Текст книги "Снежный король. Сны об Александре Блоке"

Глава 20 Прощание с валькирией

Женщина, безумная гордячка,

Мне понятен каждый ваш намек.

А. Блок

О зеркала, зеркала, зеркала.

Они везде, они сверкают и темнеют в этой зале. Они заставляют бледнеть и вздрагивать поэтов, которые летят сюда, чтобы блеснуть своими талантами или раствориться в их глади.

Порой хозяйку салона приходится ждать слишком долго. Но Поэту казалось, что она, как истинная ведьма, которая только притворяется ангелом небесным, и очень искусно притворяется, где-то скрылась, притаилась и следит за ним из своего укрытия.

Зачем? А кто может знать, зачем ей это нужно.

И он обреченно ждет, пока она появится в голубом одеянии.

Почему-то вспомнился старый миф, о том, что герой, каким бы героем и сыном богов он не был, может смотреть на нее только в зеркальный щит, чтобы сохранить самообладание, а то и жизнь саму. Но ему не приходится выбирать, потому что условие здесь ставит она, и правила игры у нее свои собственные.

Но попробовал бы кто-то из Мастеров, а уж тем более юнцов, не поддержать эту игру, не принять эти правила.

Он не пробовал, да и другим не советовал.

Впрочем, здесь никто советов и не спрашивает. Просто исполняют все, что требуется.

Поэт смотрел в зеркало, больше смотреть некуда было, куда бы ни повернулся, и куда бы ни бросил свой взор, будет все равно зеркало.

И в одном из них она мелькнула в розовом на этот раз – странная перемена.

Неловко повернулась, словно оступилась, хотя любой бы подтвердил, что это только странная игра, и платье соскользнуло с ее плеча почти на половину.

Он странно вздрогнул, не в силах оторваться от зеркала, но и повернуться к ней не мог. Он окаменел, как Тезей перед вратами Аида. И где тот Геракл, который спасет его?

Появился не древний герой, а его друг блестящий и такой же непредсказуемый, как и она сама. Он, кажется, даже не заметил этого раздевания странного, и порывисто открыл крышку рояля.

И музыка заставила встрепенуться всех троих. Он обратил свой взор на эксцентричного пианиста, а она в это время привела в порядок свои одежды, которые скорее обнажали, чем прикрывали тело.

Но он меньше всего надеялся нынче увидеть здесь Пианиста, потому что накануне произошла странная стычка, он сам был тому свидетелем. Когда тот с упоением прочитал стихотворение:

 
Я сбросил ее с высоты
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь, как виденье!
Ты мучить не будешь меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!
Я буду лобзать в забытьи,
В безумстве кошмарного пира,
Румяные губы твои,
Кровавые губы вампира!
И если я прежде был твой,
Теперь ты мое привидение,
Тебя я страшнее живой,
О, тень моего наслажденья!
Лежи искаженным комком,
Обломок погибшего зданья,
Ты больше не будешь врагом…
Так помни, мой друг, до свиданья!
 

Все замерли в зале, даже те, кто не слышал ни одного звука, и был далеко, они просто почувствовали, что происходит нечто, и невольно туда повернулись.

– Я ничего не поняла, – улыбнулась она, но в первый раз улыбка оказалась какой – то растерянной, ничего подобного не помнил поэт прежде, при ее гордыне и самоуверенности дикой.

А Пианист вдруг встрепенулся:

– Мне нужно свою голову приставить вам, чтобы вы поняли.

Ярость заискрилась в прекрасных глазах его.

– Не стоит, – очень тихо произнесла она, развернулась и направилась к другим гостям.

Тогда поэту показалось, что его друг смертник, он даже мысленно попрощался с ним, но вот только пара дней прошла, а он здесь, он принят благосклонно снова и дарит им музыку, да кто и когда сможет их всех понять?

Нет, он, погруженный в историю и античность, не пытался даже этого сделать. А Афродита выходила из пены морской, и появилась она, но о том лучше не думать вовсе.

И не та ли самая Афродита первой взглянула в волшебное зеркало, которое убеждало ее в том, что она на свете всех милее, всех нарядней и белее, и когда Психея попробовала невольно вмешаться, что стало с бедной душой?

Странный был вечер, полуобнаженная ведьма, да что там королева ведьм и поэтов, музыка того, кто посмел публично намекнуть на то, что ее чары ему больше не страшны. Не о том ли мифе еще раньше вспомнил профессор филологии, и она, явно ищущая новых жертв, хотя ведь всем понятно, что ни один из них не станет ее возлюбленным. Даже если он сойдет с ума от страсти, которую она так стремится разжечь в его душе.

Она отойдет в сторону, обнимет своего мужа, и будет из глубины зеркал наблюдать за тем несчастным.

И из глуби зеркал ты мне взоры бросала,

И, бросая, кричала:– Лови

Но влюблялся ли в нее кто-то по-настоящему? И на этот вопрос не смог бы точно ответить поэт.

Что это, наука страсти нежной, которая никогда не коснется души, потому что Психея погублена Афродитой, она где-то в дремучем лесу, спит в хрустальном гробу, и еще не нашелся тот безумец, кто освободит ее и вернет в этот мир.

И блестящий музыкант, единственный, бросивший вызов ведьме, не сможет этого сделать, потому что они одного поля ягоды, в сущности, это игра, она рано или поздно разрушит прекрасные, но бездушные тела.

Они возвращались домой вместе. Пианист, которому вроде бы не о чем было волноваться, наоборот, радоваться надо, но поэт видел, что на душе у него было странно тревожно. Он это сразу почувствовал.

– Она приняла тебя?

– Что, я не о ней, я о нем?

Он умел говорить загадками, поэт боялся спрашивать, о ком, о нем, вдруг закричит так же:

– Мне нужно свою голову приставить вам, чтобы вы поняли.

А то и что-то еще более резкое и неприятное. А он и без того в последнее время только и сносил удары по своему самолюбию.

Поэт решил, что Пианиста почему-то волнует муж ведьмы, хотя не мог ума приложить, что такого мог этот ученый червь натворить, он зануда, конечно, странная, но что о нем волноваться? Она навсегда останется с ним, и это решено раз и навсегда на небесах, да у него, кажется, и соперников нет никаких, это все так, забава.

Профессор с интересом взглянул на своего спутника, и упрекнул себя за то, что говорит с другом загадками, ведь тот вчера не был на вечеринке в знаменитой Башне так и не появился, словно чувствовал крах.

– Да при чем здесь ее муж, – словно прочитал чужие мысли он, – я говорю о первом поэте эпохи.

Голос звучал насмешливо, но насмешка казалась скорее горькой. Он и хотел, а не мог так искусно притвориться, потому что речь шла не о ведьме капризной, а о поэте, это совсем другое дело.

– И кто же себя гением или первым поэтом на этот раз объявил? – поинтересовался он.

– Да в том – то и дело, что не объявлял, он пришел и прочитал стихи.

– Какая невидаль, – все еще отбивался его спутник, – а кто их там не читает, хотя бы один нашелся.

– Прекрати, ты не веришь моему вкусу и чутью, ты думаешь, мне легко признать, что он первый.

– Не кипятись, когда я тебе не верил, но, сколько было народу, сколько было выпито в тот вечер.

– Я протрезвел, когда он начал читать, и потом еще несколько раз заставляли его читать «Незнакомку», и диагноз подтвердился.

Последняя фраза прозвучала почти зловеще. Тревога и в душе поэта нарастала, ему уже хотелось видеть того, о ком они говорили.

№№№№№№№№

Встреча произошла через несколько дней. Он был красив, да что там великолепен, неотразим, хотя многое дал бы Поэт, чтобы хотя бы во внешности его был изъян.

И в стихах была та непередаваемая сила и прелесть, из-за которой можно было уже начать волноваться. Но он надеялся, что это пройдет, что свеча сгорит и погаснет даже скорее, чем они думают, потому что мало прогромыхать и на миг осветить небо невероятным светом, молнии ослепляют, но забываются быстро.

И все-таки, вспомнив, что он должен быть после обеда у ведьмы, он позвал с собой Рыцаря, пусть он полюбуется на нее, а она на него. Возможно, уже вечером он сможет поведать своему вспыльчивому Пианисту, что не так страшен черт, как его малюют.

Рыцарь хранил спокойствие, он даже благодарности не выразил за то, что тот взял его с собой.

№№№№№

Они оказались среди зеркал, как обычно. Но поэт странно заволновался, потому что, в какое зеркало, с какой стороны бы не взглянул на себя, во всем он проигрывал этому великолепному юнцу, а это был самый болезненный удар по его самолюбию.

Может потому, он не сразу заметил и ее появления, а когда заметил, то забыл о парне. Она стояла перед ними обнаженная. И зеркала отражали это великолепное тело слегка прикрытое светлыми волнистыми волосами.

Взгляд метнулся на юношу. Тот оставался так же спокоен, только легкая улыбка появилась в уголках его губ.

– Простите, я не совсем одета, – говорила она, – усаживаясь в кресло, – я не ждала вас, – повернулась она к нему, – но рада, столько шума из-за вас было накануне.

– Это преувеличение.

– Но здесь и сейчас ту «Незнакомку» мы услышим.

Она повернулась к онемевшему поэту. Он не был рыцарем, и спокойствие хранить умел не особенно, потому оба они заметили, как он возбужден, красные пятна появились на щеках, он поспешно сел.

Но когда зазвучал тихий голос, он забыл даже о том, что ведьма обнажена, впрочем, служанка уже принесла полупрозрачный голубой халат и она в него завернулась, потому что в эффектных выходах больше не было необходимости.

Он дочитал стихотворение до конца.

Поэт сцепил пальцы. Они услышали аплодисменты ее незаметного мужа, который вышел и благосклонно слушал его. Впрочем, к середине стихотворения от спеси и надменности не осталось и следа. Все меняется даже в мире зеркал.

Он немного смутился оттого, что среди этих небожителей произвел такой фурор. И поспешно раскланялся с ним.

Он ушел куда-то во тьму, а они стояли все трое в полутемном зале среди зеркал и смотрели ему в след.

Гробовое молчание. И только зеркала хранили в глубине своей эту вспышку молнии, уже ставшую благоуханной легендой.

Потом он напишет ей, после всех бунтов и бурь:

 
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы– дети страшных лет России-
Забыть не в силах ничего.
 
 
Испепеляющие годы!
Безумье ль в вас, надежды весть?
От дней войны, от дней свободы-
Кровавый отсвет в лицах есть
 

Глава 21 Реальность

Он отдалялся от них на глазах. Они считали его предателем и отступником. Он спокойно, и как всегда молчаливо сносил любые обвинения. Они казались пустыми звуками, которые даже ушей его не касались, а какой в них был смысл?

Мир неукротимо катился к пропасти. В реальности все было еще хуже, чем в его видениях. И тогда вместе со всеми он узнал о том, что император отрекся от престола. Он не удивился этому известию. Это должно было случиться не нынче, так завтра, а что еще ему оставалось?

Катастрофы не удастся избежать никому. Все говорили о возмездии и революции. И он не мог забыть о русском бунте, бессмысленном и беспощадном.

Тогда и пришло извести о том, что крестьяне в усадьбе сожгли библиотеку.

Это и стало последней точкой, они могли разрушить все, что угодно, но книги, если у них поднялась рука, то не о чем больше думать и мечтать, ничего не будет и быть не может в реальности.

– Зачем? – спрашивал он, и не находил ответа. Он бродил по городу, где на улицах полыхали те самые костры. Он ничего не боялся, потому что ни жизнь, ни смерть, если исчезли книги, не имела больше никакого смыслы.

Он натолкнулся на странного поэта, который всегда был с бунтарями. Он торжествовала теперь. И он разозлился, когда гений только едва заметно улыбнулся, и ни слова так и не сказал.

– Она пожрет и своих творцов, как он это не понимает, или не хочет понимать.

Тот услышал его, и отшатнулся, словно впервые узнал страшную правду.

А он медленно двинулся дальше. Ему больше не было дела до того, что там происходило. Завыла метель. Ему показалось, что маски мелькают вокруг, и кружатся, не касаясь его великолепные актрисы.

Надо было все это запомнить и написать о том, как погибал этот мир. Он знал, что единственное, что ему осталось – стать бесстрастным летописцем.

Часть 3 Страшный мир

Глава 1 В порывах вьюги

Не появилось ни одного лирического стихотворения, ни одной строчки. Но он написал за несколько дней эту чудовищную поэму, которая жила в нем, и хотелось ему только одного – поскорее от нее избавиться раз и навсегда. И чудовище вырвалось из тьмы на белый свет. И он пока не мог знать, что она добьет его окончательно, а возможно и знал, и только с усмешкой наблюдал за тем, как это будет происходить.

Он отложил в сторону листы и пообещал себе никогда туда не заглядывать больше. А они подхватили ее, словно сам Мефистофель всем этим руководил.

Но если от поэмы можно было отстраниться, то среди этих людей он все-таки оставался.

Оставался почти бестелесным духом. Все растворилось и рассыпалось на глазах. Но они по старой памяти все еще хотели видеть и слышать его. Порой он уступал их требованиям. И кто-то читал поэму, он же сам не произносил этих слов никогда.

Он не нарушил этой своей клятвы.

В те дни была только одна женщина. Она завораживала своим пением. Общение с ней и с ее мужем так много давало ему когда-то, теперь она все еще пела старинные романсы.

Зинаида говорила о Париже и звала его с собой, они все уезжали поспешно.

– Зачем здесь быть, когда все мертво и ничего не осталось, – как странно звучали ее слова. Ему казалось, что он не знает и никогда не знал ее вовсе.

Он что-то говорил, но она не слышала его голоса.

Он остался один. И начал понимать: неважно, что они выберут – уходить или остаться, одиночество и беда и разруха ждет их и там и здесь.

Они прощались навсегда. Она считала его предателем, и даже не скрывала этого.

И этот и тот мир – это одинаковая чужбина для них для всех, тогда зачем куда-то ехать. Все сбывалось, все до последней буквы. И была другая поэтесса, которая должна была пройти все страдания до конца. Тогда они встретились. Она так изменилась в эти дни, что он и на самом деле не узнал ее. Ничего не осталось от высокой и стройной девушки. Это была усталая женщина с обреченным лицом. Она никуда не уезжала, она решила остаться здесь со своим народом.

Ему казалось, что она решила остаться с ним до конца. И он даже был благодарен ей за это, хотя она ничего такого не говорила. Алекс слышала о его столкновении с черной дамой. Они добивали ее сына, словно пытались на нем выместить все свое зло.

.В их глазах не было ни жалости, ни сострадания, только какая – то дикая, необъяснимая жестокость, словно это была не их общая беда. Но таким стал весь мир, и она боялась, что он никогда больше не изменится.

И только его жена изменилась в лучшую сторону, она научилась о нем заботиться, только не слишком ли поздно это произошло?

№№№№№№

Город был пуст, больше нигде и никого не осталось. В одночасье все должно было рухнуть. Вспыхнула гражданская война, а они радовались, что прекратилась та, но эта была еще страшнее.

Какие-то никому теперь не нужные вечера поэзии. Но это было другое время и совсем другие люди, он не понимал их языка и их поступков, как ни старался понять.

Но они знали его и звали куда-то, им нужен был поэт. Он согласился, уверенный, что это последний вечер в его жизни – лебединая песня.

Он читал стихи, они вроде слушали его, молчание, гробовая тишина.

Какой-то голос из зала:

– Да он же мертвец.

– Да, я мертвец, – отчетливо повторил он, резко развернулся и отправился прочь.

Никогда и никому больше он не рассказывал об этом вечере. Окончательно замкнулся и отрешился от реальности. То, что происходило вокруг, не могло больше его касаться. Голод, холод, безразличие. Даже надежда ускользнула навсегда. За нее невозможно было ухватиться.

Он смотрел на свое отражение и не узнавал себя.

№№№№№№

Болезнь сковала не только тело, но и душу. А он не мог и не хотел бороться. Если бы белые возвестили о своей победе, то он бы возродился из пепла, но этого не случилось. Уже был расстрелян император, и все, на кого оставалась последняя надежда. А тем, кто остались, им ничего не было нужно.

Вернулся поэт, чьей храбростью все восхищались, они сталкивались еще где-то на улицах и вечерах. Но он был мочалив и задумчив, словно не знал, что делать и как ему быть дальше.

Мать тоже оставалась растеряна и беззащитна. Жизнь больше не имела никакого смысла. Он ничего не боялся и ничего не хотел. Пора уходить. Он погружался в забытье и почти не возвращался к реальности.

Если кто-то пытался расшевелить его, он только повторял:

– Нет необходимости.

А им смотреть на то, как он умирал долго и мучительно. И смерть дохнула на него своим могильным холодом. А в реальности, кроме чувства ярости не было больше никаких иных чувств. И даже чугунной и непробиваемой Любе с ним было порой невыносимо.

Но это было время, когда они были удивительно близки. Правда, это не могло продолжаться долго, хотя время и тянулось бесконечно.

Каким же страшным становился лик Снежного короля. Останавливалось все чаще сердце, а он этого даже и не чувствовал. Душа освободилась от теля и взлетела на небывалую высоту.

Они несли его на Смоленское кладбище, через весь город на руках.

Тогда и появилась новая волна легенд о нем. В последний раз первый поэт заставил говорить о себе.

Анна пошла вместе с каким-то людьми к тюрьме. Там уже был арестован вечный его соперник. Они безжалостно расстреляют его через несколько недель. Потом многие будет казаться, что случилось это в один день, а на самом деле было 21 число горького и жуткого августа.

Но пока еще хоронили Снежного короля, и женщины в черном падали замертво по дороге, как и всегда они были у его ног. Только теперь это совсем его не волновало.

Хотя вероятно, в те часы скорби его душа все еще оставалась с ними.. Со своей высоты он должен был все это видеть.

Но тогда он не мог знать, что и после этого рокового дня, он будет живее всех живых и останется жить в этом мире, в сердцах девиц, которые придут в мир после его ухода. И им не суждено будет увидеть его, но сила и музыка его стихов была так велика, что он неизменно очаровывал и этих незнакомок.

Актрисы исчезли к тому времени, и только первая поэтесса, с самого начала безжалостно им отвергнутая, осталась с ним до конца, и должна была написать самые правдивые и яркие строки о нем.

И потом она оставалась ему верна, и хранила ему верность до самого конца. Она еще не знала, скольких ей придется похоронить. И только в «Венке мертвым», она назовет их всех по имени.

А в тот день, остановившись около свежей могилы, она понимала, что пройдет этот путь до конца. Она была обласкана и проклята новым тираном, названа монахиней и блудница.

Старуха, в охваченном войной городе будет возвращаться в прошлое, и возрождать великолепный образ первого поэта. Она напишет «Поэму без героя», где он и будет главным героем, как это было всегда. Она не назовет его по имени, но все и без того узнают, к кому она обращалась.

Он помогал ей жить и выжить в такие страшных условиях, которые ему и не снились. И она снова ощущала те чары, чувствовала то волнения, которое переживала в самом начале в момент первой их встречи.

– Он пришел ко мне, он здесь, – снова говорила она, – он всегда оставался рядом. Она видела черную розу в бокале вина, только ей одной предназначенную. Об этом она мечтала всю свою долгую жизнь. Она верила, что страсть прорвется через снежную маску.

– Не случилось, или все-таки было.

Но разве трудно ее было обмануть, когда она сама рада обманываться. Они были рядом почти два десятилетия, а, кажется одно мгновение. А теперь оставались только чудом уцелевшие портреты, где он был таким же молодым и прекрасным.

И ей показалось, что именно о нем писал ее расстрелянный муж

Его глаза подземные озера,

Оставленные царские чертоги,

Отмечен знаком вечного позора

Он никогда не говорит о боге

Да, именно таким он и был тогда в том августе, в той жизни.

Она была для него подарком судьбы, хотя в той метели, в окружении актрис, а она только слабая тень.

Вероятно, теперь, если бы повторилось, все было бы по-другому, могло быть, но никогда не станет.

Она, как наивная девчонка, говорила о том, что за ночь с ним, не задумываясь, отдала бы всю жизнь.

Женщины всегда одинаково безрассудны и так очаровательны при этом.

Она смотрела на небеса и пыталась понять, что может происходить с нашими душами, оторванными от тел.

Но она не сомневалась в том, что и там он продолжал царить, как и на земле.

Глава 2 Поэма без героя

(Памяти Анны Ахматовой)

Снова был жуткий август. Дождь почти не переставал.

Небеса рыдали о потерях и утратах. Она не могла вырываться из плена прошлого, хотя заглянуть старалась в будущее. И в Книге Судеб, которую по-прежнему листала богиня Мокошь, там было обещано счастье. Счастье, в которое давно уже не верилось.

– Любви все возрасты покорны, – твердил сгорбленный старик, но она не верила даже седому мудрецу, потому что очень трудно во что-то светлое и красивое поверить, когда все уже было, и все, кого она любила, успели шагнуть за черту бытия и остаться только легкой тенью.

Цикл стихотворений назывался «Венок мертвым». Но его нельзя было записать даже на бумаге, потому что от этого могли пострадать те, кто еще были живы, но находились в тюрьме, под подозрением, те, кто завтра могли быть арестованы.

Вождь назвал ее монахиней и блудницей, и приказал не трогать – какая великая милость, когда уже успели тронуть всех, кто был рядом. Оставались воспоминания, которые они не могли убить, но убить их хотела она сама, чтобы не было так мучительно больно.

И все-таки, когда боль немного утихала, она уже не хотела от них избавиться, потому что это было то единственное светлое и прекрасное, что еще оставалось в ее мучительной жизни.

Показать бы тебе, насмешнице,

И любимице всех друзей,

Царскосельской веселой грешницей…

Невозможно читать этого, не вериться, что это было, что такое могло быть уже в этой жизни. Она и не верила. И все казалось просто красивой сказкой.

Вот если бы только по ночам расстрелянные и замученные не приходили снова читать ее стихи и письма, которые не были записаны, потому что она не могла их записать – они становились уликой против живых и мертвых.

Что бы ни сказал, как бы ни написал, они все по-другому поймут и истолкуют. Они повернут все совсем в другую сторону, в ту, в которую хочется и выгодно им, в зависимости оттого, что хочет от них получить кровавый вождь, который назвал ее «монахиней и блудницей». Глупец, на самом деле она не была ни той и ни другой, она была русской поэтессой, и самой счастливой и самой несчастной из женщин, потому что когда-то дерзнула попросить:

– Дай мне долгие годы недуга, … отними и ребенка, и друга, – все исполнилось, все отняли, ничего не оставили.

Потом все было невыносимо. Но особенно август, 7 августа, смерть Ангела, 21 августа – расстрел Капитана, она и теперь не могла называть их своими именами, потому что во все времена скрывались имена людей, колдуны или палачи могли наслать порчу даже тем, кому больше не страшна была смерть, но они могли умереть во второй раз в памяти людской, это окончательная гибель.

Какая ирония судьбы, в революционной пьесе комиссар повторяет только четыре строки, как пример о скверном прошлом, самого романтичного и яркого из его стихотворений:

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так что сыплется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет

Но пьесу будут играть долго, буту все время повторять эти четыре строки, кто-то вспомнит о расстрелянном поэте, кто-то, возможно, захочет узнать об авторе удивительных строк. И тогда они узнают, что в этой несчастной стране творили совсем другие поэты, они были удивительными и неповторимыми, и чем черт не шутит, может быть, откопают, отыщут и еще напечатают и его старые книги. Тогда и ее муки и ее страдания были не зря.

Но сама она села в том августе писать «Поэму без героя», какие могут быть герои в этом мире, только подлецы и палачи, чаще всего в одном лице, и жертвы, это те, кто не стал с ними, кто не решился пасть так низко.

А там, иллюзии, тени, штрихи, из которых, вероятно, молодые ничего не поймут, но это не их вина, а общая беда.

И все-таки она писала свой триптих и пыталась их оживить, а что еще оставалось делать, когда никого нет, и не будет рядом.

И губы повторяли странные слова, которые порой казались загадкой даже для нее самой:

 
На стене его твердый профиль,
Гавриил или Мефистофель
Твой, красавица, паладин?
Демон сам с улыбкой Тамары,
Но какие таятся чары
В этом страшном дымном лице-
Плоть почти что ставшая духом,
И античный локон над ухом-
Все таинственно в пришельце.
Это он в переполненном зале
Слал ту черную розу в бокале
Или все это было сном?
С мертвым сердцем и мертвым взором
Он ли встретился с Командором…
 

Она невольно оборвала чтение и оглянулась по сторонам, хотя в комнате было пусто, но это не значило, что никто не видит и не слышит.

Проклятый август. В гробу он был не узнаваем, и она завидовала тем девам, которым не довелось в своей юности столкнуться с ним, и не спалить свою душу дотла. Они будут его любить, но они не смогут прикоснуться к тому мраку, который таился в его таинственной душе. Они никогда не узнают его самых страшных тайн, а она унесет их с собой в могилу.

И еще одна тень, совсем иная, тень, которой воплотиться суждено будет уже в конце века, после того, как она сама покинет этот мир, но как же он был прекрасен. И она благодарила небеса или его Воланда, как тут разобрать, за то, что все-таки столкнулась с ним в мире, где уже не могло быть талантливых писателей, их всех уничтожили раньше, и только он задержался каким-то чудом, но ненадолго:

Ты пил вино, ты как никто шутил,

И в душных стенах задыхался,

И гостью страшную ты сам к себе пустил,

И с ней наедине остался

Снова август. Все творчество, да и жизнь сама – это поэма без героя. Потому что не может быть героев в мире, где оставались только жертвы и палачи, они очень часто менялись местами, и сами палачи становились жертвами, и тоже исчезали бесследно, хотя о них уже больше некому было жалеть и помнить.

Она жила и в этом августе назло всему, чтобы хранить память о тех, кто ушел « полным сил, и светлых замыслов и воли» и оставил ее в этом мире одну, потому что кто-то должен остаться и поведать миру о том, что с ними со всеми случилось.

– И это вы можете описать? И я сказала: -Могу

Вот только бы пережить очередной жуткий август, а потом станет немного легче.