ещё добавить? По большому счёту, много общаться мне с ними не приходилось по причине всё того же непересечения наших миров. На первых порах, когда я только приехал в Израиль, бедуины и арабы казались мне чем-то слитным и неразделимым. Общая религия, общий язык – какие тут различия? Вместе с большинством моих соотечественников я видел в них только угрозу и опасность нашему мирному существованию. Ничего другого видеть в них не хотел. Спустя некоторое время, когда мне по работе пришлось сталкиваться и с теми, и с другими, чувство опасности несколько уменьшилось. Нет, не исчезло до конца, а приобрело какие-то более ясные формы. Да и не только по отношению к арабам – ко всем окружающим. Здешние реалии, знаете ли, не дают расслабляться и заставляют предельно настороженно относиться к незнакомцу: кто он – друг или враг? Постоянные теракты говорят сами за себя.

Как и каждому, кто приехал из страны, где всевозможные межнациональные конфликты решались быстро, без долгих раздумий и с морем крови, мне поначалу наивно казалось, что затянувшийся спор между евреями и арабами за землю Израиля можно и нужно решать быстро, как это делают во всём мире. Кто сильней, тот и диктует условия. И нечего обращать внимание на русских, американцев, европейцев и забугорных арабов, тянущих наше исконное еврейское одеяло на себя. У нас же пушки, танки, ракеты и самое передовое оружие против тех, кто лезет в драку. Ведь сказано же было некогда усатым советским людоедом: нет человека – нет проблемы. Что нам, спрашивается, мешает пойти по пути, проторенному братскими народами? Вся история человечества состоит из примеров подавления сильным слабого. Про дружбу и братскую помощь – это из другой оперы. Ну, и давайте, ребята, засучивайте рукава, хватит жаловаться, что вас кто-то обижает… В новаторстве по этой части нас трудно будет обвинить. Хотя умудряются – есть печальный международный опыт.

Большинство наших соотечественников, приезжая сюда, сразу начинают исповедовать эдакие воинственные имперские воззрения: сильный должен демонстрировать силу, если хочет быть хозяином положения. А сильные здесь – мы. Если арабы не согласны, пускай попробуют доказать обратное. Всё должно быть раскрашено в чёрно-белый цвет, полутона не допускаются. Хозяин в доме должен быть только один. Тапочки – того, кто первый встал. И прочие повторы одной и той же популярной мысли.

Вот тут-то как раз и возникают вопросы. Кто хозяин на самом деле, и кто здесь гость? Мы сюда приехали недавно, и корни наши в других странах. Многовековая история изгнания евреев со своей земли для арабов всего лишь еврейское мифотворчество. Библейские легендарные первоисточники им не указ. У них же здесь собственные кладбища с вполне реальными могилами многих поколений предков. Что может быть красноречивей этого факта? Куда их прогонишь от этих могил? И едва ли послужит аргументом наличие почти полусотни арабских государств в мире, которые вовсе не жаждут потесниться, чтобы принять репатриантов-единоверцев. Мир всё-таки тесен, ох, как тесен. А для арабов – тем более…

Всегда, когда заходят разговоры на подобные темы, – с нашей ли публикой или с арабами, – я с некоторых пор стараюсь больше помалкивать. Все по-своему правы и неправы. И никто ещё не придумал решение, которое бы всех устроило. Хочется жить в мире, без злобы и обид, не делясь на своих и чужих, друзей и врагов, но это уже полная утопия. А утопии никогда не сбываются. Гораздо реальней и привычней – войны или, в лучшем случае, холодное противостояние…

Вот какие мысли периодически рождаются в моей беспокойной голове, когда я часами просиживаю у себя в охране. А о чём ещё, братцы, размышлять, когда очередная музыкальная программа готова, фонограмма записана и отправлена Виктории? Все указания из конторы получены, кроссворды решены, сплетни с коллегами по служебному переговорному устройству закончены и сидят глубоко в печёнках – как тут не пофилософствовать?

Я отлично понимаю, что в политики при таких мудрствованиях не гожусь ни при каком раскладе. Нет у меня для этого необходимых качеств, за исключением неудержимого стремления фантазировать. А посему лучше досидеть свой век в охране человеком порядочным и безгрешным. Может, я и смог бы в чём-то схитрить или покривить душой, но на любительском уровне. В профессионалы не гожусь…

…Эх, засиделся я на своём стуле. Мысли какие-то нехорошие в голову лезут. Начал с бедуинов, потом запутался и кончил политикой. А о бедуинах так ничего и не рассказал. Лучше схожу, разомнусь, прогуляюсь вдоль ограды лагеря, пока ещё есть немного тени, и солнце не встало в зенит. А потом слетаем на кухню, сварганим кофе и будем тянуть резиновое время до окончания смены. А размышлять лучше о чём-то более приятном.

Только о чём, если этого приятного на свете совсем немного?..

3. БРИГАДИР ЭДИК

Из-за дальнего бугра, за которым пролегает трасса, тянущаяся до южной оконечности нашего безразмерного государства – города Эйлата, слышу надрывный рёв автомобильного мотора. Если по самой трассе, ухоженной и гладкой, как скатерть, можно гнать без напряга на любой скорости, то по извилистой грунтовой тропке, ведущей к нашему лагерю, нужно ползти предельно осторожно. Повсюду в песке и толстом слое пыли прячутся острые камни, которые неприятно скрежещут по днищу машины. Если не сбросить скорость, то возможны любые неожиданности вроде бы на ровном месте.

Вглядываюсь за бугор и различаю летящий в плотных клубах пыли белый пикап «рено». Метров за пятьдесят до лагеря он, наконец, сбрасывает скорость, и я читаю на его запылённом боку до боли знакомую надпись. Это машина нашей охранной конторы, на которой раскатывает бригадир Эдик.

Те из нас, у кого собственный автомобиль, ездят на работу своим ходом, и хозяин, скрепя сердце, оплачивает бензин. В любом случае это выгодней, чем оплачивать развозку. У Эдика же, как у лица, приближённого к трону, особая привилегия – ездить на казённой тачке и понятия не иметь, почём нынче овёс на заправке. Других привилегий у него априори нет, поэтому работает он так же, как все, получает такую же зарплату, однако должен вдобавок утрясать график работ, развозить безлошадных, сглаживать возникающие то и дело конфликты и, как апофеоз своей деятельности, получать в конторе регулярные нагоняи за чужие грехи.

За это ему почёт и уважение от хозяина, хотя быть в его шкуре никто из наших старожилов не согласился бы. Больно много хлопот, и никакой за это настоящей благодарности. Коли уж запродал душу дьяволу, решило наше маленькое, стихийно сложившееся сообщество, то тяни лямку и не жалуйся. В отличие от нас, которые по окончании работы имеют право спокойно расслабляться дома и не реагировать ни на какие внешние раздражители, Эдик обязан сутки напролёт быть начеку, лететь по первому свистку туда, куда прикажут. Короче, выполнять обязанности опричника, которого никто не боится, но связываться с которым – себе дороже. Мы даже посмеиваемся над ним, и он это знает, но делает вид, что ему на всё наплевать, хотя не всегда ему это удаётся.

Добровольно взвалив на себя дополнительные обязанности, Эдик наивно уверен, что в будущем ему за это воздастся сторицей, и хоть живёт он в Израиле не первый год, до сих пор почему-то не прояснил, что подобным подвигами не только денег не стяжаешь, но и элементарной благодарности не удостоишься. Более того, наш хозяин свято уверовал, что так оно и должно быть, и никакого обратного хода у Эдика нет. Парень прочно и навсегда опутан его ласковыми сетями. И это, по всей видимости, действительно так… Но на эту тему с Эдиком лучше не дискутировать – это единственное, чем его можно серьёзно обидеть. Кому ж приятно, когда на твои больные мозоли не только наступают, но ещё и кровожадно по ним топчутся?!

Белый «рено» подъезжает к воротам почти вплотную, и я привычно фыркаю, верчу пальцем у виска, намекая на то, что можно было бы сбросить скорость и раньше, чтобы не пылить. Это повторяется каждый раз. Эдик счастливо хохочет от того, что может позволить себе такое дурацкое развлечение, неторопливо вылезает из машины, отряхивается от песка и протягивает мне пятерню.

– Ну, здорово! Как дела? – По его бритому затылку сквозь осевшую минуту назад пыль стекают капельки пота.

– Какие у нас дела? – шучу в ответ. – Это у вас, высокого начальства, жизнь кипит и бурлит, а мы, сирые да убогие, коротаем время в дремотном состоянии.

Эдик не улавливает иронии и грозит пальцем:

– Ты это… про дремотное состояние поосторожней! Вон, Мишка уже залетел… Щёлкнули его на мобилу в дремотном состоянии и отправили фотку в контору… Слышал уже, небось?

– Ну, и каков приговор инквизиции? – пугаюсь притворно.

Эдик выдерживает театральную паузу и торжественно сообщает:

– Шуму, конечно, много. Шеф мечет икру, как тот осётр. Но гнать Мишку не собирается, потому что людей не хватает… Тем не менее, на заметку взял.

– Но рабочий день Мишутке теперь не оплатят… Выходит, дремал бедолага за свой счёт?

Эдик неожиданно хмыкает и снова грозит пальцем:

– А вот это у них хрен получится! Оплатят, никуда не денутся!.. Просто такого блатного местечка, как это, больше ему не видать. Отправят куда-нибудь в пампасы трактора пасти на солнышке. Оттуда всё живое в тень бежит, а там нет ни одного навеса, чтобы укрыться. И он уже не сможет отказаться. Не посмеет рот раскрыть…

В извечном негласном противостоянии начальства и подчинённых Эдик, естественно, не на стороне начальства, хоть и приближен к барскому столу. Прав у него, по сути дела, никаких, и окажись он в ситуации, подобной Мишкиной, ему тоже вдули бы по полной программе, не помиловали бы.

– Чего в наши палестины пожаловал? – интересуюсь у него.

– Шеф послал тебя проверить, – усмехается Эдик, – но, по большому счёту, я сам напросился – ему все эти проверки до одного места. Лишь бы нарушений не было и фоток никто не присылал.

– Даже так?

– Дело у меня к тебе на семь миллионов. – Эдик сразу сбрасывает маску начальника и превращается в компанейского парня. – Посмотрел бы мой комп, а то снова с ним какая-то хрень получается. В Интернете зависает, игрушки не загружаются, тянет еле-еле, и вообще говно, а не компьютер… Поторопился я с его покупкой!

Я не самый крутой на свете спец по компьютерам, просто немного поднатаскался, просиживая ежедневно у экрана по два-три часа. Но по сравнению с Эдиком, я Билл Гейтс. Купив компьютер, он стал чуть ли не каждые пять минут что-то выспрашивать у меня, и я неожиданно для самого себя выяснил, что тоже чего-то стою и могу дать ценный совет такому дилетанту, как он.

Вообще-то, я в последнее время уловил странную закономерность: стоит покопаться в чьём-то компьютере, и сразу же с почти стопроцентной вероятностью можно судить о характере его владельца – аккуратный он или неряха, круг его интересов, способен ли он изучать что-то новое, общий уровень грамотности и культуры. Короче, полное негласное досье на человека. Только без отпечатков пальцев. Хотя и их на компьютере предостаточно.

Эдик купил компьютер совсем недавно, и уровень его компьютерной подкованности был, естественно, нулевой. У всех есть нынче компьютеры – что же, он лысый? Помогая осваивать азы, я наблюдал за ним и подмечал такие черты характера, на которые при ином раскладе просто не обратил бы внимания, пока не столкнулся бы с ними в более экстремальной ситуации. А сейчас они вылезали наглядно, словно начертанные на экране большими печатными буквами. Нетерпение, желание не разбираться в деталях, а лезть напролом, бычье упрямство и целеустремлённость, доведённая до абсурда, и в то же время неуверенность в себе плюс дикий страх проколоться на чём-то примитивном или показать свою некомпетентность… В этом весь Эдик.

Вот какую характеристику выдал своему владельцу новенький ноутбук после двухнедельного пользования им! Интересно, что расскажет обо мне мой компьютер, попади он в чужие руки? Мурашки по копчику…

– Что у тебя конкретно не фурычит? – Пытаюсь изобразить на челе вселенскую усталость, в которой пребывают великие мэтры, когда туповатые ученики отрывают их своими муравьиными проблемами от решения задач вселенского масштаба. – Я же неделю назад всё привёл в порядок, подчистил хвосты, и твой комп работал, как часы.

– Ничего подобного! – бурно протестует Эдик. – Игры глючат, фильмы из сети скачиваются так долго, что плакать хочется. Раньше всё работало лучше. Это ты мне что-то нахимичил!

– Я?! Сам виноват! Экспериментируешь, небось.

– Ну да! – искренне удивляется Эдик. – А для чего ещё компьютер? Чтобы на него любоваться? А так скачаешь какую-нибудь бяку из Интернета – интересно же поглядеть, что это такое… Ну, и залетаешь, естественно. Да ещё вирусы, чёрт бы их побрал!..

Он отлично знает, что как бы я ни упирался, всё равно помогу, что-нибудь придумаю для того, чтобы его любимые фильмы из Интернета скачивались быстрее, игры запускались, и хотя бы ближайшую неделю компьютер работал без перебоев. На всякий случай он прибавляет:

– Ведь мы же друзья? А друзей в беде не бросают!

– Тоже себе друзья! – ворчу я, но перекладываю ноутбук из его машины в свою.

Эдик удовлетворённо потирает ладони и деловито распоряжается:

– Ты должен работать до восьми часов вечера, но я позвоню сменщику, чтобы приехал пораньше. А ты снимайся часов в семь и дуй домой. Вечерком к тебе подскачу.

– Думаешь, у меня других дел нет, как только возиться с твоим металлоломом?! – очередной раз поражаюсь его нахальству.

– Но ведь мы же друзья? – повторно выстреливает Эдик из тяжёлой артиллерии. – Я тебе за это на следующей недельке такую работёнку подброшу, что закачаешься! Недалеко от города, часов вволю, будочка с кондиционером, а главное, никаких проверяющих. Себе бы заграбастал, но ради тебя оторву от сердца…

Посмеиваясь, он незамедлительно уезжает, хотя отлично понимает, что я не откажусь, к тому же просто люблю возиться с компьютерами.

– Негодяй! – ворчу ему вслед, но белый «рено» уже пропал в клубах пыли. – Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка!

Эдик работает в нашей конторе чуть больше года. Обычно между охранниками не возникает ни большой дружбы, ни большой вражды. Причина одна: как правило, каждый работает на своём месте, а с коллегами если и общается, то только по телефону. Как, впрочем, и с начальством.

Текучка у нас неимоверная, потому что не каждый выдерживает такой график – помногу часов находиться летом на солнце, а зимой в холоде и под дождём. Про зарплату лучше не вспоминать… Местная публика – коренные израильтяне – редко задерживается у нас дольше месяца. Охрана – удел репатриантов, которым деваться некуда, или тех из аборигенов, которые ни на что иное уже не годятся. Чаще всего, многочисленные родственники или знакомые пристраивают их на более хлебные места. Работать у нас – это уже финал, нижний круг ада, дальше опускаться некуда.

Те же из нас, кто работает здесь достаточно продолжительное время, тоже не спешат раскрывать свою душу перед коллегами. Ни к чему это. Чем меньше информации о тебе у окружающих, тем без опасней и спокойней. Правда, шила в мешке не утаишь, и рано или поздно всё тайное становится явным, но лучше, чтобы это произошло всё-таки попозже. Как один из старожилов нашей конторы, я мог бы многое рассказать о каждом из своих коллег, но лучше этого не делать. Себе дороже. Никаких досье ни на кого не веду, но ведь уши не закроешь, когда кто-то в порыве откровенности выдаёт свои секреты. Это не недостаток, а вполне естественная человеческая потребность.

С Эдиком произошло иначе. Так получилось, что едва он устроился к нам на работу, мы тут же вместе попали на неделю в один из кибуцев, а там он, как бывалый морской волк среди салаг в кубрике, принялся рассказывать о своих плаваниях по бурным житейским морям-океанам.

Родился он на Украине, потом отбыл в Хабаровский край, но чем там занимался, так и не сказал. Намекнул лишь, что вовремя успел улизнуть в Израиль, иначе попал бы в крупную передрягу. Родители его со временем перебрались в Германию, куда зовут и его. Однако Эдик уже успел чем-то нагрешить и здесь, на новой родине, даже угодил под суд и теперь ежемесячно выплачивает довольно крупную сумму, погашает какой-то долг. По его словам, основную часть он уже выплатил, а впереди ещё полтора года платежей. О местных мафиозных ребятах он тоже наслышан, но всем своим видом даёт понять, что видал, мол, и покруче. Короче говоря, ему очень хочется выглядеть братком в его классической разновидности, прошедшим огонь, воду и медные трубы, хотя ничем, кроме внешности, такового не напоминает.

Периодически мы с Эдиком то дружим, то ссоримся. Но дружим всё-таки чаще. А ссоримся как-то беззлобно, по-соседски. И общаюсь с ним я чаще, чем с другими нашими работниками. Но не потому, что он формально мой начальник, с которым нужно поддерживать хорошие отношения, просто с ним интересней. Темы, волнующие большинство окружающей нас публики, не простираются дальше круга стандартных репатриантских проблем – зарплаты, ссуд на квартиру и машину, общей неустроенности и ностальгического нытья о прежнем своём упакованном существовании. У Эдика никаких сожалений о прошлом нет – только новые идеи, планы, авантюры…

Впрочем, надоело мне сейчас раздумывать обо всём и даже об Эдике. Солнце припекает вовсю, а свежего утреннего ветерка из пустыни уже нет. Воздух вязкий и тяжёлый, но дышать им пока можно. Был бы такой солнцепёк где-нибудь на побережье, где высокая влажность, тамошнему изнеженному морскими бризами населению совсем была бы труба.

Поищу какую-нибудь тень, потому что прятаться под хилой акацией у ворот уже не в кайф. Сидеть в машине ещё хуже – это всё равно что доходить до полной готовности в микроволновке.

– Охо-хо-ханьки! – вздыхаю, аки дед Щукарь, вставая со стула и поправляя свой карабин, и отправляюсь в лагерь, куда, в принципе, совать нос нашему брату-охраннику не положено. Постою немного в тени палаток. Надеюсь, за это время кровожадные террористы не успеют захватить в заложники кого-нибудь зазевавшегося янки. Тем более, сегодня их в лагере нет – все на экскурсии.

4. АМЕРИКАНЦЫ

Наконец мой рабочий день подходит к концу. Можно и на часы не глядеть. Сразу после полудня солнце не то чтобы начинает сбрасывать обороты, но из пустыни уже дует с завидным постоянством ветер, и хоть воздух по-прежнему сух и горяч, в нём всё-таки уже попадаются прохладные потоки.

Снова можно вернуться под любимую акацию, и, если бы не песок, который непрерывно несёт из пустыни ветром, можно было бы досидеть свой рабочий день в относительном комфорте. Остаётся лишь удивляться паре сладко похрапывающих бедуинов, привольно расположившихся в ближайшей тени на тонких циновках-подстилках. И плевать им на проникающий в каждую щелку песок, а уж его-то я ненавижу лютой ненавистью, потому что вынужден каждый раз по приезду домой тщательно вытряхивать одежду, прежде чем бросать её в стирку. В нашем климате больше одного раза без стирки рубашку не наденешь. Брюки и тем более ботинки каждый раз необходимо тщательно выколачивать…