Текст книги "Отрицательные линии: Стихотворения и поэмы"

В.М.

 
На небо звёздное, как циферблат,
Гляжу – немало календарных дат
В размеренном движении светил
Я опознал и с ними разделил
Часы отпущенной мне жизни на земле.
 
 
Всё те же звёзды вижу я во мгле.
Встают они привычной чередой –
И счастья не дарят, и не грозят бедой,
Но тянут в глубину пытливый взгляд,
Где небо надо мной, как циферблат.
 

1956

 
Ночь качает стебельки
Сонных трав.
В чутком зеркале реки
Тихо плавает луна,
С неба на воду упав.
Тишина…
Весна…
 

1956

 
Я принёс немного скуки
Из дома в карманах.
Нужна тебе моя скука,
Скажи без обмана?
Высыплем на стол скуку
И смешаем вместе –
Мою скуку, твою скуку,
Щепоть крепкой смеси.
 

1956 май

 
Неужели свет сошёлся
На одних лишь именах,
И одно осталось солнце
В омертвелых небесах.
Не поверю, не поверю
В эту явную беду.
Разве разум мелкой твари
Космос не обтянет тонкой
Плёнкой мыслящей материи.
 

1956 май

 
Мертвецу одна дорога.
Он выходит за порог
И вздыхает: – Слава Богу,
Позади остался морг,
Над холодным телом торг,
Равнодушная тревога,
Ближних слёзы и восторг.
Жизни нет, а смерть – убога.
 
 
На бульвар прошёл мертвец,
Сел спокойно на скамейку,
В жизнь оставил он лазейку –
Девять дней и сорок дней.
Ждет от любящих сердец
Памяти и утешенья,
Девять дней и сорок дней
Полон горького томленья.
 
 
Жизнь привычной чередой
Мимо мёртвого стремится.
Хочется ему забыться,
Слушать сердца перебой.
Он сидит давно седой,
И в глазах его двоится –
Там вдовец и тут вдовица –
Все обижены судьбой.
 
 
Очень хочется личину
Скинуть к ночи мертвецу,
Взбить могилу, как перину,
Скорбный путь свести к концу,
Знает он, что не к лицу
Прохлаждаться на бульваре
И заблудшую овцу
Напоминать на тротуаре.
 
 
Он проходит в тихий дом.
Там огня не зажигает,
Спать ложится и с трудом
До рассвета засыпает.
День, как лампочка, мигает,
Ночь чернеет за окном.
Срок последний наступает.
Будь что будет… Все умрём.
 

1956 август

 
Над омрачённым небосводом
Всходила красная звезда,
Неся отчаянье народам,
Ожесточая города.
Лилася кровь на баррикадах,
В домах торжествовал раздор,
И, как набат, о разных правдах
Переносился разговор.
Вступали грозные орудья
В решенье споров и обид,
Но прикрывали дула грудью,
Несли для боя динамит.
Я не подумал, что проспорю
Положенную мне судьбу,
Я так привык к нужде и горю,
Вступив в народную борьбу.
Нет у меня ни сожаленья,
Ни отрицанья жарких битв,
Оправданные преступленья
Полезней жалоб и молитв.
Над возмущёнными рядами
Людей, усвоивших приказ,
Огнём играет и стрелами
Кровавый и коварный Марс.
Там, где дозоры и расчеты,
Жизнь теплится среди руин,
И предвещают звездочеты
Жестокую из всех годин.
Но верю я, что оклеветан
В раздорах неповинный Марс,
Дарящий отражённым светом
Из глубины вселенной нас.
 

1956 декабрь 3

1957

 
«Единъ же изрони жемчужну
Душу изъ храбра тела…»
 

Слово о полку Игореве

 
Исторгну от смерти
Жемчужную душу,
Мечом её выну,
Теченье нарушу
Размеренной жизни.
 
 
От вражьего поля
Жестокого боя
Дыханье живое
К любимой Отчизне
Навстречу стремится.
Вырвется духом
Тончайшего пара
И бьётся над полем.
 
 
Не так ли мы полем
Сорные травы
Вражеской рати?
А рядом ложатся
На пыльные травы
Юные братья,
Вкусившие горечь
Воинской смерти
И терпкую сладость
Ласковой славы.
 
 
Принявшие битву
За Родину – правы,
Венчает их Слава,
Выносит Победа
С кровавого поля,
Где сватов поили,
И сами вкусили
Ратники меда.
 
 
Чёрные вороны
Стелются тучей.
Солнце за кручей,
Как щит, повалилось,
Звеня и роняя
Стрелы лучами.
 
 
Для жаркого дела
Конец наступает.
Близится отдых
Вечный для тела.
Жемчужную душу
С поля уносит
Ветер забвенья.
 

1957 февраль 5

Н. Рудину

 
Шёл дождь из певчих птиц однажды,
Над пашней цвёл многоголосый гул,
Весенний день не утолил всей жажды,
Но наслажденье счастьем протянул.
 
 
Когда же вывернут я был над полем,
Готовый сущее сознаньем обтянуть,
Я был ветрам открыт, судьбой доволен,
То удлинял, то укорачивал свой путь.
 
 
А будущее протекало через сито
Открытых пор, как свет, как звук, тепло.
И у порога дома позабыто
Зажглось на миг и навсегда зашло…
 

1956–1957 май

 
Как ожидали противостоянья
Планет нетерпеливо марсиане –
Астрономические расстоянья
Готовили учёным испытанья.
Возможна жизнь в семье других планет,
Или разумных тварей кроме нет?
Им было бы не просто примениться
К условиям, в которых существа
Способны обитать едва-едва
Или ещё совсем недоразвиться.
 
 
Всходила крупная звезда – Земля,
Вселяя непонятный трепет.
Жрец в честь неё огонь холодный теплит,
Суровым знаменьям небес внемля.
Колышется лиловая листва,
И плещут ветви, узкие как вёсла.
Там всё приземисто, всё низкоросло,
Народ живёт под гнётом божества.
Подмарсные дворцы уходят вглубь,
Жизнь прячется под каменные своды.
Мир, как от смерти, оживает поутру,
И всё живое жадно ищет воды.
 
 
Объявлен праздник противостоянья.
Навстречу близкой, утренней звезде
Встают до солнца нынче марсиане
И начинают день в заботливом труде.
Им в солнечных лучах такой отрадной,
Совсем не яркой кажется звезда,
Порой зеленоватой и прохладной,
Как в водоёме, свежая вода.
 

1956–1957

 
Когда жестокая война
Нас на пути ожесточила,
Жизнь утлая была обречена,
И грозная подстерегала сила.
И было некому сказать
Слова до белизны простые,
Чтоб умиляться и сверкать,
Покуда чувства не простыли.
Мы шли, чтобы сгореть в бою,
В сырых обмотках ноги прели,
А тем, кто на груди пригрел змею,
Лишь змеи на ухо шипели.
Все чувства низкие война
Поднять грозила до предела.
Как наслаждалася она,
Сознанье отделив от тела.
 

1957

Л.Ф. Жегину

 
Мак. И белого листа овца
Вышла на пастбище. Овал лица
Выплыл мерцаньем идей и пятна,
Как бы, с далёкой кручи маковца.
Свет и тень. Бадья до дна
Опустилась гремя и летит вверх,
Как чистый полный задора смех.
Вот и сместились, шутя, времена,
И прелестям видений Чекрыгина
Пришла недолгая, на день, весна.
 
 
Был добрый праздник его друзей,
Открытье связей, сближений, дат.
Тут сами листы за себя постоят,
И в душах людей возникнет музей.
Юность отважного открывателя,
Ушедшего в последнее плаванье смерти,
Ищет признанья и доброжелателя –
Она девиз на опечатанном конверте.
 
 
Краснеет мак, и бела овца
Нежностью руна и свежестью ран.
Голос доносится с дальнего маковца
Открывателя невиданных до того стран.
Видя в листах смятенья юности,
Возможность открытий земных чудес,
Знаю, как трудно, не расплескав, донести
Бадью, где живая вода жизни
Имеет огромный удельный вес.
 
 
Мы были недолго на светлой тризне.
Но этот праздник – остался весь
Торжеством и сверканьем мятущейся жизни!
 

1957 апрель 4

 
На дне души моей кишат
Чудовища. Зловонный чад
Восходит к небу злобной тучей.
Но ты склонилася над кручей,
Раздвинула густую тьму
И улыбнулась моему
Подобью. И страшась обмана,
Вновь скрылась в полосе тумана.
 

1957 май

 
Прелестные подвески бересклета,
Созданья ювелирной красоты.
Так зрелое и чувственное лето
Себя несуетливо украшает.
И каждый день приметно убывает.
Но радостью расплавленной среды
Полны все перелески и сады.
 

1957 июнь 12

 
Червь извивающийся будит
В нём чувственность, упругий, голый,
Покрытый слизью, тайну размноженья
В себе познавший, на сыром песке
Лежит и нежится, сдвигая кольца,
Слепая страсть бунтует в червяке.
 

1957 июнь

 
Всё богаче, всё интересней,
Всё полней становится жизнь.
Но забыть солдатские песни
И походы забыть нельзя…
Как увижу себя в шинели,
В самой гуще пыльных дорог,
Так и тянет смотать клубок,
Уходящее в прошлое строк.
Только то, что мы прежде пели,
Повторить сегодня нельзя…
Так торопится наша жизнь.
Так меняются сами песни.
 

1957

 
Виденья макрокосмоса страшны,
Они мой ум в границах распирают.
Миры, которые в движенье пребывают,
Меняют признаки величины.
Сознание не терпит пустоты,
Материю разумно возмущает –
И сущее в галактиках смещает
В метагалактики, что в стройный цикл слиты.
 

1957 сентябрь 28

1.

 
Поэзия слепых нагромождений,
Биений сердца моего,
Ежеминутных восхождений
На каменное остриё
Ножа, протянутого круто –
И смута чувств от высоты.
 

2.

 
На горные вершины
Всхожу, смущён душой,
А подо мной долины
И море подо мной.
Я облака сырые
Раздвинуть не могу.
Предания седые
Упрямо берегу.
 

3.

 
Долина выгнута, как чаша,
А дно наполнено водой.
Зачем дика природа наша,
Где камни стерегут покой?
Они обветрены и голы,
И тайной осыпью грозят.
Но сами горные обвалы
Не свернут с пути назад.
 

4.

 
Где влага осаждала
По склонам тёмные следы,
Природа насаждала
Клоками буйные сады.
И шумное произрастанье
Трав и кустарников густых
Рождало смутное желанье
В помыслах дневных.
 

5.

 
Вот горная тропа, крутясь,
Взвилась, и, кремни обсыпая,
Стопа в крутой уступ впилась.
Тропа оборвалась у края.
Открылась даль, обстала синева
Со всех сторон и влажная, живая,
Подняла первые на свет слова.
Взгляд полз вперёд, вершины огибая.
 

6.

 
Чем ближе к высотам –
Дух занимается сразу.
Какую крылатую фразу
О вечном рвенье к полётам
Мысли – подскажет разум?
Не знаю!
Не слушал ни разу!
 

7.

 
Закат ослепил
Красотой оперенья
И облака опустил
На селенья,
Что жались к подножью
Горы вознесенной.
И шар, оброненный,
Сгорел до паденья.
 

1957 сентябрь

1.

 
Уж были мы обречены,
Как только развязали дни,
И хлынули они потоком.
Мы отказались от родни
И в положении высоком
Остались на горе одни.
А годы смыли ненароком
Преданья грубой старины.
 

2.

 
В мире пустом
Одни голые скалы,
Как растенья кристаллы,
Покрытые льдом.
В мире пустом
Нет ответного звука.
И царствует скука,
Венчанная льдом.
 

3.

 
Одиночество встанет рядом,
Обоймёт и приветит.
Тело тусклым пронижет взглядом
И оставит голым на свете,
Недужным, открытым
Ветрам на вершине.
Подобно каменным плитам,
Стёрты святыни.
 

4.

 
Всё взвесить, всё понять,
Всё выверить умом,
Весь мир объять
И раствориться в нём,
И медленно сходить
С той высоты,
Где трудно быть…
Где все тропы круты.
 

5.

 
Вершины покину,
Покрытые льдом,
И к людям в долину
Приду потом,
Встречу там крепкое
Пожатье рук.
И предков речью
Подарит друг.
1957 сентябрь
 

 
Понятие свободы
Поэт связал с цветком.
И любовался годы
Ломким стебельком.
Тепличное растенье
От всех невзгод берёг,
И цвёл, как сновиденье,
В стихах его цветок.
Зачем так беззащитен
И страшно одинок
Был этот удивительный,
Редкостный цветок?
Живое порождение
Неволи и тоски
При грубом дуновении
Сжимал он лепестки.
 

1957

1.

 
Когда я вышел в первый мир,
Трава была густа и высока.
Ещё не пригнетали облака.
В саду кузнечиков громкий хор
Звенел, приглашая на брачный пир.
В густую траву упирался взор.
И жизнь была, как сад, широка.
 

2.

 
Читая письмена травы
И тайнопись берёз в саду,
Я каждой веткой с ними рос,
Обогащался на виду
У всех, сознаньем буйно рос,
Как больше не растёте вы…
 

3.

 
Жила в нём детская мечта
О счастье старших на земле.
И впитывалась красота
Обилием открытых пор,
Пока он путался в числе,
Пока искал причину взор,
А жизнь ещё была чиста.
 

4.

 
Ты приходил раздвинуть сад,
В нём познавая смены дня.
И час не мог вернуть назад.
Проваливался час, звеня,
Как звук, в однообразье гамм,
Как жук, взлетал на высоту
И в гаммах распылялся там.
 

5.

 
Широк и звучен первый мир,
Его за день не обойти.
Но осязать и обонять,
И пробовать его на вкус,
К рукам проворно прибирать –
Какая радость! – точно мир
Взлететь готовый шар.
 

1957 сентябрь

 
Есть вещи, что вдвойне весомы,
Преданьем отягощены,
Они со всех сторон знакомы
И вглубь они обращены.
И, кажется, что эти вещи
Не исчезают без следа,
Порой их образы зловещи,
И сердце мечется тогда.
Порой добры они без меры
И, излучая тёплый свет,
Вселяют чувство полной веры
В господство множества примет.
Без них я просто обездолен,
И прочно в памяти моей
Мир примитивный перекроен
В порядок связей и идей.
 

1957(?)

 
Вмятый бок кувшина
Кованой меди.
Спелой рябины
Осенние краски.
 
 
Точно жар-птицы
Вскинуты перья.
С блестящей крышки рояля
Букет в полёте.
 

1957 сентябрь 6

 
И песни другие
И время другое,
И нет у меня
Ни минуты покоя.
 
 
Я чую холодное
Ночи дыханье
И сам отдаляю
До звёзд расстоянье.
 
 
Мне трудно поверить,
Что миг промедленья
Уже искажает
Орбиту движенья.
 
 
И если сегодня
Готов я решиться,
То завтра, как прежде
Я буду кружиться.
 
 
Все люди другие,
Все песни другие
И новые встречи
Ждут путевые.
 

1957

1958

 
Всю ночь мне снился жёлтый дом
Под красной крышей и с крыльцом
Из свежепригнанных досок.
Дорожки застилал песок.
И примечал пытливый взгляд
То огород, то скромный сад,
Разбитый длительным трудом.
Простые люди в доме том
Трудились, пели, на виду
У всех готовили еду,
Детей качали на руках.
Но каждого животный страх
Томил. Для счастья рождены,
Страшилися они войны.
 
 
В наш атомный, жестокий век
Война губительна, как снег,
В разгаре лета для цветов,
Бич для живых и мертвецов.
Казалось, что водоворот
Частиц всё на пути сметёт.
Огонь на пашнях будет тлеть,
Горячий ветер сеять смерть
На пустыри с крутых высот.
Пыль разрушения забьёт
Все щели, исказит покров
Сухих и мёртвых берегов.
Пары столкнутся над землёй,
И дождь, пропитанный золой,
Горячий хлынет и зальёт
Низины…
Но земля вернёт
Для вечной жизни семена.
Их бережно хранит она.
 
 
Хвощи огромной высоты,
В колючках жёсткие кусты
Возникнут, отучняя прах.
Гигантский ящер на камнях
Появится с морского дна,
Вся в гребнях у него спина.
Пронзительный и дикий вой
Раздастся в глубине лесной.
И стаи хищные людей
Пойдут войною на зверей.
 
 
Что будет делать человек
В тот каменный, суровый век?
Каким упорством и трудом
В пещере восстановит дом?
Чем землю размельчит, найдёт
Питательный и сладкий плод?
Собак приручит и коней
И уточнит движенье дней
По ходу вечному планет?
Как множество былых примет
С преданьями соединит?
Им правду память исказит.
Сотрутся нищие следы
Культуры древней, и вражды,
Не избежав к чужим вещам,
Всё человек повторит сам.
 
 
До слёз, до жажды оборвать
Зловещий сон, что мог опять
Весь повториться целиком.
Жалел я этот жёлтый дом
Под красной крышей и с крыльцом
Из свежепригнанных досок.
Но я спасти никак не мог
В саду играющих детей,
Заботливых простых людей,
Что торопливо жизнь ведут,
Отодвигая страшный суд.
При первом натиске войны
На смерть они обречены,
Дом будет пеплом занесён ,
Повторится тревожный сон.
 

1955–1958

 
Дня за три буйно отгорели вишни,
Жара, как языком, все лепестки слизала,
Сегодня ржавчиной обсыпаны деревья.
Цветенье кончено, уж тайно зреет завязь.
Стыдливой белизны наряд утрачен,
Для глаза торжество не вечно длится,
Теперь под солнцем время зреть плодам.
Цветенье дважды в лето не бывает.
 

1958

 
Когда плотину размывали
Напором косные слова,
Мы в ожидании стояли,
У ног булыжники мелькали,
И обнажались острова.
Вдруг потянуло к нам застоем
От этой свары вековой,
Затем невиданным разбоем,
Потом неслыханной бедой.
И мы отпрянули невольно,
Остановились на краю.
Нам за беспомощность свою
Так было страшно, стыдно, больно!
 

1958?

 
У семи нянек жил был рос Тентик.
Одни за уши драли, другие пряники давали:
– Не реви, Тентик! Поешь, Тентик!
С утра у Тентика много забот
Для семи нянек работу найти.
У той – не спит, у другой – не ест.
Вместе – перессорит, врозь – ублажит.
Стали за Тентиком няньки ходить,
Одна с ремешком, другая с посошком:
– Уж не мы ли Тентика со света сживем,
Ласками да тасками проходу не дадим,
Разумное дитя оставим без глаз.
 
 
У семи нянек жил был рос Тентик,
На полной свободе, у каждой на присмотре.
Было у Тентика хлопот вдоволь,
Полных два короба любви да брани.
Стало Тентику от попреков тесно,
От вздорных слов невтерпеж дома.
Вздумалось Тентику обвести нянек,
Одному пожить на доброй воле.
Вот и прикинулся Тентик тихоней.
 
 
У семи нянек жил был рост Тентик.
Уж такой-то покорный, такой-то умный.
– Почитай, Тентик! Поиграй, Тентик!
– Вот тебе веник, замети, Тентик!
С утра поет Тентик, как резвый птенчик,
Всякое слово ставит к месту.
Няньки подобрели, руками всплеснули:
– Вот мы какого паренька воспитали!
– Пойди, Тентик! Возьми, Тентик!
– Отвяжись, Тентик! Пропади, дурень!
 
 
У семи нянек жил был рос Тентик.
Няньки направо, Тентик налево,
Няньки за ним, он от нянек.
Бежит себе Тентик легко, вприпрыжку,
Няньки ковыляют за ним следом.
Тентик направо, няньки налево,
Тентик в горку, няньки в канаву.
Семеро нянек упарились, взвыли,
Фартуками грязь с лица вытирают,
А Тентика-птенчика и след простыл.
Только его няньки и видели…
 

1958

 
Бывает к осени поблекшая трава,
Отяжелеют у деревьев кроны,
Темнеет мир растительный, зелёный,
И облака плывут, как острова,
Жизнь кажется в то время монотонной,
Размеренной и движется едва…
 
 
Мы собираем ягоды, плоды
И убираем комнату цветами,
Следя за примелькавшимися днями,
Готовы упорядочить труды,
И сердцем отдыхаем за стихами.
 
 
Ещё немного: будет пёстрым лик
Природы, истончатся краски,
Настанет шумный праздник для огласки
У лип и клёнов, и берёз. На миг
Преобразится мир великолепьем сказок,
И буйством осени забьёт родник
Всех поздних чувств и поздних книг.
 
 
Так почему же приближенье красок
Цветущей осени не радует сердца,
И летний день готовы до конца
Мы провожать заботливо и нежно?
 
 
Да потому, что осень неизбежна,
А лета не вернуть, как беглой толчеи
Бездумной мошкары. Знакомые картины
Подёрнутся клоками паутины,
Деревья листья отрясут свои,
И только гроздья красные рябины
Останутся пленять на зиму глаз…
 
 
А в шелесте ветвей замрёт рассказ!
 

1957 август–1958 апрель

 
По временам живёт во мне жестокий,
Упрямый, неотёсанный мужик.
Он жадно тянет сок из тысяч книг,
Упорно гонится за истиной высокой.
 
 
Когда бы взращивал он тучный хлеб
И собирал плоды расчётливой природы,
Сколачивал свой дом, приумножал доходы,
Жил для корыстных мелочных потреб –
 
 
В том был бы прок. Но он забрал права,
В душе гнездится, мне чинит препоны,
Гноит добро, косится на иконы,
В нём косность непотребная жива.
 
 
Он ждёт меня на тощей борозде,
Как хитрый пращур, недруг и вожатый,
Похож на крепкий дуб, седой, косматый
Улыбку прячет в жёсткой бороде.
 
 
В глухие дни теснит меня мужик,
Прижимистый, угрюмый, полный злобы.
Он тянет рухлядь из дорожной торбы,
И перед ним я никну, как должник.
 
 
Тот дар гребу к себе обмёрзшими руками
Во искупленье смертных всех грехов.
Мне тяжко от ржаных весомых слов,
В которых медь звенит копимая годами.
 
 
На лживую, мужицкую натуру
Я восстаю – и немощью разбит,
Не в силах я сносить чужих обид,
И с мясом ветхую с себя сдираю шкуру.
 

1958 апрель

 
Всё было так обыкновенно.
Обычай древний и седой
Там насаждался постепенно
И в быт врастал, грозя бедой.
Бык кособочился, наскоком
Вытарчивал, исподтишка,
Вплотную придвигался боком
И отступал на полвершка.
Там с тупостью жестокой, бычьей
Глядели мутные глаза,
Как перед сменой всех обличий
Сникала гулкая гроза.
Обыкновенный, в славе строгий,
Быт, принимающий в расчет,
К нам бык упрямый, круторогий
С наскальной росписи идёт.
 
 
Всё было так обыкновенно,
Так повседневно, так старо,
Так возмутительно пестро,
Как общих мнений перемена,
И принималось, как само
Собою движимое в мире –
В самодвиженье. Между тем
Могло бы быть намного шире,
Раздвинуто во все концы
И сердцем принято, в продленье,
Как выраженье суеты.
 
 
Мы ждали красного быка,
И он вошёл, встал дерзновенно,
И прободавши облака,
Мычаньем оглушил века.
Всё было так обыкновенно.
 

1958

Л.Ф. Жегину

 
Пытливым оком озирая бытиё,
Разрозненные части мы имели.
Друг обратил внимание моё
На исторические параллели.
Там не было подобных двух прямых,
Сходящихся в пустом пространстве линий,
Но где-то в космосе пересекались точки их
Видением метеоритных ливней,
И было страшно столкновенье сил,
Уравновесивших в природе связи.
Луч в призме существо живое разложил
И, спектром отсияв, шёл в творческом экстазе
В другую пустоту, где множась и дробясь,
Вновь устанавливал преемственность и связь.
Вообразить в отрезках кривизну,
Разноголосье в постоянстве мнений
Прозреть в веках, как отраженье, новизну
И торжество обратных мнимых линий, –
Тогда спокойствие мой дух охватит вдруг,
И станут призраки былого зримы,
Как образы, что памятью теснимы
На стык соприкасающихся дуг.
 

1958 июль–август

 
Ночная духота в степи… Там кони,
Подобны глыбам, наплывают, ржут!
Нет больше ясности, что сердцем на иконе
Неоглашенные в смущеньи познают.
Опять чадят в ночи чертополохи,
Как факелы, в руках полевиков,
И на границе белые сполохи
В жгуты свивают купы облаков.
В ночном чаду палящего июля
Предчувствие грозы мне губы обожгло.
Трещат кузнечики, в их беспокойном гуле
И до меня томление дошло.
Дух опьяняет летнее тепло…
 

1958

 
Я мыслил зарождение спирали
Из тёмного и плотного ядра.
Тьму пламенные языки лизали,
Пылинки раскалённые сверкали –
И то была творения игра.
Шарами оплотнённого огня
Прочерчивались яркие орбиты,
Казалось,
в черной пустоте
разлиты
Лучи
животрепещущего дня.
Спираль
обрушивалась гневно на меня
Потоками,
где холод и жара
Смещались вихрями
и дух смущали.
Жгутами огнедышащими свиты
Беззвучно падали,
вздымались вновь, звеня.
И я не мог
мрак отделить от света,
Определить пространственные меры,
Рождавшейся вне времени химеры.
 
 
Но кончилось само виденье это.
 

1958