Текст книги "Снежный король. Сны об Александре Блоке"

Глава 10 Его время ушло без возврата?

Алекс знала, что ее сын слишком долго отстранялся от всего в этом мире. Ему казалось, что его время ушло без возврата. И никто не могло вернуть его к реальности, от которой он и с самого начала был страшно далек, а теперь и вовсе затерялся где-то.

В тот момент и вернулась неожиданно Люба. Она сразу поняла, что он снова остался совсем один. И он радовался встрече с ней. Тогда она и решилась сказать о главном, о том, что ждет ребенка.

Он и это известие принял с радостью. Хотя не было сомнения в том, что это не его ребенок. Но он так много в те дни говорил о доме и о семье. Она стала иметь для него какую-то ценность. И только мать отмечала, насколько у него все было не так, как у остальных.

Он успел понять, что после каждого его увлечения, страсти, останется только зола, ощущение пустоты и возвращение блудного сына домой.

Он не забывал о том, как в пустоте и полном одиночестве жил его отец. Для себя он вовсе не хотел такой же участи.

– У меня есть Люба и все остальные женщины, – повторял он много раз странную фразу. Это было правдой.

Она была с ним рядом – вечная жена.

А еще были маскарады и метели той зимы, седьмой в новом веке. Она оборвалась в одно мгновение.

Весна была ранней и очень мокрой. Он поставил точку в отношениях со снежной королевой. Он не только вырвался из ее плена, но и сам превратился в красавца-Демона.

Она же просто растаяла в те дни. Так и родился окончательно Снежный король. И этот образ был его главным до самого конца.

Но срок жизни королю не такой уж большой был отпущен. И ему пришлось спуститься в ад реальности, где на каждом шагу были публичные дома, продажные женщины.

Это тяжело было даже для последнего смертного, для первого поэта невыносимо.

Началась эпидемия самоубийств. Мир жил в ожидании конца света и всемирной катастрофы.

И он бродил каждый вечер по полуразрушенному своему королевству. И оставался в полном одиночестве. Иногда он заходил к матушке. Она старалась выглядеть спокойной и счастливой. С новым мужем ее так и было, только из-за него она никак не могла успокоиться.

Жена после смерти ребенка (а он все-таки умер) замкнулась и тоже исчезала куда-то. Семьи так же не было, как и прежде, и это казалось проклятием. Но он только растерянно улыбался. Он ел что-то и снова отключался от реальности.

Рядом возникали какие-то женщины, и он порой с ними куда-то отправлялся.

И тогда он почувствовал, что словно костры на берегу погасли прежние его легенды, а новых не было. И на этот раз ему хотелось страстную цыганку. Пусть ее страсти хватит им на двоих. Но она не должна любить.

И появилась Валентина. Она не была цыганкой, она была женой историка, но ему показалось в тот миг, что все его желания исполняются.

И они умчались куда-то в метель, забыв обо всем и обо всех в этом мире.

Глава 11 Черный ворон в сумраке

Черный ворон в сумраке снежном,

Черный бархат на смуглых плечах,

Томный голос пением нежным,

Мне поет о южных ночах

А. Блок

Я знаю этих маленьких актрис,

Настойчивых, лукавых и упорных,

Фальшивых в жизни, ласковых в уборных,

Где каждый вечер чей-то бенефис.

А. Вертинский

Была метель, да такая, что и в двух шагах ничего не было видно. Спокойно можно было наткнуться на человека, проходившего рядом. Валентина спешила из театра в теплый дом, и хотела только поскорее добраться и согреться около камина. И забыть о ссорах, раздорах, чужих любовниках, и не сыгранных ролях, которыми заполнен был этот странный мир. Как утомительна эта жизнь. Но беда и состояла в том, что другой она не знала и знать не хотела.

Муж склонился над трудами своими вечными. Для него книги и чья-то давно забытая жизнь была значительно важнее, чем она, чем ее вечные проблемы. Самое большое, что он позволял себе – ее премьеры спектаклей. Он сидел там, но так торопился уйти, что ей оставалось рыдать на званых ужинах, придумывая для него самые веские оправдания. Они делают вид, что верят, и это не трудно было сыграть, но если бы не театр, она давно бы похоронила себя в этом особняке, который ненавидела со всей пылкой, нерастраченной страстью. А ведь она была еще совсем молода, хотя кто видел, кто помнил это.

В метели она наткнулась на кого-то. Наталья окликнула ее по имени.

Они служили в одном театре.

– Ты домой, а не пойти ли нам на поэтический вечер.

– Ты же знаешь, муж, – развила она руками, хотя больше всего боялась, что та пропадет в метели, не повторит своего приглашения. Но она была настойчива.

– А что он заметит твое отсутствие? Придумай что-нибудь, ведь он же не Арбенин, да ты и браслет не потеряешь. Мы можем уйти раньше.

И она согласилась, решив больше не испытывать судьбу.

Как же редко удавалось ей оказаться в таком обществе: поэты, актеры, художники. Какими красивыми, какими свободными они были или казались.

И она вдруг ощутила, что жива. Не играет чужую жизнь, не прозябает в собственном доме, не зная, куда себя деть, слоняясь из одного угла в другой, а живет, смотрит на кого-то, кому-то улыбается.

Правда, они были довольно странными людьми. Кто-то пел, кто-то кричал, кто-то так барабанил по клавишам рояля, что он готов был развалиться у всех на глазах.

Она поморщилась, слыша эти звуки, которые они называли музыкой, и не сразу поняла, что произошло. Там все время, каждую минуту что-то происходило. Наталья принесла фужеры с шампанским, и они о чем-то говорили, еще не ведая, что заставило всех замолчать. Это казалось невероятным.

– Что там? – спросила Валентина.

– Он пришел.

Интересно, кого тут не хватало? Уж точно не человека.

И она резко повернулась.

На мгновение только их взгляды встретились. Потом, когда она рассказывала, ей никто не верил, что видела она Его тогда в первый раз. Да и что удивительного? Кого она видела в те времена, с кем была знакома?

Он был равнодушен, ко всем восторгам и взглядам. Наталья лукаво улыбалась, и говорила, что у нее есть какие-то странные его стихи, ей посвященные, но мир перестал существовать, все исчезло и больше не имело никакого значения, кто и что говорил и делал.

№№№№

Наталья видела, какое впечатление он произвел на Валентину в тот вечер, и странное чувство ревности к нелюбимому человеку ужалило ее. А когда она исчезла вместе с ним, она даже вспыхнула и думала только о том, как вероломны мужчины. Домой пришлось отправляться в одиночестве, это казалось неприличным.

Она влетела к ней в уборную на следующий день раньше назначенного часа:

– Стихи от Блока! Блок посветил мне стихи.

Она была переполнена восторгами и так взволнована, что Наталье осталось только пожать плечами и взглянуть на его почерк, она его знала и не перепутала бы ни с каким другим:

 
В легком сердце страсть и беспечность,
Словно с моря мне послан знак,
Над бездомным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак.
Снежный ветер, твое дыханье,
Опьяненные губы мои,
Валентина, звезда, мечтанье!
Как поют твои соловьи…
 

Наталья вспыхнула, она вспомнила недавнее, где тоже было о поцелуях, то, что ее возмутило больше всего. Тогда он говорил, что думал о снежной королеве, о поцелуе, который заморозит сердце, и может убить, и удивлялся тому, что она так плохо знает знаменитую сказку. Там и на самом деле ничего такого не было, а здесь дыхание, ее имя, явные намеки на связь. Может быть, он хотел, чтобы она увидела и ревновала. Хотя это было большой глупостью. Но та другая, уже не помнит никого ничего. Она не думает даже о собственном муже. Но она понятно, влюблена, а он, почему он подвергает ее такой опасности? Какая беспечность.

– Я так тебе благодарна за то, что мы пошли на этот вечер, – лепетала она, речь ее от восторга сбивалась, она и на самом деле готова была задохнуться.

Но ведь она не любила его, и все своим подругам сто раз это подчеркивала, так что же случилось теперь. Почему чужое счастье так на нее действует?

– Он так много говорит о мире, о грядущих бедах, я ничего не понимаю в этом, но он совершенно покорил меня с первого взгляда, да ты все и сама видела.

Она видела, и могла поверить, что он смотрел на нее смеющимися глазами и провожал до дома. И надо было сказать, что все влюблены в него, и он позволяет себя любить, и о том, что с такими восторгами его уж точно никак не удержать, но зачем, пусть порадуется немного, ей, бедняжке и без того, так мало выпало радостей в этом мире. Ученый муж такая скука, а она так наивна и глупа, что только такой тюфяк, погруженный в свои книжки, и может терпеть ее. А поэт совсем другое дело, он бросит ее, как бросал всех.

Она помнила вторжение его жены. Та почувствовала тогда настоящую угрозу, и спрашивала ее, готова ли она взять на себя все хлопоты по хозяйству, заботу о нем.

О чем разговор, она вообще не понимала, что и для кого она должна делать, и сказала только, что, в отличие от нее, не собиралась ревновать его к целому миру, и со всеми женщинами выяснять отношения.

– Даже если бы я его любила, это слишком утомительно.

Она так и не могла понять, обрадовалась ли та или огорчилась. Но у нее не было еще и мужа в придачу, о чем же думает Валентина.

– Зачем я ему? – верещала Валентина, – я боролась, я сердилась, я возмущалась, я смеялась.

И снова ничего не ответила Наталья. Только в глубине глаз ее появилась насмешка. Она хотела сказать о том, что рыдания еще впереди, но опять же не сказала этого. Всему свое время.

И снова откуда-то издалека долетел ее голосок:

– Я пою, я пою все утро, я видела его вчера, и встречусь с ним сегодня. Как мучает меня этот великий человек, сам не зная того.

Они скоро узнали все, что она даже стихи писать начала, вот уж чудеса-то невероятные.

И нет спасенья, нет возврата,

В открытом море черный шквал,

Душа звенит, тобой объята.

Маяк погас. Девятый вал

Она смотрела в глаза Наталье. Та только усмехнулась, решив на этот раз быть откровенной.

– Не показывай им ему, не потому что стихи плохие, но он не любит поэтесс, уж казалось бы, Ахматова, но он все время подчеркивает, что понимает и принимает только актрис, вот актрисой и оставайся. Покажешь ему, когда сама захочешь с ним расстаться, или когда он заставит тебя сыграть разрыв.

Услышав все это, Валентина отпрянула от нее, как от ярко вспыхнувшего пламени. Она поняла вдруг, что и то, и другое может случиться с ней, как до сих пор она о том не думала.

Они столкнулись с ее мужем, он узнал о том, что давным-давно было известно всем, ярился, вызывал на дуэль.

– Он Пушкин, а не ты, дорогой, ты перепутал, надеюсь, Дантесом ты быть не хочешь, это черт знает что, – только и говорила она.

И эти слова остудили его. И на самом деле, перед ним был первый поэт, он почувствовал, что от переполнивших душу чувств потерял ориентацию в пространстве, и не хотел усугублять положение.

Ей пришлось сыграть разрыв, чтобы все немного успокоилось, а потом он уже сам умчался в метель с кем-то другим. Но прислал еще одно письмо-послание на прощание

И, готовый на новые муки,

Вспоминаю те вьюги, снега,

Твои дикие слабые руки,

Бормотаний твоих жемчуга.

Она понимала, что это реквием, и совершенно бесполезно что-то менять в мире, его тройка уже умчалась прочь, от нее и следа в метели не осталось.

Она же до конца своих дней сохранила глубокую привязанность к поэту и тяжело переживала его смерть.

Случайно столкнувшись с Натальей, она с ужасом говорила:

– Я видела его мертвым. В какой праздничный, залитый солнцем день хоронили его. Без отчаянья думать о смерти Блока нельзя. Блок– оправдание нашего времени, того, когда мы были молоды и счастливы.

Ничего не ответила ей та, которую он называл когда-то Снежной девой, она единственная смела не любить его.

Но она подумала о том, что они, являя холод и страсть, были двумя противоположными гранями его стихов и чувств и должны были странно дополнять друг друга. В тот день, она не стала говорить рыдавшей Валентине о том, что в своих дневниках он записал когда-то: «Для меня существуют Люба и все остальные женщины», каково было ей сознавать, что она относилась ко всем остальным? Теперь им вовсе нечего было больше делать.

Страшный мир! Он для сердца тесен!

В нем твоих поцелуев бред,

Темный морок цыганских песен,

Торопливый полет комет.

Глава 12. Путь к Кармен

И снова театр замер в одном порыве. Давали Кармен.

И вышла она. Та, которая захватила его, очаровала, закружила.

Он знал с первой минуты, что это последняя попытка. Другой такой никогда уже не будет у него. На этот раз все было так, как ему хотелось. Как и должно было случиться.

Он долго не мог познакомиться. Они смотрели все время на сцену, и только были рядом.

А потом, когда он снова пришел на спектакль, там была совсем другая Кармен. И стало пусто и грустно, но он увидел ее в зрительном зале. И наступил тот самый миг, когда они все-таки познакомились. Она была таинственной и непонятной, но он не мог больше от нее отказаться.

А потом за несколько дней были написанные уникальные стихи – сказание о страсти. Только они сразу показались печальными и далекими.

Он понял, что она влюблена. И это убило все, что оставалось еще в душе. Ведь заклинал же он ее. « Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь». Но она не поняла и не приняла правила игры. И все должно было закончиться, не успев начаться.

Она исчезла из дум и стихов его, а в реальности этой Любы было слишком много. От надежд ничего не осталось. И он трудно и мучительно жил рядом с ней, сосем близко, но так невероятно далеко на самом деле.

№№№№№№№

Чем можно заполнить пустоту в душе, когда не стоит ждать вдохновения и жизнь давно «сожжена и рассказана», но она еще продолжается.

И снова был ресторан. И была цыганка, дикая, разнузданная, влекущая и отталкивающая одновременно. Он усмехнулся, вспоминая строчки «Песни ада». Тогда думал, что хуже быть не может, теперь понимал, что может быть еще хуже.

Это была уже не обольстительная Саломея, танец которой свел с ума царя Ирода. За него и на самом деле не жаль было отдать голову пророка, эта была бесстыдная цыганка, к такой никогда прежде не приблизился бы знаменитый Поэт, но возможно именно этого теперь, накануне катастрофы, ему и не хватало. Если уже давно им же написано:

Увижу я, как будет умирать

Любимая моя отчизна,

Я буду одиноко пировать.

Это написано было в 1901 или в 1902 году, он влюбленный и счастливый (ничего не предвещало беды) знал о том, что и как будет. Дурные прогнозы всегда сбывались.

Вероятно, он смотрел на нее слишком пристально, потому что цыганка порхнула к нему, и хотела предложить что-то, но он одним жестом отстранился, и видимо такая презрительная улыбка появилась на его лице, что она вспыхнула и отошла.

Все напоминало о том, что может разразиться скандал, но и на этот раз скандала не последовало, хотя она наверняка не могла знать, что это Поэт, тот, который вот уже семь лет потрясает умирающий мир.

Скандала не последовало, но он поднялся и пошел прочь, не желая больше все это видеть и слышать. Домой идти не хотелось, там было пусто и холодно, там все еще дежурили журналисты и девицы, иногда они были в одном лице, кто же их разберет, зачем они явились, и что у них на самом деле было на уме. И если вспомнить, как мало он с ними общался, то остается дивиться тому, как они много о нем написали. Но он никогда ничему не удивлялся.

Он медленно шел мимо оперного театра. «Кармен», цыганщина в последнее время преследовала его. Это было явным знаком гибнувшего мира. И невыносимая боль сковала сознание. Так много было обещано, и все уже закончилось, не успев начаться.

Надо было пройти мимо, не искушать судьбу, но все в душе его переменилось, дикое упрямство заставило поступить вопреки желаниям, и он зашел в полупустой театр.

На указанное место сел очень тихо. Приятно было, что на этот раз цыганка так далеко, что она не вильнет задом, откровенно предлагая тебе голую страсть и не заботясь о последствиях.

Актриса была хороша и незнакома, это он сразу заметил. И что-то оборвалось в душе у того, кого все они дружно называли снежным королем. И как не открещивался он от этого пошловатого определения, но оно соответствовало той маске, которую культивировал сам Поэт.

Но потом взвизгнула музыка, и он забыл о себе любимом, и обратил свой взор к ней.

Кармен, это замечательно, это та, которая никого не любит, и скорее готова умереть. Уж если цыганка, то эта цыганка, а не какая-то другая.

Так ресторанное представление переросло в нечто большее, великолепная музыка Бизе если не разбудила полумертвую душу, то равнодушным не оставила. Но он поднялся еще до окончания представления, встретил усмешкой взгляд той самой женщины, которая нашла ему место, если бы она не знала, кто он такой, то сказала бы что-то резкое и грубое, но она промолчала, поджав губы, а он развернулся и отправился прочь.

Он не хотел смотреть, как она будет умирать. Разве нельзя было переписать финал знаменитого творения, запомнить иную версию.

Поэт знал, что он придет снова в этот театр, чтобы еще раз все увидеть и услышать ее, а потом, пусть она умирает и воскресает снова.

На протяжении многих лет в его жизни были только актрисы. Легкие, воздушные, яркие создания, готовые все обратить в шутку и играть в любое время дня и ночи – только это его и устраивало. Если женщина была умна и серьезна, он бежал от нее, как черт от ладана, чтобы не тонуть в болоте тех путаных размышлений и бесконечных разговоров, которые окончательно убивали души, ничего не давая ни уму и ни сердцу.

Иногда они влюблялись, возможно, но он убеждал себя в том, что это была игра, им просто хотелось еще раз увидеть, насколько они могут быть убедительны вне сцены, да еще рядом с таким поэтом, у которого слава Донжуана то ли маска, то ли истинное лицо, но была она всегда.

Он возвращался домой раньше обычного, но образ Кармен снова и снова врезался в его усталую душу. Он вдруг усмехнулся, когда вспомнил странное несоответствие образа и актрисы. Она была рыжая, актриса, которая на этот раз играла Кармен. Но она смогла так его увлечь своей обнаженной страстью, что заметил он это только сейчас.

Да и Кармен ли она вообще? Ведь вся беда и состояла в том, что при столкновении он стремился к одной, а попадал совсем к другой. Женщина – только намек на тот образ, который он видел. Снежная королева не была ею, Наталья Николаевна, она была девой, а не королевой, сначала пыталась соответствовать, а потом влюбилась.

Он странно вздрогнул всем телом, вспомнив историю семилетней давности. Тогда все было так странно: сначала он стремился за нею, потом она преследовала его:

И как, глядясь в живые струи,

Не увидеть тебя в венце?

Твои не вспомнить поцелуи,

На запрокинутом лице?

Когда он с удивлением понял, что она его не любит, то так растерялся, что только и оставалось вернуться к старой самой любимой сказке о Снежной королеве, и рассказать всем ее, а актриса возмущалась искреннее, она говорила всем знакомым, взиравшим с нескрываемым интересом: «Да не было никаких поцелуев»

Конечно, не было того, о чем говорила она, но она даже и не вспомнила сюжета знаменитой сказки – второй поцелуй замораживает сердце, а третий дарит смерть. Возможно, она и смогла бы, если напрячься, сыграть Снежную королеву, но она никогда ею не была – вот в чем беда и заключалась. А потом, когда мальчишка ее бросил, когда она смогла рассуждать здраво, то решила, что может вернуться к нему, но никто никогда не возвращался, он бы не допустил такого. Ему нужен был другой миф и другая женщина, другая актриса.

Кармен. Если забыть цыганщину в ресторане, то это не так и плохо получается.

Она никогда не полюбит, она только «отзвук забытого гимна», и это на самом деле последний миф, больше ничего не будет.

№№№№№

Утром поэт проснулся с ощущением скрытой радости. Он знал, что отправится в театр, чтобы еще раз увидеть Кармен.

И едва дождался вечера. И шагнул на этот раз вовремя в еще освещенный зрительный зал. Его узнавали, к нему подходили, но задерживались ненадолго, нельзя разговаривать с человеком, который не видит и не слышит тебя. А он так и поступал, когда не хотел видеть и слышать.

И хорошо, что зал уже заполнила музыка, как-то скрасилась неловкость положения.

Но что там было не так? Почему на этот раз и сцена совсем не привлекла его. Там была другая Кармен, другая актриса. Такого он не ожидал никак. Хотя надо было полагать, но ему казалось, что если он шел на спектакль, то там должно быть все так, как ему хочется.

Он едва досидел до антракта, и уже хотел уйти, когда увидел ее.

Эта встреча возникнет во всех красках в стихотворении:

Сердитый взор бесцветных глаз,

Их гордый вызов, их презренье.

Всех линий – таянье и пенье.

Она знала его, или ее просто привлек его пристальный взгляд, и она не могла от него отстраниться.

И вот так всегда, он увидел ее, но не там и не такой, это был на удивление неудачный день, Кармен не было на сцене, бедняжка только пыталась что-то играть, но и в реальности не было Кармен – он это почувствовал сразу. Уж влюбленность взрослой женщины от всех других чувств он мог отличить даже в 16 лет, а нынче вообще видел ее насквозь.

Он знал, что они столкнуться после спектакля, случайно. И это будет хорошо организованная случайность. А потом:

И голос женщины влюбленной,

И блеск огня, и храп коня,

Две тени слитых в поцелуе.

Зная до деталей, как и что будет происходить, в первый момент поэт хотел незаметно уйти до окончания действия, чтобы они точно не встретились, но что-то заставило его досидеть до конца. Возможно, желание опровергнуть собственную теорию. Если он ошибется, и она окажется другой, если она его не полюбит, вот тогда.

Если бы кто-то смог подслушать его мысли, то он бы был удивлен и поставлен в тупик, хорошо, что никто не мог их слышать в те странные минуты, когда стремительно развивалась старая история о слепой страсти, увлекающей в бездну и готовой убить любого, кто с ней соприкоснется. Но тайна его и состояла в том, что он подходил к этому обрыву, но никогда не умирал от страсти, в тот момент, когда казалось, что он сорвался и летит вниз, в пропасть, словно гениальный акробат он переворачивался в воздухе, и падение превращалось в полет. Это не дано было понять тем, кто готов был умереть за него и вместе с ним, такие всегда находились. И умирали, в его стихах и его памяти, но он сам оставался жить, писать, он даже не получал ранений, а стремительно шел вперед.

Но было понятно, что Кармен окажется в его жизни последней.

Ничего нового в мире этом не бывает. Они столкнулись после спектакля, и выяснили, что живут рядом, и шли по заснеженной улице. Она притворилась, что почти ничего о нем не знает, плохо притворялась, а для актрисы просто отвратительно, но пока он был терпелив и великодушен, и благодарен ей за то, что вчера она смогла вырвать его из цыганщины и кабака, и заставила думать о высоких чувствах и страстях.

Если только это еще и осталось в жизни, то надо хоть как-то украсить ту печаль и пустоту, губительную для Вдохновения, в которой он и пребывал в последнее время. И она готова была украсить, и звали ее Любовь.

Но и это кроме иронии и странных параллелей ничего не вызвало. Любовь была в самом начале, и тогда она стала трагедией, любовь в финале превращается в фарс. И ему остается из «забытого гимна» сотворить хоть какое-то подобие мифа.

Если бы актриса, шедшая рядом с ним, уверенная в том, что ей удалось покорить поэта, могла узнать, о чем он думал в те минуты, она была бы потрясена до глубины души. И хорошо, что она была увлечена и не могла этого знать, и догадываться не могла.

И даже когда она прочитала странные строки, написанные чуть ли не в первый день знакомства:

Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь,

Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет.

Даже когда она повторяла их, еще не зная, радоваться ли тому, что эти стихи посвящены ей или надо срочно спасаться от безнадежной страсти. (Она знала, что никого так не любила и не полюбит больше). Она еще верила, как и всякая женщина, что сможет растопить эту глыбу льда, что ее любви хватит на двоих.

О, как часто мы заблуждаемся, кроме великолепных стихов о ней или о Кармен, он не смог подарить ей больше ничего.

Она понимала уже тогда, что он сделает ее бессмертной, но ей хотелось разделенной любви и счастья, и за это она, не раздумывая, отдала бы каждый день своего бессмертия. Но она, как и любая другая, была бессильна перед ним, не способна что-то изменить, хотя ее и звали Любовью, но в реальности Кармен оказалась просто влюбленной женщиной, богомолкой, а не богиней.

№№№№№№

Он смотрел ее на очередное вторжение. Смотрел молча, словно бы в его просторной и светлой комнате разыгрывалась еще одна пьеса.

И зубами дразня, хохотала,

Неожиданно все позабыв,

Вдруг припомнила все, зарыдала,

Десять шпилек на стул обронив.

Какой поразительный реализм, как пыталась она спасти ту страсть, которую спасти было невозможно, потому что ее не существовало с самого начала, а потом она превратилась в равнодушие для него и сплошную муку для нее, но увлеченная в бездну уже не могла вырваться из нее.

Ценою жизни ты мне заплатишь за любовь

Очень тихо повторял он слова знаменитой оперы и никак не мог поверить в то, что эта женщина играла Кармен, что он когда-то, пусть ненадолго, но поверил ей.

Проклинала, спиной повернулась,

И должна быть навеки ушла.

Так ему хотелось думать. Он не знал, что она не ушла из его жизни и после его смерти. Многие потом видели на Смоленском кладбище, там, где был его последний приют, женщину с алыми розами. Она неизменно спешила к могиле поэта. Ничто не смогло бы ее остановить.

И здесь она еще верила в то, что совершится чудо, и он вернется к ней, и не просто вернется, а будет ее любить так, как никогда не любил в реальности.

Она помнила строки:

Милая, безбожная, пустая,

Незабвенная, прости меня.

И напрасно, ее уверяли все, что не к ней они обращены, с женой его совпали инициалы – странное совпадение, но она никого не хотела слушать. Она знала, что если он все понял, и попросил прощение, значит, остается надежда на то, что все еще может быть. Недаром говорят, что надежда живет даже, когда нет веры и любви, и умирает она последней.