Текст книги "Мы встретимся снова. Мифомистика 21 века"

Когда мастер, бывший на похоронах со своими друзьями, заметил карету своей жены, то он очень удивился. Но потом понял, что ей просто было интересно посмотреть на то, как хоронят жену художника, только об этом несколько дней все и говорили в городе. Но удивило его еще сильнее другое – вечером она ему ничего не сказала о том, что была там.

Но он долго не раздумывал и скоро о том забыл. Он думал еще о том, как печально было потерять свою жену такой молодой и любимой. Он остался там, в одиночестве, во всем этом великолепии.

А потом он забыл о похоронах, и с уехавшим из города художником видеться не мог. Но скоро ему стало не хватать второго, если бы это было в его власти, он вернул бы его назад. Иногда он видел, что его жена грустна. Он слышал ее разговор со знакомой. Ему показалось, что после печальных событий она нашла у себя болезнь, которой не было. И в те странные дни он проникся к ней особенной нежностью, окружил ее заботой, и чувства вспыхнули с особенной силой. Он еще и не ведал, что это будет в его жизни последней вспышкой радости.

А потом наступил 1636 год, это был странный и самый вдохновенный год в его жизни. Сначала вернулся Рубенс, – особенно хорошо работалось, когда они соперничали с ним. Он удивил всех снова, когда женился на юной и восхитительной Елене. Она появилась на многих его картинах и казалась настоящей богиней, и укутанной в меха, и обнаженной. И все были в восторге и говорили о его вечной молодости. Но он был весел и счастлив, хотя ему было уже 60. Несчастным быть королевский художник все-таки не мог.

И передавали из уст в уста его ответ одному из вельмож, когда тот спросил

– Дипломат ли это развлекается живописью.

Он ответил, что художник развлекается дипломатией. И надо признать, что и то и другое получалось у него блестяще.

Как ему хотелось быть таким легким и остроумным, но, скорее всего для него это было просто нереально. И с грустью размышлял он о том, что у сына мельника может быть какой угодно талант, но если нет того воспитания и образования, какое требуется, то потом наверстать этого невозможно, и лучше всего просто оставаться собой, чтобы не казаться еще более смешным.

В те дни он и задумал свою Данаю, и хотел хотя бы на полотне ощутить себя Зевсом. Эта вещь должна стать особенной, в противовес всем богиням, которых задумал старик. Никто не перепутает его картину ни с какой другой, она останется единственной, хотя кто только не писал и еще не напишет Данаю.

Ему исполнилось тридцать, у него еще вся жизнь была впереди.

№№№№

Саския давно знала о том, что Рубенс снова женился. Но она не верила, что он женится так быстро, да еще на такой молодой и красивой девице. Елена показалась ей ослепительной, настоящей королевой. Вероятно, она тоже ждала своего часа и любила художника, и она его дождалась.

Она уверяла себя, что ничего не осталось в ее душе от тех чувств и той любви. А портреты то ли королевы, то ли богини заполнили уже весь мир. И это было для нее закатом, триумф Елены наступил в те дни. Она жалела только о том, что не ушла раньше, что ей приходится это видеть.

И появилась Вирсавия, рядом с ней Даная казалась уродливой старухой ведьмой. Она рыдала от обиды и даже забыла о том, что ему ничего не известно о ее тайной любви.

Он так вдохновенно работал, и что из этого получилось?

Она еще радовалась тому, что все еще молода и красива, в то время, когда Изабелла уже давно в гробу. Но она не могла соперничать с Еленой – вот в чем беда. Это было для нее то время, когда живые охотно завидовали мертвым.

Она позировала обнаженной, и во время одного из сеансов приступ страшной боли пронзил ее тело и душу. Она не могла этого скрыть. Он это заметил и впервые встревожился. Но ей удалось убедить его в том, что она просто отравилась, и это пройдет. Он не до конца в это поверил, но возражать не стал, но относился к ней терпимей и бережнее. Она все время думала о том, что умрет раньше мужа, не останется в одиночестве. В этом была своя прелесть, но и грусть никак не давала покоя. Елена же останется вдовой, и что бы потом с ней не случилось, никогда больше не будет такого, что она переживает теперь. «Даная» была дописана в то время.

И бес узнал ее помыслы, он никак не мог понять, чему она так радуется, когда положение плачевное. Ему показалось, что впервые она похожа на него самого, раньше за своей героиней он ничего такого не замечал. Кто еще мог радоваться оттого, что она обречена и уйдет из мира раньше своей соперницы.

Он мог только догадываться, но где ему было знать, что и как было у людей на самом деле, да еще у женщин – это вообще создания не от мира сего.

№№№№№

О Данае говорить начали еще до того, когда картина была завершена. Саския с радостью думала о том, что слухи на этот раз дойдут до короля и до его художника, и он, наконец, появится, и произнесет те слова, которых достоин ее муж. Впрочем, когда она взглянула на холст, то от радости не осталось и следа. Она готова была умереть в тот же миг. Грудь, живот, бедра – все казалось старым и страшным, она не могла так безобразно выглядеть. Разве Рубенс бы такой нарисовал ее? Она едва сдерживалась, чтобы не сказать все, о чем в тот момент думала.

Почему она, всю жизнь рядом с ним проведшая, так и не может понять самого главного, не разглядела того, о чем они говорили, когда с восторгом смотрели на полотно.

Но постепенно Саския смирилась и успокоилась. Он был гением, он останется в веках и полотно переживет ее и обессмертит – это самое главное, большего ей и не нужно было в этом мире.

– Я люблю тебя, – шептал он ночью, – когда они остались одни, и я брошу живопись, если мне придется выбирать.

Хорошо, что во мраке он не видел ее глаза, переполненные слезами. Но грусть смешалась с радостью, и она была счастлива. И это был тот редкий случай, когда третий не стоял между ними, он исчез, растворился, затерялся где-то в тумане среди своих дворцов и великолепных картин.

А потом она снова думала о Рубенсе и пыталась понять, что же такое было в нем особенно, и могла ли она так любить того, с которым ни разу и не разговаривала и видела лишь мимолетно несколько раз, совсем не знала. Но она знала его искусство, разве этого не достаточно?

Но возможно, они уже жили, были рядом в другой жизни, а на этот раз она получила в мужья для разнообразия чужого, другого человека. А тогда они были вместе и счастливы. Но если это так, то остается надежда на то, что они снова встретятся в иной жизни.

Мастер о чем-то спрашивал ее, она что-то ответила невпопад, и ко всему в тот же момент потеряла интерес. И ей тогда хотелось все ему рассказать от начала до конца, как в первый раз она увидела «Святого Георгия», как все эти годы была безумно в него влюблена и до сих пор только о нем одном и думала, но что-то все время ее останавливало. Она боялась его потерять. Она не хотела ранить того, кто так любил ее, и готова была унести эту тайну с собой в могилу. В минуты, когда ей было особенно тяжко, она хотела написать большое письмо Рубенсу, решив, что от этого ей станет легче. Но она представила себе его ироническую улыбку, а потом, если о нем станет известно многим. Это было настоящим безумием.

№№№№№№

Часто глядя на свою любимую, художник не мог не думать о том, как много она ему дала. Он не смог бы жить без любви, без женщины, без внимания и света, от нее исходившего. И хотя он иногда так увлекался живописью, что забывал обо всем, и о ней забывал, но, возвращаясь назад, в реальность, всегда радовался этому. Она была единственной женщиной, только ему в этом мире предназначенной. Он знал ее всегда и был всегда только с ней, в том не было никаких сомнений.

В его мире существовали Саския и все остальные женщины. Он многого не понимал, но знал, что наступит день и час, когда он вспомнит обо всем. Тогда напишет роман. Он не представлял себе, как можно изобразить на полотне историю встреч и разлук и новых встреч во вселенной и в вечности. А ведь так должно быть и так будет всегда.

Он и сам сначала не понял, откуда возникли мысли о смерти, ее смерти. Потому что сам он чувствовал себя великолепно, и для того не было никаких причин.

Она больна? Что с ней. Отчего он кривил душой и старался убрать на полотне эту болезненную бледность? Она всегда хотела на полотнах выглядеть краше. Но он, в отличие от вечного соперника своего никогда не лукавил. А теперь почувствовал и увидел его грозную соперницу Смерть, с которой бесполезно спорить.

И этот подвал, в который безумцем отцом была спрятана Даная, он не случайно возник в сознании его. Но если просто молчать о той бездне, которая тебе открылась, то возможно пророчество и не сбудется. Но он думал об этом позднее, после того, когда все было исполнено и проступило на холсте.

Королевский художник снова вспомнился ему, ироничный, блестящий и довольный жизнью и собственным положением, и молодой женой. Как же они далеки друг от друга. А он так и остался праздным гулякой, и только талант как-то мог оправдать его существование в этом мире.

И вдруг ему показалось странным, что Саския, которая знала художников, не говорила о Рубенсе. Ни разу не слышал он в разговорах, которых было великое множество, имени королевского живописца. Как это странно и непонятно. Что бы значило это молчание?

И такое любопытство его разобрало, что он нынче же решил с ней о том поговорить. И есть ли кто-то из художников, кто нравится ей, кроме ее несравненного мужа? Он представить себе не мог, что творит, какой огонь разжигает.

№№№№

Она сидела в большом и удобном кресле. Ему так странно было видеть ее одетой и молчаливой, после всех сеансов, когда он рисовал ее. Это была уже не Даная. Отрешенная незнакомка даже не заметила его сначала, и он боялся ее потревожить. О чем она думала? Почему она отстранилась от мира, словно ее больше и не было рядом. Какой-то странный призрак, лишь немного напоминавший его возлюбленную.

Много бы он дал за то, чтобы понять, о чем она в тот момент думала. Но она казалась иноземным растением, одиноким и отрешенным.

Он окликнул ее. Странно медленно она повернула к нему голову. Он смотрел и не мог произнести обычных слов. Но любопытство оказалось сильнее.

– Меня осенило, дорогая, – услышала она его голос.

– Что же тебя могло удивить?

Шестым чувством своим она ощутила страшную опасность и постаралась собраться, но сделать это было очень трудно

– За все время нашей жизни, – он замолчал, словно ему нужно было подобрать слова чужого языка, значения которых он никак не мог припомнить.

– Чего же не было за все годы нашей жизни? – с тревогой подумала она.

Она теряла власть над собственной душой и это ее очень пугало.

Он видел, что она побледнела еще сильнее, но что же испугало ее, если он еще ничего не сказал?

Что привело ее в такое замешательство, какая тайна таится в ее душе. Он понял, что совсем не знает свою любимую.

– Не пугайся, милая, я бы не потревожил тебя, если бы знал, что ты так расстроишься.

Он растерялся, и все дальше уходил от сути сказанного. Она первая пришла в себя, хотя это было не просто.

– Но о чем ты хотел спросить?

– Да это и не важно, мне просто вдруг подумалось, что за все эти годы, когда мы столько говорили о живописи, ты ни разу, ни слова не сказала о Рубенсе, словно его и не существует.

Она уже успела успокоиться, когда прозвучали эти слова. Но удар оказался невероятной силы. Она вцепилась в подлокотники кресла, словно хотела их оторвать. Дерево жалобно скрипнуло, боль пронзила пальцы. Она пришла в себя.

– Я видел столько девиц, умирающих от восторга перед его полотнами. И только ты одна могла позволить себе роскошь не замечать его.

Он рассказывал о той давней пирушке, когда друзья просили привести к ним его невесту, чтобы она ответила на вопрос за кого бы охотнее вышла замуж.

– Почему он не сделал этого? – вдруг подумала Саския.

Она все еще была лишена дара речи и плохо соображала. Но когда он замолчит, надо будет что-то ему ответить. Какая же сила воли ей потребуется, чтобы не выдать себя?

– Я видела его картины когда-то, – говорила она тихим и отстраненным голосом. Так можно было говорить о Рафаэле, а не о том, кто жил и творил рядом.

– Но самого мне видеть не доводилось. А ты меня о нем не спрашивал.

Это была правда, он никогда ее не спрашивал. Саскии можно было перевести дыхание, но оставалось что-то странное и недосказанное во всем. И показалось ей, что только чудо позволило отойти от края пропасти. Но кто и что мог сказать ему о Рубенсе? Она не изменяла, ни в чем не была перед ним виновата, откуда же тогда это странное чувство вины, почему приходилось оправдываться.

О, Рубенс, Рубенс, по какому праву он ворвался в жизнь и не дает оставаться спокойно и счастливой посторонней женщине. Почему он так и не отпустил ее, хотя и не держал вовсе.

Почему он рушит жизнь с художником, который глубже, самобытнее, и так ее любит, по какому праву?

Сам король удивился бы, если бы услышал такие вопросы, и вероятно, не понял бы, о чем с ним говорят, но так все сложилось.

№№№№№

Зачем ты посеял смуту в его душе? – раздраженно спросил учитель, наблюдавший за этой напряженной сценой.

– Мне было интересно, и потом тайное всегда становится явным, разве тебе неведома эта истина?

– Но они могли быть счастливы.

– А что это за роман без третьего, ущербный какой-то и почему они должны быть спокойны, пока живы, на кладбище успокоятся, – буркнул он, сетуя на то, что его старания не оценены.

– Но это не треугольник даже, – все еще не мог успокоиться учитель, – а черт знает что.

– Вот в этом – то и суть, – он поднял вверх руку, – им все время кто-то или что-то мешает, как всегда и должно случаться. Да и что это такое – счастливая любовь, сказка, а о сказках мы с тобой не договаривались. Она любит его все больше от одной жизни к другой. Но всегда есть кто-то, кто мешает ей до конца отдаваться этому чувству. Да и сам он себе еще больше мешает, чем кто-то посторонний. Он грешен, легкомыслен, не практичен, не блестящ, не честолюбив. Это все есть у соперника, только его нет, да и не будет никогда с ней рядом. Да и когда и где было по-другому, может, ты знаешь, а я нет, – заявил бес, так, что спорить с ним было бесполезно.

Учитель усмехнулся своей наивности – ему казалось, что они все время приближались к гармонии, но они снова от нее отдалялись, словно в этом и была главная суть всего, что с ними происходило.

– Очередная жизнь – только игра, а там всегда все по-разному случается, а за победой всегда по следам плетется поражение.

– Но мы о живых людях говорим, – не выдержал он.

– О живых, – подтвердил Мефи, – а у них никогда ничего не бывает гладко, они грешны, противоречивы, несчастны, и всегда заблуждаются.

На этом разговор их оборвался. До самого конца они больше не возвращались к нему.

№№№№№

Рубенс вышел на балкон и спокойно огляделся вокруг. В его замке, с которым мог спорить только королевский, продолжался бал. Он очень устал, но радовался тому, что Елена счастлива. Она так любила и танцы и гостей, так ждала праздника. Но в эту ночь ему приснилась Изабелла. Он никогда не забывал о ней, да и как ее можно забыть. Она тихо смотрела на него и не обвиняла его ни в чем, и все-таки ему хотелось попросить у нее прощение, за то, что он все еще жив и счастлив. А с нею была Клара – его ангел, так быстро его покинувший. Это он так долго задержался, а они там ждут его, и он понимал, что пора уходить.

Елена танцевала без устали. Она казалась настоящей королевой. Он очень любил ее, и все-таки душа его была там, в другом измерении. И не смолкала музыка на балу и в его жизни. Он ушел в свой кабинет, сидел в кресле и смотрел на свой портрет с Изабеллой, тот самый, которым он когда-то оповестил мир, что влюблен и женится, и что душа его всегда будет принадлежать этой женщине. Так оно и было тогда. Если бы Изабелла не покинула этот мир так рано, он не думал бы ни о какой другой женщине, но и в одиночестве оставаться просто не мог. И он был благодарен Елене за то, что она прожила с ним все это время.

Он опустился в кресло и задремал, какие-то то ли девы, то ли музы в легких нарядах окружили его, подхватили и понесли куда-то прочь. И так легко, так весело ему было при этом, что он улыбнулся невольно. Это показалось ему последним мигом блаженства. Но почему последним?. Но не было в душе его ни жалости, ни страха, ни желания остаться. Елена осталась где-то очень далеко. Он стремился на встречу к Изабелле.

№№№№№

Весть о смерти Рубенса потрясла этот спокойный мир. Никто не верил в то, что он может покинуть их так неожиданно.

Саския сжалась от боли, и физической и душевной, как хотелось ей уйти раньше, чем он. Почему она так долго болела, а он упорхнул, как мотылек, даже никакого намека на то не было. Она ждала пока уйдет муж, а потом, прилагая невероятные усилия и корчась от боли, тоже стала собираться, радуясь, что служанка ушла на базар, и не станет ее задерживать. Она не боялась столкнуться с мужем, просто ничего не сказала, потому что он не позволил бы ей туда пойти. Но она боялась того, что кто-то из знакомых

увидит ее и заметит, как она переменилась. Как не похожа она на свои портреты. Но возможно ее просто не увидят, потому она и была без мужа.

Елена и здесь казалась королевой. В траурном наряде она выглядела еще великолепнее и ярче. Саския подумала о том, что ей никогда не быть такой, даже в лучшие времена она никогда не была так хороша. Но она подумала и о том, что, скорее всего, никогда и нигде не хоронили так живописца. Судьба многих из них была плачевна, даже Рафаэль, умерший так рано, в зените славе, вероятно, не достиг такого.

И только он один был совершенно счастливым, и жизнь его казалась безоблачной и неповторимой.

И тогда она спрашивала себя, а смогла бы она сделать его таким? Если бы не Елена, а она стала его женой. Она не знала ответа на этот вопрос. Вероятно, такого просто не могло быть. Они были все-таки в разных пространствах и разных мирах. Ее мечта были напрасными, это надо было признать теперь, надежда умирает последней, но она умерла накануне вместе с ним. Комета Рубенса навсегда умчалась от нее, это надо было признать, хотя смириться невозможно.

Им посчастливилось родиться в одно время и в одном месте, и это не помогло соединиться, им ничего не могло уже помочь.

В этой толпе Саския почувствовала себя совсем плохо и поспешила к своей карете. Она едва добралась до дома и рухнула на постель, тут же послышались шаги служанки.

Но она поняла, что не поднимется больше с этого ложа, да и не было в том необходимости. Ночью в забытьи она звала его и умоляла забрать ее с собой. Когда Мастер подошел к постели и коснулся ладонью ее лба, и услышал имя художника, он не удивился, ведь его только что похоронили, но что с ней такое.

– Не бойся, дорогая, – ласково говорил он, – он был стариком, а мы с тобой молоды и полны сил.

Мастер не умел лгать, и потому особенно тяжело дались ему эти слова. Она не могла себе представить, какое впечатление на него произвел уход соперника. Но в тот момент он вдруг заметил, как изменилась она, словно у него глаза открылись. Дыхание смерти оставило след на дорогих ему чертах, – она уходила от него. Но в это все еще невозможно было поверить.

Он вспомнил, как она, еще невестой, испугалась собственного портрета, и говорила, что те, кого рисуют, уходят очень быстро. Смерть Изабеллы,

вероятно, только умножила ее страхи, он просто о том не думал – так проще, они не говорили об этом, но что должна была переживать она?

Но если портрет остается, а любимый уходит, то не слишком ли велика цена. Впервые, стоя на краю бездны, теряя ее, он готов был отказаться от своего дара, словно это можно было сделать.

Согреет ли его то, что через 100 или 200 лет кто-то начнется восхищаться его работой? Нужно ли ему это? А жизнь стремительно исчезает, и много за что мог бы он себя упрекнуть. Самое лучшее все уже было и никогда не повторится. От того праздника, который он ощущал еще недавно, больше не оставалось и следа.

Он медленно поплелся к себе, вглядываясь в темноту этого нового, неведомого мира.

№№№№№

Уже несколько дней Саския лежала в забытьи, и лекари говорили о том, что надеяться не на что, они только разводили руками и дивились тому, что художник об этом узнал вроде бы только что. Неужели он и на самом деле ничего не видел прежде?

А она видела себя в изысканном наряде перед королем. И монархи приветствовали жену великого художника. Но она уже не могла понять, чьей женой она была, пыталась расслышать собственное имя и не могла, она искала взглядом того, кто был в этом видении ее мужем, и не находила.

– Мой Рембрандт теперь так знаменит или они говорят о Рубенсе, – пыталась угадать и не могла она.

В это время все повернулись к выходу, туда, где и шел он. И она повернулась со всеми. Но так и не поняла, кто же к ним шел

– Рубенс, – произнесла она, – они знали мою тайну – На этот раз они были великодушны и поступили так, как и хотелось.

Она так и оставалась стоять неподвижно, а он прошел мимо и растворился где – то вдали, не коснувшись их. И тогда она рванулась за ним, не в силах больше здесь оставаться. И весь мир остался для нее только странными картинами.

№№№№№

В те дни Мастер был безутешен. Он пытался подготовиться к этому и не мог. Он вспоминал Рубенса, после смерти его жены, и только теперь мог понять, что тот мог испытывать

Он видел свою Данаю в последний раз, хотел проститься с ней и никак не мог этого сделать. Тьма опустилась на его душу, и не было сил, что-то делать. И даже дневной свет раздражал и пугал, только мрак казался тем любимым состоянием, без которого он никак не мог обойтись, сколько не старался.

И вообще в те дни он никак не мог понять, жив или уже мертв. Да и какое значение теперь имела его жизнь, если в ней больше не было ее. И только его служанка терпела все капризы и заставляла его что-то делать.

Как невыносимо тяжело было ему жить дальше. Но Саския была уже на небесах, только как же она могла бросить его, и уйти? У него не хватило сил на то, чтобы вернуться к реальности и обольстить какую-то другую женщину. Он не хотел возвращаться к этому миру. Рядом была верная служанка и только, больше ему ничего и не хотелось.

Остались старики на его полотнах. И каждый раз ему казалось, что это портрет его души, его страданий, потерь и тьмы, к которой они были значительно ближе, чем к свету. И значит, раньше, чем он встретятся там с ней. Он завидовал им, хотя, когда начинал о том говорить, они никак не могли его понять и только смотрели молча на странного художника.

Невозможно было и представить себе Рубенса, который бы забыл обо всем, и довольствовался служанкой, а для него это было нормально. Наверное, Саския с небес его укоряла за это, но он только рукой махнул, когда подумал о таком, и просто жили или доживал дальше.

№№№№№

Елена. Он сталкивался с ней несколько раз. Он восхищался ею, но она даже и не смотрела в его сторону. И странно сжималась душа, когда он представлял себе, что это он ушел, а Саския осталась. Что чувствовала бы она, как ко всему бы относилась?

Но они скоро соединятся, ведь никакой разлуки не существует в этом мире.

А Рубенс, он как всегда счастлив, потому что уже соединился с Изабеллой. Его только удивляло то, что она ушла вслед за его вечным соперником, как будто была его женой. Конечно, мы не можем определить дату своего ухода, но почему так получилось?

Он жил еще 27 лет – не так уж мало по земным меркам, и одно мгновение по небесным. У него оставалось только «Возвращение блудного сына», а что еще оставалось творить ему. И он вернулся к своему богу нищ и наг, ничего не осталось от того праздного гуляки, кроме таланта и света его мрачноватых полотен.

Он оказался среди полу знакомых людей, и был скорее королем бродяг, и в отчаянии писал своего блудного сына, это оказалось последней повестью о мире и о себе.

Он видел какие-то другие миры, видел лица женщин, к которым не смел приблизиться. И она, другая любила его значительно сильнее, хотя он никогда не коснулся даже ее руки. Он понимал, что в реальность врываются другие жизни, которые он никак не может припомнить.

Но как же ничтожен и жалок он был теперь. Если на небесах она от него отвернется, то он заслужил это.

№№№№№

Был пасмурный осенний день, солнце не собиралось показываться. Ему хотелось взглянуть на картину, в которой было все от его последней жизни. Чтобы рассчитаться с кредиторами, он должен был отказаться даже от Данаи. Когда ее уносили, ничего и от него жизни не осталось больше. Но теперь они должны были унести и блудного сына. И он смотрел на творение, словно старался навсегда запомнить его.

Он знал, что больше ничего не возникнет, ничего не оставалось, все было потеряно раз и навсегда.

Но он уже не мог особенно печалиться, хотелось только, чтобы солнце появилось хоть ненадолго и согрело его душу.

Солнце появилось в тот момент, когда в его дом вломились чужие люди, еще одно странное совпадение, сколько их было в жизни мастера. Но он был мертв, хотя никто еще о том не знал, да и некому было этим интересоваться.

Он от многих слышал о том, как старый Рубенс во время бала вышел на балкон своего великолепного дома, полюбовался на этот мир и величественно прошел в свою библиотеку, чтобы взглянуть еще раз на автопортрет с Изабеллой. Там его и нашли с улыбкой на устах, что было правдой, что только красивой легендой, сказать трудно, но о нем такого точно не расскажут. Но ему до их рассказов в тот момент уже не было дела. А тот другой, он видел только свет, никогда не сталкивался с изнанкой жизни, и ничего о ней не ведал.

Но и он больше не страдал, ни о чем не думал.

№№№№№

Учитель молча стоял около хижины Мастера. Даже для него, уже знавшего о том, как это должно быть, очень страшно было сознавать то, что происходило на его глазах снова

Но они сами выбрали жизнь этого художника, а не того.

– Что дальше? – спросил он у молчавшего рядом беса.

– Его похоронят без нас, – отозвался тот, – а я хочу вернуться в Россию, ну каприз у меня такой. Золотой Петербург, там и должно все быть теперь. Я так давно хотел посмотреть на жизнь их Поэтов и художников.

Можно было с ним и не согласиться, но он все равно поступит по-своему. Но возможно теперь ему Россия понравится больше, сколько времени прошло с тех пор, когда они здесь бывали.

И была завершена одна повесть, другая еще не началась, – самое странное для них время. Странное и таинственное. Но все идет своим чередом.