Текст книги "Снежный король. Сны об Александре Блоке"

Глава 10 Он не Фауст

Образ Фауста и Мефистофеля не мог не волновать русских поэтов и писателей. Тема познания и страсти, возможности получить все блага мира, продав душу дьяволу, тема выбора всегда будет актуальна, и каждый из торцов освещает ее по-своему. Но если у К. Случевского в цикле «Мефистофель», этот герой стал почти творцом этого мира, и остался единственным его повелителем, то совсем по-другому видит все это А. Блок, для которого литературные мифы были не только поводом для раздумий, но и возможностью на основе хорошо знакомого создать совсем иной миф.

Он все время что-то изменял, создавая некую тайну, которую так боготворили символисты. Оставались отдельные мотивы и штрихи, так, что исчезал, а часто едва был намечен знакомый сюжет, но тем интереснее угадать его и посмотреть в новом качестве.

Перед нами стихотворение А. Блока «Осенний вечер был», на первый взгляд совершенно таинственное, но если вглядеться и вчитаться подробнее.

Ночь без той, зовут кого

Светлым именем: Ленора.

Эдгар По

 
Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный
Решал все тот же я – мучительный вопрос,
Когда в мой кабинет, огромный и туманный,
Вошел тот джентльмен. За ним – лохматый пес.
 
 
На кресло у огня уселся гость устало,
И пес у ног его разлегся на ковер.
Гость вежливо сказал: «Ужель еще вам мало?
Пред Гением Судьбы пора смириться, сор»
 
 
«Но в старости – возврат и юности, и жара…» —
Так начал я,…но он настойчиво прервал:
«Она – все та ж: Линор безумного Эдгара.
Возврата нет.– Еще? Теперь я все сказал».
 
 
И странно: жизнь была – восторгом, бурей, адом.
А здесь – в вечерний час – с чужим наедине-
Под этим деловым, давно спокойным взглядом,
Представилась она гораздо проще мне…
 
 
Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.
В час горький на меня уставит добрый взор,
И лапу жесткую положит на колено,
Как будто говоря: Пора смириться, сор.
 

О чем это стихотворение, эпиграфом которому стала строчка из знаменитого стихотворения Э. По «Ворон». Все здесь окрашено не на немецкий, как в «Фаусте», а на английский манер. И мы немного сбиты с пути истинного. Но если прочитать то стихотворение, то мы узнаем о том, что его герой, после смерти любимой, ее звали Линор, или Ленора, как в знаменитой немецкой балладе, на которую опирался творец ужасов, заключил сделку с дьяволом. Тот оставил ему ворона, как напоминания о том, что это совершилось. И Ленора у Бюргера гневит небеса, бросая им вызов, и требует, чтобы она встретилась с живым или мертвым женихом своим. Желание ее сбывается, появляется мертвец, и он увлекает любимую в могилу за собой – таково наказание за бунт. В английском варианте им не суждено встретиться никогда, об этом все время его предупреждает ворон.

Очевидно, что поэту был известен и первый, и второй и третий сюжет, и, соединяя их, он и создает совсем иной миф о времени и о себе. Ему хочется того же самого – сделки, возвращения молодости и любви.

Решал все тот же я – мучительный вопрос

Он вызывал Мефистофеля, и тот явился на его зов в осенний вечер. И мы знаем из легенд о том, что спутниками его, помощниками могут быть пес, кот или ворон. Автор уверен, что мы узнаем этого героя, и не называет его по имени. И еще об одном вечном вопросе Гамлета напоминает нам герой «Быть или не быть». Он невольно возникает в мире туманов и английской лексики. В доме героя они оба чувствуют себя довольно спокойно. Но призывает его гость совсем к иному:

Пред Гением Судьбы пора смириться, сор.

Страшное разочарование ждет героя, Мефистофель отговаривает его от сделки – вот в чем ирония судьбы, это он убеждает «пора смириться».

Лирический герой не может успокоиться, ему, как и предшественникам, хочется вернуть молодость и страсти. Но во второй раз отказывает ему в том бес, и в довольно резкой форме:

Возврата нет.– Еще? Теперь я все сказал.

И ему удается убедить героя в том, что жизнь это не «восторг, буря, ад», она «гораздо проще». И не просто уходит на этот раз Мефистофель, он оставляет своего пса, для напоминания:

Пора смириться, сор.

Странный поворот сюжета, но впервые герой вольно или невольно избавлен самим дьяволом от страшного искушения. Тот выносил приговор: «Не быть», и это совсем в духе русского человека. Ведь еще Жуковский сначала перевел балладу Бюргера со страшным ее финалом, а потом написал оригинальную, которую назвал «Светлана», ее героиня почти повторяет судьбу Леноры, но в финале мы узнаем, что это был только страшный сон. Смирившаяся героиня остается, жива и невредима. Так что же лучше, бунт или смирение? Таким стал новый вариант вечного вопроса. И Мефистофель, первый бунтарь в мире, готов ему доказать, что прошло время бунта, пора смириться.

А. Блок, зная прекрасно древние мифы и сказания, искал ответ на самые болезненные вопросы, и он предвосхитил идею, заложенную в романе М. Булгакова, о том, что Дьяволу приходится наказывать зло, чтобы навести хоть какой-то порядок в совершенно обезумевшем мире. О покое, говорит и Мастер, и его дарит ему Воланд. Возможно, в этом и есть высший смысл бытия, потому что история Фауста со всеми страстями и терзаниями, хорошо всем нам известна. И стоит ли повторять старые ошибки и идти по старому пути?

Глава 11 Демон Гения

Немного позднее М. А. Врубеля к бессмертному образу обратился и А. Блок – первый поэт серебряного века. У него на глазах появлялись шедевры великого художника, они потрясали и врезались в сознание. Он чувствовал удивительное родство с художником, и смерть его воспринял, как личную трагедии. Но он сумел в этот образ внести совсем иное толкование.

Первое стихотворение «Демон» написано в 1910 году в день смерти художника. Тогда поэт отметил в своем дневнике: « С Врубелем я связан жизненно» Но уже во втором стихотворении «Демон» (1916 года) поэту удалось не только воскресить героя, оторвав его от земли, но и заставить лететь. И он становится победителем – смелым и великолепным. Он обращается к своей возлюбленной:

Иди, иди за мной покорной

И верною моей рабой.

Демон на своих могучих крыльях поднимается все выше и выше, кажется всесильным и беспощадным

Твой будет ужас бесполезный —

Лишь откровеньем для меня.

Стирая «случайные черты» и какие-то нелепые штрихи, он возвращает своему герою божественное начало, о котором забыли и Лермонтов и Врубель:

Божественно – прекрасным телом

Тебя я странно обожгу

И отвергает он возлюбленную не как печальный мученик, а как прекрасный и могущественный бог, способный побороть в себе земные страсти. В полете своем он поднимается на невероятную высоту, туда, где «кажется Земля звездою» И новые миры открываются перед ним в тот миг. Он остается непобежденным, но она не выдерживает этой высоты – это новый виток трагедии

Дрожа от страха и бессилия,

Тогда шепнешь ты: отпусти.

И происходит невероятная жестокость, характерная только для героя А. Блока:

И, распустив тихонько крылья,

Я улыбнусь тебе: лети.

Трагедия совершается, а его лицо освещает божественная улыбка. Собственного величия он достигает страшной ценой, он не сетует на рок и на обстоятельства, а до конца противостоит им. Этого героя не мучают раскаяния и земные печали, он создает миры и готов править вселенными. Блок был уверен в том, что это Демон оставался первым поэтам, и он может подарить своим потомкам вдохновение.

Ты узришь новые миры,

Невероятные виденья.

Создания моей игры

И невозможное на этот раз становится возможным.

Два великих поэта и гениальный художник оставили в своих творениях самый невероятный образ, где неземные создания, вплетаясь в земной мир,

Глава 12 Приглашение на казнь

Не странно ли, что знали мы его?

Был скуп на похвалы, но чужд хулы и гнева,

И Пресвятая охраняла Дева

Прекрасного поэта своего.

А. Ахматова

И было утро 10 августа, то редкое утро, когда ослепительно светило солнце, словно пыталось спалить этот странный мир.

И был день, когда гроб с телом поэта на руках несли до Смоленского кладбища.

Принесли мы Смоленской заступнице

Принесли пресвятой Богородице,

На руках во гробе серебряном

Наше солнце, в муке погасшее, —

Александра, лебедя чистого

Так написала о том странном солнечном августовском дне Анна Ахматова.

И был вечер. Горела свеча.

Они остались втроем: мать, друг, жена. Столько лет, от начала и до конца они были рядом с ним, уходили и возвращались, ссорились и мирились, и все, потому что они любили его безмерно. Все трое, собственных судеб и жизней без него не представляли, и представить никак не могли.

И кто из них сегодня, вернувшись со Смоленского кладбища, смог бы повторить в то, что его больше нет. Что он не ушел в соседнюю комнату и не вернется назад.

Он был с ним в тот вечер. Стоял бокал с вином, ему предназначенный после поминок. Тень мелькнула рядом. И он стоял у стены и внимательно следил за ними, слушал, смотрел. Они не удивились его молчанию, он и прежде никогда много не говорил, хотя немного странно ему было видеть вместе самых дорогих людей, только смерть и его уход смогла из примерить, усадить за стол – какая ирония судьбы.

Он, тоже поэт, был вечным соперником, матушка, никогда не могла примириться с женой. Жену он ревновал к другу и поэту. Все сплелось в такой чудовищный клубок, что никак не разобраться в этом хитросплетении. И вот разом все кончилось.

Никто не плакал. Они успокоились после бесконечного течения тех дней и говорили о нем. Каждый понимал, что разговор этот может длиться бесконечно, но никогда он не будет таким скомканным и ярким одновременно, потому что это первые впечатления. Потом, когда все будет сказано, все прочитано, и не понято. Когда каждый из них будет жить своей жизнью, потому что им дарован какой-то отрезок времени с ним и без него. Он будет приходить иногда к каждому из них. И только теперь они снова были с ним, и впервые все вместе за одним столом.

Жаль, что такого не было тогда, можно было бы сравнить то, что они говорили при нем, с тем, что после его ухода.

Вероятно, это две большие разницы.

Он почувствовал, что все не совсем так, как казалось в агонии мучений, в самые последние дни.

Жизнь продолжается, и она неповторима и интересна. И он будет еще жить, и возвращаться, пока они живы, пока они помнят о нем, и впускают прекрасный призрак в собственные жизни.

Прекрасный призрак,

Рыцарь без укоризны

Кем ты призван,

В мою молодую жизнь.

Он не мог вспомнить имени поэтессы, написавшей эти пронзительные строки, не видел, вероятно, никогда ее лица, да и не особенно запоминал их, окруженный очаровательными актрисами. А вот теперь, все так изменилось, что именно строки стихов возникают из памяти и заставляют его возвращаться в мир, который так странно, нелепо и поспешно пришлось покинуть несколько дней назад. Кажется это было 7 августа. Но он не помнил давно чисел, все сплелось в один клубок.

Миры летят. Года летят, пустая

Вселенная глядит в нас…

Но собственные стихи вспоминать не хотелось, нет, не в них теперь было дело, а в том, чтобы сохранилась память. В сгоревшем дотла мире это была трудная, почти невыполнимая задача. Но он знал, что мы умираем во второй раз окончательно, когда о нас забывает последний из тех, кто знал и любил.

№№№№№

– Они приговорили его к смерти, – тяжело вздохнула Мать, – тишина казалась зловещей.

– Им не было до него, да и для всего остального мира дела, – ответила ей жена.

Он слушал их, вглядывался в лица в полумраке, а потом все-таки срывавшимся голосом произнес:

– Нет, его смерть – ужаснейший приговор им самим. Забудутся многие злодеяния, что-то никто не сможет вспомнить никогда, но его стихи останутся, как только все уляжется, и гарь исчезнет, они зазвучат с новой силой, и это будет приговор им самим.

Призрак поморщился. Ему совсем не нравилось то, что они произносили такие слова, все с теми же судилищами связанные, но он мог только слышать и остановить их никак не мог. Это было уже не в его власти.

– Мне всегда было страшно за него, он сам себя, еще до них приговорил к смерти, разве вы не помните «Мы дети страшных лет России», и Бальмонт, и Бунин, и Брюсов, и Ахматова, они собирались жить вопреки всему, и будут жить, куда бы судьба их не забросила. А он бы в этом мире не смог жить ни за что на свете, вероятно, это и была его главная тайна.

– Говорят Николай Гумилев арестован, – вдруг произнесла Любовь Дмитриевна, словно вспомнив о чем-то.

– Тот тоже смертник, он не мог забыть расстрела императора Николая, и все время жалел только о том, что будет не первым, а вторым, и на этот раз, а он должен быть всегда и во всем первым.

Впервые за все время и Призрак оживился, он вспомнил несколько их столкновений. Он помнил фразу:

– Вы мешаете мне, все мои женщины влюблены в Вас.

Что было на это ответить? Теперь он остался один, но, вероятно, ненадолго, если правда то, что они говорят. Они не могут его расстрелять, хотя, нет, они могут все. И возможно, ему удастся затмить всех. На миру и смерть красна, о нем сложат легенды. Хотя, как знать, в этом мире больше ничего предсказать нельзя, тут случается все совсем не так, как должно быть и могло бы быть.

№№№№№

– Он просто задохнулся, – говорила Мать, когда они снова вернулись к нему, и снова слезы потекли по ее странно исхудавшим щекам.

– Воздух России его убил, интересно, что запишут в заключении о его смерти, они должны что-то написать, ему было только сорок, этот никак не смертный возраст. Его убила революция. Так, пожалуй, не рискнут написать, хотя это правда.

– Это убило Сашу, – едва произнесла Александра Андреевна и закрыла лицо руками.

Он отвернулся к окну, он не мог больше смотреть на ее слезы. И, словно что-то почувствовав и опомнившись, она замолчала, и только сжала до боли платок в ладонях.

Она так и не могла понять, как останется, и будет доживать в этом жутком мире без него, ведь надолго они никогда не расставались. Он был единственной ее радостью, солнцем, светом, она должна была только знать, что он жив, что он пишет стихи, и обязательно откроет дверь и обнимает ее.

№№№№№

Эти два месяца он провел в взаперти, запер сам себя в четырех стенах, и когда она пришла к нему и стала уговаривать его прогуляться, жена только молча махнула рукой, не в силах говорить об этом, он вдруг повернулся к ней, лицо было каменным, она не узнала своего сына.

– Нет необходимости, я не могу видеть того, что на улицах происходит, не хочу видеть и знать, здесь еще остается иллюзия, что там ничего не изменилось.

И сколько она не говорила потом, все было бесполезно, он молчал.

Он звал друга, но того не было давным-давно, он так и не решился вернуться при жизни, и понимал, что не простит себе этого. А похороны слишком поздно, к живому надо было приходить.

– Не казнитесь, – услышал он голос матери, – и тогда было уже поздно, хорошо, что Вы не видели его таким.

Он поверил ей, и все-таки никак не мог успокоиться, как ни старался.

№№№№№

Он слышал этот странный приговор доктора, хотя тяжелая дверь была в тот странный день прикрыта, доктор говорил тихо, он не мог этого слышать, но он слышал:

– Не нравится мне его настроение, он не хочет жить, и значит, смерть придет к нему.

Странная речь для врача, но в тот момент впервые за много дней он улыбнулся, хотя и сам не понимал почему. Это было выходом из безвыходной ситуации. Это было единственным протестом.

Тот, другой, говорил о расстреле императора и словно бы сам себя приговаривал к расстрелу, он оставался офицером, он не собирался сам пускать себе пулю в лоб, ему нужна была смертная казнь на глазах у всех. Что за мальчишество, бред. Но он завидовал ему и точно знал, что с ним даже такого произойти не может. Комиссары упорно тащат его в свою революцию, все искажая, «12» стала его приговором, они требуют читать только поэму.

Он вел с ними странную игру, в которой надеялся выиграть. Но это невозможно, и когда он убедился в этом, то понял, что это конец. И перестал жить, а что еще оставалось.

– Он не хочет жить, и смерть придет к нему, – не потому ли фраза знаменитого доктора была последней радостью, еще доступной ему, больше никто и ничто не смогло бы его обрадовать в этом мире.

Он видел во сне Зинаиду, в момент их последней встречи, какой резкой и яростной она была. И вероятно, никогда не переменится. И стало жаль, что они так далеки, и ни на этом свете, ни на том не смогут продолжить прерванного разговора. Она, понимавшая его лучше других, оказалась самым непримиримым врагом, но он прощал ее. Им оставаться и маяться, и видеть, то, что он уже никогда не увидит, а если и увидит, то участвовать не будет. Смерть избавит его от этого кошмара.

№№№№№

– Сегодня в «Правде» известие о смерти Саши, – говорила мать, – они упомянули только о том, что он автор «12», какая чудовищная несправедливость.

– Как странно, что они вообще написали о нем, – вырвалось у жены.

Друг думал о том, что она, его вечная любимая и Прекрасная Дама, права, о них в этой их газетенке в час смерти вообще ничего не будет написано. Но он скорее радовался этой догадке. Ведь они приговорили к смерти всех, и живых в том числе, заочно, заранее. Кто их них жив нынче? Им просто нет, и не может быть места в этом мире, где они строят какое-то мифическое общество и счастье для кого-то другого. А возможно под лозунгами этими все рушат и не могут остановиться.

– Мне придется уехать, я не могу и не хочу здесь оставаться, – говорил он

Они что-то ответили ему.

Он был первой жертвой, через две недели состоится расстрел – они стреляли в весь серебряный век, от которого к тому времени осталась только горстка пепла.

Рожденные в года глухие,

Пути не помнят своего,

Мы, дети страшных лет России,

Забыть не в силах ничего,

Испепеляющие годы.

№№№№№

Через несколько дней в опустевший дом пришла Надежда, оглянулась вокруг, словно желая убедиться еще раз, что здесь его нет больше, но поверить так и не смогла.

Она почти ничего не говорила, только оставила стихи. Они читали их вечером при свече.

 
И, не закрыв лицо, его несли
На кладбище, под сень и трепет клена,
И старики, и дети с нами шли
За этим гробом, славой озаренным.
 
 
На поднятых руках он тихо плыл
Над невскими высокими мостами,
Прохожий за прохожим подходил,
Вставал в ряды и плакал вместе с нами
 

Глава 13 Маска и лицо

Но когда говорили о нем, то стали появляться и другие образы. Его сравнивали порой со свечой, отполыхавшей на ветру

.А ведь он и на самом деле таял у них на глазах. И огонь казался жутким, почти адским.

Святой, царственный, ставший горской пепла римский патриций. Для него презренной казалась проза, и они обращались к нему в стихах. Не было титулов, которыми он не был бы награжден. И он оставался, освещенный то свечами, то факелами. « Красив, как Демон Врубеля» – отмечал И. Северянин.

Легенда о его голосе, еще один штрих к портрету. Трагически странное бесстрастие. Оно заставляет замолчать всех, кто был рядом

Он не просто знал силу слов, но чувствовал, как они действую на людские души. И завораживал он не артистическими интонациями, а самим словом. В тихом голос был колдовской дурман и невероятная сила. Так и появился пророк в багрянице.

Святой, распятый нами в дни разврата.

Анна Ахматова наоборот сравнивает его с языческим божеством «Солнце, в муках погасшее». Рыцарем запоздалым видим его К. Бальмонт.

Они ждали его появления, он явился, и они возликовали, хотя он разрушал, уничтожал больше, чем созидал.

Б. Пастернак словно бы подводит итог всему сказанному до него:

Прославленный не по программе,

И вечный вне школ и систем.

Но как бы его не называли и не определяли, в нем, вероятно, было все, о чем они говорили тогда.

И вот он снова читает свои стихи, в реальности или снах их чудных:

Какое это было колдовство,

С какой непререкаемою властью,

Бросала в дрожь, похожая на счастье,

Трагическое страшное бесстрастье,

Замедленное чтение его.

В том августе была прочерчена грань между таинственной реальностью бытия и той вечной тайной, которая возникла, когда душа его перенеслась за эту грань.

После смерти людей изменяются их портреты. Но лик ни одного из смертных не изменился после ухода так сильно. Говорят, что его невозможно было узнать.

Он пел, а не рассказывал стихами

Мы слушали, как слушают во сне.

И З. Гиппиус не могла не отметить тот невероятный гипноз, который был в нем.

Глава 10 До жизни

И снова он возвращался к нам и был с нами, властитель дум, первый рыцарь, Гамлет, а за этими масками скрывался странный Демон, почти достигший небесного предела. Но он не мог признаться в том даже себе самому.

И он смотрел в прошлое вместе с нами, и видел лица тех, кто затерялся где-то вдали, оставался за этой чертой. И первым был первопроходец, затерявшийся где-то в Сибири. Он достиг Братской земли. Петр, камень, – произнес восторженно кто-то рядом. Поэт вглядывался в его черты на том самом перекрестке, где не течет время, а пространство безмерно.

Вот почему ему снился князь и его дружина, отправившаяся в бескрайние просторы. И он смотрел, как они уносились в неизвестность, и видел себя одним из отважных воинов.

Теперь, когда время и место больше ничего не значили, он мог оказаться в любой точке, воскресить любой эпизод из прошлого, прикоснуться к неведомому и иллюзорному.

Но ведь все может сходиться в одном месте и пространстве. А на земле ему казалось, что в тот миг, когда он вырвется из реальности, он просто умрет от скуки. Но здесь все только начиналось. И тайны проявляли свою суть, создавая свободное пространство.

И в это мгновение появился другой предок, объяснивший его невероятную тягу к театру.

Они его называли Федор – барин и поэт. Он с такой страстью создавал свой театр, что остановить его было невозможно. И в его крови и памяти было чувство, что он родился на подмостках, и умрет от разрыва сердца именно на сцене, в юности ему о том мечталось все время.

И он самозабвенно играл Гамлета, как когда-то в усадьбе у деда, когда он в первый раз встретил свою Офелию, ставшую навсегда его Прекрасной Дамой.

Он играл Гамлета, как и последний русский император, на сцене, а потом в страшной реальности.

№№№№№№

Он читал романы, рассказы и стихи своего деда. Тяга к театру немного утихла, когда он понял, что только слово останется вечным, бессмертным в мире, когда все остальное затеряется и забудется. Оно останется его единственным оружием в борьбе за собственную вечную жизнь.

Об этом знала бабушка, когда занялась сначала переводами, а потом погрузилась в творчество.

А он уже видел еще одного деда своего на дорогах бескрайних Средней Азии. Он отправился туда не по собственной воле и на свои средства. И наказание для него стало благом. И там он встретил великолепную женщину– судьба к нему оказалась благосклонной.

И он видел седовласого старика и мальчика, бродивших без устали по полям и лесам. Он испугался, показалось, что они заблудились и никогда не найдут дорогу назад.

Но в душе его совсем не было страха. Они искали новые растения. И запах трав оставался в памяти его. Тогда и проснулась в нем древняя вера предков, и он ощущал себя молодым богом, сначала Даждьбогом, потом таинственным Велесом. И деревья, животные и птицы служили ему в те дни.

Ему нравились и совсем не пугали и бури, и грозы. Здесь все было родным и прекрасным, и звуки, и слова. А где-то на дне таинственных болот хоронились древние боги. Он разговаривал с Лешими, и они были к нему добры. И русалка плыла к нему, как только слышала его шаги. Он чувствовал их присутствие, и никогда не сомневался в том, что они существуют. Они не могли ему причинить зла ни в детстве, ни потом. И добродушный хозяин леса, показывал ему птиц и животных и грибы такие причудливые и большие, что трудно было поверить, что такие могли тут уродиться.

Потом эта атмосфера первозданности навсегда останется в его стихах.

Бабушка научила его быть терпеливым, бережно относиться к слову и благоговейно к писательскому труду. Уединение, библиотека, и кипа белых листов – вот то, что было теперь главным богатством в его жизни. Книги стали настоящим чудом и бесценными собеседниками.

А еще рояль – играла тоже бабушка, и музыка стала важной частью поэтического текста.

И бродил он по опустевшим комнатам, живым только в его воображении. Голос бабушки, чей-то звонкий смех, все это было так близко и казалось таким желанным.

И вдруг в мир ворвались суровые скальды. И он любовался, глядя на них.

А потом перенесся в 1900 год, когда умер неожиданно гениальный философ, подаривший им новый мир, и заставивший в этом плане и развиваться дальше. Но в новом веке таких больше не было, он так и оставался осколком прошлого века.

И брел он в пустоте по аллеям кладбища к Новодевичьему монастырю. Листья кружились и падали прямо на аллеи, совсем как той осенью. И лампада мигала на его могиле.

Именно в такие минуты и рождались самые невероятные стихи.

Свадьба была 17 августа. Он хотел этого союза, но как трудно одолеть самый тяжкий рубеж в жизни.

Профессор химии, его странное семейство, далекие и не особенно понятные люди и обычаи. Все торжественно и странно. Такое не может повториться снова. Церковь, старик-священник. Он взял венец в руки вместо того, чтобы прикоснуться к нему губами. И пронзительный осуждающий взгляд.

А потом свадебный стол в усадьбе. Разговоры, суть которых он никак не мог понять. Но это было началом конца. Личная жизнь катилась в пропасть.

Еще мелькали женские лица, скрытые карнавальными масками. Жизнь состояла из разлук и встреч. Она уходила из дома, а он никак не мог ее удержать. Ее измены он воспринимал спокойно. Она не отказывалась от него, но разве они жили вместе?

Это был самый странный союз. Он не мог знать, сколько разочарований и огорчений пережила эта женщина, которую он привязал к себе клятвой. Но в каком горьком двойственном положении они оставались.

№№№№

Он заглянул в свою квартиру на четвертом эта на Лахтинской. Там было тепло и уютно. И рядом шумели поэты и звучали стихи. Именно им он и принес свою незнакомку. И они приняли сразу и безоговорочно.. И в минуты пустоты и отчаяния он вспоминал такие взлеты.

А в то лето они спокойно расстались с женой. Она уехала в Шахматово, он перебрался к матери. Хотелось вернуться в юность. Надо было просто пожить отдельно, подумать о том, что делать дальше. Отношения можно было сохранить только в разлуке, когда все так скверно. Но матушка с мужем уехали отдыхать, и это стало самым тяжелым испытанием для него в те дни. Ему показалось, что его все оставили. Он оставался одиноким и неприкаянным. И тогда он почувствовал, что задыхается. Снилась прекрасная Италия, чужая речь, великолепные храмы. Там никогда не поймешь, где кончалась реальность, и начинались фантазии. Но жена снова стала Прекрасной Дамой, а он ее первым рыцарем. И могила Данте. Это он распахнул перед ним потусторонний мир. А потом они отправились в Германию, которую он всегда считал своим вторым домом. Там к нему снова пришла Оксана, и ожило все, пережитое в 16 лет. Как странно было оказаться здесь с другой женщиной. Так мало была она похожа на ту, единственную.

На этот раз гроза стала вестником страшных событий. Душа сжималась от раската грома. Природа первой почуяла катастрофу, которая не заставила себя ждать.

И тогда он сам шагнул в бездну, окончательно удалился от мира, дни, часы, недели адских мук, отказ от пищи, от встречи с людьми. Ему виделась вьюга, и хотелось раствориться в метели.

И вдруг он остановился. Он медлил. Но там больше ничего не было. И только в оперном театре снова умирала Кармен. Последняя вспышка страсти перед гибелью.

Ценою жизни ты мне заплатишь за любовь.

Если бы они не познакомились ближе, то возможно он до сих пор бы любил ее. Теперь, когда страсти не было и в помине, он понимал, как скверно ему без любви. Но как же поздно наступает порой прозрение.

Милая, безбожная, пустая,

Незабвенная, прости меня.

Снова возникли строки в дни раздумий и раскаянья.

Он видел Кармен в усадьбе деда. Она нагрянула неожиданно, играла и пела для них. Он оставался вежливым и внимательным. От страсти уже не оставалось и золы. Если бы теперь он был с ней, то он бы вел себя по-другому. Отсюда видно, как несправедлив он был и даже жесток.

Ночью они сидели под луной и вдыхали теплый воздух. Какая чудесная это была ночь. Он слышал даже звуки и ощущал запахи.

Ему захотелось взглянуть на гибель поэта, На похоронах они говорили, что тот арестован за мятеж. Тогда он и перенесся в темницу. Он был еще жив. Спокоен и даже весел, оставалось только поежиться.

Он сам организовывал свою гибель, это был его последний спектакль. Он тихо пел «Боже царя храни». И приводил своих палачей в ужас, хотя они были пьяны и почти ничего не соображали. Он прикидывал и спрашивал, смог бы пережить такое или нет. Ему было страшно смотреть на это даже со стороны. А ведь всю жизнь он ощущал собственное превосходство, хотя пальцем о палец ради этого не ударил. Его гибель была страшна, а та другая великолепно, если так можно выразиться по этому поводу

Жаль, что они о том никогда не узнают. Только он один останется немым свидетелем происходящего.

Их уход с разницей в две недели был таким разным, как оказалось.